Never trust a Mockingbird

4 января 1926, день

Как только Лука скрылся от внимания настырных взглядов матери и старика Марка, он в полной мере ощутил все последствия их с Сорокой «тренировочного» спарринга. Весь калейдоскоп отвратительных ощущений от физических до эмоциональных обрушился на него ураганом и чуть не снес с лестницы. Передвигать ногами стало труднее. Спотыкаясь друг об друга, они еле удерживали его в вертикальном положении, стали ватными, но при этом безумно тяжелыми. Тело ужасно болело, его бил адреналин, резкий всплеск которого послужил такому же резкому оттоку сил. Саднил каждый участок кожи, каждый миллиметр, который, казалось, в ходе боя даже не получил повреждений. Руки ослабли, их тянуло вниз от собственной тяжести. Лука, благодаря старым привычкам, продолжал держаться за живот, на котором, он был уверен, опять расцветали темные лепестки синяков. Он опасался, что безумный ворон все-таки раскрошил ему ребра у той стены и раз за разом ощупывал их, проверяя прочность. Они тоже болели, но шевелились только от дыхания, что, на удивление, оставалось таким же спокойным и размеренным. Превозмогая боль и навалившуюся усталость, Чангретта донес себя до комнаты. Ввалившись в нее, закрыл дверь и наконец разрешил себе расслабиться, упираясь лбом в теплое дерево. Из-под опущенных ресниц он наблюдал за тем, как безудержно трясутся пальцы, и бессмысленно сжимал и разжимал кулаки, стараясь угомонить эту дрожь. Его неумолимо клонило в сон. Организм отказывался принимать тот факт, что пробудился каких-то пару часов назад, и упрямо кидал хозяина в сторону кровати, посылая по конечностям волны жара. Желание это перебивалось мыслями и сладостным чувством триумфа. Он победил. Широкая улыбка сама собой появилась на губах, растянулась до треска в скулах. «Победил» — единственная действительно стоящая сейчас мысль. Одолел в честном поединке непревзойденного Сороку, которого так боялись Северянин, Грим и вся Британия. Столько разговоров, столько упреков, столько предупреждений… А нужно было всего лишь найти болевую точку и раздербанить ее к чертовой матери, чтобы эта бездушная машина открылась для удара. Это было даже проще, чем он думал. Сорока оказался одним сплошным слабым местом. Отжимаясь, слушая рассказы Виктора о безжалостности и зверствах Уильяма Коэна, Лука ожидал увидеть перед собой непробиваемую стену, которую невозможно вынести плечом. Что ж, нужно признать, что плечом ее действительно не сдвинешь, а вот словами… От них она сразу рассыпалась на кирпичики. Один сплошной комплекс неполноценности, Уильям Коэн стал легкой добычей для правды, о существовании которой пытался забыть. Его ярость обратилась против него в считанные секунды, как только Чангретта имел неосторожность упомянуть почившего капитана Британской армии. Даже сквозь немалое расстояние можно было услышать, как Северянин с Гримом хоронили зарвавшегося сицилийца. Они не допускали и предположения, что Сорока выйдет из круга униженным и проигравшим. Как же приятно было растоптать их ожидания. Теперь Лука надеялся, что после всего произошедшего в скором времени Уильям Коэн убьет себя сам. Накачается героином, опиумом, морфином или еще чем и сдохнет в грязном притоне, где до него никому не будет дела. Полностью разбитый, оскверненный и слабый, съеденный своими же мыслями. Старый нарыв у него на сердце пострадал, его разорвали и вставили поперек рваной раны пару спичек, не оставляя и шанса на заживление. Теперь оставалось ждать, пока она загниет и убьет носителя. Это будет отличным исходом. Когда Чангретта займет место Шелби, он не захочет делить свою землю с таким ублюдком. Если понадобится — сам зароет его в грязной канаве и скажет Пересмешнику, что ни о чем не знает. Так будет правильно. Ей самой станет легче. — Гребаный кретин… Приложив немного больше усилий, чем обычно, Лука оторвался от двери и взглянул на приглашающе расстеленную кровать. Усталость давила на плечи, все тело ломило и ныло и единственным избавлением от всего этого на данный момент являлся сон. Он хоть сейчас бы упал в постель и забылся хотя бы на полчаса, чтобы как-то облегчить положение, но для начала нужно было сходить в душ. Липкая от пота кожа быстро приведет в негодность эти белоснежные простыни, выстиранные только недавно. Спать на них в дальнейшем будет неприятно, поэтому Чангретта довольно быстро расставил приоритеты. Развернувшись на плохо гнущихся ногах, он направился в ванную комнату, что, против обыкновения, была плотно закрыта. Если бы Лука был менее измотан, это показалось бы ему странным, но сейчас он не придал значения даже крикам Северянина, рвущимся через открытое окно. Ему было абсолютно все равно, что он там и кому объяснял на повышенных тонах, ему не хотелось узнавать. Виктор был таким же импульсивным, как и его боевой товарищ и часто изъяснялся криком, даже если ситуация этого не требовала. Но он хотя бы не был обмудком. Когда дверь в ванную открылась и горячий воздух ударил в лицо паром, Чангретта замер на пороге. У него не хватило сил даже напрячься, он только стоял, вслушиваясь в тихий плеск воды, в еле слышное напевание, и подумал, что ему это кажется. Было бы неудивительно. Коэн хорошенько приложил его головой об пол так, что, когда Лука поправлял волосы, чувствовал под пальцами запекшуюся кровь. Сомневаться в собственном здравом уме с неохотой приходилось. Шторки ванны были завешаны и, чтобы полностью убедиться в том, что он все же не сошел с ума, Лука подошел и отогнул одну из них, осторожно заглядывая внутрь. И тут же отшатнулся, прикрывая глаза рукой. — Какого хрена ты здесь делаешь? — устало проговорил он почти по слогам, разминая в пальцах переносицу. Такого зрелища он не ожидал. — Принимаю ванну, — вода в ванне снова тихо заплескалась, когда расслабляющаяся в ней Валери поменяла положение ног. Ее порозовевшее от горячей воды лицо предстало перед каре-зелеными глазами видением и нахально усмехнулось. — Разве не очевидно? — Почему здесь? Это моя комната. — В моей уборной нет ни ванны, ни душа, так что я решила, что в своем доме могу пойти мыться, куда захочу. Луки хватило, чтобы устало закатить глаза и отвернуться к раковине. Вечно она появлялась из ниоткуда и портила ему планы. Что ж, к этому можно было привыкнуть за столь долгое время пребывания в ее компании. Действия Валери для него становятся все более предсказуемыми, по крайней мере, это не могло не радовать. Едва ли, конечно, он мог предугадать ее появление в своей уборной, но… Сейчас это никоим образом не волновало, потому что он ожидал от нее всего. В том числе и появления на его территории в полном неглиже, как бы странно это не звучало. Пустив воду, Чангретта посмотрел в зеркало. Вид крупного гангстера с нью-йоркских улиц оказался не так плох, как он думал. Удары по лицу оставили на скулах красные пятна, которые без должного ухода наверняка превратятся в гематомы, губа разбита, но не так уж сильно — заживет в ближайшее время, волосы в беспорядке и затылок побаливал (как он уже заметил, на нем чувствовалась кровь), но в целом все было не так уж ужасно. Открыв рот, Лука взглянул на окровавленные зубы и с неудовольствием нащупал ранку на внутренней стороне щеки. Видимо, прикусил в разгаре поединка. Она не болела и кровь перестала течь, но все же приятного было мало. Как бы ничего не опухло, будет уж совсем недостойно мафиози. Лука опустил голову к крану и хлебнул с целью прополоскать рот. Прохладная порозовевшая вода потекла вниз к сливу и скрылась в стоках. Не красная. Это хорошо, крови не так уж и много. Не могло