Never trust a Mockingbird

Северянин почти грубо втолкнул его в соседнюю с залом небольшую комнату, звучно захлопывая за собой дверь и запирая все замки, которые только мог найти. Уперся в косяк обеими руками, вдыхая и рвано выдыхая колющий легкие кислород, успокаиваясь, чтобы не начать орать. Этого нельзя допустить, не для того они с Гримом их разделили — чтобы тут же выдать Сороке истинную причину, о которой тот и без того наверняка уже догадался. Чангретта позади него гневно цедил воздух сквозь зубы, ругаясь на своей полулатыни на чем свет стоит, и несдержанно резко вдруг опустил ладони на близстоящий сервант, в котором зазвенел дорогой чайный сервиз. Взвинченный, как скрученная пружина — вот-вот лопнет и саданет кого-нибудь по пальцам до горячей крови. Уже плевать кого, такое хищническое состояние, что требует насилия и боли, а кто станет жертвой — лишь вопрос времени и крепости терпения. С неудовольствием Виктор вдруг подумал, что сам был близок к этому. У него кулаки тоже нещадно чесались и зудели, требовали врезать кому-нибудь в эту сраную секунду, но он из последних сил противился им, засовывая в карманы растянутых хлопковых брюк. — Какого, блять, хера ты творишь, Лучок? — слова вырывались из глотки звериным рычанием, ответом на которое стал нападнический, острый как бритва взгляд. Северянин сглотнул подступающие гневные выкрики, до которых не мог позволить себе опуститься, а потому шипел сквозь зубы, делая шаг навстречу объекту своего негодования. — Тебе, сука, никогда не приходилось слушаться мудрых советов знающих людей? Почему ты ведешь себя, как упрямый болван, которого только розгами отучить можно? — Ты собираешься читать мне морали или поможешь «разогреть мышцы»? Это брошенное, как метательный нож, замечание вывело из себя. Северянин сорвался с места, намереваясь ударить почетного гостя Мистхилла по его сицилийскому лицу, но вовремя остановил себя, хватаясь обеими руками за его крепкую шею и дергая к себе, прислонясь лбом к его лбу, как если бы прощался с верным товарищем, уходящим в бой на неминуемую смерть. Только вот в описанной ситуации глаза его были бы мягче, выражали бы большое сожаление и гордость, а не возмущение и праведную злость. — Я тебе, блять, все зубы выбью сейчас, чтобы неповадно было, — он выплюнул эти слова, смотря прямо в пятнистые глаза напротив, не отвлекаясь и на секунду, давая почувствовать свое отношение к тому, что натворил их хозяин. Пальцы болезненно впились в разгоряченную кожу над черным крестом, заставляя Чангретту глухо рыкнуть и дернуться. Вик сдержал эту почти удачную попытку вывернуться, вздергивая собеседника на прежнее место. Он был сильнее. А Сорока был еще сильнее, чего этот осел все никак не мог понять. — Если Грим говорит прыгать — мы прыгаем. Говорит бежать — мы бежим. Говорит разводить костер — мы, блять, несем розжиг. И если он сказал тебе отступить, ты просто обязан собрать всю свою ебучую гордость в кулак и запихнуть ее подальше себе в зад, потому что он знает лучше. Всегда, сука, знает лучше, и я не понимаю, почему ты за такое долгое время еще не уразумел этой простой истины. — То, что движет мной — это не гордость, а гребаные принципы. Я не собираюсь спускать этому мудаку такое отношение ко мне. Пусть ублюдок захлебнется своей кровью. — Да скорее ты ей захлебнешься, кретин, если сейчас же не отступишь! Всей своей тирадой Грим твердил тебе о том, что у тебя нет ни шанса против Коэна один на один, и я с ним согласен! Он зверь, он размозжит тебе башку об паркет нашего ебаного зала и даже не поморщится! — Никто не смеет называть меня трусом! Я не позволю его словам остаться безнаказанными! — Зато труп свой позволишь в лесу закопать! Охуенный, сука, план! Если так рвешься на смертный одр, лучше возьми гребаную пушку, езжай в Смолл-Хит и разнеси пару цыганских бошек, прежде чем схлопотать пулю за правое дело! За правое, блять! А не за ебучие принципы! Лука рассвирепел в момент. Пружина все-таки лопнула и саданула по Северянину всей немалой мощью, таящейся в ней до сих пор. Он только успел уловить эту мимолетную смену эмоций на южно-европейском лице, прежде чем его со всей силы пихнули коленом в живот. От неожиданности Виктор согнулся, расслабляя крепкую хватку, давая секундное промедление, которого хватило. Чангретта со всей, казалось, не присущей ему жестокостью сцапал утратившую весь кислород глотку, сжимая чуть не до хруста, и перегнул Северянина через спину, громыхнув его короткостриженой макушкой об гладкую поверхность звенящего серебром серванта. Виктор хватанул ртом воздух, с ужасом понимая, что не может протолкнуть его дальше. Он постарался отмахнуться, зарядить кулаком хоть куда-нибудь, но неестественно выгнутая спина стрельнула острой болью, замедляя удар, давая без особых проблем его перехватить. — Я повторю еще раз. Слушай, блять, внимательно, потому что потом я забью тебе мозг так, что он польется через уши. Голос спокойный, вибрирующий звучал настолько отчетливо и угрожающе, что Северянин ненадолго забыл о боли. Бездумно мотая болотными глазами, он выхватывал сквозь затуманенное кислородным голоданием зрение очертания знакомого лица, которое казалось ему еще более знакомым. Черный, как горячий уголь и мертвые пепелища, взгляд прожигал в нем дыру, палил, обжигал кожу так, что чудилось, будто она пошла волдырями под веками. Стремление к жизни унялось вместе с попытками сопротивления, на их месте осталось только смирение и мольба в зрачках, которую невозможно было высказать из-за капкана, перехватывающего