Never trust a Mockingbird

4 января 1926, полдень

Этим днем Лука успел только на поздний завтрак. Из-за вчерашней беготни с Валери и Марленом этой ночью он был слишком перевозбужден, а потому заснул с большим трудом, дай Бог, к часу и проснулся примерно в то же время по полудню. Такой долгий сон для него был не свойственен, а потому самочувствие оставляло желать лучшего. К счастью, мадам Джози со своими фриттатой, приготовленной специально для него, и свежим кофе вмиг подняли настроение. Завтрак в ее компании был довольно оживленным. Джози без умолку болтала о том и о сем: о несносных помощницах, о кухонной утвари, которую стоило бы уже заменить, о Мистхилле в целом. Кроме них двоих в столовой больше никого не было, а потому Луке приходилось со всей внимательностью выслушивать причитания и забавную ругань домоуправляющей, иногда вставляя привычные с детства фразы: «Вы совершенно правы, мадам», «Нет никаких сомнений» и «Погода действительно неплоха сегодня». Беседовать с ней было не в тягость. Джози не требовала ответа на большую часть своих вопросов, хохотала и, бывало, даже хвалила за хороший аппетит, будто бы видела перед собой не взрослого мужчину, а маленького мальчика, нуждающегося в поощрении во время приема пищи. Чангретта старался из уважения не реагировать на такое проявление заботы слишком резко. Ему было не особо приятно осознавать, что Джози до сих пор представляла его сопляком, но сказать ничего против этого он не мог. Только сдержанно улыбался, подавляя желание закатить глаза. Завтрак продлился недолго. Лука довольно быстро справился со своей порцией и теперь сидел, допивая вторую чашку утреннего кофе. Джози уместилась напротив него и все рассуждала о своих обязанностях, выполнять которые в идеале хоть и было затруднительно, но все же до одури приятно. Эта женщина находила удовольствие в заботе о других людях, с особой нежностью говорила о каждом обитателе поместья и перечисляла тонкости работы с ними. Она знала каждый нюанс наизусть: Зои не ест грибы и зеленые овощи, Марк предпочитает рыбу мясу, Грим с утра выпивает три чашки чая и напротив него на столе обязательно должна лежать свежая газета, а Сороку с Северянином очень долго приходится упрашивать сесть за стол, потому что оба они были довольно привередливыми едоками, не любящими завтракать или обедать в определенное время. — Постоянно им твержу, как попугай, что такими темпами желудок себе испоганят, но нет, им надо поупрямиться! — мадам вскинула в возмущении пухлые руки, со звонким хлопком задевая края стола. — «Мы не голодны, Джози». Тьфу ты… Не голодны они, видите ли! Всю ночь где-то прошлялись, ни грамма в рот себе не положили и все равно не голодны! Только всякой дрянью заливаются, упаси их Бог… Чангретта вздернул брови, выражая высшую степень сочувствия, хотя, на самом деле не представлял, что тут было достойно энного. В каком-то смысле он понимал Виктора и Уильяма — тоже не особо любил все эти семейные посиделки за каждым приемом пищи. Иногда было просто необходимо отужинать в одиночестве, не слушая всех этих праздных разговоров о погоде и надоедливых рассказов старика Мариона о его прошлом улове. За время пребывания в Мистхилле ему тоже успело все это наскучить. Страшно было подумать, каково же им слушать подобное каждый день своей жизни. Тем не менее, он не винил Джози за ее недальновидность по одной простой причине. В старческом голосе слышались те тона обеспокоенной матери, знакомые ему с юношества. Его mamma так же причитала и ругалась его отцу, когда он не приходил на обед после школы, засидевшись с друзьями где-то в парке. Да что после школы — сейчас она тоже не пренебрегла бы возможностью высказать свое негодование по поводу его ненормированного графика. Джози видела в наемниках то же, что видела в Луке и его младшем брате их мать — детей, что никогда в ее глазах не подрастут, нуждающихся в заботе и ласке, в постоянном присмотре. И если Грим был для нее послушным сыном, помощником и опорой, тем, за кого не стоило волноваться, то Северянин с Сорокой больше походили на него самого в молодости — неуправляемые, жаждущие свободы, мятежные. Объяснять Джози, что ее названные сыновья давно перешли черту взрослости и теперь вправе сами распоряжаться своим временем, было бы бесполезно. Она бы покивала головой, повздыхала бы печально, а, может, даже и разругалась последними словами, зная ее характер. Лука не стал бы пытаться переубеждать ее, да и права он на это не имел. Все, что он мог — слушать и эмпатично кивать так, будто поддерживает ее во всем. — Еще и мисс к завтраку не спускается вовремя. Не спит до утра, бедняжка, потом отсыпается и все ругает себя, что не может встать пораньше, чтобы дела отца в порядок привести. Все корпит над своими бумажками, мучается, а потом едва-едва половину утренней каши доедает. Совсем