не радовать. После этого под струю подставилась и вся голова. С нее в слив утекло много больше, но едва ли было о чем беспокоиться. Не жалея утренней укладки, Чангретта подставил разгоряченную кожу под струи и в блаженстве прикрыл глаза, перебирая волосы пальцами, непреднамеренно стирая с них гель. Прохлада распространялась по телу, остужая болевые участки и заставляя расслабиться, не думать наконец ни о чем. Ради этого момента полного удовлетворения стоило позволить себя избить, стоило подставляться под удары и бороться с диким желанием ответить. Победа уже не значила так уж много, как было до этого. Хотя мало верилось, что в случае поражения Лука смог вот так просто отпустить ситуацию. — Ты дрался? — холодный голос прозвучал уж слишком близко, и Чангретта открыл глаза, не вынимая головы из-под крана, позволяя приятным дорожкам стекать по лицу. Он взглянул в сторону появившейся совсем близко Валери и откинул с лица нависшие на него пряди. — Выглядишь отвратно. По тебе будто табун лошадей проскакал. Темные глаза окинули ее долгим оценивающим взглядом и слабо прищурились в улыбке. Все же ее неожиданное появление несло в себе хоть какое-то удовольствие. Вся мокрая, со спускающимися по плечам сырыми волосами, Марион сидела у бортика ванны и прижималась к ней так, что небольшая грудь стала явственно выделяться на фоне всего остального. Лука невольно засмотрелся на нее больше положенного и понял свою ошибку, только когда обзор перекрыла пара мягких рук, легших на борт. Точеный женский подбородок опустился на них, в насыщенно-синих глазах появилась еле уловимая насмешка, которую пытались скрыть холодом. Грозный Пересмешник старался показаться суровой, но картинка была настолько очаровывающей, что ее попытки представлялись забавой. — Я победил Сороку в спарринге, — не без гордости объявил Лука почти шепотом, внимательно наблюдая за реакцией собеседницы. Ее золотистые без макияжа брови сначала нахмурились, а после скептически вздернулись, пухлые губы искривились в неверии. Чангретта усмехнулся. Ее подозрительность придавала еще большего значения его выигрышу. — Считаешь, я научился лгать за это утро? — Прежде чем рассказывать такие байки, лучше бы подумал, о чем пытаешься солгать, — снисходительность в ее тоне развеселила. — Сорока — сильнейший из всех моих воронов. Ни Гриму, ни Северянину не удалось его заломать. Как думаешь, если я спрошу у Уильяма, что он думает по этому поводу, как быстро он зарежет тебя кухонным ножом? — Не стоит. Не думаю, что он сможет адекватно среагировать на этот вопрос, даже если его задашь ты. Все же наркоманам не пристало здраво оценивать ситуацию. — Ты что, только что проявил к моей судьбе небезразличие? — Нет. Просто думаю, будет неправильно, если он убьет тебя за то, что сделал я. Лука вытащил голову из воды и провел ладонью по волосам, пытаясь уложить их в привычную прическу, но нарочно упуская пару прядей, зная, что «привычная» этой бестии не придется по душе. Не хотелось снова поднимать эту тему, нотации по поводу его стиля успели надоесть. Выпрямившись, Чангретта почти довольно вздохнул. Прохладные дорожки потекли вниз по телу, очерчивая выраженный рельеф ноющих мышц, проскальзывая по шее вниз к торсу и теряясь под ремнем строгих брюк. Натренированная грудь вздымалась сбитым дыханием, поднималась и опускалась, затягивая горячий воздух ванной. Прохладная вода, нагреваясь от жара кожи, теплела и каплями срывалась с кончиков ногтей, падая на пол. Нельзя было не заметить взгляд Валери, прослеживающий их падение, но понять эмоциональный окрас все же было затруднительно. Она смотрела пусто, так, будто ее совершенно не трогало мужское тело. Со странным неудовольствием подумалось, что спустя столько лет почти насильных неделовых связей с мужчинами, она не могла смотреть на него как-либо по-другому. Каждый день она видела своих часто разгуливающих в полуголом виде наемников и в той же мере часто ложилась под сильных мира сего, так что мужская нагота не была для нее чем-то новым. Привычным уже, понятным и абсолютно неинтересным. Чангретта сжал губы, понимая, что эта логика не работала с ним. От вида ее тела, у него заметно учащался пульс и пересыхало в горле. Он протянул руку под струи, чтобы зачерпнуть воды и растереть ее по шее и ключицам. Валери наблюдала за ним все время, поглаживая пальцами впадинку подбородка и стуча ногтями по железу ванны. Спустя недолгое молчание она произнесла без интереса: — Знаешь, раньше я думала ты не так удачно сложен, — пятнистые глаза скосились на нее, приподнимая веки под ними. Лука протяжно замычал, проходясь влажной рукой по предплечьям. — Мне представлялось, что, раз у тебя работа, связанная в большей мере с беготней с документами, то под этим твоим дорогущим американским костюмом наверняка скрывается пузо. — Мне приятно, что я смог тебя удивить, — в той же манере отозвался Чангретта, неотрывно глядя на себя в зеркало. Артерия на шее явственно выделилась и дрожала. — Моя работа заключается не только в этом. Да и чтобы «бегать с документами» тоже нужна должная физическая подготовка, разве нет? — Ты невероятен в своем стремлении выглядеть лучше, чем другие… — Чем я опять тебя не устроил? — Я впервые вижу мужчину, который бы так рьяно отстаивал передо мной свою ложь. Ты же специально корячишься в тренировочном зале, чтобы женщины довольствовались видом, когда снимут с тебя одежду. Каре-зеленые глаза закатились, выражая высшую степень усталости. Лука покачал головой, усмехаясь, как Валери показалось, немного смущенно. Все же в словах ее было нечто такое, что укололо сицилийца в район раздутого эго, и тем не менее он улыбался так, будто находил ее забавной. Она была права. Женщину легче затащить в постель, когда ей нравилась картинка. На лицо Чангретта был довольно специфичен, но строение — совсем другое дело… Да и размер достоинства тоже значил многое. — Туше, мисси, — вибрирующий баритон достал слуха, через плеск воды. Лука не удосужился взглянуть на собеседницу даже искоса, только плавно взмахнул рукой в любимом итальянском жесте. — Но я обязан заметить, что мы все следим за собой, только чтобы понравиться окружающим, потому что это приносит выгоду. Ты тоже желаешь выглядеть лучше на фоне других женщин, потому что хочешь заполучить все мужское внимание. Это ведь значительно упрощает твою работу. — И как думаешь, у меня получается? Выглядеть лучше, имею в виду… Провокационный вопрос, ответ на который девушки обычно ждут определенный и сразу. Лука никогда не любил отвечать на подобные, ему не нравилось говорить то, что люди буквально вытаскивают из него силой, но с женщинами по-другому было никак. Все они были ранимыми созданиями, не любили, когда что-то шло не по их плану, так что ответы на подобные вопросы обычно вырывались быстрее, чем он мог бы помыслить. Но сейчас пришлось помедлить. От нее он подобного не ожидал. Все время Валери выбивалась из этой толпы хрупких цветочков, что окружали его столь долгое время. Ложка дегтя в бочке сладчайшего меда, она была в своей мере импульсивна, ужасно саркастична и плевалась ядом настолько часто, что, казалось, выработала к нему иммунитет. Такую нелегко обидеть молчанием — интерес в ней, скорее, разогреется еще больше. Льдом она ответит на грубость, сарказмом — на сарказм. Шпилька останется незамеченной, а потом прилетит тебе в глаз в самый неожиданный момент. Она не отличалась ранимостью и сентиментальностью, можно сказать, презирала их в любом виде, хотя и сама не чуралась их проявления. Этот вопрос выбивался из ее поведения, и тот