шею. Джеймс Марион предстал перед ним живым призраком. — Я выбью всю дурь из твоего недоноска-напарника, чего бы мне это не стоило. Раскрою ему череп, вобью ему в голову его собственные слова ржавыми гвоздями, чтобы он издох, как последняя псина, от руки того, кого считает трусливым ублюдком. Потому что, в отличие от вас, сукиных сынов анархии, я знаю, как дорого ценятся мои принципы. Потому что я знаю, гребаную цену своей чести и я не потерплю, чтобы такая паскудная крыса, как Уильям Коэн, приравнивал меня к своей братии. В вашей Англии, может быть, чести и грош цена, но на Сицилии мы топим в гавани тех, кто посмеет в ней усомниться. Mi capisci, Виктор? Или изъясняться медленнее, чтобы твой недоразвитый мозг успел преобразовать эту информацию? Мыльный силуэт Джеймса нагнулся ближе, разъедая кожу щек горячим дыханием. От этого невыносимо гадкого сейчас воздушного потока, Северянин вдруг вспомнил, что не дышит уже добрых десять секунд. Пустые легкие скрутило судорогой, рука сама собой потянулась, хватая чужие пальцы, пытаясь оттянуть их, взять хотя бы глоток. Силы не хватало. Спина напомнила о себе, заставляя съежиться, зажмурить слезящиеся глаза. — Лука… — хрип, мало похожий на человеческий голос, вырвался из глотки с отвратительным скрипом. Виктор вцепился в чужую руку из последних сил, стараясь повредить, чтобы отвоевать хотя бы миг. — Лука… Возд… «Воздух». Секундное промедление перед дорогой свободой представлялось вечностью. Когда хватка наконец ослабла, Северянин обвалился на пол, кашляя, как умирающий старик — громко, влажно, задыхаясь и жадно хватая режущий кислород. Он не видел, как Лука, отшатнувшись от него, как от огня, встряхивает неверными руками и нервно приглаживает волосы, смотря на него с высоты обеспокоенно, но все еще раздраженно. Не слышал, как он рвано вздыхает, разрываясь между желаниями разразиться просьбами о прощении и послать за все сказанное к чертовой матери. Только когда Северянин в конце концов прокашлялся и устремил на него красный от навернувшихся, но так и не пролившихся слез взгляд, он решил, что будет делать дальше. Со всей осторожностью, будто подбираясь к раненому, но такому же опасному зверю, Лука присел на корточки рядом и взглянул в грязно-зеленые глаза, что смотрели в ответ с настороженностью и некой обидой. Он еще раз пригладил растрепавшиеся волосы, вдохнул полные легкие, прежде чем выпалить на одном дыхании: — Прости, я вспылил, — и сейчас же предложить руку. На нее посмотрели, как на злейшего врага, отмахнулись, увесисто ударяя по костяшкам, и это было заслуженно. Чангретта смиренно кивнул, провел двумя пальцами по бровям. — Прости, Виктор. Мне жаль, что так вышло. — Недоразвитый мозг? — словно бы не услышав извинений, вопросил Северянин, болезненно морщась, поглаживая пострадавшую шею. Долгие пару секунд он всматривался в слезливые глазки Луки, находя в них уже родную зелень, выругался самыми последними словами на русском, а после устало вздохнул, неопределенно взмахивая пятерней. — Еще хоть раз я, блять, встану на твою сторону, уродец… Что меня черт вечно дергает за тебя заступаться? Сидел бы себе на жопе ровно — нет, сука, надо тебя из дерьма вытаскивать. — Я благодарен тебе за все, Виктор. Это чистая правда. — Пошел ты на хуй. — Это заслуженно. — Хорош мне поддакивать, иначе я тоже тебя ебну об гребаный сервант! От резкого выкрика Северянин снова закашлялся, рыкнул, прочищая горло. Ему было невыносимо наблюдать за почти виноватыми взглядами Чангретты, что тот то и дело бросал на него исподлобья. Будто действительно раскаивался, будто правда сожалел. Виктор был не пальцем деланный. Он знал не понаслышке, что значит сначала спасать человека, слушать его благодарные речи, а после получать ушат дерьма на голову, от которого во век не отмыться. Сколько раз он ступал на это минное поле с Гримом? А с Сорокой? Уже и не счесть. Сколько бы раз он не спасал им жизни, не лез из кожи вон, чтобы вытащить с того света, они в любом случае позже поливали его грязью — косвенно или напрямую зависит от человека. Можно ли было винить Луку Чангретту в том, что он оправдывал ожидания? Совсем нет. Вик ждал удара со спины и сам же его проморгал, значит, вина в этом была только его. Он не мог обижаться долго, его природа просто этого не позволяла. Но он подмечал. Каждое дуновение ветра в свою сторону он подмечал с той же расчетливостью, с какой Грим всегда анализировал скачки или всякие эти его экономические штуки. И доверия в нем оставалось все меньше и меньше. Он надеялся, что Лука станет исключением. Человек понятный и честный, на первый взгляд он не нес угрозы. Но, как верно подметил все тот же Грим, он был хищной птицей, падкой на кровь и кишки своих противников. Такой же как Джеймс, едва ли лучше… Северянин поморщился, вспоминая недавнее видение, вызванное недостатком воздуха. Лука Чангретта — не Джеймс Марион, да? Тогда почему, черт его задери, эта ненависть в его глазах кажется настолько знакомой? — Сделаешь так еще раз — убью нахер… — Что? Глаза цвета болотной тины поднялись, устремляя нечитаемый взор на человека напротив. Лука принял его со всем достоинством, но что-то внутри все равно болезненно скрутило. Русская речь была чуждой для его слуха, но интонация любого языка была примерно одинаковой. И он не сомневался, что сейчас Вик кинул в него самую страшную угрозу, о которой только можно помыслить. Его настроение никогда не держалось на лице настолько долго, чтобы можно было понять его в полной мере. Вот и сейчас