Never trust a Mockingbird

Кто бы мог подумать, что затеять бурное примирение с девчонкой будет намного проще, чем осуществить его… Многие, наверное, но точно не Виктор. Отчего-то он думал, что после разговора с Чангреттой Талия немного поумерила свой пыл и переосмыслила отношение ко всей произошедшей ситуации, что стоит только подойти к ней, приобнять, и она сама прыгнет на шею, выпрашивая прощения за резкие слова. Это было бы логично: ее только что осадил серьезный взрослый дядька в дорогом костюме, сказал, что она должна доверять тому, кого выбрала для себя спутником, и было бы глупо дуться после этого. Нецелесообразно, по крайней мере, несправедливо. Оказалось, что Талия была очень нецелесообразной и несправедливой. Когда Северянин нагнал ее у ларька с фруктами, на бегу хватая ее за руку и прижимая тонкую кисть к губам, она брезгливо сморщилась, отшатываясь на добрые полметра. Виктор недоуменно глянул на нее, спрашивая: «В чем же дело? Все же хорошо, Таля, чего опять не так?», но в ответ получил только обидное молчание. Талия прошагала вперед, гордо подняв подбородок, прижимая к подолу свою чертову сумочку. Это было так на нее не похоже, что из головы сразу вылетели привычные уже модели поведения в таких ситуациях. Обычно Северянин не бегал за заносчивыми девицами, махал на них рукой и, разворачиваясь, уходил восвояси. Теперь же он шел за подобной по пятам, как привязанный, все бормоча что-то под нос и смотря свирепым взглядом на тех, кто смел над ним посмеиваться. — Таль, мы ж поговорить хотели! — тянул он громко, стараясь перекричать шум толпы, идя на два шага позади нее. Талия не откликнулась. Порхала себе дальше по узким улочкам рынка, осторожно обходя идущих навстречу людей, и время от времени помахивала тонкой кистью молодым парнишкам, строящим ей глазки. Все они, завидев позади нее крупного мужика, впрочем, проходили мимо, осмеливаясь только посвистеть вслед. Виктор не обращал на это внимания. Он был далек от ревности, что, похоже, не приходилось сейчас Талии по душе. — Талия, Боже ты мой, что ты дуешься?! Как маленькая, ей-Богу! Прекращай давай, я не привык так долго бегать за кем-то! Я сейчас в кабак пойду и ищи себе нового простачка, который будет терпеть твои закидоны! — Так иди. Что же время зря терять? — Так и пойду, хули мне с тобой тут нянчиться? Я тебе, блять, не папка, чтоб твои капризы терпеть! Мне такое не надо, у меня и без тебя хватает! — Вот и иди. Бегаешь за мной, как псинка, будто я в тебе нуждаюсь. Знаешь, мне такое отношение осточертело, я не хочу больше знаться с бессовестными алкоголиками и лжецами без перспектив на жизнь. Возвращайся к себе в Вестминстер и трахайся с чертовым Черчиллем, если он тебе важнее меня. Не поверив в услышанное, Северянин опешил, ненадолго останавливаясь посреди дороги. Из-за резкой остановки человек, шедший сзади, не успел вовремя среагировать и врезался в широкую спину наемника. Быстро извинившись, он так скоро скрылся из виду, что Вик даже не успел как следует возмутиться его неаккуратности. Ну и черт бы с ним. Сейчас были и более удачные варианты выпустить пар. В пару шагов Виктор сократил весь отрыв, что Талия сумела наверстать за недолгое время его замешательства, крепко схватился за тонкое девичье запястье и потянул в сторону от людных улиц в один из закоулков между ларьками. От неожиданности Талия ойкнула, машинально дергая рукой в противоположную сторону, и специально громко зашипела от пронизывающего кожу дискомфорта. Ей не было больно, но такое обращение со стороны мужчины для нее было чем-то новым, а оттого пугающим. На удивление, после этого ее не отпустили. Хватка на кисти только слегка ослабла, но не исчезла — Виктор недовольно насупился, никак не отвечая на слабые выкрики: — Виктор, отпусти сейчас же! Мне больно! Виктор… Причитала, но сопротивляться даже не думала. Послушно передвигая ногами, шла туда, куда вела ее властная рука, проглотив от страха язык. Доигралась. Не стоило говорить последнее. Виктор вышел из себя, это было очевидно. Глядя на его напряженный профиль, сжатые до хруста челюсти и нависшие над грязными глазами брови, Талия вдруг ощутила, как в груди перекатывается сердце. От страха перед неизвестностью. Он никогда не вел себя с ней так грубо, никогда не смел прикасаться к ней, когда она того не хотела. Виктор был милым человеком для нее, болтал с ней, очаровательно улыбаясь и никогда не повышая голоса. Сейчас его как подменили. Таким злым она видела его впервые. Северянин завел Талию в закоулок, скрываясь от чужих глаз в кромешной тени. Осмотрелся внимательно, поправил сбившееся пальто и наконец отпустил девичью руку, взмахом разрывая физический контакт. Его тяжелый взгляд упал на нее снежной лавиной, приковывая к земле намертво, не давая сдвинуться на дюйм вбок. Только острый подбородок снова вздернулся к крышам, выражая за хозяйку пренебрежение, ставя ее, по ее мнению, в более выгодное положение. Она проявляла гордость, но делала это так неумело, что хотелось смеяться в голос. Вик держался изо всех сил. Сейчас у него была задача стереть с ее лица любые признаки честолюбия, снова нацепить ее истинную маску — покорность и смирение, безмерную любовь к нему. — Ну и что? Обругаешь меня? Виктор не спешил заговаривать. Долгое время работая с Гримом, он точно знал, как на простых людей действует холодный взгляд в упор, взгляд, что не выражал ничего, кроме разумной доли любопытства и снисхождения. Никогда он ему не удавался в полной мере — бледные зенки Грима оказывали на низших птиц неизгладимое впечатление, покуда его попытки вызывали лишь смех. Но, похоже, на этот раз все получилось. Талия стушевалась уже на второй половине минуты: ее пальцы, обхватывающие ручку сумочки, вдруг нервозно задергались, глаза цвета малороссийских полей забегали где-то под ногами, губы сжались. Гордыня долго на ее лице не продержалась — она стыдливо опустила подбородок, сжимаясь всем телом под его неустанным вниманием. — Милая моя Талия решила поиграть в неприступную девицу? — начал Северянин, когда удостоверился в полной готовности слушательницы воспринимать информацию