в нее ничего, кроме сладкого, не лезет. А младшенькая все пример с нее берет… Ох, Господи… О Валери она говорила иначе. В отличие от наемников, с уважением и некой долей благодарного благоговения, не позволяя себе лишних слов и сильных прозвищ, которыми она одаривала воронов. Мисс Марион не была ей родней не по крови, она оставалась ее начальницей даже за закрытыми дверями. И все же беспокойства в тоне мадам не убавлялось. Она переживала за нее так же сильно, как и за воронов, только наседать не пыталась. Наверное, понимала, сколько Валери не упрашивай — все равно все сделает по-своему. Из-за обстоятельств, а не нрава в этот раз. Джози замолчала на какое-то время. Подперев пухлым кулаком розовую щеку, она смотрела, как старший сын Чангретта лениво потягивает кофе из расписной чашки, и слабо улыбалась. Этот ее взгляд был предельно смущающим, поэтому Лука старался не обращать на него внимания. Продержался он недолго, ровно до того момента, пока домоуправляющая снова не заговорила. Заговорила о вещах, которых он не ожидал. — Знаете, мистер, вы могли бы на нее повлиять, — сказала она так просто и несдержанно хрюкнула от смеха, поймав взглядом вопросительный излом чужих бровей. — Незачем так смотреть, право же. Это ведь правда. Наша хозяйка никогда никого не слушала, кроме покойного батюшки. Вы так похожи на него, что, мне кажется, у вас есть все шансы вразумить ее. — При всем уважении, Джози, думаю сравнивать меня с мистером Марионом… некорректно, — «грубо». Он хотел сказать «грубо», но удержался, взяв паузу на подбор более нейтрального слова. Это далось ему с большим трудом, ведь любой другой термин не описал бы всего его возмущения произнесенными управляющей словами. Лука сделал небольшой глоток кофе, собираясь высказаться, но его мыслительный процесс прервали также бесцеремонно. — Отчего же? Я же видела вчера, как она ластилась к вам. Как в старые-добрые времена до Войны. Они ведь тоже раньше так делали. Как помню, зайду вечерком, чтобы на ужин пригласить, а старшенькая все у папочки на коленках спит. Он что-то ей рассказывает, гладит… Любо-дорого посмотреть было. Потом, конечно, все изменилось. Лука не знал, что на это ответить. Тяжелым взглядом он смотрел, как Джози мнет в руках свой запыленный специями фартук, и понимал, что она совсем ничего не знает, что боится даже догадываться о зверствах, которые произошли в этом ее «потом». — Впрочем, да, это так, — вздохнула управляющая спустя время и шмыгнула круглым носом так, словно была готова расплакаться. — Некорректно, вы правы. Ведь вы много лучше Джеймса, как ни крути. Он мог только позавидовать таким достоинству и чести, как у вас, мистер. Да и сочувствия ему не хватало, что уж… Любви в нем был грамм с горочкой, но всю он отдавал старшенькой. Младшей будто для него и не существовало. Но мисс он все же любил до посинения. Так, как никого в этой жизни не любил. «Любил до посинения ее кожи под своими ударами», — подумал Чангретта мимоходом, но тут же проглотил эти мысли вместе с остатками кофе, невесело усмехаясь. В последнее время он замечал чувство гнева и жажду кровопролития, когда кто-то упоминал Джеймса Мариона в хорошем свете при нем. От всех разговоров о его преданности делу, о его силе, какой еще не видала Британия, о грозном взгляде и, тем более, любви к дочери его тошнило, как тошнило бы от любой гнусной лжи, произнесенной в лицо знающего правду. Пускай правды он и не ведал, обладал лишь частичкой информации, которую можно было бы трактовать, как угодно, но ему хватало. Он знал, что Джеймс Марион издевался над Валери, возможно, проливал ее кровь, довел до хронических приступов паники, до неподдельного ужаса от звука его имени, и этого было достаточно, чтобы возненавидеть того, кто давно погребен в Аду. Фарфоровая чашка звякнула о поверхность стола особенно сильно и этот звон смешался с неожиданным треском, доносящимся из глубин коридора Мистхилла через открытую настежь дверь. Лука обернулся через плечо, пытаясь уловить, откуда исходит звук, но потерпел поражение. Источник его был недалеко, но суженный обзор косяка не позволял увидеть дальше просторной прихожей. — Вот негодяи, — выругалась тихо Джози, нахмурив брови, и встала, чтобы забрать пустую чашку. — Совсем уже с ума сошли. Снова мордобои устроили в зале, вы посмотрите на них. Ни стыда, ни совести. — Наемники? — Чангретта искоса глянул на мадам, также поднимаясь на ноги. Джози отмахнулась. — Кто же еще? Паршивцы снова дерутся. Постоянно они так. Говорят, мол, пар выпускают, тренируются. А потом приходят на обед все избитые, с синяками на половину лица, улыбаются довольнехонько. Совсем без работы озверели — друг друга начали лупцевать. — Благодарю за угощения, Джози. — Да что уж там! Вам спасибо за беседу, мистер Чангретта. С этими вот так не поговоришь. Все о своем думают. Лука