факт, что она действительно ждала ответа, настораживал, заставляя задуматься об уловке. Она выводила его на конфликт? Или просто хотела поразвлечься? Опершись обеими руками о раковину, Чангретта еще раз взглянул в собственное отражение, излишне медлительно провел двумя пальцами по щеке, проверяя качество утреннего бритья, а после повернул голову. Марион все также сидела у борта ванны и выжидательно щурилась на него подобно кошке, насмехающейся над недостатками человеческого существа. Хитрая гадюка, ждущая колкости, чтобы укусить посильнее, она не добилась триумфа. — Получается, мисси. Я еще не встречал более привлекательную девушку, чем ты. И это была чистая правда. Лука действительно никогда еще не видел настолько прекрасную женщину, будто только сошедшую со страниц сентиментального романчика. Мягкие светлые волосы, чистая кожа, аристократические черты лица и большие синие глаза делали из Валери идеал красоты. И он уже не мог отрицать, что желал ее каждым дюймом своего тела, несмотря на дурной характер, что с каждым днем становился все более и более терпимым. Он наслаждался видом ее обнаженной кожи: ее острыми плечами, тонкими руками, хрупкой шеей и холмиками упругих грудей, выглядывающих из-за предплечий. Что ж, последнее было не столь важно, в одежде она оказывала бы на него точно такое же влияние. Валери совершенно его не стеснялась, хотя и прикрывала самые желанные места руками. Она прекрасно сознавала свои красоту и сексуальность и гордилась ими настолько, что даже не думала пытаться побыстрее его выпроводить. Только фыркнула от смеха и невинно заломила бровь, поворачивая голову набок. — Не представляешь, сколько раз я это слышала, — произнесла она и, зачерпнув в ладонь воду из ванны, брызнула. Чангретта ощутимо вздрогнул, когда капли коснулись кожи — мисс Марион предпочитала купаться в кипятке. Она улыбнулась еще шире при виде недовольства, отразившегося на его лице, и нырнула за занавеску, игриво ударив по водной глади длинными ногами, запуская в полет еще пару капель. — Ты не будешь против, если я возьму твой халат? Я пролила сок на свой и Салли его унесла. — Не буду, если ничего на него не прольешь. Мисс Марион только тихо хмыкнула в ответ, прежде чем зажурчала вода. Лука не стал портить ей личное время своей компанией, несмотря на острое, колющее мышцы живота желание остаться подольше. Мужское начало ненавязчиво напоминало о себе, пока манеры гнали, и Чангретта без сомнений причислил бы себя к животным, если бы ослушался их. Взяв с крючка махровое полотенце и наспех вытерев волосы, он накинул его на плечи и удалился из уборной, закрывая за собой дверь. Спальня встретила все той же расстеленной кроватью и стойким запахом стирального порошка и знакомых уже цветочных духов. Как он не заметил этот аромат раньше, его же просто невозможно забыть? После внезапной встречи с Марион сон сбило, и тело больше не тянулось к нему, хотя до сих пор передвигалось очень неохотно. Теперь бардак скорее раздражал, и, чтобы хоть как-то исправить положение, Лука поправил постельное белье, убрал в тумбочку брошенные вчерашним вечером часы и надел кольца, без которых не мог представить своего существования. А после огляделся. На письменном столе у окна стояли уже не его вещи. Женские атрибуты для налаживания марафета, склянки с непонятной жидкостью, пудреницы. Их он трогать не стал, только покрутил в пальцах одну из многочисленных помад ярко-красного цвета. Она была на ней в баре, когда они танцевали. Совершенно неожиданно Чангретта поймал себя на том, что улыбается сродни глупому подростку. Из окна в помещение проникал серый английский свет, окрашивающий светло-синие обои в грязно-голубой. Окно было открыто, и Лука чувствовал, что с улицы тянуло морозным воздухом, леденящим влажную кожу, заставляющим ежиться. Сейчас он был приятен, бережно оглаживал пострадавшие участки тела и травмы, успокаивая неуемную боль. — Ах ты, скотина! Ты чего творишь, засранец, мы же понарошку! Грай, етить твою мать, я тебе сейчас под жопу так дам, что срать нормально не сможешь! А ну иди сюда! Сюда иди, паршивец блохастый, бодаться будем! От знакомого звука громоподобной русской речи Чангретта выпрямился, вытягивая шею, глядя через открытые створки на задний двор. От яркости, от которой успел отвыкнуть, он прищурил глаза, подставляя ладонь ребром ко лбу. В окружении немногочисленной, но все же довольно угрожающей своры щенков с длинной палкой в руке отстаивал свое главенство Северянин. Несмотря на угрожающий тон и надоедливую черную псину, игриво бросающуюся на него с оскаленной пастью и грозным лаем, он выглядел довольным. Улыбался во все зубы и хватал молодого наглеца за шкирку со смехом и наигранным рычанием, отбрасывая его подальше, чтобы тот с гневным лаем снова бросился на него сломя голову. Остальные щенки, которых насчитывалось около четырех, вели себя более сдержанно, но тоже носились вокруг, покусывая Виктора за икры и бедра. Он их почти не замечал. Со стороны это увлечение казалось опасным. Псы очень походили на волков повадками и видом, и создавалось впечатление, что они в буквальном смысле охотились за взбалмошным хозяином. На самом же деле, это было всего лишь игрой. Щенки, только недавно родившиеся на свет, не умели охотиться и только баловались, то сталкиваясь друг с другом и начиная неумелый поединок, то подбегая к лежащим в тени псарни родителям. Их мать, черная сука, внешне похожая на лайку, лениво зевала, наблюдая за детьми, и иногда клала морду на спящего рядом Полкана, что не реагировал ни на шум, ни на скачущих на нем отпрысков. Невольно подумалось, что вот этот зверь уж точно знал, как нужно убивать, а потому не беспокоился ни о чем. — Ну давай, обосрыш! Давай, говноед! Больно же, сука! Ах ты… Северянин вручную разжал челюсти вцепившегося ему в ногу черного щенка. Чангретта узнал его — это была та же псина, что хотела наброситься на него вчера вечером на крыльце. Грай, вроде… Видимо, он действительно не знал меры, в отличие от своих собратьев, и дрался по-настоящему, вцепляясь в палку в сильных руках хозяина и чуть ли не повисая на ней. Виктор тоже обращался с ним более сурово: тягал, отшвыривал и отпинывал, иногда ударяя деревом по крепким бокам животного. Тот взвизгивал плаксиво, но попыток не оставлял, набрасываясь с еще большим остервенением. — Вот придурок, а?! Ну каков чертила?! А ну-ка, фас! — вскричал громко Виктор и, в очередной раз откинув от себя наглеца, запустил палку в сторону леса. Вся свора тут же наперегонки бросилась за ней, кусая друг друга за задние лапы и напрыгивая сверху, сбивая с ног. Грай помчался быстрее всех. — Вот же оборванцы… Попробовать не хочешь?! Лука напрягся, когда беглый взгляд русского зацепил его окно. Можно было подумать, что он заметил за собой слежку и обратился именно к нему, но потом откуда-то со стороны террасы послышался еще один голос. Тихий и неразборчивый издалека, но слова, сказанные им, заставили Северянина сморщиться. — Да хорош тебе уже дуться, Бельчонок! Ну проиграл и проиграл! С кем не бывает-то?! Меня вон ты постоянно пиздишь за херню, но я ж не ною! Как баба, ей-Богу! — Отъебись, говорю, — этого отчетливого предупреждения нельзя было не услышать. Виктор досадливо махнул рукой на скрывающегося в тени дома напарника и шумно почесал в затылке. Было видно, что он уже устал пытаться вывести Сороку на разговор и потому решил все бразды правления оставить на саму судьбу. Когда этот идиот на что-то обижался, с ним невозможно было разговаривать. Оставалось только надеяться, что в скором времени он остынет