серьезно. Сделав два медлительных шага, он встал прямо перед ней, со всей аккуратностью подобрал безвольно висящую руку, которую отпустил совсем недавно, и ласково пригладил красный отпечаток от собственных пальцев. — Бросаешься камнями, живя в стеклянном замке… Правильно ли я понимаю, что ты хочешь расстаться со мной? Этот простой вопрос не нашел отклика. Талия молча продолжала смотреть себе под ноги, не находя, что ответить. Это было и не нужно. Тишина представлялась намного более красноречивой, чем вся она в целом. Виктор понимающе покачал головой, легко усмехаясь, не переставая гладить поврежденный участок мягкой кожи. Как он и думал — слова, сорвавшиеся с ее губ, были направлены лишь на утешение собственного затронутого эго. Такого он не терпел никогда. Когда кто-то за твой счет пытается самоутвердиться, принизить тебя, возводя себя выше — отвратительно. Кто бы это ни был — мужчина или женщина. Подобное поведение не вызывало ничего, кроме омерзения и жажды насилия где-то глубоко внутри, что гасилось в самом зачатке. Женщин бить нельзя. Только это сейчас Талию и спасало, извечное правило — женщин бить нельзя. Северянин мог понять все: обиду, гнев, боль, разочарование. Он давал людям бить себя, когда считал, что им это было необходимо, давал злиться на себя, даже если эта злоба была незаслуженной. Но такие ничтожные, эгоистичные манипуляции… Их в свою сторону он стерпеть не мог даже от самых близких. Даже от Валери, от любимого босса и почти сестры. Она, находясь на позиции его начальницы, хотя бы имела на них право, но Талия… Талия даже близко не стояла. — Так что? На вопрос ответить боишься? — Виктор вопросительно изогнул бровь, склоняясь чуть ближе к раскрасневшемуся девичьему лицу. Оно отворачивалось от него, и он не напирал. По крайней мере, физически. — Хочешь, чтобы бессовестный лжец и алкоголик ушел, м? Хочешь? Слово одно скажи, и я исчезну, голубушка, не сомневайся. Мне уйти? — Нет, — слабый писк провинившегося ребенка достиг слуха сквозь гомон толпы с улицы. — Я не хочу, чтобы ты уходил… — Так почему ты тогда позволяешь себе произносить такие вещи, Таля? Я ведь много раз говорил тебе, что не переношу всего этого девичьего дерьма. Мне не нравится играть по таким правилам. А когда мне не нравится — я ухожу. И ответом ему стала тишина. Северянин терпеливо вздохнул, поднося бледную ручку к губам, обжигая чувствительную кожу своим горячим дыханием. Сухой поцелуй опустился на острые костяшки, Вик сгладил щекотку от бороды большим пальцем и выпрямился, глядя на девушку с высоты своего немалого роста. Малое дитя даже не знает, с кем решила поиграться в чувства. Ее было даже жаль. Ее отношение к нему было столь трепетным, что даже после того, как он напугал ее до смерти своим грубоватым поведением, она продолжала цепляться за его ладонь и притягивать к себе так, будто уже забыла обо всех обидах. Горько, что он не мог любить ее так же. Горько, что у них ничего бы никогда не получилось, даже если бы он проникся той любовью, которую она испытывала к нему, и смог сам полюбить так искренне, как только возможно. Но природа его такова, что девичьим грезам не суждено было сбыться. Глядя на нее, он не чувствовал ничего, кроме желания и нежности, которую ощутил бы по отношению к любой проститутке, которая отнеслась бы к нему с заслуженным уважением. — Не смей больше никогда обращаться ко мне таким образом, Талия, я не шучу, — Виктор безразлично наблюдал за тем, как его юная студентка любовно притирается к его грубой ладони щекой, смотрит с таким искренним раскаяньем и страхом. Страхом потерять его рано или поздно. Указательный палец другой руки поднялся к миловидному лицу, погрозил легко. — Не смей. Это чревато последствиями. Больше никогда не думай о том, что сможешь меня обдурить. Не сможешь. Ты уж точно. — Прости меня, Виктор, — теплая слеза прокатилась по круглой щеке и исчезла под мужскими пальцами, растворяясь под кожей. Талия поднесла его руку к губам, медленно расцеловывая каждый миллиметр сбитых ни раз костяшек. Нежный голос дрожал от рыданий и обиды, когда она шептала ядовитое для нее: — Я люблю тебя, Виктор… Я люблю тебя… Не хочу тебя терять. Думаю, что просто не переживу. Пожалуйста, не оставляй меня. — Не оставлять? Чтобы что? Чтобы вечно слушать твои бравые, ничем не подкрепленные речи о том, какой я козел и бесчеловечная скотина, вечно обманывающая тебя? — Мой отец… — Твой отец меня не интересует, голубушка, я сейчас не с ним разговариваю. Этот старый хрен рад мне все яйца открутить, лишь бы я не прикасался к тебе. Он скажет тебе все, что угодно, лишь бы отвадить тебя от меня. — Твой друг… — А мой друг не касается уже тебя, да? Ты поговорила с ним, несмотря на все мои заверения о том, что этого лучше не делать. И что ты узнала? Ты ведь даже не представляешь, в какое положение меня поставила. — Он обидел меня, а ты… — И имел на это полное право после всех твоих расспросов о нашей работе, которая, между прочим, входит в государственную тайну. Он — серьезный человек и мог обидеть тебя и больше за твое любопытство, но проявил терпение. Ты должна быть ему благодарна. И должна быть благодарна мне за то, что я бы не позволил и пальцем тебя тронуть. Ты понимаешь это? Все сбивчивые невнятные доводы быстро унялись. Талия сморщилась сродни маленькому ребенку, проливая больше горьких слез, смотреть на которые было невозможно. Виктор долго держался, но плачущие женщины всегда были его слабостью, а потому вскоре вся его оборона пала, давая место жалости. Он устало выдохнул сквозь зубы и, мягко взяв Талию за основание шеи, придвинул ближе к себе, утыкая в широкое плечо, опуская обе руки на подрагивающую спину. У уха влажно шмыгнул аккуратный нос, цепкие маленькие пальцы крепко схватились за лацканы дорогого пальто, не отпуская от себя ни на шаг. С неудовольствием подумалось, что после этого верхнюю одежду придется стирать. Северянин терпеливо ждал, когда истерика наконец уляжется и все снова станет спокойно. Это произошло не скоро — Талия была слишком ранимой девочкой, чтобы вот так просто отпустить ситуацию. Ей нужно было выплакаться, и ворон Пересмешника