натянуто улыбнулся напоследок, шагая за порог в прихожую, где его губы вновь разгладились. До слуха снова долетел глухой треск, верным спутником которому стал громогласный смех, который Чангретта, казалось, уже мог узнать из тысячи. Виктор смеялся поистине неповторимо и вряд ли его можно было спутать с кем-нибудь другим. Его искренний хохот был одним из лучших шумов, отскакивающих от древних стен Мистхилла, и слышать его было отчего-то отрадно. Вчера Северянин был сам не своим. Тяжелые ситуации преследовали его каждую секунду и это заметно давило на его крепкие нервы. За весь вчерашний день он посмеялся от силы раза три, что совершенно не вписывалось в мировоззрение Чангретты. И хотя все вокруг твердили, что для Виктора подобные перемены в настроении — вполне нормальное явление, беспокойство не унималось. Не то, чтобы Лука переживал за него. Просто казалось, когда русский не сотрясает особняк своим хохотом и не всегда удачными шутками, значит произошло нечто серьезное, достойное внимания. С мыслями о том, что Северянин, будучи в хорошем расположении духа, не станет скрывать от него беспокоящие его проблемы, с желанием разговорить его Лука не спеша прошествовал к залу, откуда все четче и четче слышались грубые окрики. — Пацан, не прижимайся к нему так! Что ты прилип, как банный лист?! Он же тебя сейчас в два счета заарканит! Отойди, мать твою! — Флойд, столько раз уже говорили — не выпрямляй ноги! Ты стоишь, как истукан! Гриму только ногу протянуть — собьет тебя к чертовой матери! — Но он же прямо стоит! — Ты его конем не сшибешь! А он тебя — в два счета! — Не отвлекайте его. Дайте мальчику учиться на своих ошибках. Чангретта остановился на пороге, аккуратно заглядывая за косяк настежь открытой двери. От созерцания происходящего в зале он даже тихо присвистнул. Честно сказать, он ожидал чего-то подобного, но все же не смог сдержать удивления, когда взгляд упал на середину помещения. В зале, который раньше служил своеобразным учебным кабинетом для танцев и в котором они с Валери по молодости часто отдавливали друг другу ноги, теперь стало совсем свободно. Тяжелые шторы на высоких окнах, не впускающие холодный английский свет, кидающий во тьму разнообразные интересные картины, которые он любил рассматривать от скуки в детстве, исчезли, давая залу должную освещенность, которую он всегда заслуживал. Исчезла также и большая часть мебели. Здесь раньше стояли огромные полки с книгами по истории и старый граммофон, изрыгающий ненавистного Моцарта, а еще скамейки у окон, ковры и прекрасный рояль, сейчас накрытый белой тканью и отставленный в угол. Здесь стало совсем пусто, но вида это никоим образом не умаляло. Зал сам по себе был одним из самых красивых комнат Мистхилла. Все эти картины малоизвестных художников, живописная фреска на потолке, узорчатые золотые обои — все это составляло великолепную картину несостоявшегося музея. И сейчас в этом музее проводились бои. Прямо на деревянном полу твердой рукой был выведен белой краской круг, в котором «танцевали» двое. Тщедушный мальчишка-механик в одной лишь белой майке и хлопковых штанах прыгал вокруг вставшего мраморным изваянием Грима, со снисходительным теплом наблюдающего за попытками юнца добраться до него. На полусогнутых ногах Флойд перемещался по контуру импровизированного ринга, прижимая кулаки к подбородку. В его не особо умелых движениях чувствовалось влияние старших, то и дело выкрикивающих советы и ругающих его опрометчивые выпады. Парнишка слушался беспрекословно, действовал так, как ему говорят, но практики ему не хватало, а потому Грим с легкостью прерывал любую его попытку атаковать его. — Флойд, ты снова ступаешь за круг, — холодно предупредил он, вальяжно вышагивая в двух шагах от соперника. — Ты ставишь себя в неудобное положение. Выйди ближе, иначе я засчитаю твое поражение. — Так вы же меня схватите, мистер Грим, — Флойд сделал неуверенный шаг навстречу противнику и тут же сжался всем телом, ожидая удара, которого не последовало. Грим будто и не собирался нападать. Он принял оборонительную позицию, давая мальчишке шанс себя проявить, которым тот боялся воспользоваться. — Пробуй, Флойд. Будешь трусить — ничего не добьешься. Грим говорил спокойно, поучительно, в отличие от юного механика он даже не запыхался. В этот момент им руководила не жажда скорейшей победы, он поставил себе цель научить Флойда азам боя и не стремился показать себя во всей красе, коей, Чангретта не сомневался, у него было в достатке. Вид полуобнаженного наемника заставлял Луку чувствовать нечто вроде ужасного интереса. Он много раз видел истерзанные пламенем и сигаретными окурками руки Грима, но представить себе не мог насколько распространены по его телу эти отвратительные шрамы. Оказалось, старые ожоги не заканчивались под рукавами строгой рубашки — они шли выше и