и сам придет с просьбой выпить вместе или перекинуться в карты. Сколь бы отрешенным Билл не старался показаться, ему не удавалось держаться в стороне слишком долго. Всем нужна поддержка, а Сороке она нужна больше кого бы то ни было. Спустя время полного молчания на террасе вдруг что-то с глухим хлопком упало. Северянин дернулся от этого звука, но тут же расслабился, увидев, как Сорока сходит по ступеням, сильно хромая и раскуривая коричневую сигарету из портсигара Грима. Лука презрительно скривился против собственной воли, отходя к стене и чуть сильнее отгибая занавеску, из тени наблюдая за тем, как его недавний противник почти лениво проходит к скамейке и тяжело опускается на нее, выпуская в небо сизое облако. — Этот гондон чуть не раскрошил мне ногу повторно, — сказал он, растягивая гласные в словах. Запрокинув голову далеко назад и положив руки на спинку скамьи, хмыкнул. Минутная пауза разорвалась гаркающим хриплым смехом. — Жду не дождусь, когда тварь загнется от цыганской пули. — Считаешь, войну ему не выиграть? — безразлично отозвался Северянин, снова занятый прибежавшими с добычей щенками. Они кружились вокруг него, Грай подбегал совсем близко, протягивая палку, и тут же убегал, не отдавая ее. — Сюда дай. Эй! Говнюк, сюда подойди, куда убегаешь-то! Не знаю, Билли… Пока Чангретта вполне уверенно движется к господству над Бирмингемом. Он уже сумел завалить одного Шелби. Помнишь, что Джеймс говорил? «Один вынутый кирпичик может стать причиной обрушения вековой крепости». — Если он каким-то чудом выживет, я сам с удовольствием завалю его. Чангретта даже фыркнул в беззвучном смехе от возмущения. Самонадеянный наркоша. Сколько самоуверенности, сколько бравады в его тоне, сколько похвальной решимости. Он говорил так, будто уже занес нож над его грудью и оставалось лишь ударить. Он держал его за кретина, который не в силах ему помешать, и в этом была его проблема. Он не учитывал, что Лука спит с револьвером под подушкой. Северянин на секунду замер с палкой в руке, на автомате пытаясь отнять ее у распоясавшегося в конец Грая. А после рассмеялся в голос, отпуская настолько резко, что пес оступился и упал на бок, прокатившись по земле. — Ты брось эти мысли, Билли! — прокричал он через смех, который явно был наигранным. — Лука нам ничего плохого не сделал, чтобы его убивать, да? Ну повздорили вы чуток, что же теперь? Драться — деритесь, пожалуйста, а вот бойня нам тут совсем не нужна. Лерочка ее не потерпит. — Не сделал ничего плохого? — Уильям будто бы понимающе покивал, забирая изо рта сигарету двумя пальцами, и пустил в воздух неровное кольцо. Внешне он выглядел спокойным, отстраненным, но его больная нога дергалась и подпрыгивала на месте от нервов. Он был зол, но вопреки своему характеру, почему-то держал эту злость в себе. Расчесав пальцами медные в солнечном свете волосы, Уилл начал монотонно перечислять, загибая пальцы свободной от сигареты руки. — Вторгся на наши территории, диктует здесь свои законы, претендует на место под солнцем, даже не задумываясь о плате. Потом забирает Зои из Мистхилла, собирает на нас компромат, притаскивает своего простреленного дружка. Мы оплачиваем все его прихоти из своего кармана, но так ничего не получили взамен. Тебе не кажется, что Валери глубоко заблуждается, оставляя этого обмудка в живых? — Ну что уж… Помыслы Валери — это помыслы Валери. Может, он ей нравится, кто же ее поймет… Виктор сказал это так просто и так уверенно, что у Сороки до зубовного скрежета сжались челюсти. Он поднял голову и выгнул брови в вопросительной манере, уставившись на напарника, как на полного идиота. Берсерк не давал его гневу вылиться наружу привычным путем и делал это через безразличие, свойственное скорее Гриму. Тем не менее, ярость внутри копилась и должна была вырваться рано или поздно. Не хотелось бы срываться на Северянине, но, если он продолжит пиздеть в том же духе, Коэн из принципа забьет его тяжелыми сапогами. Лука тоже злился, но причина его злобы была не в словах Северянина. Его задела фраза про собранный компромат, и он без проблем догадался, о чем шла речь. Коробка с фотографиями. Надо же, она все-таки доехала. Он надеялся, что Зои потеряла своеобразное досье во время гуляний по Бирмингему, что оно утеряно навсегда и безвозвратно. Он думал так в большей мере потому, что Валери ничего не сказала. Не обмолвилась и словечком о фото, не упрекнула, не намекнула, даже не пошутила. Будто бы она сама забыла о них, как только отдала приказ о его помиловании. А почему? Зачем ей спасать его, если он так провинился? Он не успел об этом задуматься. Лука был так занят своими делами, что не смог как следует подумать о причине ее благодушия. Кровные узы для Пересмешников ничего не значили, когда дело касалось безопасности семьи, а эти снимки могли послужить дурным помыслам, но она все равно… — На что ты там смотришь? Шепот у самого уха заставил вздрогнуть. Чангретта полуобернулся, чуть не сталкиваясь своим носом с чужим, и поспешно отпрянул, привалившись к стене спиной. Нечитаемым взглядом он посмотрел на тихо посмеявшуюся Валери, что, намеренно демонстративно поправив длинные рукава его халата, сидящего на ней, как и все в этом гребаном мире, безупречно, оперлась локтями о подоконник, тоже выглядывая в окно. Ее красивый профиль с насмешливой улыбкой проследил за двумя наемниками на улице, а потом снова вернулся к нему. — Следишь за моими людьми? — она прищурила изумительно синие глаза и вздернула бровь, придавая своему вопросу большую окраску. — Я же говорила, что слежка — это моя прерогатива. — Они обсуждают мое убийство. Почему бы не послушать? — И как? Что наобсуждали? — тонкая рука подперла порозовевшую от горячей воды щеку. Валери выглядела так, словно бы ей совсем неинтересно и звучала соответствующе, но на самом деле внутри проклинала своих воронов за длинные языки. Сорока с Северянином явно забыли о том, что дела не должны оглашаться вне стен кабинета, тем более, если эти дела не согласованы с начальством. Ее возмутило самоуправство и уверенность, с которой Сорока продолжал рассуждать о Чангретте и его нежелательном присутствии в их системе. Она видела, как Северянин мнется в нерешительности от невозможности придумать достаточно убедительный ответ. Ждала, что он хотя бы заткнет своего нерадивого напарника, но Вик только пожимал плечами и дрался со своим непоседливым псом. Валери также чувствовала тяжелый взгляд Чангретты, сквозящий крайней степенью задумчивости и долей враждебности. Он скрестил руки на груди, сверлил ее своими зелеными в свете глазами и все перекатывал во рту язык, как перекатывал бы спичку. Лука терзался ненужными ей сомнениями, и она чувствовала, что он вот-вот выльет их. — Почему ты помиловала меня? — спросил он спустя время, и Марион сыграла удивление, поворачиваясь к нему. Он не поверил ее представлению, это было очевидно, но даже мускулом не дернул, чтобы показать свое резко негативное отношение ко лжи. — Ты знаешь о фотографиях. Почему ты это мне спустила? Молчаливая пауза повисла над головами тяжелым бременем. Валери выдержала ее, чтобы он подумал, что она сама сомневается в своем решении, но потом поняла, что это было не нужно. Сейчас Лука был настроен скептически и принял бы в штыки любую ее попытку отшутиться. Приходилось размышлять над оправданием и размышлять быстро, потому что любое ее промедление сейчас воспримется нехорошо. — Ты мне нужен, — вскоре по-простому ответила она, разворачиваясь к окну спиной. Поясница уперлась в подоконник, глаза на секунду заинтересовались ободранным