великодушно предоставил ей эту возможность, успокаивая себя мыслями о том, что после этого она еще не скоро вспомнит обо всех своих подозрениях и осмыслит их справедливость. Это хорошо. У него еще есть время, чтобы найти запасной аэродром. Вскоре все прекратилось. Всхлипы под ухом затихли, на их место пришли тихие признания в любви и оправдания. Слушать их было противно. Не из-за самих слов, а из-за осознания, что ничего внутри они не пробуждают. Даже сердце ни разу не екнуло, когда Талия раз за разом, как гребаный попугай, произносила это треклятое слово на «л». Хорошие люди так на подобное не реагируют. Точнее, они реагируют хоть как-то… — Ладно, голубушка, хватит тебе, — со всей осторожностью Северянин оттеснил от себя подрагивающую до сих пор, но больше не плачущую девушку. Чуть нагнувшись, заглянул в ее раскрасневшиеся глаза, ставшие от слез еще более яркими, светящимися, и натянул самую свою беззаботную улыбку, пальцами стирая с круглых щек оставшуюся на них влагу. — Не расстраивайся так, Таличка, мне это неприятно. Все, давай-ка улыбнись. Все уже хорошо, разве нет? Рисуй улыбку, голубушка. Хочешь анекдот расскажу, чтоб ты не расстраивалась? Талии не нужен был анекдот, чтобы рассмеяться от созерцания его отчаянных попыток развеселить ее. От прилива самых светлых чувств, которые вызывал в ней этот неотесанный забавный русский, она снова прильнула к нему, но в этот раз не чтобы обняться. Ее пухлые губы накрыли его собственные порывисто, почти грубо. Они чуть-чуть не столкнулись зубами, но Вик успел уберечь их от этого, вовремя подставив язык. Он принял этот поцелуй с довольным стоном, в момент забывая обо всех сожалениях, отдаваясь ударившему в низ живота жару. Ему не нужно было много времени, чтобы завестись — это всегда происходило с пол-оборота и сей раз не стал исключением. Не обращая больше ни малейшего внимания на гул голосов со стороны улицы и неприятное еле слышное мельтешение где-то в глубине узкого переулка, видимо, издаваемое крысами, Северянин ступил на шаг вперед, вжимая свою самопровозглашенную девушку в грязную кирпичную стену. Она не сопротивлялась: цеплялась, тянула, стыдливо постанывала ему в рот, торопливо растягивая борта мужского пальто в разные стороны. Вик улыбался ей в губы, перехватывая тонике запястья. Секс в общественных местах у него был слишком много раз, чтобы не усвоить, что раздеваться в этом случае полностью не следует. Поднять ее на руки ничего не стоило. Северянин не знал более легкой в этом мире вещицы, чем она. Подхватывая ее под колени, широко разводя длинные ноги, обтянутые в бежевые чулки на подвязках, чей вид он так любил, он прижал Талию всем весом своего тела и быстро забрался в брюки, торопливо расстегивая ремень и ширинку. — А если кто-то увидит? — Талия несмело поглядела в сторону светлого проема, ощущая, как во внутреннюю сторону бедра упирается то, что она не могла назвать правильно и без стыда даже в мыслях. Виктор резко обернулся, также всматриваясь в проходящих мимо закоулка людей. Все они спешили, шли по своим делам, не замечая темного уголка, скрывающего их своей плотной тенью. Растягивая на лице плотоядную улыбку, Северянин склонился ближе к миловидному девичьему лицу. — Если не будешь кричать — они и не заподозрят. Талия не успела ответить. С ее губ сорвался несдержанный стон, когда пульсирующий член Виктора наполнил ее сразу и, к стыду, без особого труда. Оставалось только прикрыть рот ладонью, жалобно скуля и рвано выдыхая через нос. Она была готова отдать всю себя в этом грязном закоулке, только бы удержать его рядом подольше. Только бы он не ушел…

***

— Таль, ты что, роту солдат готовишься кормить?! Ну куда тебе столько?! — Ко мне сегодня приедут отец с братьями. Они едят очень много и поэтому продуктов тоже нужно много. Потерпи еще чуть-чуть, мы почти все купили. Северянин несдержанно простонал, запрокидывая голову далеко назад. Он чувствовал, как его локтевые суставы растягиваются и грозятся разорваться под весом огромных пакетов с фруктами, овощами и другим дерьмом, к которым он в итоге не притронется даже слегка. Это шло вразрез со всеми его устоями. В Мистхилле всегда действовало негласное правило: если Северянин покупает что-то из съестного для кого бы то ни было, должно отдать ему хотя бы четверть за его старания и заботу. Здесь оно не работало, и это удручало. Виктор шатался по улицам крытого рынка уже добрых полчаса, следуя по пятам за несущейся впереди Талией. После секса она всегда возмутительно энергичная, покуда он разлагается, будучи еще живым. Быстрая разрядка дала резкий всплеск эмоций, от переизбытка которых теперь кружилась голова и хотелось спать. Видимо, он все же постарел. Удивительно, но его неполных тридцать четыре года все же взяли свое. Еще каких-то пару лет назад он бы так вымотался только захода после третьего, а сейчас не мог прийти в себя из-за десятиминутной встряски. Отвратительно. Ну почему нельзя всегда оставаться двадцатилетним? — Я зайду за мясом, а потом пойдем домой, ладно? — Талия обернулась совершенно внезапно, случайно сталкиваясь с грудью наемника носом. Виктор не сумел даже придержать ее из-за этих гребных пакетов. Впрочем, это было и не нужно. Талия отпрянула, игриво улыбаясь и потирая ушибленное место, легонько чмокнула Северянина в щеку, заметив недовольное выражение на заросшем бородой лице. После этого невольно подумалось, что, пожалуй, еще на пару заходов его бы хватило. — Можешь сходить со мной. Наверное, это не займет много времени. Вик посмотрел в сторону мясной лавки и скорчился пуще прежнего. Сквозь слегка пыльное стекло можно было разглядеть огромную толпящуюся очередь народу, каждый человек в которой что-то без устали кричал забегавшемуся продавцу. Тот, бедный, не успевал выслушивать всех и все суетился, прыгая от одного холодильника к другому, попутно нарезая стейки и отмеряя куриные ножки на старых весах. Одна мысль о нахождении в этом шумном помещении привела сонного русского в немой ужас. — Не, давай-ка я тут подожду, проветрюсь, — торопливо заговорил он, активно мотая давно не бритой головой. — Подожду тебя… Вон