Виктор почесал макушку с неприятным скрежетом и, бегло осмотревшись, кинул с полуулыбкой: — Упал, отжался, говорю. Тебя надо прогреть… И решить заодно, что делать с Сорокой, потому что собирать твои кости по полу мне не особо хочется, — задумался на пару недолгих секунд, потерявшись в мыслях, а потом вдруг прикрикнул так, будто бы обращался к новобранцу в армии. — Ну?! Чего застыл-то? Падай и толкай землю, пока мой недоразвитый мозг пытается придумать тебе стратегию. Без особого удовольствия Лука уперся ладонями в пол и сдвинул ноги, повисая в воздухе на время, прежде чем начать. Он отжимался все время, пока Северянин вслух рассуждал о его неспособности победить Уильяма в честном бою тет-а-тет, и лишь изредка недовольно фыркал на его более крепкие выражения. Он в него совсем не верил, но на это были причины. Пока наемник со знающим видом рассказывал о безжалостности Сороки и его любимых приемах в драках, он убеждался в этом все больше. И сам начинал думать более холодно, отстраненно, стараясь придумать способ обойти подводные камни.

***

Когда они вернулись в зал, прошло уже больше четверти часа. Все оставалось на своих местах, не сдвинулось ни на дюйм, и атмосфера нисколько не разрядилась. Наоборот, Грим с Сорокой теперь источали всем своим видом негодование и гнев друг на друга — у них тоже был непростой разговор, который не привел, видимо, ни к чему конкретному. Грим казался еще злее, чем прежде. Он стоял у дальней стены, опершись на нее спиной, и исподлобья следил за напарником, что опять наворачивал круги по залу, разминая раненую ногу. Без опиума она нещадно гудела и стреляла, пуская по нервам колючие болевые волны, но Уилл ни разу не взял в руки трость, потому что понимал какими-то оставшимися в живых частичками рассудка, что не сдержится. На трезвую голову он был менее лоялен к нравоучениям и нотациям Грима, коими тот любил разбрасываться по делу и без. Боль не давала ему покоя, а напарник только распалял, доводя ее до головы. Сейчас Коэн не желал его слушать, он хотел всего ничего: выпить препарат и расколоть Чангретте череп. Поэтому, когда сраный макаронник чуть ли не под ручку с Северянином снова появился в зале, немного влажный от пота, но в целом все такой же напыщенно-высокомерный, Уильям вздохнул с облегчением. Наконец-то висельник ступил на эшафот, палачу осталось лишь выбить табуретку из-под его ног. — Явился наконец, — усмехнулся Сорока, приглаживая разлохмаченные медные волосы ленивым движением. — Собрал все-таки яйца в кулак. Я уж думал, что ты рванул обратно к себе в Нью-Йорк, дрожа от страха. — Бояться тебя — последнее дело, Уильям. Такой, как ты, не может вызвать во мне страх. Только жалость и омерзение. Чангретта переступил линию круга, вставая прямо напротив, распрямляя плечи, делая уверенный вид. Уилл мог поклясться, что слышал, как трясутся у него поджилки, как нервно сжимается челюсть. Он был уверен, что он лжет. И все же он был не прав. Лука не чувствовал страха, стоя перед противником, что, несмотря на все ранения, оставшиеся на его коже рваными шрамами, был крепче и явно сильнее него. После беседы с Виктором и его долгого размышления вслух о достоинствах Коэна пыл у него поостыл, это правда. Но желание, медленно перерастающее в необходимость поставить ублюдка на место, никуда не отступило. Холодный рассудок теперь давал четкую картинку. Физически, несомненно, Сорока превосходил его во всем — в весе, в росте, в выраженности мускулатуры и боевом опыте, скорее всего, тоже. Но сознание его бунтовало. Из-за всего пережитого им его мозг дал слабину, предавая раз за разом в самые нужные моменты. Он не обладал волей, не контролировал эмоции, руководящими его решениями, не мог себя пересилить в гневе. В этом Лука был сильнее. И своим превосходством он воспользуется, будь, Сорока, покоен. Уильям растянул губы, обнажая острые клыки, хлопнул пробкой склянки с опиумом и одним глотком осушил половину, втягивая вместе с обезболивающим и губительную доковскую таблетку. Скривившись от терпкой сладости, он порывисто махнул в сторону Грима, который без удовольствия выступил вперед. Вдохнув глубоко, жалея, что здесь нельзя курить, он начал размеренно немного окрепшим за недолгое время голосом: — Спарринг ограничен временем. Кто победил будет решать рефери, — обожженная рука прижалась к исполосованной груди, ненавязчиво указывая на сегодняшнего судью. Задней мыслью Чангретта подумал, что лучше Грима на эту роль никого в Мистхилле найти было нельзя. — Будете драться по правилам, несмотря на то что Сорока настоятельно просил вас не ограничивать. Я не могу позволить вам убить друг друга в доме Валери, она будет в ярости, если стены ее поместья окрасятся кровью. Могу лишь дать вам право отступать от круга. Бой будет ограничен лишь залом. Тебя это устраивает, Лука? Грим повернулся к Чангретте, со всей серьезностью вглядываясь в его светлые в английском свете глаза. Тот не посмотрел в ответ. Его взгляд был направлен исключительно на Сороку, гневно поморщившегося от упоминания мисс Марион. Все больше он убеждался в том, что наглая птичка мисси являлась универсальным рычагом давления на спящее большую часть времени чувство ответственности наемника. Грим специально вспомнил ее, чтобы еще раз напомнить напарнику, насколько нецелесообразны его потуги к насилию, возможно, чтобы сыграть на чувстве стыда. Если у Коэна оно и было, то он позабыл о нем, стоило Гриму назвать ненавистное имя. Выражение глубокой досады на его веснушчатом лице в момент преобразилось и стало