дальше, проползали глубокими бледными рытвинами по предплечьям, переходили на плечи и лопатки, терялись под толстым слоем других швов на спине. Да, спина Грима представляла еще более страшное зрелище, чем его руки. Пускай она не была обожжена, но белые полосы изрезали ее по всей поверхности, изображая одну из картин сумасшедшего художника, чьи творения так и не увидели свет. На ней не было ни одного живого места, ни одного мало-мальски чистого участка кожи. Вся она была избита, изранена и кричала о скрытой боли хозяина лучше и громче него самого. Наблюдая за перекатывающимися под бледными шрамами мышцами ворона, Чангретта прикинул, как именно были получены эти ранения. Он мог себе представить, как выглядели они, будучи свежими — мокрые, рваные, причиняющие нестерпимую боль. Когда их только получили, белому свету предстали все внутренности, все мясо и кровь многострадального наемника. Его вывернули наизнанку, желая разрезать пополам, его мучитель бил ожесточенно и быстро, хаотично разбрасывая красные полосы, как сюрреалист разбрасывает краску по холсту. И остановился, видимо, только когда вместо ровной мускулистой спины остался лишь шматок мяса, с которого рваными лоскутами слезала кожа. С такими ранениями не живут. Никто просто не мог выжить после такой боли — его бы свалило от кровопотери или шока. Но Грим стоял на земле твердо, ровно, уверенно. Всем своим видом он напоминал безучастного призрака, но все еще был жив. Удивительная стойкость, которой просто нельзя не отдать должное. — О, Лучок! Buongiorno! Hai dormito bene? — добродушный возглас на родном языке вырвал Чангретту из размышлений. Медленно моргнув, отрываясь от созерцания спины Грима, снова отразившего выпад парнишки-механика, он повернулся на звук и тут же встретился взглядом с бирюзовыми в сером английском свете глазами. Виктор, как всегда, приветливый, но отчего-то кажущийся растерянным, подошел к двери, у которой встал Чангретта и неуверенно, словно бы на пробу, легонько ударил его тыльной стороной ладони по предплечью, вставая рядом. Лука усмехнулся уголком губ, но не стал отвечать на этот дружеский жест. Бить Северянина даже в шутку казалось ему неоправданным риском. Русский выглядел, как человек, быстро увлекающийся, и такие вот тычки могли с легкостью перерасти в нечто по-детски глупое, но кровопролитное. — Buongiorno, Victor. Non male, ma potrebbe andare meglio. Cosa fate qui? — Ни хуя все равно не понял, но, допустим, да, — Северянин глухо рассмеялся, подпирая голой спиной косяк, и как-то раздосадовано махнул рукой. — Еще работать и работать над твоей полулатынью. — У тебя уже неплохо получается. Виктор в ответ только скептически фыркнул. Видимо, он был из тех людей, для кого «неплохо» — отнюдь не похвала, а снисходительность, высказанная ради приличия. Лука не стал его переубеждать. Пускай трактует его слова, как хочет, все равно меньшей правдой они не станут. У него действительно неплохо получился акцент. Больше он, конечно, походил на северный, а не южный, которым звучал Чангретта, но через пару месяцев практики, возможно, он и добьется правильного сицилийского произношения. Язык, само собой, придется учить дольше. — Зачем пришел? Хочешь попробовать? — фривольно поинтересовался Виктор, проходясь пятерней по коротким волосам, и медленно сполз по стене вниз, удобно устраиваясь на полу. Лука проследил за его движениями, брезгливо поджимая губы. Пол здесь явно был не первой свежести, но это вряд ли кого-либо волновало. Его собеседник выглядел уставшим. Можно было предположить, что до выступления Флойда с Гримом дрался именно он. — Нет, — качнулась из стороны в сторону темноволосая голова. — Просто стало любопытно, почему вы развели такой шум, да еще и так рано, когда никто не успел напиться. В ответ на эти слова наемник глухо хохотнул, скрывая свою зубоскальную улыбку за ладонью, почесывающей бороду. — Да это так — баловство, — отмахнулся он порывисто. — Развлечение. У нас принято выпускать пар раз в неделю, коль работы никакой серьезной нет. За формой как-то надо следить, чтобы жиром не зарасти, да? Сидя за бумажками, очень легко забыть, что ты вообще-то мужик еще хоть куда. Тебе, наверное, не понять. Ты у нас птичка клеточная, в офисах все штаны просиживаешь. — Когда-нибудь клеточная птичка выбьет из тебя дух за подобные слова. — Ого! Звучит, как вызов. Ты поаккуратнее с такими выражениями в этом зале, иначе точно в круг затащу и не выпущу, пока в ноги не упадешь. — Не сегодня, Виктор. Грим в очередной раз парировал удар Флойда не самым чистым приемом — он сделал подсечку, из-за которой парнишка споткнулся и чуть было не улетел носом в пол, если бы его вовремя не подхватили обожженные руки. Не особо аккуратно Грим вздернул мальчика на ноги и поставил напротив себя, еще раз повторяя фразу про неудобное положение. Флойд кивнул, прижимая кулаки к подбородку, и попробовал снова. И снова. И снова. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом. — Зачем механику навыки боя? — поинтересовался Чангретта самым отрешенным своим тоном скорее у пустоты, чем у кого-то конкретного. Звучал он незаинтересованно только по той простой причине, что был слишком увлечен происходящим в кругу. — Да хрен его знает, — в своей манере отозвался Северянин, такой же сосредоточенный и в какой-то мере обеспокоенный. — Сам пришел как-то раз, пропищал, мол: «Учиться хочу». Ну его парни в оборот-то быстренько и взяли. Лука скосил недоверчивый взгляд на фигуру наемника. Ощущение, что ему только что соврали, всплыло как рефлекс. Он был уверен, что Виктор был тем, кто первый подорвался. Впрочем, это не особо важно. Он видел все ошибки Флойда, как видел их и Грим, но пока не мог понять, каким образом мальчонке лучше действовать. Грим выглядел несокрушимой скалой на фоне него, тщедушного и маленького, еще не до конца окрепшего воробья — высокий, сильный и достаточно гибкий, чтобы избежать любого удара. Такого не просто уложить на лопатки даже здоровяку как Северянин, но это не значит, что пытаться бесполезно. Грим тоже совершал ошибки. И, скорее всего, делал это осознанно, пытаясь дать Флойду шанс, который тот раз за разом игнорировал. — Не особо он смышленый в этом деле, — Лука с разочарованием проследил за тем, как Грим опрокинул и прижал Флойда лицом к полу, что-то горячо шепча ему на ухо. Снова давал советы, которые слышали, но не могли воплотить в жизнь. Чангретта провел кончиками пальцев по нижней губе, задумчиво произнося: — Мальчишке стоит сначала посмотреть, как это делаете вы. Кидать его сразу против Грима нецелесообразно, он все равно… — Федя, ебани ему локтем! Не лежи мертвяком! Чангретта даже отшатнулся от ударившего по перепонкам неожиданного возгласа Виктора, пролетевшего эхом по всему помещению. От перевозбуждения Северянин оторвался от стены, порывисто взмахивая крепкими руками, разгоняя вокруг себя застоявшийся воздух и чуть не врезаясь ими в грудь сицилийца. Занятый удержанием парнишки Грим кинул на него уничтожающий взгляд, который русский попросту проигнорировал бы, если не резкий выкрик, последовавший за ним. — Эй! Еще раз выругайся, Северянин, и я вышвырну тебя за порог! — обожженная рука взмылась в воздух, указывая почерневшими ногтями на крепкую фигуру напротив. Вик выдохнул сквозь зубы, отмахиваясь от нее сквозь достаточное расстояние. — Он просто лежит, ты не видишь?! Как так можно?! Его уже сотню раз могли забить, пока он… Гневную тираду прервал неожиданный глухой вскрик. Увесистое тело Грима скатилось на пол, глухо ударили по дереву изрезанные ладони. Флойд застыл в ужасе с выставленным высоко вверх локтем, ударившим наставника в область шеи. Все в зале на пару долгих мгновений замерло, все до единого присутствующие раскрыли рты в удивлении и страхе, пока Грим, упершись лбом в ступни, тяжело дышал, с хрипом втягивая дающий по горлу губительный сейчас кислород. Вскоре молчание разорвалось громким и мокрым кашлем. Грим сотрясался всем телом, выплевывая на пол мокроту и режущую слюну, которую не мог проглотить. — Бля… — Северянин сорвался с места, подбегая к покалеченному напарнику, и чуть было не сшиб его весом своего внушительного тела, звонко хлопая с обеих сторон по покатым плечам. — Эй, ты как? Не дохни только. Сильно прилетело? — Простите! Ради всего святого, простите, мистер Грим! Я не хотел, это как-то само получилось! — Флойд тоже в момент оказался рядом. Перебирая свои длинные для мальчика волосы, он трясся от страха и молил о прощении. Грим словно бы не слышал его. Упершись локтями в колени, он с силой тер шею, страдальчески кривя лицо. — Все в порядке, — спустя время сдавленно ответил он, поднимая покрасневшие глаза. Они блестели сыростью и не вылившимися слезами. — Ты молодец, Флойд. Отличный удар. Только прицел держи чуть выше… Тогда точно выбьешь последний дух. — Я не хотел, правда… Простите, пожалуйста, мистер Грим. — Бляха-муха, Гримми, сходи к Доку. Звучишь херово, вдруг что сломал. Как мы без тебя-то? — Не говори глупостей. Со мной все хорошо. Виктор пытливо вглядывался в покрасневшее от натуги лицо напарника и все стремился убрать искалеченные ладони от его шеи, чтобы самому взглянуть на травму. Грим мотал головой, избегая прикосновений и все твердил, что он в норме. На самом же деле, по его виду это было незаметно. Его слезящиеся сами по себе глаза говорили красноречивее и вселяли беспокойство в окружающих. Почти во всех. Лука выпрямился на месте, издалека наблюдая за завязавшейся в кругу сценой, и заломал пару пальцев с глухим хрустом. Удар вышел сильный, мальчишка попал по чувствительному и довольно хрупкому месту, но Грим все еще был в сознании, а, значит, перелом маловероятен. Да и Флойд не был