со вчерашнего дня лаком на ногтях и затянувшимися за ночь ранками на ладонях. Лицо Чангретты в момент напряглось, вызывая улыбку на ее собственном. — Ты делаешь то, на что я не решалась в силу… некоторых причин. — Что же я такого делаю? — Шелби обосновались в Бирмингеме и не хотят пускать моих людей на свои территории, — тонкая рука поднялась на уровень головы и описала круг выставленным вверх указательным пальцем. — Допустить это было одним из желаний моего отца. До сих пор не понимаю, почему он так поступил, но я не могу пойти против его слова. Да и… развязывать новую войну мне тоже не хочется. На прошлой погибли слишком многие. — На войнах умирают люди, но они того стоят, если цель оправдывает средство. Тебе просто не хватило смелости. Марион вздохнула, обнимая себя руками с двух сторон. Переворачивая свои мотивы удобной стороной к нему, она не учла, что собеседник может заметить такую тонкую деталь и ненароком ударить по больному. Ей действительно много раз приходилось задумываться о радикальных мерах по отношению к цыганскому племени в Бирмингеме, но сама мысль о войне откликалась внутри рвотным позывом. Она ненавидела думать о том, что ей придется терять своих людей, своих воронов. Не хотела переживать их смерть и не желала быть ее причиной. Она отличалась от своего отца, идущего по головам своих и чужих. Можно ли было считать это трусостью? Определенно, но трусостью оправданной. Лука говорил правду, когда сказал о смелости. У нее ее действительно не было, когда дело касалось не только ее самой. Зато было у него. Чужими жизнями он распоряжался не хуже, чем своей собственной, и делал это без сожалений, а потому мог освободить ее от этой обязанности. Он мог бы расширить территории в свою пользу и по старой дружбе пустить и ее. Бутлегерство не мешало наркоторговле, и наркоторговля не мешала бутлегерству. «Черная рука» и Пересмешник могли существовать в одной плоскости, если Чангретта не возгордится настолько, что попытается ее скинуть. — Ты ведь строишь планы еще и на Америку? — Лука произнес это устало, почесывая ногтем среднего пальца черную бровь. Он хотел разобраться на берегу, чтобы не удивляться впоследствии. Он был готов принять любое решение Валери, ибо ему было, за что ее благодарить. Ее помощь, предоставление безопасной зоны, оружия, транспорта не могли остаться без внимания. Сицилийские корни этого не простят. — Я знаю, что у тебя сейчас проблемы в США. Хочешь через меня это исправить? — Надеялась, — на удивление честно ответила Марион на выдохе. — «Черная рука» могла бы помочь Пересмешнику крепко обосноваться. Сейчас в США у нас есть только ничтожный клочок земли, в который то и дело захаживают твои люди и люди из Пяти семейств и требуют выплат за мирное небо над головой. Мои люди платят регулярно, и я бы хотела это исправить. Еще было бы неплохо подправить ситуацию с Капоне… — Этот жирный ублюдок не желает сотрудничать ни с кем. Он несколько раз посылал к чертовой матери мои предложения. Такими темпами он прикончит сам себя. — Я тоже так подумала, но ждать, пока это произойдет, очень долго. Для тебя и меня это невыгодно. Чикаго невероятно привлекателен, — миловидное женское лицо изобразило высшую степень блаженства, прикрывая почти прозрачными веками синие глаза. Вскоре они раскрылись снова и взглянули без какого-либо внятного оттенка. В них читалась скрытая надежда, но вся она тонула в бушующем море. — Мы могли бы сотрудничать не только на территории Британии. С моими людьми и твоим влиянием сбросить Капоне будет легче. — А этой войны ты не боишься, значит… — Пока я не знаю в лицо людей, которых посылаю на смерть, это ничего для меня не значит. В Англии я знаю всех, у меня здесь много друзей, которых я не хочу терять. В Америке лишь солдаты. — Ciò che l'occhio non vede, il cuore non è dispiaciuto. — Мои люди помогут тебе, а ты поможешь мне. Мне кажется, это честно. Ты говорил, что нам нужно держаться друг друга и теперь я вижу, что ты был прав… Я хочу быть уверена хоть в одном своем деловом партнере. Последнее предложение сорвалось с губ откровением, которого никто не ожидал. Валери с ужасом поняла, что именно сказала, и поспешила отвернуться. Вид удивленного и все же такого же мрачного лица Луки вселил неясное чувство страха. Ее испугала честность, испугало, что, по сути, она говорила от сердца. Впервые происходит такое, что карты раскрылись вот так просто, по ошибке. И карты эти были неподходящие для великого Пересмешника. Чтобы она хотела верить кому-то?.. Черт, да. Это было бы славно, если бы хоть один ее партнер заслужил ее доверие. — А что же с Сорокой? — прокашлявшись, Чангретта выпрямился, игнорируя чушь, вылетевшую из груди собеседницы явно против ее желания. Валери хотела бы его поблагодарить за понимание, но язык не поворачивался. — Я очень сомневаюсь, что он изменит вектор своих интересов. Попытается меня убить, когда я разгромлю цыган. Это не послужит нашим отношениям. — Сорока импульсивен и часто бросается угрозами, которые не может воплотить в жизнь, — чуть успокоившись, снова заговорила Марион безразлично. — Можешь не переживать. Я смогу на него повлиять, если он задумает что-то против тебя. Он своенравен, но мое слово для него закон. — Он безумный ублюдок, сидящий на тяжелых препаратах, который сделает все, чтобы добиться своей цели. К сожалению, его целью стал я. По его мнению, я на тебя претендую. — А ты претендуешь? Лука задумчиво сжал губы, смотря, как Валери расплывается в милейшей своей улыбке. Обнажив ровные зубы, сощурив до веселых морщинок великолепные глаза, она выглядела как никогда мягко и очаровательно. Сырые волосы, убранные за покрасневшие после ванны уши, мягкая на вид, немного влажная кожа. Лицо, лишенное ненатуральности из-за отсутствия макияжа на нем… Она казалась совсем юной в этом своем обличии и его безразмерном халате. Увидев ее в первый раз именно так, он бы ни за что не посмел предположить, что ей уже за тридцать. Двадцать пять, возможно, но только не тридцать. Серьезное выражение ее старило, а эта беззаботность… Она была невероятно красивой. Претендовал ли он на нее? В определенном смысле, наверное, да. Лука хотел эту женщину, ощущал в себе определенный интерес, который желал удовлетворить, но на что-то большее бы не решился. Он не хотел стать ее рабом, как когда-то стал Сорока, не хотел убиваться по ней. Не хотел ее любить, но все же нечто теплое просыпалось, когда он смотрел ей в глаза. Чангретта был склонен списывать это на пробудившееся чувство ностальгии и даже не подозревал, что глубоко заблуждается. Расстояние между ними вдруг сократилось. Чангретта едва успел заметить, как сам вдруг сделал полшага навстречу к ней. Он посмотрел на ее открывшуюся тонкую шею, когда она откинула голову, прислоняя макушку к окну, и улыбнулся. Так же она делала и в детстве. Самодовольная улыбка не сползала с ее губ под его взглядом. Валери наслаждалась вниманием, сияя, как утренняя звезда. — Мне льстит твое любопытство, — тонкие пальцы убрали за ухо выбившуюся мокрую прядь льняных волос и описали в воздухе узкий полукруг. — Ты такой милый, когда любуешься мной, это просто потрясающе. Правда, с фотографиями ты переборщил. Ни один поклонник еще не набирал на меня и моих людей столько компромата… — Это не компромат, — Лука потупил взгляд под ноги, оглядывая с особой сосредоточенностью алеющие следы от крепких ударов на поясе. Еще несколько синяков останутся после этой потасовки. Бессознательно пальцы дотронулись до разгоряченной кожи скулы, но тут же отдернулись, когда ее прошило болью. Чуть