на скамеечке, лады? Я там и пары минут не выдержу, ей-Богу. — Хорошо, конечно. Я постараюсь поскорее. Она еще раз поцеловала его, прежде чем развернуться и зайти в лавку, утверждая предположения, что его могло хватить и на большее. Хватит, несомненно. Как только вернутся в квартиру, у него будет еще пару часов до приезда ее шибанутой семейки. Этого времени должно быть достаточно, чтобы удовлетворить их общие потребности. Такой молодой организм едва ли насытился быстрым перепихом в закоулке. Северянин тяжело приземлился на скамейку, ставя на землю рядом ворох пакетов и закидывая обе руки на спинку. Запрокидывая плохо соображающую от усталости голову в лучших традициях своего ебанутого рыжего напарника, он закинул ногу на ногу и попытался расслабиться. Если получится вздремнуть хоть пару минут, будет замечательно. Чувствовать себя ходячим дерьмом на палке омерзительно, кратковременный сон мог немного сбавить напряжение, а это было бы кстати. Хотя в таком положении и на голодный желудок было непривычно, это все еще представлялось лучшим вариантом, чем толпиться в душной мясной лавке, заваленной людьми до самого потолка. Даже в дрожь бросает… Часы уже давно пробили шесть. Со всеми этими бегами за гребаными отчетами рэкетиров он пропустил ежедневный чай в пять. Это была единственная английская традиция, которую Вик принимал целиком и полностью, без каких-либо нюансов. Она ему даже нравилась. Джози всегда пекла очень вкусные кексы и маффины к этому часу, а ее чай был великолепен, лучший из всех, которые он когда-либо пил. Даже этот сраный английский пудинг с изюмом, который Чангретта почему-то пренебрежительно называл «Пятнистым хером», казался изумительным в ее исполнении. Жаль, что не успел. Что ж, хотя бы грела мысль о том, что никто из его горе-напарников не посетил Мистхилл в столь прекрасный час. Досаду всегда проще переживать коллективно, а Сорока постоянно так смешно матерился, когда Зои съедала все сладости вперед него, что это даже становилось забавно. Уилл был одним из заядлых любителей сладкого в особняке. После бесконечных героиновых приходов ему всегда хотелось пожевать чего-нибудь эдакого — сладкого, кислого, соленого, жирного. Абсолютно неважно, в общем. Тогда ему лишь бы что-нибудь засунуть в рот. От горьких мыслей об упущенном приеме пищи у Северянина свело живот. Он сморщился, но вставать не стал — знал, что если на глаза попадется какой-нибудь фрукт в пакете, то он обязательно будет съеден. Талия снова распсихуется, потащит его обратно к зеленщику, а второго такого круга по рынку он не вынесет. Руки и так уже потряхивало от перенапряжения, а так они вообще скоро отвалятся. Не хотелось бы. Милой Валери не нужен еще один калека. — Прошу прощения, у вас прикурить не найдется? Северянин не обратил внимания на прозвучавшую совсем неподалеку просьбу, подумал, что обращаются не к нему, продолжая лежать на скамейке и слегка постанывать от мыслей об ужине. На него-то он точно успеет, вариантов не было. У Талии сегодня не остаться, придется ловить своих на подъезде в город. Стоило бы предупредить вестников, чтобы они уведомили его о приезде воронов. До Мистхилла пешим ходом, если что, придется добираться долго. — Прикурить не найдется? — снова прозвучал над головой немного блаженный голос, показавшийся отдаленно знакомым. Виктор сморщился в неудовольствии, не открывая глаз. Он сейчас не был настроен заговаривать с кем-то, а потому ответил излишне резко, желая в ту же секунду отвадить от себя незваного гостя. — Я не курю, друже. Катись ко всем херам, пока не схлопотал по морде. Где-то сверху легко хмыкнули в смехе. — Ох, Северянин… После всего, что с нами было, ты до сих пор ведешь себя как бессовестный блядун без принципов и даже не можешь дать старому другу прикурить. Разве таким тебя воспитывала милая Пташка? Северянин хотел уже было возмутиться, но вдруг почувствовал, как в правую руку что-то толкнулось — нарушитель его шаткого спокойствия опустился рядом на скамью, совершенно не стесняясь пихнуть наемника в плечо. Гнусная дерзость — вот так вламываться в чужое личное пространство, но, похоже, сидящего рядом это совершенно не беспокоило. Вместо извинений, он щелкнул металлической зажигалкой и сделал глубокий вдох. До обоняния тут же долетел приятный запах лаванды. Осознание ударило в голову совершенно внезапно, подрывая Виктора с места. Этот приторный аромат цветочных сигарет он знал уж слишком хорошо. Много ночей он давился им, вдыхая часто и без остатка, слушая неприличные шлепки и этот мерзостно самоуверенный, но все еще очень красивый, льющийся буйной рекой елейный глас, подначивающий на откровенные действия. Его нельзя было забыть, невозможно. Он сидел где-то на подкорке, и одно воспоминание о нем заставляло внизу живота теплеть и скручиваться. — Какого хуя ты здесь… — договорить не удалось, также как и быстро встать с гребаной скамьи. Крепкая рука легла на грудь, толкая обратно, побуждая снова усесться. Жар от нее распространился под ребрами, и Вик машинально схватился за тонкое запястье, удерживая его рядом с сердцем. Только сейчас он вдруг заметил витающее в воздухе дыхание зимы. Грязно-зеленые глаза заскакали по высокой фигуре совсем рядом, пока их взгляд не осел на лице. — Хидео… Вали на хер. Сейчас же. — Спокойнее, Вик. Ты же не хочешь, чтобы твоя милая маленькая шлюшка увидела, как ты лапаешь мужика? Это был он. Хидео Мамба собственной ебаной персоной. Сидел рядом с ним в непростительной близости и легко усмехался, покачивая дымящейся в ровных белых зубах ароматной самокруткой, от запаха которой кружилась голова. Его волосы, длинные, прямые и черные как самая темная ночь, мягкие как свежевыпавший снег, струились по плечам, против обыкновения не забранные в тугой пучок. Спадали на лицо, закрывая узкие глаза от чужого внимания, но не от него, не от Виктора. Чернь в них могла поглотить солнце, а насмешка — отравить любого, у кого еще не выработался иммунитет. Северянин часто встречался с ним взглядом, но так и не научился со всем достоинством принимать ее. Встретить его здесь было неожиданностью, и, к своему неудовольствию, Вик