силачом, чтобы вот так махом выбить кому-то гортань. Скорее, просто ушиб, что тоже, впрочем, неутешительно. И без того не особо разговорчивому Гриму придется молчать большую часть времени. Пятнистый взгляд без интереса проскользил по натруженному, крепкому телу наемника и решил для себя, что с ним все в порядке. Он это переживет, также как и пережил все те пытки, после которых остались столь отвратительные швы. Будто в подтверждение его мыслям, Грим поднялся на ноги и осторожно вытер влажные глаза двумя пальцами. Вскоре он выглядел как обычно. Ничто не выдавало в нем страдальца, которому только что серьезно прилетело от сопливого юнца. Гордость не была ущемлена, взгляд, все такой же серьезный и расчетливый, пробежал по Северянину и Флойду, застывшим в непосредственной близости, а после выцепил гостя Мистхилла и вмиг омрачился. Приобрел жуткую уверенность, которую Чангретта ощутил холодом под грудью. Подобрав висящую на спинке единственного стоящего у окна стула рубашку, Грим накинул ее на плечи и неторопливой, но твердой походкой направился к двери. За ним, как привязанный, пошел и Виктор, все бормоча про доктора и возможные травмы. Его беззастенчиво игнорировали все время. — Лука… Грим встал неподалеку, подняв безэмоциональный взгляд, прошелся им от ног до кончиков волос и в нерешительности поджал губы, останавливаясь на носу. Лука приподнял брови, скрещивая руки на груди. Он мог чувствовать весь этот процесс в голове собеседника и терзался мыслями, что весь он был направлен на нечто ему неизвестное. Грим смотрел на него с холодной расчетливостью, будто сопоставлял что-то, прокручивал, выуживал из подкорки. А потом повернулся к Северянину, быстро изменившемуся в лице. — Доброе утро, Грим, — принять это сухое «Лука» за приветствие было проще, чем копаться в размышлениях, поэтому Чангретта не стал себя утруждать. Переместив внимание с растерявшегося Северянина на вновь обратившего на него взгляд немногословного наемника, он слегка усмехнулся. — Прости, если помешал, но… — Тебе не следует здесь быть. Грим произнес это хрипло и настолько резко, что Лука на секунду потерялся в словах, которые хотел сказать. Встречаясь взглядом с ледяными, как Атлантический океан, глазами ворона, он нахмурился, пытаясь понять, что именно заставило Грима высказаться так безапелляционно грубо. Обычно он не звучал так, обычно его отрешенностью можно было захлебнуться, но сейчас в надломленном из-за травмы голосе проскользнуло нечто похожее на тревогу. И Лука бы солгал, если бы сказал, что это не заставило его напрячься. — Еще раз? Он хотел спросить, в чем проблема, хотел поинтересоваться, что же такого он здесь может увидеть, что не предназначено для его глаз, ведь по первой действительно подумал, что мог ненароком влезть в то, во что лезть ему не стоило. Но потом понял. И понимание это сопроводилось резким приступом отвращения и враждебности, которые в полной мере отразились на его лице. В другом конце зала, сокрытая мрачной тенью единственного занавешенного окна, сидела причина резко негативного отношения Грима к присутствию здесь Чангретты. Сидела, как и подобает, видимо, в этом помещении, на полу, расслабленно прижав ногу к груди, перебирала в руках прозрачные склянки с опиумом и мерзостно улыбалась, глядя прямо в глаза со злой насмешкой. Уильям Коэн. Ебаный Сорока. Черт, ведь он слышал его голос… — Уходи, Лука. Тебе здесь нечего делать, — теперь тон Грима казался предостерегающим. Лука почувствовал холодное прикосновение истерзанной руки к своему плечу, ненавязчиво разворачивающее его к выходу. Но с места он не сдвинулся. Тяжелым взглядом наблюдал за тем, как причина его головной боли медлительно поднимается на ноги, тихо посмеиваясь. — Зачем же ты гонишь его, Грим? — Сорока звякнул склянкой о набалдашник своей трости и, прихрамывая, вышел на свет, не опираясь на нее. Прищурил красные глаза, вглядываясь в лицо товарища, обернувшегося к нему полубоком, и развел руками. — Раз пришел, пусть остается. Хоть раз в своей жизни посмотрит, как действуют профессионалы в критических ситуациях. Может быть, даже вынесет из этого урок. — Лука… — Я уже знаю, как ты бьешь исподтишка, Сорока. Едва ли ты сможешь меня чем-нибудь удивить. Если бы Грим обладал чуть более вспыльчивым нравом, он бы сейчас же приложил гостя Мистхилла лицом о дверной косяк, чтобы думал, прежде чем открывать рот. Но, к сожалению, воспитанность и полное осознание ситуации никогда не позволит ему поступить таким опрометчивым образом. В конце концов, он беспокоился о своей репутации и, что не менее важно, репутации Чангретты, который сейчас в открытую нарывался на драку, в которой не имел ни малейшего шанса на выигрыш. На тяжелую степень сотрясения — возможно, но Уилл не отдаст ему победу, даже если придется умереть. Коэн растянулся в своей фирменной акульей