Never trust a Mockingbird

Разойтись с Лукой в тот вечер оказалось сложнее, чем Валери думала. Не то, чтобы он каким-то образом держал ее разговорами, долго упрашивал остаться или что-то подобное. Совсем нет. Остаток вечера он был довольно тих и лишь изредка подавал голос, скорее рассуждая вслух, не требуя какого-либо ответа. Уходить от него не хотелось. Его молчаливое присутствие, ласковые руки, поглаживающие ее пальцы и раненую кожу под бинтами, теплое плечо и тихое дыхание действовали расслабляюще, Марион вдруг почувствовала, насколько же она устала за сегодня. Она с неудовольствием признавалась себе, что с радостью задремала бы на его плече, находись они в более спокойной обстановке. Но пришедшая в гостиную со смешной старческой руганью мадам Джози заставила в спешке выпрямиться и внимательно слушать гневную речь о том, что стол, о котором Валери с Лукой успешно позабыли, давно накрыт и ждут все только их двоих. Лука, чтобы выкроить лишнюю минутку в блаженной тишине, постарался успокоить управляющую обещаниями, что скоро они присоединятся к ужину, но та была непреклонна. «Либо идете сейчас же, либо голодаете до завтрашнего утра, милые мои. Еда уже стынет», — сказала она строго, прежде чем удалиться восвояси. Пришлось подняться — нервировать ее лишний раз не хотелось. Ужин прошел довольно необычно, громко и с обсуждениями последних новостей в мире, которые Грим вычитал в утренней газете. Он был необычайно щедр на слова в этот вечер: поддерживал беседу с дедушкой Марком, что быстро отошел от недавнего скандала в гостиной и теперь снова со сдержанным восторгом вспоминал самый лучший свой улов за этот месяц, заметил новую укладку миссис Чангретты, которая смущенно поблагодарила его за внимательность и спросила нечто совершенно обыденное о скачках, проходивших сейчас в Лондоне. Что-то вроде: «Кто же сегодня победил?» или «Оправдались ли ваши ставки?» Грим отвечал охотно, пускай и присущим ему холодком в голосе. Он был любителем азартных игр и часто появлялся на ипподромах в свободное от работы время, так что в этих вопросах он был всеведущ. Валери косилась на своего обычно немногословного наемника с подозрением. Он не часто проявлял свою повадливость в праздных разговорах, избегая длительных контактов и нередко ограничиваясь скупыми согласными и понимающими кивками, и Марион поражала его нынешняя словоохотливость. Причины гримовского нестандартного поведения, впрочем, нашлись довольно быстро и заключались в странной молчаливости Северянина, сидящего рядом с ним. Виктор жевал свое мясо в тишине, лишь изредка кидая в пустоту замечания и вялые шутки, над которыми сам, против обыкновения, не смеялся. Он был до безобразия задумчив и, когда ловил на себе взгляд сапфировых глаз начальницы, натянуто улыбался, усерднее принимаясь за еду и холодный чай, который любил больше горячего, и больше старался не смотреть в ее сторону. Сорока сидел на своем любимом месте по правую руку от Валери и тоже не принимал никакого участия в беседе. Да и к ужину он притронулся лишь слегка. Все занимался изучением сидящего против него Чангретты, который не обращал на него особого внимания. Хотя стоило признать, что Уильям скорее смотрел даже не на него, а сквозь. Он все еще был под действием травы, Марион была уверена, что за время ее нахождения под присмотром Дока и Луки, он выкурил еще как минимум два косяка, а потому сейчас ловил нескончаемый поток галлюцинаций и трипов, думать о которых не хотелось. Он был единственным из воронов, кто вел себя более-менее как обычно. После ужина все быстро разошлись, только Марк, Лука и Одри остались в столовой, заканчивая свою беседу. Северянин, закончив трапезу, ушел немного раньше остальных. Валери слышала, как под его тяжелыми шагами гудели половицы лестницы. Сразу после его ухода старик Марион склонился к своей старшей внучке, чтобы спросить о самочувствии русского наемника — ему тоже показалось, что с ним что-то не так. «Устал, наверное», — пожала она плечами, смиряясь со своей неосведомленностью. Если его что-то гложет, он обязательно ей об этом расскажет. Не привык он