непроницаемо, серые глаза скакнули на лицо будущего противника и прищурились выжидательно, будто без слов предупреждая, что согласие будет вознаграждено ударом по зубам. Возражать Чангретта не собирался, даже несмотря на безмолвную угрозу. Ему самому будет легче, если их не скуют в рамках круга. Если что-то пойдет не так, он сможет улизнуть из-под широкого замаха, не пострадав при этом. — Меня все устраивает, — Лука вздернул бровь, смотря на Грима, чей взгляд отдавал долей одобрения. Понять, что один из самых мудрых людей Пересмешника похвалил его за рассудительность, не составило труда. Но недовольства всей ситуацией это все же не отменяло. — Сколько у нас времени? — Пять минут. — Семь, Грим, — Сорока взглянул на товарища напрямую, не выказывая своей злости, но и не стараясь хорошо ее скрыть. Его нижнее веко подергивалось, как, впрочем, и все остальное тело. Наркотический приход избивал его изнутри, посылая импульс за импульсом в разгоряченный мозг. Он держался на ногах уже ровнее, будто не замечая боли от старого ранения. Это не могло понравиться. Грим тоже это заметил. Проходясь по напарнику холодным взором с ног до головы, он размышлял, перекатывая по черепушке тяжелые мысли и то и дело кидал короткие взгляды на Чангретту, словно бы высчитывая для него выгоду. Лука ощущал физически, как вокруг него сгущается воздух, а потому смиренно поднял одну руку, давая свое согласие и на это. Коэн довольно дернул уголком губ. — Пускай будет семь, — на выдохе заключил сегодняшний рефери и повернулся к стене, запуская руку в брюки. Оттуда, золотые и совсем новые, на свет появились часы на слишком длинной цепочке, выскользнувшей из кармана и теперь почти волочащейся по полу сверкающим шлейфом, виляющим, как хвост, при каждом шаге хозяина. — Положите руки за голову и повернитесь спиной друг к другу. Демонстративно медленно Сорока поднял на уровень головы обе ладони, сцепляя их на затылке в замок, и в какой-то мере даже изящно развернулся на пятках, вставая совсем неподалеку. Лука засомневался на секунду, прежде чем последовать его примеру. «Убрать руки, чтобы не начать распускать их слишком рано», — догадался он запоздало, из-под локтя наблюдая за мрачным Гримом, вставшим у стены, и расположившимся совсем рядом с ним Северянином. Поймав его взгляд, Виктор улыбнулся, потрясая кулаком на уровне глаз. Такая себе дружеская поддержка, мол «дай ему пизды, Лучок, чтоб не зарывался», а в глазах все равно скепсис и тревога, от которой становилось тошно. — Это будут самые болезненные семь минут твоей жизни, — раздалось из-за спины змеиное шипение, которое очень постарались проигнорировать. Лишь сильнее схватились на загривке татуированные пальцы. Грим начал отсчет. Громко и без промедлений, как будто в армии, он чеканил числа, не беспокоясь о том, что кто-то может за ним не поспевать. Впрочем, беспокоиться и не надо было. Лука, хоть и не привычный к такому тону, быстро смекнул что к чему и никоим образом не отставал в выполнении приказа от хромого Сороки, который вышагивал по деревянному полу уж очень по-солдатски. В помещении прогремело последнее «Пять!» и затихли сами стрелки в циферблате часов Грима. Он посмотрел на них из-под опущенных ресниц, дожидаясь ровного времени для удобства и играющего на подкорке перфекционизма, а потом произнес совсем глухо ударившие по ушам слова. — Отсчет пошел. Чангретта не увидел, но почувствовал спиной, как его противник рванул с места на всей доступной ему скорости, занося руку для прицельного удара. В этот же миг он твердо решил не оборачиваться. Это заняло бы слишком много времени, а терять его в самом начале не очень разумно. Вместо этого Лука пригнулся, бросая тело влево, чуть не падая на пол, но успевая подставить ладони и быстро подняться. Сорока пролетел в миллиметрах, также ударяясь кулаками грязное дерево. Он не подбежал, а напрыгнул сверху, пытаясь в мгновение ока переломить ход битвы в свою сторону, а, поняв, что его обвели вокруг пальца, злобно рыкнул, обнажая острые клыки в безумной улыбке. — Реакция что надо, этого не отнять, — прошипел он, вставая прямо, лениво поправляя сбившиеся волосы. В бездонных колодцах его зрачков перекатывалось водной рябью бешенство, медленно, но верно собирающееся в цунами. Неприятно было осознавать, но именно эта его эмоция сейчас была и нужна. — У вас у всех, макаронников, реакция что надо. Только вот все равно еще ни один из них не обогнал пулю. — Ты не пуля, Уильям, — вздернув подбородок, изрек Чангретта намеренно высокомерно, отряхивая ладони от грязи и выпрямляясь, подражая уверенности Грима. Он тоже легко дернул уголком рта, разводя рукой в нешироком жесте, указывая на противника. — И перегонять тебя — пустая трата времени. С твоего позволения, я пропущу тебя вперед, чтобы посмотреть, как ты первым провалишься в Ад. В конце концов, я обеспокоен: Клиффорд все никак не может дождаться возвращения твоего долга… Лука разгладил слабую улыбку, когда широкий оскал Коэна больше стал похож на звериный. Вот оно — то, чего он ожидал. Перелом, ведущий матадора к его успеху или посмертной славе. Смотря как крепко держать в руке шпагу. — Клиффорд Дункан Коэн, офицер Британской армии. Помнишь его? — Чангретта потряс пальцами на уровне пояса, как красной тряпкой, и, чуть склонив голову, прищурился на «быка», что, кажется, пускал дым своим аккуратным носом. Если он и догадывался, то уже не мог ничего предпринять, чтобы остановить это. — Так звали первого человека, у которого ты забрал жизнь. Знаешь, я даже не был