улыбке безумца и будто бы почтенно склонил голову. В его железных глазах плескались ненависть и первобытная ярость, словно бы он увидел перед собой легкую добычу, которой всем своим естеством желал перегрызть глотку. — О, уверяю тебя, у меня еще есть пара тузов в рукаве. Ты можешь убедиться. Мне кажется, у нас еще остался нерешенный вопрос, — мозолистые руки поднялись на уровень головы, трость в них качнулась из стороны в сторону, готовая в любую секунду повиноваться воле хозяина и полететь прямо в мерзкое вытянутое лицо. — Мне нечего решать с кем-то вроде тебя, — протянул Чангретта, чувствуя, как вскипает внутри. Он честно старался держаться, но прямая конфронтация с Уильямом Коэном выводила его по щелчку. — Я уже один раз замарал об тебя руки и второй раз мне кажется лишним. — Зачем философствовать? Просто скажи, что у тебя кишка тонка и разойдемся. — Я не хочу давать тебе лишний повод упасть в глазах товарищей. Сорока несдержанно присвистнул, находя эти слова, сказанные с огромной долей презрения, забавными и обидными в одно и то же время. С нескрываемой насмешкой он проследил за лицами своих так называемых товарищей, ни один из которых не смотрел на него, как на друга. Мерзкие предатели. Стоило ебучему петуху осклабиться в своей омерзительно дружелюбной улыбке и состроить слезливые глазки, как оба уже побежали вылизывать ему зад под цветастым хвостом, закрывая глаза на то, каким гондоном тот являлся. Ничего, это пройдет. Симпатии мимолетны, он застлал им глаза своей гребаной лощеностью и трусостью, что называл честью. Уильям поднимет им веки, заставит взглянуть на ситуации под правильным углом и тогда они сами перережут ублюдку глотку. — Слышали, парни? — Коэн заливисто рассмеялся, разнося свой жуткий смех по помещению и дальше — за его пределы. — Червяк все дергается даже после того, как его перерезали пополам. Помнится, я хорошенько отметелил его тогда у Санни, а он все раздувает ноздри и тычет мне своим огрызком в рожу. Небось, такой заносчивый выблядок был глубоко ранен своим позорным проигрышем, раз даже сейчас не может принять реванш. — Выблядок? Лука дернулся всем телом, на чистом импульсе подаваясь вперед. От злости и неприятных воспоминаний о том вечере у него заболело подбитое плечо. Под тонкой тканью рубашки просил об отмщении старый синяк, посиневший и выглядящий так, словно бы руку стоило сейчас же отрубить под самый корень. Он не спустит ему того, что он сделал, в какое уродство превратил его плоть и какое неуважение проявлял к нему самому. Ни одна мелкая сошка никогда не смела так себя с ним вести и ни одна не посмеет без последствий. Уильям Коэн не был исключением. Чангретта был готов вступить с ним в бой хоть сейчас, на этом самом месте. Но обожженная рука, что все еще лежала на его раненом плече, сжала с такой силой, что пришлось остановиться. Грим дернул к себе, придвигаясь к самому уху, и зашептал неровным, ломающимся голосом на грани слышимости. — Лука, не делай глупостей. Это ничего не решит. — Отойди, Грим. — Слушай, — еще один грубый толчок к себе, останавливающий порыв вывернуться из крепкой хватки. Грим, аки змей-искуситель, обвил свою руку вокруг шеи, захватил голову в капкан, расцепить который не хватило бы силы даже самому крепкому мужчине. Насильно принуждая слушать свое ужасающе правдивое шипение, он привычным движением попутно поглаживал кожу над черной бровью сицилийца, стараясь успокоить его нервы. — Выйдешь с ним в ринг — проявишь слабость. Он только и ждет этого, ему нужен твой проигрыш больше, чем тебе — победа над ним. Будь выше, не предоставляй ему возможность самоутвердиться. От отказа ты получишь больше, чем от поражения. — Хватит наседать ему на уши, Грим! — поверх плеча наемника было хорошо видно, как Уильям Коэн расслабленно прохаживается вдоль круга, точно ступая по его белой линии. Эта паскудная улыбка не слезала с его лица ни на секунду, и вся ее желчь была направлена лишь на одного. — Если господин вендетта сейчас уйдет, то не сможет отмыться от позора, ведь я бросаю ему вызов! Слыхал, мудозвон?! Я, блять, кидаю перчатку! Ты все бравируешь своей честью, так не сбегай в момент, когда ее нужно отстоять, ублюдок трусливый! — Сукин сын… — Лука дернулся в крепкой хватке, стараясь сбросить ее сейчас же. — Хорош тебе, Бельчонок! — Северянин выступил из-за его плеча мрачной тенью и тут же перекрыл обзор своим громоздким телом. — Тебе что, больше не об кого кулаки почесать?! Так вот он — я, давай смахнемся, коль так неймется! — На тебя меня тоже хватит, Вик. Если решишь отстаивать интересы этой крысы, я с радостью выбью все дерьмо и из тебя, прежде чем заняться им. Черт, да я Гриму позвоночник выгрызу, если понадобится! — Подумай еще раз, Лука. — Грим, отойди, иначе доломаю шею. Настойчивые прикосновения грубых пальцев остановились и вскоре исчезли с