не мог понять какой именно — приятной или прискорбной. Страх и нездоровое возбуждение всколыхнули душу одновременно, превращая все чувства в водоворот из положительных и отрицательных эмоций. Болотного цвета глаза бегали от рослой фигуры Мамбы к мясной лавке, за стеклом которой виднелся желтый силуэт Талии, разговаривающей о чем-то с неизвестной женщиной в очереди. Она не смотрела в их сторону, но одна эта возможность отдавалась тупой болью в области груди. Если она увидит, это будет конец. Конец всему, не только их отношениям. Такая законопослушная девочка как Талия просто не сможет проигнорировать подобное. Она пойдет в полицию, доложит им о преступлении, которое еще не было совершено, но уже находилось в рассмотрении (чертово либидо), и Виктор отправится далеко и надолго, как и предупреждала Валери. Блядство, в гребаную тюрьму! Северянин не думал, когда одним рывком отбросил от себя тонкую руку так, что та отлетела и хлопнула о чужую грудь, из которой тут же вырвался звонкий смех. Обычно он казался Вику красивым, он наслаждался голосом и в особенности стонами Мамбы под собой, когда тот подходил к своему пику. Сейчас же Хидео хотелось пристрелить на этом самом месте за несдержанность. — Полегче, — протянул он елейно, улыбаясь по-чиширски, потряхивая ладонью в воздухе. Черные глаза, прищурившись еще больше, с досадой поглядели на увешанные кольцами длинные пальцы. Мамба цокнул своим бесстыдным языком, после этого проезжая им по тонким губам. — С твоей силой так и до перелома недалеко. Ты знаешь, как я отношусь к боли, но, при всем уважении, на такое я пока не готов даже ради тебя. Санни я нужен с обеими рабочими руками… Да и тебе тоже. — Ты мне сейчас вообще никаким не нужен, — прорычал тихо Северянин, оглядываясь по сторонам, с неудовольствием отмечая любопытные взгляды проходящих мимо людей. Едва ли они могли представлять угрозу — всего лишь обыватели, что покрутят пальцем у виска, пойдут дальше и забудут о случившемся уже за следующим поворотом. Серьезную угрозу могли представлять только полицаи, дежурящие на той стороне улицы, и Талия. Слава всему святому, никто из них даже не смотрел на них. — Что ты забыл здесь? Дорогу в Лондон? Впрочем, неважно. Я сказал: вали на хер. Стараясь принять более обыденную позу, Виктор поставил ноги на нижнюю доску скамейки и оперся руками о колени, выдаваясь телом подальше от приторного запаха цветочных сигарет. Кожей можно было ощутить, как Мамба поглядел на него с нескрываемым вожделением, обводя взором открывшуюся широкую спину и сильные предплечья. Даже несмотря на обилие одежды, он мог с точностью воспроизвести в памяти каждый мускул на них, каждый шрам и родинку. Это не составляло труда. Столько раз он видел невообразимо рельефную фигуру Северянина в теплом свете настольных ламп в его лондонской квартире, в красном свете борделей и приватных баров, что, казалось, мог бы нарисовать детальный портрет. Он бы повесил его на самое видное место. Только бы еще уметь это делать… — Не могу. Я здесь по заданию от Санни, которое не требует отложений. Он поручил мне важное дельце, которое привело меня на крытый рынок, — спустя паузу будто бы необязательно изрек Хидео, вытаскивая изо рта дымящуюся самокрутку и проворачивая ее в пальцах сродни монете. — Какой удачей было встретить в этом ущербном месте моего старого-доброго друга… — Что еще за дельце? Он еще раз взглянул на неотрывно пялящегося на что-то Северянина, покачавшего головой в понимании, а после проследил за его пристальным взглядом. Внутри поднялось что-то страшное и темное, засасывающее внутренности в узкую воронку. Вик смотрел на свою новую… Как бы ее так назвать… Девочку для игр? Да, пожалуй именно так ее и следовало назвать — всего лишь маленькая заносчивая девочка для игр. — Чрезвычайно секретное, полагаю, — Мамба откинулся на спинку, ставя на нее руку с зажатой в пальцах сигаретой. Затянулся крепко, прежде чем проговорить с ленивой ухмылкой, перекатывая на языке слова, как ягоду спелой вишни: — И с каких пор, позволь узнать, ты так носишься с проститутками? Таскаешь за них пакетики, помогаешь с покупочками… Неужели у Лерочки появился новый пунктик в контракте? Она тебе за это доплачивает или это жест доброй воли? — Не твоего ума дело, — огрызнулся Виктор, и в груди вдруг сразу потеплело. — И она не проститутка. Просто студентка. — Студентка, значит… Мамба плотоядно улыбнулся, разглядывая мелькающий за стеклом лавки ярко-желтый силуэт с убийственным снисхождением и превосходством в беспросветных глазах. Его явно порадовал сей факт, и Виктор даже мог догадаться, чем именно. Высокомерный желтолицый считал, что молоденькие девушки, только-только научившиеся правильно выговаривать слово «секс», не могли тягаться с ним, с бессовестным жиголо, что не проводил ни одной ночи в одиночестве. Опыта им не хватало и стеснение не шло на руку. По его мнению, они были бесполезны. И в этом была доля правды, которую Северянин не смел признать. — Знаешь, я много думал о том, что ты впадешь в бескрайнее отчаянье, так долго не видя меня, — дым вырвался из красивого рта, спокойным обратным водопадом очерчивая острые черты смазливого лица ласточки, на котором еле виднелись темноватые точки пробивающейся щетины. Хидео не говорил, но шипел аки змей, в честь которого и был назван. — Но мне бы и в голову никогда не пришло, что ты дойдешь до такой крайности. Твое великолепие и харизма влюбляют в себя сотни женщин, но до этого момента ты казался мне слишком благородным, чтобы пользоваться этим. Эти слова должны были уколоть, причинить страдания заснувшей где-то в глубине совести, заставить устыдиться… Что ж, было бы ложью сказать, что им это не удалось. Под ребрами действительно заскребли крысы, вгрызлись в мягкую плоть, разрывая ее на куски мелкими заточенными зубками, но вызывали они отнюдь не стыд. Жаркий гнев лихорадкой поднимался из легких, вырываясь наружу горячим дыханием, способным, казалось, спалить все живое. И впору было бы испугаться, но Хидео с восторженным замиранием сердца наблюдал за тем, как ворон рядом медленно распрямляется, садясь вровень с