вариться в собственных чувствах слишком долго, его это угнетало. Успокоенная этими мыслями Валери с блокнотом под мышкой вошла в свой кабинет. Виктор уже развалился в кресле для гостей и теперь рассеянно крутился на нем, не доворачивая полный круг. Его могучая фигура в тусклом свете настольной лампы выглядела в высшей степени литературно. Также, как он, наверняка когда-то сидели в своих креслах Уайльд, Золя и Ницше, продумывая тексты своих лучших произведений. — Ну, рассказывай, Лерка. Где я опять накосячил? — Северянин протянул эти слова, устало закинув голову на спинку кресла и протяжно зевнув, не полностью прикрывая рот ладонью. Его беспечность заставила Марион легко усмехнуться. С тихим шлепаньем босых ног по непрекрытому ковром полу она прошла за отцовский стол и не особо аккуратно бросила обитый красной кожей блокнот на его поверхность. Тот звонко хлопнул, насильно возвращая почти задремавшего наемника в реальный мир. Виктор нехотя выпрямился, с неодобрением глядя на то, как она, упав в скрипучее кресло, закинула ноги на край стола, свободный от разного рода бумажек. Впрочем, неодобрение его продержалось недолго. Приняв подобное положение начальницы за добрый знак, он снова расслабился, закидывая руки на подлокотники кресла и выпрямляя могучие ноги. — Жаль мне того мастера, который этот стол делал. Если бы он увидел, как обращаются с его детищем — в гробу бы перевернулся, — раскатывая на языке грубоватый русский акцент, поделился своими притворными переживаниями Виктор. В ответ ему вздернули подкрашенную бровь. — А если он не умер? — лениво поинтересовалась Валери, проводя пальцами по ткани тесных брюк, разглаживая ее на коленях. Северянин неуверенно пожал плечами. — Ну, тогда не такой уж и великий он мастер. Так, мастеришко… Может, выпьем? У меня что-то башка не на месте после сегодняшнего дня. Он предложил так просто, будучи точно уверенным, что ему не откажут. Валери видела это по его лицу, затемненному мрачными глубинами кабинета за спиной, с плохо скрываемым ожиданием и ленцой, присущей таким вечерам. Его болотные глаза в отсветах теплой настольной лампы всегда приобретали некую окраску, характеристику которой дать было затруднительно. Они не становились светлее, не становились темнее. Они будто впитывали в себя все цвета вокруг и становились грязными, отливая древесно-коричневым в одном положении головы, и темно-голубым — в другом. Удивительная особенность. Марион покосилась на отцовский бар по правую руку от нее и прищурилась, вспоминая, что в нем еще осталось недопитое вино со вкусом вишни и шоколада. Не то, чтобы она хотела сегодня пить. Ей предстояло еще много работы, а алкоголь часто действовал на нее слишком успокаивающе — ей сильно хотелось спать после него. С другой стороны, вчера она целую ночь провела за бумагами и прилегла только на несколько часов, так что крепкий сон ей был просто необходим. Вино могло в этом помочь. Бокальчик в любом случае никому еще не вредил… — Давай выпьем, — качнулась в согласии светловолосая голова. — Но налей, пожалуйста, сам. Мне совсем не хочется вставать. Виктор довольно хмыкнул, одним изящным движением поднимаясь со своего места, и неторопливо прошагал к мини-бару. С тихим шорохом разъехались стеклянные дверцы, с мужских губ сорвалось задумчивое мычание. Среди отцовского алкоголя никогда не водилось водки, которую Северянин так любил, поэтому сейчас его лицо наверняка окрасилось разочарованностью, а глаза поспешно выискивали в глубинах деревянного ящичка то, что могло бы понравиться не особенно изысканному вкусу русского. Поиски заняли какое-то время. Виктор не любил дорогой алкоголь и, поскольку Джеймс Марион отличался разборчивостью в выпивке и не допускал нахождение под своей крышей дешевого пойла из простолюдинских баров, для него составляло некую трудность выбрать нечто более-менее подходящее для его крестьянской души. В конце концов он отчаялся найти что-нибудь пригодное и вытащил на свет самую ближнюю бутылку. В ней плескалось бренди. — Ты вино будешь? — спросил Северянин и, не дожидаясь ответа, достал из тумбочки под баром стакан