удивлен. Что еще могло стать дебютом для такого умалишенного, как не убийство собственного отца? Уилл замер на месте, казалось, даже не дышал, сжимая и разжимая кулаки до боли в ладонях от впившихся в них отросших ногтей. От упоминания того, кого в этом доме не поминали даже в мыслях, все обещания, данные Гриму, все клятвы на крови, Валери — все вылетело у него из головы. На их место встали инстинкты. Старые, животные инстинкты из тех давних времен, когда человечество только зарождалось. И твердили они лишь одно слово вперемешку с отчаянными криками: «Убей! Убей! Убей!» У стены Грим с Северянином в напряженном ожидании наблюдали за трясущимся от ярости напарником. Оба они знали, что затишье продлится недолго, оба готовились слушать крики боли из уст Чангретты и также приготавливались к радикальным мерам. Теперь, в случае чего, Луку придется в буквальном смысле отбивать. Сороку в бешенстве, да еще и под убойной дозой остановить можно было только с помощью ружья. Как жаль, что в Мистхилле нельзя носить оружие большую часть времени. — Он убьет его, — мрачно констатировал Виктор, нервно обгрызая кожу большого пальца. Грим взглянул на него сверху вниз и ничего не ответил. Отвечать было нечего. Северянин на этот раз говорил правду. Будто в подтверждение его слов, Коэн бросился вперед в гробовом молчании. Когда дело касалось тренировочных спаррингов, он редко дрался в полной тишине — вечно бросался обвинениями, матами и вымученными шутками, смешными только для него самого. Зато на Войне он был молчалив. В Ирландии он бил лепреконов без усмешки и лишних вздохов. И когда убивал, он тоже не разговаривал. Только горели синим пламенем серые глаза и лилась по рукам горячая кровь, отмывать которую он никогда не спешил. Вместе с ней он хотел впитать и горечь поражения своего врага, чтобы сполна ей насладиться. Кровь Чангретты он не смоет. Всю свою жизнь он проходит с ней, умоется с ног до головы и покроется горячей коркой, вставая на месте жуткой статуей, но ни за что не избавится от нее. Пусть эта падаль даже после смерти бунтует — достойных похорон ему не видать. Сорока сократил дистанцию слишком быстро, чтобы суметь проследить за этим. Лука был поражен скоростью, с которой он умудрялся передвигать свою простреленную ногу. Он ожидал, что в запасе у него будет чуть больше времени, но не прошло и доли секунды, как крупный кулак оказался перед лицом. Тело на рефлексе дернулось назад — удар прошел мимо, чуть-чуть задевая кончик носа. За ним последовал второй, направленный в корпус. От него увернуться уже не представлялось возможным, поэтому Чангретта подставил ладони, в последний момент успевая прикрыть живот. Пальцы прострелила тупая боль, но за время смены положения ведущей ноги удалось проскользнуть под протянутой поверх плеча рукой Сороки и ощутимо толкнуть его за загривок от себя, заставляя сделать пару лишних шагов. — Я тоже был в тюрьме, Уильям, — Лука выпрямился, все еще прижимая к себе подрагивающие от удара руки. Он звучал все также уверенно, спокойно. Перекатывал вибрацией слова во рту и обжигал ими шаткую психику ворона, что, развернувшись, отмерял вокруг него узкий полукруг, словно зверь, отрезающий добыче пути к отступлению. Только добыча совсем не выглядела обеспокоенной. — Отсидел меньше твоего — всего четыре года. Но все же я знаю, что значат все эти изображения на твоем теле, — травмированная кисть неприятно хрустнула, когда ей покрутили вокруг оси и небрежно ткнули в грудь наемника. Татуировка короны над сердцем блестела от пота и переливалась яркими всполохами в английском свете. — К таким, как ты, я брезговал прикасаться в свои годы. — Заткни пасть, мудак… Сорока снова бросился вперед, но его движения стали для Луки такими предсказуемыми, что он с легкостью отразил все удары, пропуская только один, проехавшийся по касательной по скуле. Он не бил в ответ. Только защищался, отскакивал и отталкивал, не предпринимая ни единой попытки. Из-за его бегства Коэн зверел с каждой секундой все больше. Он не мог подобраться к Чангретте настолько плотно, чтобы наносить удар за ударом, как делал это у Санни, и не мог рассчитать правильно замах, чтобы выбить его из равновесия. Лука закрывал от него точки, в которые Уилл привык целиться в первую очередь: он ревностно следил за коленями и плечами, особенно за тем, на котором чернел обширный синяк. В силу своей распаленности Сорока не мог мыслить здраво и действовал наобум. Северянин выжидательно склонился ближе к рингу, не понимая, как Чангретта так быстро смог собрать себя воедино после недавнего потрясения. Наверное, виной этому стал своевременный выпуск пара, из-за которого у русского до сих пор саднило горло. Сороке так сильно не повезло. Ему тоже следовало бы сорваться на Грима, чтобы привести мысли в порядок, но он был слишком горд, чтобы растрачивать свою злость на кого ни попадя. За это он сейчас и платил. Гнев разъедал его изнутри, потому что не мог вылиться в полной мере на того, кому он был равнодушен. — Ты научил его? — голос Грима прорвал шум от ударов и хриплых стонов усталости. Виктор скосил глаза в его сторону, но не стал утруждать себя поднятием головы. Вместо этого он только легонько ей качнул. — Да так… Парой слов перекинулись. Я не думал, что они так ему пригодятся. — Лука не идиот. Ты дал ему толчок к осмыслению, и он им воспользовался, — Грим отозвался холодно, теребя в пальцах длинную цепочку часов, размахивая ей, чуть не ударяя по бокам сидящего рядом напарника. Помедлив с пару секунд, он добавил этим