ним, обращая хищнический взгляд потемневших вмиг глаз. Этот исход ему приходился по душе намного больше, чем все выстроенные заранее догадки. — Ты пытаешься надавить на мое бесчестье? Думаешь, я сам не осознаю, что делаю? — в басовитом голосе — не присущие ему металлические нотки, пускающие вдоль тела наэлектризовавшийся холодный воздух. О таком Хидео и мечтать не мог. Проникаясь каждым резким словом, не отдающимся в душе ничем, кроме возбуждения, он довольно осклабился, прикрывая глаза, вслушиваясь в каждый звук, ловя губами каждую вибрацию, издаваемую подавшимся на встречу бессовестным бабником и забулдыгой, что посмел оставить его на шлюх и выпивку. — Не смей, блять, даже пасти разивать, жиголо. Из твоего рта несет смрадом всех тех мужиков, которых ты обслужил за столь недолгое время, и ты, беспринципная скотина, считаешь, что имеешь право упрекать меня в чем-то? Я выдеру тебе глотку и засуну ее так глубоко тебе в зад, что она в конце концов встанет на место, если ты еще раз посмеешь так нагло учить меня жизни. — Я буду счастлив, если ты решишься это сделать, Вик, — Мамба растягивал гласные, намеренно медлительно строя предложения и произнося их вслух. — Учить тебя жизни — мое любимое занятие, и я не прекращу ни на секунду упрекать тебя в том, за что ты заслуживаешь услышать упрек. Содомия — это грех. Но грех сладкий, приносящий удовольствие нам обоим. А то, что ты делаешь теперь, не приносит наслаждения никому. Даже тебе. Я презираю людей, которые мучают других и себя в погоне за тем, что в конце концов не принесет ничего, кроме разочарования. Получается, я презираю тебя… Здоровый кулак опустился в район солнечного сплетения настолько стремительно, что Мамба не успел и глазом моргнуть. Воздух из легких в момент вышибло вместе с кашлем и сигаретным дымом, боль растеклась по ребрам, немного уходя на спину и останавливаясь где-то у острых лопаток под витиеватыми узорами разноцветной татуировки. Сладкая боль, всепоглощающая, разъедающая старые клетки кожи и дающая место новым. Хидео оскалился в безумной улыбке, утыкаясь лбом в колени, хватаясь за грудь с обеих сторон, выплевывая под ноги дотлевающий ароматный окурок. Этот удар был благословением, он был нанесен божьей рукой. Его рукой. Самой красивой гребаной рукой в этом ебаном мире. — Сядь нормально, не позорь меня. Северянин дернул Мамбу за плечо, насильно усаживая его в исходное положение, с неудовольствием слушая хриплый смех, вырывающийся из плена его возмутительно ровных зубов. Хотелось выбить их сейчас же, размолоть в муку, заставить давиться. В той же мере, как и хотелось попросить прощения. С ним всегда было сложно. С Мамбой не могло быть иначе, он был самым непонятным и при этом максимально открытым в выражении своих эмоций человеком, которого Вику приходилось встречать. Все вокруг говорили, насколько он невообразимо заносчивый, ветреный, высокомерный мудак из разряда тех, кто сначала мило улыбается, а потом засаживает нож под ребра. В целом, нельзя сказать, что это было ложью. Хидео действительно был таким, и, только занявшись с ним сексом пару десятков раз, Северянин смог наконец избавиться от навязанного ему мнения о взбалмошной ласточке. Он был не таким непредсказуемым, как все считали, в нем не было стихийной агрессии, он не страдал перепадами настроения. У Хидео просто был свой язык, который не могло понять подавляющее большинство. Ядовитый, змеиный язык, которым он овладел в совершенстве и уже забыл, как это — говорить по-человечески. Его никто не мог понять, потому что никто не хотел. А Виктор с детства был любознателен и слишком любил загадки, чтобы вот так бросить одну из величайших. С Хидео было сложно. Сложно, но до одури интересно. Он был тем партнером, от которого Вик просто не мог устать, потому что каждая встреча с ним — что-то новое, неизведанное, пугающее и затягивающее одновременно. С каждым разом Мамба становился все более раскрепощенным. Он открывался понемногу, как книга, захлопывающаяся перед самым носом, когда ты только-только увлекся чтением. Дозированное удовольствие, растягивающееся на долгое время. Ни с одной женщиной Северянин еще не был так увлечен, ни с одной женщиной он так не искал встречи, как с ним. И будь они сейчас в другой обстановке, Виктор бы не думал ни секунды, чтобы прижать заносчивого ублюдка к какой-нибудь подходящей поверхности. Грязно-зеленый взгляд снова скакнул к окну мясной лавки. Глаза сразу зацепились за желтый силуэт Талии, показавшийся за пыльным стеклом, и сузились, вылавливая ее взгляд. Было видно, как она вскинула руку, взмахивая ей в приветливом жесте, наверное, лучезарно улыбнулась. Для нее картина была очевидна: Виктор расслаблялся на скамеечке, покуда рядом с ним присел отдохнуть один из странноватых посетителей рынка. Обычная картина, ничего из ряда вон выходящего. Если бы только она слышала, что говорил на пониженных тонах этот самый посетитель. — Я мог бы облегчить страдания и тебе, и ей, Вик, — тянул нараспев Мамба хрипло, пуская воздух носом в тщетных попытках отдышаться. С его наглой рожи все не сходила эта белозубая бессовестная улыбка, а чернь глаз проедала токсичным взглядом кожу под нижними веками. Он чувствовался физически: скользкий, заинтересованный, болезненный. — Я бы мог… сделать так, что она поймет, что ты не тот человек, который ей нужен. Одним небольшим представлением, чтобы все сразу стало ясно. Она ведь нужна тебе только для одного. Не упрямься, я знаю, что это так… — Даже, сука, не думай об этом. Не думай, блять! Клянусь, я убью тебя нахуй, если хоть на шаг к ней приблизишься! — Боишься разочаровать ее? Считаешь, что она будет расстраиваться меньше, если ты просто внезапно исчезнешь из ее жизни? Брось эту клоунаду. Сходи к шлюхам и не еби себе мозги этими бесконечными: «Люблю тебя». Быстрый перепихон в переулке того не стоит. Под хриплый кашель, помешанный с льющимся тихим смехом, Виктор закрыл лицо руками, отгораживаясь от яркости бытия и ебучего Мамбы, что все никак не мог уняться. Его не удивлял тот факт, что все это время наглый жиголо бегал за ними хвостом, тайком наблюдая за всем происходящим и