и пузатый бокал, которыми громко звякнул друг о друга. Он часто спрашивал что-то, когда ему это было не особо нужно. Делал это, только чтобы удостовериться в правильности своих суждений. — Когда-нибудь я приучу тебя к нормальному алкоголю. — Для женщин вино — это вполне себе нормальный алкоголь. — Скажи это моей бабуле, которая глушила самогонку каждый божий день и прожила до сотни. Вот она закалка. С твоим пойлом ты доживешь разве что до семидесяти. — Ты очень оптимистичен. Пробки бутылок хлопнули. Валери, наблюдая за тем, как сильные руки ее верного ворона разливали по емкостям алкогольные напитки, ревностно следила, чтобы ни капли едко пахнущего бренди не попало к ней в вино. Северянин увлекался спаиванием окружающих его людей с недавних времен — он часто подливал им в напитки водку из своей фляги и с озорным прищуром смотрел, как они быстро теряют от этого голову. Едва ли он преследовал какие-то дурные цели, когда делал это. Сперва ему просто было интересно, как Грим ведет себя, когда напивается в стельку, потом — сколько градусов нужно старику Марку, чтобы опьянеть до белой горячки, а потом это его странное увлечение переросло в хобби. По-мальчишески глупым он становился, когда до зуда желал что-либо проверить. Сейчас его интерес, видимо, был слишком притуплен навалившейся на него тяжестью, ибо он даже не попытался. Марион с неким беспокойством проследила за тем, как Виктор, выпрямившись, подхватил ее бокал и перенес его на стол, сам опустившись в гостевое кресло со стаканом и булькающей бутылкой. Подняв бренди в воздух, он отсалютовал им в приглашающем жесте и отпил, немного поморщившись после большого глотка. Валери повторила его жест. Вино приятным теплом легло на язык и прокатилось по нему в горло, оставляя на рецепторах приятный вкус вишни и шоколада. Пересмешник чмокнула губами. — Вик, что-то не так? Простой вопрос, звучащий в этом кабинете достаточно часто, как будто застал Северянина врасплох. Он взглянул поверх граней своего стакана, в котором лениво перекатывал бренди, и вздернул брови так, словно бы то, о чем она спрашивает, не имеет под собой никакой твердой почвы. Его такой ненавистный ей взгляд так и вопрошал со всей снисходительностью и высокомерием: «О чем ты?» — Ты сегодня… сам не свой, — раздраженно поведя рукой, высказалась Валери. — Никаких выкрутасов, никаких шуток, этих твоих… озорных взглядов. Это пугает, знаешь ли, мне совершенно не нравится, что ты такой серьезный. Создается впечатление, что что-то произошло и что-то нехорошее. — В последнее время происходит много нехорошего, не замечаешь? — цокнув языком и отставив от себя стакан, заключил Вик. — Столько дерьма за один только день произошло. Думаешь, мне нравится ковыряться в недотрупах? Здесь каждый станет «сам не своим». Его слова, сказанные таким размеренным, спокойным тоном, только больше взволновали мисс Марион. Она прекрасно знала, как он себя ведет, когда лжет ей в лицо, а сейчас именно это и происходило. Валери при всем желании не могла поверить, что ее бесноватого, неумолимо оптимистичного наемника смог подкосить один только день. Да, несомненно, херовый день, отвратительный, щедрый на дерьмо разного рода, но все же. Виктор был не из тех, кто ставил крест на своем настроении из-за сраных неудач и тягот, из-за минутных расстройств. Сорока был таким, Грим был таким, даже она была именно такой. Но он — нет. — Ты часто ковыряешься в раненых, разве нет? Я думала, что это давно перестало тебя трогать. — Ну, знаешь, обычно эти раненые — взрослые мужики, которым лет под сраку. Эти уже свое пожили, им можно и отчаливать. А пацанов сопливых я еще ни разу из Ада не вытаскивал. — А разве есть разница? — Валери вздернула подкрашенные брови, отпивая из своего бокала, а после неопределенно двинула рукой в воздухе. — Не пойми неправильно, но, как по мне, у солдатов возраста нет. Что ему сорок, что ему девятнадцать — одно и то же. Это всего лишь цифры. — Ага. С цифрами и их пониманием у тебя всегда были проблемы. Виктор испустил хрипловатый смешок, от которого немного, но все же стало легче. Валери приподняла