своим учительским тоном, от которого начинало сводить челюсти. — Знаешь, у меня была теория, что Уильяма можно победить, только если вывести его из себя настолько, что он не будет видеть ничего, кроме цели. При этом нужно самому оставаться в здравом уме. Оказывается, я был прав. Смотри, как он теряется. Вся его сила резко перестала быть эффективной, когда мозг отключился. — Потому что бой честный. А в честном бою приходится уповать только на свою силу и расчетливость в симбиозе, у Билли с этим всегда были проблемы. Он же все на свою хитрожопость рассчитывает, а сейчас… Ой-ой-ой! Северянин чуть не подпрыгнул на месте, когда Чангретта потерял равновесие, сваливаясь на пол от удачного удара по лицу. Сорока не терял ни секунды — нависнув сверху, придавливая коленом одну из длинных ног сицилийца, он ударил его первый раз. Кулак прошелся по сцепленным вместе рукам, закрывающим лицо, которые тут же порывисто откинули и ударили еще раз. А потом еще. И еще. И еще. — Грим! Уильям не останавливался. С безумным оскалом, с капающей на чужую грудь слюной, он раздавал удары без разбора, вколачивая яростно сопротивляющегося Чангретту в лакированные доски, пока в конце концов не прижал его голову огромной пятерней. — Грим, останавливай! Он его прикончит! Мозолистые пальцы стиснули длинные черные пряди и рванули вверх, чтобы с глухим стуком приложить чужую голову об пол. Первый болезненный вскрик сорвался с губ Луки скрежетом. — Грим, твою мать! Останови их! Грим следил за развернувшейся перед его глазами сценой с беспристрастным выражением на лице. Сжимая в руке часы, он то и дело скакал к ним глазами, недовольно хмурясь, но не спеша останавливать время. Виктор не понимал, почему он медлит. Сорока с ожесточенностью вбивал башку Чангретты в фундамент, а он никак не мог сказать «Стоп». Простое слово, способное остановить все, дающее право вмешаться только этого и ждущему Северянину. Но он не говорил. Только смотрел, заставляя ощутить весь накал на себе. Виктор был готов сейчас же броситься Луке на подмогу. Он не думал, каким образом сможет оттащить рассвирепевшего и накачанного наркотой Сороку, но точно знал, что это нужно сделать. Потому что Уилл не остановится, даже если Чангретта потеряет сознание. Он будет рвать ему волосы до тех пор, пока скальп не отлетит, будет бить головой об пол, пока от нее не останется только кровавая лужа. Без зазрений совести он убьет человека, который так легкомысленно упомянул его отца. Тело само двинулось вверх, поднялось на ноги. Вик собрался покончить с безобразием самостоятельно, уже перенес вес с одной ноги на другую, как все вдруг изменилось. В крепкой хватке Чангретта дернулся, наотмашь заезжая Билли по лицу. Удар вышел беспорядочным, но достаточно сильным, чтобы выиграть драгоценное время и два раза ударить уже свободной ногой по слабому месту, оттолкнуть и перекатиться подальше, быстро вставая на уже не такие твердые ноги. Лука пошатнулся, вытирая выступившую из старой раны на губе кровь большим пальцем, и, смахивая ее на пол, улыбнулся кровавой улыбкой. Пригладил волосы, с садистским наслаждением наблюдая за тем, как Коэн старается совладать со своей дрожащей от перегрузки ногой. — Они знают, что значит корона?! — он почти прокричал свой вопрос, небрежно взмахивая кистью в сторону двух воронов. Северянин напрягся, поглядывая на Сороку, что усердно растирал простреленное колено, пытаясь снова привести его в рабочее состояние, заставить гнуться как положено. Чангретта не унимался, вышагивая узкий полукруг вокруг него, как будто выступал на сцене. Он все еще был слишком честен, чтобы напасть на почти лежачего. — Ты ведь не рассказывал им, да? Никто из них не сидел в тюрьме, они ведь не знают значения? Не знают, что эту тату бьют насильно, так? — Лука присел на корточки прямо напротив. Чернь в его глазах могла впитать дневной свет, а яд, который он выплевывал вместе со злым шепотом мог убить. Он делал ему одолжение, не произнося во всеуслышание то, от чего Коэн потерял остатки самообладания: — И сколько же сокамерников ты обслужил за решеткой, faccia di merda? Все произошло слишком быстро, Северянин не успел осознать даже мгновения. Вот Сорока, скорчившись, сидит, мучаясь со своей дрянной культей, а вот — уже летит на противника со всей доступной ему скоростью. Чангретта не успел даже нормально встать — его сшибло, словно ураганом, и протащило по всему помещению, пока в конце концов не впечатало спиной в стену. Из груди вместе со сдавленным стоном выбило дух, а последующие частые удары в живот не дали вернуть его. Лука почувствовал мягкие волосы Уильяма у ребер под своей рукой и сразу понял, что его взяли в захват. Неудобное положение, ноги едва-едва касаются земли. Лука подался вперед, упирая руки в широкие плечи, пытаясь оттолкнуть, выкрутиться, убрать от себя, но ничего не вышло — наемник прижал его своим телом и не давал сместиться ни на дюйм, раздавая удар за ударом в корпус. Лука вскричал, ощущая, как под ними у него скрипят нижние ребра. Если ничего не сделать, то их перемелют в муку и развеют по ветру вместе с его прахом. Чангретта собрал остатки сил. Оттолкнувшись от земли, он подтянулся, обвивая ногами тело Сороки, прижимая его ближе к себе, и саданул локтем по основанию шеи. Еще раз. И еще сотню раз, пока дрожащие ноги Уилла не подкосились и он не потерял равновесие. Утягивая Луку за собой, он упал на пол, смачно прикладываясь об него макушкой. Сейчас он не чувствовал боли, он даже не мог почувствовать прикосновений итальяшки — все