кожи, оставив после себя только фантомное ощущение покрывшего волоски сошедшихся над переносицей бровей весеннего инея. Грим отодвинулся, выглядя абсолютно пугающе. Один из его леденящих душу светло-голубых глаз подергивался в припадке неконтролируемой злости, которую даже такой хладнокровный убийца сдержать не мог, темные брови слегка нахмурились, рот изогнулся в гневной полуулыбке, из-за которой Луке вмиг стало бы жутко, если бы в этот момент он смотрел на наемника. Возможно, тогда бы он действительно повторно задумался над сказанными словами, возможно, отступил бы. Но он смотрел только вперед, только на ту тварь, что посмела назвать его трусом. Сорока с усмешкой наблюдал за тем, как Чангретта тянется к своему пиджаку, скидывая его прямо на пол рядом с дверью, как расстегивает пуговицы на рубашке, в итоге все равно стягивая ее через голову и бросая к пиджаку. Железный взгляд вцепился в огромную синюю гематому на плече будущего противника и просветлел садистской радостью. — Все еще болит, а? — Уилл прижал руку к собственному плечу, в открытую давая понять, о чем он говорит, а после намеренно на показ отставил к стене любимую трость, звякнув черепушкой. — Что ж, теперь мы в равных условиях. Учитывая, что, имея все целые конечности, ты не сумел меня завалить, шансы выйти сухим из воды у тебя близятся к нулю. — Вставай в круг. Коэн усмехнулся, демонстративно шагая за белую линию и хлопая пробкой склянки с опиумом. В нем, насыщенно-оранжевая и убийственно сладкая сейчас, перекатывалась таблетка Берсерка, что Док вручил ему вчера в знак согласия. Одного макаронника он отвоевал, это верно. Но если избавиться от генерала, солдата держать будет незачем. Уильям уже поднес склянку ко рту, вычерчивая на ее горлышке неровный круг языком, собирая жгучие капли, когда Чангретту вдруг остановили. Гребаный макаронник уже хотел войти в круг, до побеления костяшек сжимая кулаки, когда перед ним выросла непроходимая гора Северянина и уперлась в его грудь обеими руками, предотвращая скорейший мордобой. На лице Коэна отразился весь спектр негативных эмоций, он весь подобрался, желая сейчас же съездить напарнику по его бородатому рылу, чтобы не смел лезть в то, во что ему противопоказано влезать. Даже Грим теперь не был против, смирился с поражением и стоял вдалеке, пуская в воздух невидимые клубы пара, что вырывался из его кипящего гневом светлого мозга, а этот все цеплялся. Если сейчас же не отступит, сегодня Коэн убьет двоих и думать не подумает о последствиях. Виктор обеспокоенно вглядывался в южно-европейское лицо напротив, обратившее на него пугающее сейчас внимание своих темных глаз. Он попытался зажмуриться, чтобы не отвлекаться на них, усердно придумывал, как отсрочить неизбежное и увести Луку на разговор в другое место, подальше от всеслышащих ушей Сороки. И кажется, все-таки придумал, вздергивая нос и оборачиваясь к коллеге. — Ему надо размяться, — заявил он настолько громко, что каждый в этой комнате понял, насколько он нервничает. Страшенный взгляд Луки вмиг преобразился удивлением и на секунду просветлел своим обычным оливковым цветом. Виктор упрямо кивнул головой и чуть толкнул Чангретту в грудь, отгоняя к выходу. — Ты говоришь, что вы в равных условиях, но сам целый час тут бегал-прыгал, прежде чем драки зачинать. Он только встал, ему нужно прогреть мышцы. — Какого хуя ты несешь, Вик? — процедил сквозь зубы Сорока, сжимая в кулаке чуть не трескающуюся склянку с опиумом. Он уже раскрыл рот, чтобы высказать все, что он думает об этой идее, когда Грим, выхвативший умоляющий о помощи взгляд напарника, вновь заговорил. — Виктор прав. О честном поединке не может идти и речи, пока Лука не приведет себя в форму. На его слова ответом была гнетущая тишина. Виктор чуть было вслух не выкрикнул коллеге слова благодарности, утаскивая за руку не особенно сопротивляющегося, но и не особенно довольного этой задумкой Чангретту к выходу. Грим только подбадривающе кивнул, без слов говоря, что тоже времени зря не потеряет. Вразумить Уильяма, конечно, задача не из легких, но он попытается изо всех сил предотвратить хотя бы кровопролитие. Ранняя смерть Чангретты не будет им на руку, Сорока должен это понять. — Федя, иди проверь тачки! Мы сегодня разъезжаемся, а ты без дела стоишь! — выкрикнул Северянин, прежде чем скрыться за дверью вместе со своей жертвой. Внимание двух оставшихся в зале наемников вмиг переместилось на застывшего от страха юного механика, о котором все присутствующие уже успели позабыть. Флойд содрогнулся, ловя на себе оба недружелюбных взгляда, призывающих к скорейшему выполнению приказа. Понурив голову и сжавшись до размера маленького крольчонка, мальчишка спрятался за копной отросших волос, уходя следом за своим почти что наставником, оставляя в напряженном молчании двух самых своенравных птиц Пересмешника.