насмехаясь над глупостью птичьего наемника. Его доводы были верны, от этого было не укрыться. Несмотря на свою ядовитую натуру, он продолжал говорить вещи, заставляющие хвататься трясущимися от раздражения руками за голову и проклинать его правоту, что выливалась из его рта потоком и обжигала уши. Лжецам сложно воспринимать горькую правду. Слушать ее было почти больно. Талия никогда не простит его за то, что он собирается с ней сделать — бросить, как маленького ненужного котенка на людной улице, прохожим на которой не было бы до нее никакого дела. Она расстроится в любом случае, Мамба был прав, от этого нельзя было уйти. Разочаровать ее сейчас, не оттягивая момент, стало бы самым правильным решением. Но Северянин не мог. Пересилить неоправданное чувство ответственности, нападки которого он терпел постоянно и по отношению к любому, кто хоть мало-мальски участвовал в его жизни, для него не представлялось возможным. Вот так — по щелчку, по крайней мере. Он не собирался задерживаться рядом с Талией надолго, но все никак не мог решиться наконец порвать с ней. Виктор надеялся, что когда-нибудь она сама поймет, что он ей не пара, и снимет с него груз ничем не подкрепленной вины. Но с каждой их встречей Талия, казалось, влюблялась все больше, притиралась все теснее, обнимала чаще. Это было плохо, совсем некстати. Она должна была разочароваться в нем уже через месяц, но вот идет второй, а она мечтает о свадьбе. Той, что не суждено состояться. Еще и эта пресловутая потребность играла не последнюю роль, черт бы ее побрал. Мамбе легко сказать про дамочек легкого поведения и гордиться своим гением, не зная, что путь к ним Северянину давно заказан. Все клубы и бордели Британии по приказу Пересмешника перестали предоставлять Вику свои услуги. Нельзя было винить в этом Валери, можно предположить, что ей просто надоело тратиться на лечение венерических и всего самого неблагопристойного, что можно было подхватить в этих заведениях. Проще ограничить своему человеку вход в эпицентр всего самого дрянного и не беспокоиться о его желаниях, которые хоть таким премерзким способом приходилось удовлетворять. Хидео не мог выручать всегда. Он был жиголо высшего сорта, что никогда не брал ни с кого денег и трахался только по «любви», которая долго не задерживалась. Виктора это не обходило. Несмотря на то, что Мамба искал с ним встречи чаще, чем со всеми остальными своими партнерами, он все еще брал большой перерыв, чтобы отдохнуть от однообразия. У него тоже был интерес и необходимость бегать из угла в угол, чтобы ни в коем случае не стало тоскливо. Скука для Мамбы была сравнима с маленькой смертью. А еще он был ласточкой. Дилером, вечно занятым своими собственными прихотями и безумными идеями, которые кто-то должен был воплощать. Их встречи происходили крайне редко и длились недолго — всего пару часов. Голод такая кроха утолить не могла, только истощить до виднеющихся ребер. Хидео имел чарующую особенность — заставлять хотеть его все больше после каждого раза. Он не давал насытиться вдоволь, оставлял остатки до следующего сеанса, а после приходил с еще большим куском. Молодой развратник, не знающий совести. — Не смей открывать рот... Очень тебя прошу, Хидео, — Виктор строго глянул через плечо, тут же сталкиваясь с почти даже обиженным взглядом черных глаз. Мамба не умел обижаться, он это знал. Зато умел вытворять всякую чушь, ведомый только ему понятными эмоциями. Хидео тихо фыркнул от смеха, вплетая тонкие пальцы в длинные пряди, неудобно упавшие на его смазливое, но все еще хищное лицо. Одним движением руки он зачесал их назад, позволяя черным змеям сползти по грубой темно-серой ткани своего расстегнутого френча. Под ним надувалась и тут же сдувалась под тяжелым дыханием белая рубашка. Наверное, грудь до сих пор побаливала, Виктор знал, что на ней останется синяк. За него Мамба отблагодарит его в полной мере. — Как мне нравится, когда ты так меня просишь о чем-то, — елейно протянул он окрепшим голосом, блаженно прикрывая веки, поднимая голову к крыше. По-женски изящные пальцы вынырнули из плена мягких волос и описали круг где-то на периферии зрения. Северянин не обратил на них внимания. — Хорошо, если так хочешь ебаться с маломерками — пожалуйста. Я не стану тебя отговаривать, делай, что хочешь. Но все же не забывай, что у тебя всегда есть вариант лучше всех этих… милых леди. Северянин нервозно дернул уголком рта. Из его уст это «милые леди» звучало ненавидящим змеиным шипением. Мамба ко всем женщинам относился так — пренебрежительно и с насмешкой. Свысока своего двухметрового роста, если можно так сказать. Поэтому и водил дружбу исключительно с мужчинами. Дамы его раздражали. — К этому шел весь наш разговор? Хочешь пригласить меня? — Вик изогнул золотистую бровь, легко усмехаясь в бороду. Хидео склонил голову набок, без слов подтверждая это предположение. — Я сегодня занят. У меня планы, которые я не намерен откладывать ради тебя. — Это твое право, — безучастно произнес на высоких тонах Мамба, пожимая плечами. — Просто знай, что я очень вспыльчив из-за долгого воздержания. Кто знает, на что меня толкнут инстинкты. — У меня работа, это не связано с ней. — Кому ты пытаешься солгать? Ты закончил работать пару часов назад. Это у меня работа и только из-за нее я сейчас держу себя в руках. Мог бы сказать мне спасибо. Мамба показал острые клыки, обнажая их в легкой улыбке. Развратной улыбке, от которой по телу быстро распространилась дрожь предвкушения. Вик потупил взгляд под ноги, зная, что если посмотрит сейчас в узкие глаза этого бессовестного змея, то точно сломается. Пошлет все к чертовой матери, поведет его в тот же гребаный переулок, чтобы он ответил за все свои провокации. Это было бы кстати сейчас. Злость все еще теплилась под ребрами, давая о себе знать подергиванием мышц в лопатках и сжатием кулаков, и усмирить ее можно было только так, только с ним. Вик никогда бы не позволил себе сорваться на женщину. Хрупкие маленькие существа не были готовы к зверствам в постели, которые приходилось сдерживать через силу, заставляя вести себя мягче, легче, нежнее. Хидео выносил