они ощущались, как простое давление на кожу, которое оставляло после себя неприятные вмятины. О нем не нужно было беспокоиться все это время. Все время, пока оно не осело на шее. Сорока сквозь красную пелену на сознании, ощутил этот сдавливающий его шею канат. Лука протянул руку под его гортанью и придавил локтем, захватывая в крепкий капкан. Дыхание перехватило почти сразу — Чангретта нашел верную точку. Даже находясь под ним, он сумел уловить верный момент, чтобы придушить. Коэн дернулся в стальном захвате, стараясь вырваться, но сраный макаронник не отпускал его, сильнее сцепляя вокруг него ноги. Вцепившись в его шею, как гребаный клещ, вырывал из глотки хрипы и сдавленное рычание. Уильям ударил куда-то в область груди, сам не понял — куда именно, но кислорода вдруг стало еще меньше. — Спи, обмудок, — его мерзкий голос долетал до ушей, как через вату, пропитывал внутренности, заставляя ощутить позыв к рвоте. Но для этого тоже нужен воздух. — Спи. Ради твоего же блага, иначе переломаю все к чертовой матери. Он не мог поверить, что его провели так просто, обвели вокруг пальца, заломали. Перед глазами темнело, мрак засасывал всю силу и сопротивление, которое уже почти прекратилось. А капкан нещадно сдавливался, и сдавливался, и сдавливался. А потом все резко прекратилось. Из легких вырвался кашель-стон, Коэн почувствовал, как его силком оттаскивают от поля брани в противоположную сторону, к другой стене. Перед замыленным зрением, застланным багровой пеленой, появилось хорошо знакомое лицо Северянина, нависшего над ним и что-то беззвучно спрашивающего, показывающего пальцы. Уильям не мог расслышать его через собственный кашель. Он мог лишь смотреть за тем, как он бессмысленно вьется вокруг него, как Грим проходит мимо и тоже что-то говорит. Звуки вернулись только спустя время. Громоподобный глас Северянина ударил по ушам, заставил сморщиться. — Эй! Эй, Бельчонок! Отставить смерть, давай вскакивай на ноги! — увесистый удар опустился на щеку. Сорока поморщился и раскрыл глаза до предела, завидев на периферии фигуру макаронника, что стоял неподалеку и что-то обсуждал с Гримом. Его слезливые глазки все кидали в его сторону презрительные взгляды, но сразу смягчались, стоило им скакнуть обратно к немногословному ворону. Виктор опять звонко хлопнул по скуле. — Давай, блять, вставай! Прими свое первое поражение с достоинством. Как от электрического удара, тело тряхнуло и потянуло вверх. Слово «Поражение» долбануло по нервам с огромной силой. Он проиграл? Нет, он не мог проиграть. Грим не мог присудить победу ебаному итальяшке только за то, что он сумел взять его. Он не мог поступить так подло, Чангретта ни разу не ударил его по-нормальному! Нет, нет, он не мог! Не смел бы так нагло предать товарища… Сорока сел, побарывая в себе желание улечься обратно. При виде Грима, мило щебечущего что-то на пониженных тонах, и носатого выблядка, что эмпатично кивал ему в ответ, у него до скрежета сжались челюсти. Он попытался окликнуть их, привлечь к себе внимание, но из глотки вырвался только хрип и кашель. Северянин подбадривающе похлопал его по плечу, шепча что-то о твердой руке Чангретты и о том, что ему тоже досталось. Коэну было плевать. Он порывисто отмахнулся от дружеских жестов напарника и, подпирая рукой колено, попытался встать. — Эй! Единственный сделанный шаг обернулся трагедией. Раненая нога подкосилась, тяжелое тело упало на колени, которые тут же прострелило ужасающей болью. Уильям почувствовал лишь ее отголоски, но этого хватило, чтобы скривиться и хрипло выдохнуть ругательство. Грим с Чангреттой обернулись, смотря на него сверху вниз. Взбешенное сознание рисовало на их лицах насмешливые улыбки. Сорока мотнул головой, хватаясь за отросшие волосы, впиваясь ногтями в кожу под ними, раздирая ее в кровь. — Еще раз! — собственный голос, искаженный гневом и обидой, звучал инородно, не по-настоящему. Уильям ревел медведем, насильно выталкивая слова сквозь стиснутые зубы. — Еще раз! Еще раз ты, ебучий выблядок! Ты не победил! Мы не закончили! Ничтожество. Гребаное ничтожество, как ты мог… — Семь минут вышли, Билл, — Грим подошел ближе, также как и Северянин, присаживаясь на корточки перед ним. Серый взгляд не перешел к нему. Все его внимание было захвачено возвышающейся над плечом напарника фигурой грязного, мерзкого… — Ты не можешь стоять на ногах. Смирись. В этом бою Лука вышел победителем. — Лука? Его имя звучало отвратительной какофонией. Уилл сжался от этого звука, прикрыл уши ладонями, не желая слышать «подбадривающие» слова Грима о том, что каждый проигрывает, каждый терпит поражение в определенный момент своей жизни, что это нормально. Ненормально. Сорока не проигрывает, ворон в нем просто не может проиграть, тем более, такому, как этот! Он не может вот так просто сдаться, не может, не может, не может! Лука смотрел на разлегшегося перед ним недавнего противника не без доли жалости, но с огромным пренебрежением. Он не хотел чувствовать сожаление, но при виде этого слабого, ничтожного безумца оно само разливалось по его венам, как яд. Он ненавидел это, всеми силами пытался преобразовать жалость в неприязнь, с которой справиться было проще. Если бы он высказался, продолжил бы ту опасную игру, которую затеял в эти паршивые семь минут, ему стало бы легче. Но Грим сказал держать язык за зубами, даже если Сорока начнет провоцировать. И он не мог его ослушаться, потому что уже один раз пренебрег его советами. Нельзя злить Грима, самого терпеливого в этом мире человека, он