скривившись, американец продолжил, стараясь держаться отрешенно: — Это досье для личного пользования. Я хотел ознакомиться с информацией, прежде чем ступить на твою территорию. Компромат у меня есть и получше. Как и у тебя, полагаю. — Для личного пользования? — Вал встала полубоком, сложила руки под грудью, копируя его позу и шутливо нахмурилась, кивнув за окно. — И для чего же такого тебе понадобилась фотография Северянина в обнимку с его милым бойфрендом, м? Лука замер на секунду, не понимая, о чем идет речь, а потом вдруг резко вспомнил. Рука сама собой потянулась к глазам, из горла вырвалось понимающее мычание, схожее с рычанием. В памяти сам собой всплыл тот снимок с Северянином. Лицо скривилось от отвращения, пальцы сжали переносицу чуть сильнее, стараясь отвлечь болью. Это не осталось незамеченным. — Если так мерзко, что же ты хранил ее у себя, если не ради рычага давления? — в ее тон снова пробралась эта нота издевки и ядовитого шипения, но она все еще улыбалась, невинно изгибая брови. — Мужчина с мужчиной. Для таких, как ты, это огромное потрясение, не так ли? — Нет, — Чангретта оттолкнулся от стены. Описав небольшой полукруг, он встал прямо напротив окна, выглядывая из-за резного плеча на задний двор. Виктор, громко ругаясь и размахивая палкой в воздухе, лежал на спине и пытался отбиться от настырных щенков, что облепили его со всех сторон. — Я не думал давить на него этим. Это его личное дело. — Говоришь так ради своих любимых приличий? — Марион тоже оглянулась. — Знаешь, он очень расстроился, когда узнал вчера. Все ходил, как в воду опущенный, ты, наверное, заметил. Он думал, что вы сдружились. Для него это больная тема, никто, кроме меня и него, не знает об этом. Не знал, по крайней мере… — Склоняешь меня к раскаянию? — Может быть. — Хочешь, чтобы я извинился? — Зачем? Это все равно не поможет, — пожатие острых плеч и протяжное задумчивое мычание, заглушенное приложенной ко рту рукой. — На ваши отношения сейчас можешь повлиять только ты. Виктор хоть и необидчивый, но не любит, когда лезут в его личную жизнь. Да и людей разочаровывать не любит. А сейчас он считает, что ты в нем разочарован из-за… его особенности. Она давила на чувство стыда и совесть и, к неудовольствию, добивалась своего. Сейчас Лука действительно чувствовал вину за то, что полез, куда не следует. Северянин во дворе громко матерился на русском, стараясь встать на ноги, попутно отбиваясь от разыгравшегося Грая, набрасывающегося на него со всех сторон. В один момент он поймал его под грудь и прижал к себе, убирая лицо от клацающей пасти. Развернулся на сто восемьдесят и шутливо погрозил палкой остальным щенкам, что шугались свиста и угроз. — Всем стоять на месте, обсосы! Стоять на месте! Он у меня в заложниках! Я не побоюсь использовать оружие! Ушли, сволоты, а то заколю его нахуй! Епт… Грай с воинствующим тявканьем укусил зазевавшегося Виктора за нос. Схватившись за раненое место, прикладывая к нему пальцы, он скривился и отшвырнул щенка от себя подальше. Грузное тело наемника опустилось на землю, и щенки вдруг замерли, пораженные таким грязным ходом. — Омерзительно, не правда ли? — совершенно серьезные, эти слова резанули по ушам. Валери наигранно скривилась в отвращении, поворачиваясь к Чангретте, брезгливо поджимая губы. — Грязный содомит, порочащий звание мужчины. Стоило бы выставить таких, как он, к стенке и расстрелять разом, м? Как думаешь? — Я не понимаю его, но осуждать не собираюсь, — и это было бы честно, если бы до прибытия в Англию Лука действительно думал подобным образом. Он понимал, что недоговаривает и, видно, это понимание отразилось на его лице, ибо Валери скептически нахмурилась, дергая подбородок в сторону. Тогда Чангретта подошел ближе, выставил руки по обеим сторонам от нее на подоконник, чтобы понизить громкость голоса до шепота и быть уверенным, что его услышат. — Слушай, я не одобряю этот концепт отношений, но не мне разбираться в них. У меня были предубеждения насчет Виктора до того, как мы пообщались. Я принимаю его, потому что он хороший человек. Без оглядки на грехи и скелеты в его шкафу. — Насчет меня у тебя тоже предубеждения? Я ведь тоже сплю с женщинами. Да и человек, чего уж тут скрывать, не очень хороший. Лука выгнул бровь и нервно усмехнулся, глядя в ее просящие ответа глаза. Море в них утонуло во мраке, они стали насыщенного сапфирового цвета и не выражали былого дружелюбия, давая понять, что любое его неаккуратное слово будет трактоваться, как претензия. А потому Чангретта не спешил с ответом, тщательно подбирая выражения. Невольно он дал своей собеседнице время, чтобы сделать собственные выводы, не идущие ему на руку. — Знаешь, многие мужчины считают, что женский секс — довольно возбуждающее зрелище, — ее голос вдруг стал ниже, глубже, зазвучал интимнее. Еле заметное движение навстречу, заставило отшатнуться, что вызвало легкий смех. — Наверное, поэтому подобные отношения в редких случаях строго наказываются. Скажи честно, ты находил сексуальным то, как я целую Айлу Абачи? И этот снимок всплыл в памяти. И отозвались на него совершенно иначе. Лука прикрыл глаза, признаваясь самому себе. Да. Да, определенно, та фотография был чем-то завораживающе красивым, вызывающим определенные чувства. От одного воспоминания о нем по телу пробегала дрожь, а в горле пересыхало. Естественная реакция мужского организма, которую невозможно было проконтролировать, и в такие моменты Лука жалел, что родился с членом. Он отзывался томной тяжестью внизу живота, давил на внутренности возбуждением. Двое мужчин в одной постели действительно звучало дико, а вот две женщины… Две женщины были чем-то неизведанным, прекрасным, ошеломляющим. Каким-то непорочным, вопреки уверениям священников и Библии. Горячий вздох-смешок опалил шею. Чангретта отстранился еще дальше, не убирая, впрочем, рук с подоконника, наблюдая сверху вниз за тем, как Валери подается непростительно близко к нему, вдыхая запах его тела, смотря так невинно и в то же время непристойно. Ее холодное касание пробежалось от низа живота к груди, очерчивая мышцы, наливающиеся синяки и контур черных татуировок, оседая на солнечном сплетении. Тонкие пальцы с нежностью погладили нарисованный на нем крест, будто бы свисающий с плеч на тонкой цепи, прошлись по краям, описывая его заново. Он сделал его в молодости, когда потерял настоящий где-то на улицах. Бить его было испытанием, а холодные нежные руки, проходящиеся по нему сверху вниз, будто успокаивали ту боль, отсылая свои движения в прошлое. — Слишком долго думаешь, чтобы воспринять молчание за «нет», — Валери наклонилась совсем близко, коснулась его ключицы теплым дыханием, заставляя прикрыть глаза. Неверными пальцами Лука поправил свисающую на лоб черную прядь и снова услышал смех. Марион чуть склонила голову, непреднамеренно касаясь носом ложбинки над выпирающей костью. — Очень жаль, что твой лазутчик не остался подольше. Тогда, быть может, ты увидел бы больше, — сухое прикосновение губ к коже, поглаживание на груди, стремящееся чуть ниже. Лука облизал нижнюю губу, останавливая занесенную руку над светлой макушкой, не решаясь коснуться. Еще один горячий поцелуй. — Знаешь, как это бывает у женщин? Вставлять там нечего, кроме пальцев, так что большую работу мы делаем языком. Позволь мне показать. — Мисси… Лука дрогнул, чувствуя, как пухлые губы раздвигаются на его коже. Марион прищурила глаза, наблюдая за его реакцией из-под опущенных ресниц, и сделала первый мазок. Он ощутился жаром, ядовитой змеей, овившейся вокруг его ключицы и сжимающей