все и даже просил о большем. С ним не нужно было играть в джентльмена — он не выносил этого, потому что сам не мог это делать. Он был еще более невосприимчив к романтике и ласке, чем сам Виктор, находил это противным. Его цинизм не знал границ, а мазохизм срывал крышу у него и у других. Поглощенный грешными мыслями и попытками унять подступающее к горлу волнение на пару с гневом, Северянин не сразу понял, как на заросшей щеке вдруг осело холодное касание чужой руки. Вик дернулся в противоположную сторону от неожиданности, но холод не исчез. Только ближе приник к горячей коже над скулой. Грязно-зеленый взгляд отчаянно заскакал по всему окружающему: людям, лавкам, битой плитке и особенно внимательно — по появившемуся совсем близко лицу. — Я буду ждать тебя сегодня в гостинице на Палмер-роуд, — зашептал Мамба на самое ухо, намеренно громко перекатывая во рту язык. Подушечки его пальцев мягко погладили под подбородком, поскребли темную бороду, как если бы ласкали большого и пушистого кота. Хидео облизал губу, склоняя голову вбок. — Это твой единственный шанс, Вик. Ты знаешь, что я очень обидчив. Лучше твоей милой пассии не знать, на что я способен, когда кто-то ставит мне палки в колеса. Ее мирок шаток… — Ты мразота, Хидео… На узкие улицы крытого рынка разлился парным молоком заливистый смех. Хидео смеялся красиво, тягуче и звонко, как смеялся бы высокомерный японский принц над глупостью своих подданных. Он весь представлял из себя этот образ возвышенной знати, знающей все и управляющий всеми. В его жилах текла по-настоящему голубая кровь, не подчиниться которой значило бы умереть самой позорной смертью. Вик прикрыл глаза, вслушиваясь в веселую трель ветреной ласточки, так бессовестно хватающей его за подбородок. Его прикосновения никогда не были нежными, они всегда перенимали инициативу, чтобы передать ее в самый нужный для этого момент. Сейчас его отвратительно прекрасные пальцы забрали все без остатка. Повернув голову Северянина, они надавили на ямочку на подбородке, прихватывая за собой и нижнюю губу. Хидео выдохнул особенно жарко, донося до рецепторов в носу запах лаванды и мятных конфет. — Мразота, это верно, — произнес он на издыхании. — И все же к ней ты так не тянешься. — Виктор! Рефлексы сработали молниеносно. Одним резким движением Северянин отбросил от себя бесстыдные кисти, ударяя по выступающей косточке под большим пальцем. Болезненное шипение разлилось в воздухе, перемешиваясь с быстрым цокотом женских каблуков. Они подорвали с места, заставили схватиться за черные длинные волосы, что на ощупь были мягче любого благородного шелка, и сбросить их обладателя со скамьи на пыльную кладку улицы. Мамба ударился ладонями о холодный камень, наверняка расцарапав руки в кровь, но не переставал улыбаться, потягивая промозглый воздух сквозь плотно сомкнутые зубы. Это было вынужденной мерой, Вик не хотел этого. Но другого варианта просто не пришло ему в голову. — Гребаный педик! — звериное озлобленное рычание вырвалось из легких с треском. Виктор выпрямился в полный рост, демонстративно импульсивно ударяя себя по челюсти расслабленной ладонью, отряхиваясь. — Вали отсюда на хер, пока в пизду все ебло не перемолол! Блядский сукин сын, я тебя на части раздеру, если посмеешь еще раз притронуться к кому-нибудь из честных людей! — Виктор, что происходит? Талия с огромным пакетом в руках выросла перед глазами желтым пятном и остановилась прямо между ними: заведшимся с пол-оборота Северянином и лежащим на брусчатке неизвестным человеком, что заливисто смеялся сродни дьяволу. Его черные глаза плясали по сильной фигуре Виктора, застывшей за хрупкой спиной девчонки, что смотрелась ангелом среди всего этого оксфордского смрада. Грозным, мерзким божьим созданием, от которого за версту несло легкомыслием и отвратительной слабостью. Хидео ненавидел Бога. А больше Бога он не любил только пустышек. — Этот хер пытался засосать меня, ты видела?! — представление Северянина продолжалось. Он уже влился в образ и вряд ли был способен остановиться. Половина пути уже была пройдена, отступить сейчас — значит проиграть. — Этот гребаный педераст пытался меня засосать, черт бы его побрал! Ебаный мудозвон! Я тебя на мелкие куски накромсаю! Виктор ломанулся было вперед, но намеренно наткнулся на выставленное женское плечо, перекрывшее ему дорогу к вмиг подобравшемуся Мамбе. На пошатывающихся ногах он поднялся с земли, придерживаясь обеими руками за потрескавшуюся кладу. После их касаний на ней оставались темные кровавые следы, что нельзя было не заметить. Хидео виновато закусил губу, выпрямляя все свои неполных два метра роста, и нарочито медленно поднял ладони на уровень плеч. По его пальцам скатывались красные капли, проходили по белой коже вниз и терялись в рукавах узкого френча. Он выглядел как умалишенный и смеялся теперь подобающе. На секунду на заросшем щетиной лице Виктора промелькнула благодарность. — Kimi ni muchuu nan da. — Виктор, нужно позвать полицейских. Он, кажется, не в себе, — Талия звучала обеспокоенно, даже испуганно. Во все глаза она смотрела на странного азиата перед собой, в чьих бездонных зрачках плескалось столько мрака, столько ненависти, как будто бы направленной только на нее. В приступе неясного ужаса женские руки протянулись назад, хватая первое, что под них попалось. Это оказался край пальто Северянина. — Пожалуйста, Виктор, давай пойдем отсюда. Он меня пугает. Нужно сообщить о нем полиции. — Да, — мысленно Виктор облегченно выдохнул, перехватывая тонкие женские пальцы в свою крепкую хватку. Только этих ее слов он и ждал. — Пошли. Пусть они с этим гондоном сами разбираются. Северянин быстро развернулся к скамье, подхватывая одной рукой покоящиеся рядом с ней пакеты с продуктами, и излишне резким движением направил Талию за собой по рынку. Хидео остался на месте. Пристальным взглядом он провожал удаляющуюся рослую фигуру наемника, совершенно не замечая перешептывания прохожих и подозрительных взглядов полиции с улицы. Он не боялся ни порицания, ни ареста, ни закона. Он ничего не боялся. В том числе и испачкать руки в молодой девичьей крови.