уяснил это для себя в ту минуту, когда он только подошел, чтобы помочь ему подняться. Тогда его безэмоциональное лицо было окрашено чем-то жутким, чему нельзя было позволить вырваться наружу. Северянин за спиной Коэна пришел в движение. Аккуратно, будто боясь произвести лишние шумы, он прошел к стене и забрал стоящую около нее трость. Птичий набалдашник блеснул в его руках, когда он протянул трость ее владельцу. Оторвав ладони от лица, Уилл завороженно посмотрел на нее. Глазницы черепа глядели на него в ответ, обнаженный клюв призывно улыбался. Над головой снова закаркали вороны, собираясь в плотное кольцо, кружась и иногда спускаясь, чтобы клюнуть в темя. Они были голодны, требовали трапезы. Сорока так долго морил их голодом, что они озверели и, казалось, были готовы сожрать хозяина. Он не мог этого допустить. Умереть сейчас, будучи униженным и опущенным каким-то обмудком в дорогом костюме, ебаным Лукой Чангреттой — позорно. Этот позор он с собой в могилу не унесет. С завидной быстротой веснушчатые руки вцепились в лакированное дерево и, небрежно замахнувшись, отпустили, посылая трость копьем в грудь макаронника. Он не успел бы ничего понять — железный наконечник, специально немного заостренный книзу, разбил бы ему грудную клетку и, если повезет, пробил бы насквозь. Его сердце бы остановилось в момент, он упал бы, как подкошенный, на бок и захлебнулся собственной кровью, издохнув прямо здесь, в стенах гребаного Мистхилла. Это был идеальный исход. Если бы не это ебучее «бы». — Билл… Это холодное «Билл» разбило все мечты и размололо их в труху. Коэн, не отрываясь, смотрел на зажатую в обожженном кулаке собственную трость и мысленно умирал снова и снова. У Грима всегда были хорошие рефлексы, черт бы их побрал. Он спас его. Снова, твою мать, предпочел этого гондона семье. — Какого черта вы здесь устроили?! Марк появился в дверях зала, как и всегда, не в самое лучшее время. Обычно заставая наемников за драками, он никогда не вмешивался, считая правильным их стратегию разгрузки. Его сын тоже часто дрался в детстве, когда не мог совладать с эмоциями, потому он относился нормально к любой потасовке между воронами и всецело поддерживал еженедельные спарринги. Но сейчас он был вне себя от ярости. Невооруженному взгляду было видно, как вздулась вена у него на лбу и гневно дергались густые усы. И виной его нетипичной реакции явно была миссис Чангретта, стоящая за его спиной и неотрывно пялящаяся на сына с ужасным неодобрением и порицанием. Лука напряженно сжал губы, особенно остро сейчас ощущая металлический вкус крови на зубах. — Мерзавцы, какого дьявола вы пугаете людей?! — старик грозно потряс пальцем, указывая в большей мере на Грима, чем на всех остальных. По праву, он считал его самым разумным из воронов, а потому обращался только к нему, не уделяя должного внимания с трудом поднявшемуся на ноги Сороке и мельтешащему за ним Северянину, всеми силами старающемуся мимикрировать под мебель, которой в этом помещении как раз особо не было. — Грим, я требую объяснений! Повернись ко мне сейчас же! Грим прикрыл глаза на секунду, прежде чем полностью обернуться к старому Пересмешнику. Он педантично поправил рубашку, застегивая ее на пару пуговиц сверху при виде дамы и развел руками. — Всего лишь спарринг, — отозвался он безучастно так, будто его слова ничего не значили. От его тона у Марка сжались кулаки. — Когда это, черт тебя дери, ваши спарринги превратились в бойню?! Грим обреченно, но бесшумно вздохнул, предвещая долгую беседу, от перспективы которой не был в восторге. Он взглянул искоса на Сороку, что, хромая сильнее прежнего, подошел к стулу и забрал свою рубашку и гримовский портсигар, чтобы сейчас же направиться на выход. Бесцеремонно он протиснулся между стариком и миссис Чангреттой, не удосужившись даже извиниться. Марк буркнул ему вслед что-то грубое, но не стал долго зацикливаться. Вместо этого он обратился к безучастному до сих пор Луке. — Я думал, что хоть ты у нас вменяемый, Лука, — сказал он, выплевывая слова преднамеренно резко. — Потрудись объяснить мне, почему твоя мать прибегает ко мне чуть ли не в слезах, говоря о том, что тебя здесь убивают. Чангретта сморщился, еще раз проходясь пальцем по губе, стирая запекшуюся уже кровь. Удовлетворенно хмыкнув, он подошел к брошенным на пол вещам и, подняв их, парой резких движений стряхнул пыль, после чего взял на локоть. Излишне вальяжно, стараясь не хромать, он прошествовал к матери, смерил ее выжидающим взглядом. Она не посмотрела в ответ — так проявляла свое недовольство, высказывала упрек, на который уже не имела права. Поняв, что ни слова он от нее не дождется, Лука взглянул на Марка и слабо улыбнулся его нахмуренным бровям. — Грим же сказал: это всего лишь спарринг. Разве он не знает лучше? — издевательство в голос просочилось само собой. Под тяжелым взглядом старика Чангретта обернулся к застывшему у стены Северянину, активно замотавшему головой, настоятельно прося не втягивать его в это. Тогда внимание переместилось к Гриму, гордо вздернувшему подбородок и расправившему плечи. Видимо, волей-неволей ему эти слова польстили, даже несмотря на то, что были они окрашены нехорошим оттенком. Он почувствовал в них истинное отношение. Беззвучно хмыкнув, Лука снова обратился к Марку. — Прошу прощения. После тренировки мне не помешает душ. Мягко оттеснив мать за плечо, Лука вышел за дверь, оставляя за спиной распаленного старика и Грима, что тяжелой головой пытался придумать достаточно убедительное оправдание для всех.