до треска. Но в этом не было ничего неприятного. Движения ее губ на его коже заставляли ее плавиться. — Снова ты это делаешь… — упрек на выдохе, видно, показался не таким уж убедительным, чтобы останавливаться. — Прекрати сейчас же… Влажный язык еще раз прошелся по чувствительному месту, собирая на себе соль и приятный аромат кожи. А после задвигался увереннее, уделяя должное внимание каждому миллиметру разгоряченного тела, заставляя дышать глубже, побуждая сердце биться чаще. Лука старался держаться спокойно, но предательски участившееся дыхание выдавало его с головой. Он проникался каждым поглаживанием холодных пальцев на груди, каждым кругом, что делал под ключицей настырный язык и жмурился, прикусывая щеку с внутренней стороны, запрокидывая голову. Он уговаривал себя из последних сил, вспоминал слова матери об опасности таких женщин, как Валери Марион, и просто о собственных принципах. Он уже не мог сформулировать их, но точно помнил, что одно его желание противоречило его устоям. А где забвение, там и побуждение к действиям. Последняя ниточка его терпения оборвалась, стоило Валери приподняться и задеть целомудренным поцелуем черный крест на его шее. Тогда он оступился, позволил желаниям завладеть собой полностью. Зависшая, казалось, во времени рука все-таки опустилась на мягкие волосы и, взявшись за них, насильно потянула голову назад. Валери не сопротивлялась. Ослабев в его руках, улыбчивая и довольная собой, молча всматривалась в его лицо. Пока не вскрикнула, от ощущения невесомости. Чангретта не церемонился и на секунду. Присев, он излишне грубо, будто пытаясь донести свое расположение духа, вздернул Марион за бедра и с легкостью перенес к стене. Прижал всем телом, придерживая рефлекторно сцепившиеся на поясе ноги одной рукой. Травмированное плечо стрельнуло болью, которую никто не заметил. Свободная рука опустилась на стену поверх резного плеча, сотрясающегося от смеха. — Прости, — сквозь него проговорила Валери, прикрывая зубоскальную улыбку ребром ладони, совсем не чувствуя сожаления. — Прости, это показалось мне уморительным. Но ты сам виноват, что поступил не по совести. Добрался до личной жизни, залез в чужую кровать… — Я предупреждал тебя. — О чем же? Чангретта раздраженно нахмурился, буравя почти злым взглядом лукавые глаза напротив, а потом вдруг резко смягчился, выдыхая сквозь стиснутые зубы. Мисси вопросительно вскинула золотистую бровь, когда он провел двумя пальцами по ее виску, убирая мокрую прядь за ухо, и приложил ладонь к щеке. Она молчала долгое время, сверлила нечитаемым взглядом дыру между его глаз. А после вдруг расплылась в улыбке, накрывая его руку своей. — Ах это… Да. Кажется, я говорила, что понимаю все последствия, так что… Можешь считать, что это было сделано специально. — Stronza senza scrupoli. Лука подался вперед без сомнений и немного резко, сокращая расстояние между ними до блаженного нуля. Когда его губы коснулись ее, все обещания и громкие клятвы были забыты. Осталось одно желание и невысказанная злость, которую попросту нельзя было передать словами. Только так. Только животно. Валери тихо промычала, открываясь для поцелуя, пропуская его внутрь с охотой и ожиданием. Прошептала ему в губы что-то бессвязное, на секунду отстраняясь, но тут же вернулась, направленная властной рукой. Она не хотела сопротивляться, но все равно делала это из врожденной вредности. Сжимая его губы своими, облизывая нижнюю беззастенчивым движением языка, кусая и оттягивая она улыбалась, вплетая пальцы в его влажные волосы, подергивая и накручивая их на фаланги. Лука опустил руки на ее талию, сквозь ткань собственного халата чувствуя жар, исходящий от чужого тела. У него самого кожа наверняка сейчас была обжигающе горячей, но она все равно ластилась к нему, терлась всем телом, как кошка, пытающаяся казаться независимой, но все еще нуждающаяся в тепле. Ладони с нажимом провели по корпусу вниз к самым коленям. Ощущение голой кожи под пальцами вдруг вселило в голову шальную мысль о том, что на ней не было ничего, кроме этого гребаного халата. Сквозь поцелуй Чангретта тоже улыбнулся, почти незаметным движением проскальзывая под него, пробираясь по внутренней стороне прекрасных ног к тазовой кости. Несмотря на возбуждение, торопить события не хотелось. Желание помучить ее подольше, разогреть в объятьях, заставить задыхаться перекрывало любую нужду в чужом теле. — Я сниму его, — на мгновение отрываясь заявил Чангретта самоуверенно, чем вызвал новую волну смеха. Валери вытянула руки позади него, захватывая голову в крепкий треугольник и запрокинула голову, смазывая поцелуй, тень которого осталась у нее на подбородке. Это было похоже на просьбу. Он будто просил разрешения, не предпринимая попыток, ждал ее согласия. Это повеселило и, если честно, одновременно расстроило. На памяти Валери, еще ни один мужчина не спрашивал у нее подобного. — Нет, я его сниму. Валери расслабила ноги и соскользнула по его телу вниз, не разжимая капкана рук, заставляя его наклониться. Она услышала недовольное сопение, отразившееся жаром на ее щеке, и закусила губу, прижимаясь ближе. Тонкая рука отпустила вторую, что тут же обернулась вокруг крепкой шеи, намеренно огладила чужую кожу на боках и, «невольно» задевая пряжку ремня, нырнула туда, где их тела прижимались друг к другу наиболее плотно. Одно движение — и кушак упал под ноги мертвым угрем. Полы халата разъехались и вскоре он коснулся земли, оставляя мисс Марион совершенно беззащитной, подверженной чужому любопытному взгляду. — Mamma mia… Каре-зеленые глаза пробежались по открывшемуся изумительному виду. Валери все еще прижимала его к своей мягкой макушке, пахнущей его ромашковым шампунем, но не препятствовала любованию. Ее небольшая грудь упиралась в его собственную, плотно и горячо, как совсем недавно прижималась к бортику ванны, показывая только гладкие холмы. Рука сама потянулась. Вычертила кончиками аккуратных ногтей дорожку по талии и ребрам, проникла под стык их тел, забирая в ладонь одну округлость и чуть сжимая, находя чувствительную горошину соска. Марион вздохнула, блаженно прикрывая глаза, снова поднимая на него невидящий взгляд. Ее губы задели шею, язык мазнул по изображению черного креста, пока рука, держащая голову, игралась с короткими волосками на загривке, пощипывая и поглаживая кожу под ними. — Нам нужна кровать, — проговорила она на выдохе, приподнимаясь на носочках и утягивая в новый поцелуй. Возражать никто не смел. Лука почувствовал давление на груди. Мягкими нажатиями его оттесняли к постели, не отходя дальше, чем на полшага. Валери специально оттягивала момент, не давая ему взглянуть на нее. Едва ли он был против. Ее глубокие поцелуи, холодные касания, горячая грудь были всем для него в этот момент. Он был терпелив, он был не против повременить. Когда она толкнула его в грудь сильнее прежнего, буквально роняя на простыни, он этого не ожидал, но не стал спорить, ибо, приподнявшись на локтях, все же ее увидел. И она была восхитительна во всех аспектах. Валери была еще более худой, чем он себе представлял. Клетка ребер виднелась так отчетливо, что их можно было пересчитать. Молочная кожа над ними казалась бледнее в сером английском свете, но это ничуть не портило картины. Россыпь темных точек-родинок складывалась в созвездия на ней, образуя ночное небо в негативе. Одна из них нашла свое место под небольшой грудью, розовые соски которой от рвущегося из окна холодного воздуха и возбуждения, затвердели, притягивая к себе внимание. Прекрасные линии ключиц и хрупкой шеи поражали. Темный от томности момента взгляд скользнул непростительно низко, на чуть выпирающий живот, а потом — еще ниже, на гладкий лобок и волнующие очертания половых губ. Лука рвано выдохнул. Как же он любил таких женщин… — Sei fantastica… — Ты всегда говоришь по-итальянски во время секса? — Валери тихо посмеялась, забираясь на его колени. Чангретта поднялся, садясь на кровати, обвивая руки вокруг ее талии. Холодные ладони аккуратно опустились на его скулы с обеих сторон, поглаживая большими пальцами под глазами. Сапфировый взгляд игриво прищурился. — Мне безумно нравится. Надеюсь, ты не поливаешь меня грязью таким образом? — Non oserei pensarci. Она снова хихикнула, приближаясь к его лицу. Ее поцелуи были чем-то невероятным, от них кружилась голова. Настойчивые, но по-своему ласковые, они задевали что-то глубоко внутри. Эгоистичное ощущение собственничества, желание обладать ей, трогать, прижимать к себе так близко, чтобы невозможно было вздохнуть. Дурные мысли лились спокойным ручьем, шептали на ухо, что нужно заняться всеми, кто когда-либо посмеет притронуться к этому совершенству, кроме него самого, что ее больше никто не смеет коснуться, что он выдерет глотку любому. Семя было посажено. Это стало началом конца. Лука сжал хватку, скользя пальцами по женской спине к острым лопаткам. Мягкие бедра двинулись чуть вперед на его коленях, задевая самую чувствительную часть мужского тела. С тонких губ слетел сдавленный стон. Валери растянула губы, ловя его ртом и снова целуя, глубоко, влажно, правильно. Еще одно движение вызвало дрожь. Следующее заставило податься вперед, впиваясь в чужие губы до боли в челюсти, сдавить в руках хрупкое тело, притесняя его плотнее, направляя. Марион понимала его без слов, начиная двигаться так, как ему нужно, надавливая так, как ему нравилось. Она двигалась, словно танцуя, плавно, но достаточно быстро, томно вздыхая в его губы, зажмуриваясь от удовольствия. Ее колени разъезжались на скользкой простыни, на ткани строгих мужских брюк оставался влажный след. Когда с ее уст сорвался первый стон, Чангретта потерял голову. Мелодичный и протяжный, он зазвучал для него сродни самой прекрасной музыке, и Лука больше не смог терпеть. Он снова взял ее под бедра, поднял над собой так легко, словно бы она ничего не весила, и опрокинул рядом, нависая сверху. На секунду Марион нахмурилась и открыла рот, видимо, желая что-то сказать, но не успела. Новый поцелуй отвлек и заставил сжалиться. — Ты безжалостен, — плаксиво простонала Валери, когда он отстранился, перемещая внимание на ее шею. Это заявление посмешило, заставив горячо выдохнуть в чувствительную кожу, по которой вмиг пробежали мурашки. Марион вздрогнула под ним, хватаясь за плечи. — Горячо… — Mi scuso, — он не знал, почему продолжал говорить на итальянском, но от каждого слова она хваталась за его плечи все сильнее. Влажный язык провел мокрую дорожку по шее, успокаивая обожженную по неосторожности нежную кожу. Он двинулся дальше, ниже, осторожными поцелуями подходя к груди. — Mi scuso… Mi scuso, Valerie… Громкий стук в дверь ударил по ушам внезапно, не дав добраться до самого интересного. Чангретта приподнялся, с ожесточением взглянул в сторону входа, проклиная того, кто посмел нарушить его спокойствие. Рука сама собой потянулась к ребрам, где обычно висел в портупее пистолет, но наткнулась только на голую влажную кожу. Лука непристойно выругался, поворачивая голову к разложенной перед ним Марион, с холодным спокойствием, но все таким же загнанным дыханием смотрящей на дверь. — Это Грим, — хрипло произнесла она, откидывая со лба мокрые пряди. — Он обычно не приходит просто так. Тебе лучше открыть. — Черта с два, — Лука раздраженно заломил два пальца. Его острый взгляд метался от нее к двери и обратно, выражая всю степень подавленной через силу агрессии. — Клянусь, я разобью ему лицо, если он еще раз постучится. — Если Грим приходит к тебе лично, ему лучше открывать сразу, — Марион мягко отодвинулась, села на кровати, прижимая к груди свои роскошные ноги и взглянула в лицо напротив в ожидании. Она могла ощутить, как он расстроен, физически. В ее темных зрачках промелькнула обида. Она тоже этого хотела и тоже чувствовала острую необходимость разбить Гриму его красивое лицо за несвоевременность. Но дело могло быть первой важности, так что приходилось держать лицо за них обоих. В порыве неясной нежности Валери притянула Луку к себе. Ее губы опустились на его долгим, но целомудренным поцелуем, а после прошептали на грани слышимости: — Мы вернемся к этому позже. Если он пришел сообщить о чем-то, это не займет много времени. Я все равно никуда не денусь. И звучало это настолько честно, что захотелось ей поверить. Луке пришлось смиренно кивнуть. Взяв Валери на руки, в большей мере для того, чтобы еще раз прикоснуться к ее телу, он отнес ее в ванную и поставил на холодный кафель. Последний мягкий взгляд сменился злостью, как только дверь в уборную прикрылась. Чангретта порывисто вскинул руку, подхватывая со стула аккуратно сложенную рубашку. Попутно накидывая ее на плечи, он ненамеренно резко отворил входную дверь и мрачной тенью встал на пороге, с силой цепляясь за косяк. — Я спал, — получилось почти спокойно. — Что? На пороге действительно стоял Грим. Уложенный по-человечески, в строгом костюме и отглаженной рубашке, но с перемотанной белым бинтом шеей, он выглядел, как и всегда, по-британски аристократично. На фоне него растрепанный и одетый в первое, что попалось под руку, Лука смотрелся нелепо, но все еще держался, как и подобает нью-йоркскому мафиози. Льдисто-голубые глаза долгим взглядом окинули фигуру напротив. Подмечая что-то для себя, их взгляд проскользил по волосам, скулам, щекам, открытой груди и торсу, наконец остановившись на брюках. Дойдя до них, он помрачнел и вскинулся к потолку, будто увидев что-то непристойное. Спустя время до Луки дошло, что именно, и он скривился в неудовольствии. — Извини, что отвлекаю, — будто обращаясь не к нему, произнес наемник, все также смотря вверх. А спустя паузу продолжил этим своим ничего не значащим тоном. — Лука, твой человек проснулся. Думаю, тебе нужно спуститься. Он ударил Роберта. Чангретте потребовалось меньше секунды, чтобы расставить приоритеты. Застегивая на ходу рубашку, он быстрым шагом направился к лестнице, оставляя позади застывшего на месте Грима. Тот простоял на пороге еще какое-то время, сильно зажмуривая веки, прежде чем ступить за него и закрыть за собой дверь. Излишне вальяжно он прошелся по комнате, описывая небольшой полукруг, и поднял с пола забытый хозяином халат. — Полагаю, ты начала разрабатывать Францию? — на вытянутой руке, зажатый в двух пальцах халат протянули в пустоту за спиной. Тонкие холодные пальцы забрали его далеко не сразу. Грим затылком чувствовал, как его сверлят неодобрительным взглядом, но оборачиваться не имел права. Вместо этого он продолжил говорить, стараясь отвадить от себя гнев начальницы, перенаправить его в деловое русло. — Не думаешь, что все происходит слишком быстро? Нужно дать ему больше времени на осмысление. Давящее на плечи молчание продолжалась с пару минут, что показались вечностью. Грим уже отчаялся получить ответ, как вдруг ледяным тоном Валери произнесла: — Не учи меня делать мою работу, Грим. Грим задумчиво хмыкнул, легко поглаживая пальцами грубые бинты на шее. Он не оборачивался до тех пор, пока входная дверь тихо не затворилась в полной тишине. Возведя глаза к небу, прося у кого-то благословения и терпения, он наконец развернулся и вышел за порог комнаты Чангретты.