ладонь с лица, чтобы из-под ее ребра взглянуть на то, как от коричневых сейчас глаз Северянина разбегаются тонкие мимические морщинки. Он растянул губы в красивой, но немного печальной улыбке, показывая ряд не особо ровных зубов, а после склонился чуть ближе к столу, упирая локти в колени. Он не мог сказать ей, из-за чего вдруг загнался, как и не мог придумать отговорку, чтобы не рассказывать. Его даже самые мерзкие и постыдные мысли уже давно стали принадлежать ей. Выговариваться, проговаривать вслух самые нелепые ошибки, подавать ей самые глубинные переживания на тарелочке с голубой каемочкой стало чем-то обыденным. Вик доверял Валери всего себя: от физической бренной оболочки до скользких внутренностей. Это глупо, совершенно неразумно вот так просто отдаваться во власть Пересмешнику, но он делал это уже который год и ни разу не пожалел. Потому что знал, что может сказать ей что угодно и это останется между ними двумя, умрет в стенах кабинета Джеймса и никогда не выйдет наружу. И сейчас он бы с удовольствием побеседовал с ней о причинах своего недомогания, но не мог заставить себя, потому что понимал, что его мысли могут сделать с ней. Что ему сказать? Что он переживал за неё, что испугался? Что хотел отступить от своих принципов ради ее блага, убив того, кого спас пару минут назад? Что был зол на себя, потому что не смог уберечь её от того отвратительного приступа паники, не смог защитить ту, кого… Любил. Всегда так сложно произносить это слово по отношению к ней… Но другого тут и не подобрать. Любил, да. Северянин никогда бы не признался ей, да и себе тоже, что чувствует к этой взбалмошной птичке нечто подобное. Потребность заботиться, быть рядом в трудную и не очень минуту, оберегать от всех опасностей мира, если понадобится, драться, стирать в кровь костяшки о морды недоброжелателей. Таким образом он относился разве что к членам семьи: к матери, к братьям, к сестрам и самым близким друзьям. Валери как-то незаметно даже для него стала занимать место в сердце рядом с родными. Стала почти сестрой… Маленькой, вредной, надоедливой порой сестрой, которую он никогда не хотел, но за которую без разговоров бы взял ответственность. Виктор правда не знал, с чем связана эта преданность. Он не мог поверить, что пара лет разговоров по душам с глазу на глаз принесли вот такие вот плоды. Хотя, наверное, все же мог… В конце концов, когда он только-только приехал в эту страну в 1919, у него не было никого, кроме Джеймса, жестокого хозяина, приведшего его к себе домой, будто бы на поводке, как вшивую дворняжку с улицы, которую пожалел. Едва ли, конечно, он чувствовал нечто похожее на жалость. Просто думал, что русский беспородный дикий пес будет намного более удачным вложением, чем английские доги. Думал, что такой уж точно не предаст, потому что идти ему некуда, и драться за него он будет не хуже любого волка. И Вик действительно собирался, и вправду хотел стать лучшей джеймсовой инвестицией в будущее, мысленно затачивал клыки и ножи, собираясь разорвать в клочья того, кто посмеет подойти к хозяину с каким бы то ни было намерением. Но первой, кто подошел к Джеймсу, стоило им переступить порог роскошного особняка, была его родная дочь. И тогда что-то внутри надломилось. Она была похожа на его маленькую сестру, на его милую Снежу, с которой он так часто проводил время, когда был еще сопливым мальцом. Светлые мягкие волосы, скатывающиеся с плеч до изящной линии лопаток, только не завивающиеся на концах, чуть заостренные черты лица и большую часть времени насмешливый изгиб бровей, глаза большие и синие, как спелая голубика, как вечернее зимнее небо, как море, которое он видел только на картинках и открытках, присланных далекими родственниками с другого конца Российской империи. Как у его матери, что смотрела всегда с большой любовью, и у сестры, которой единственной из всей семьи передалась эта волшебная краска… Снежа и Валери были сделаны Богом из одной глины, он был в этом уверен тогда и сейчас не собирался отступать от своего первого впечатления. Он до сих пор иногда видел в этих сапфировых глазах блеск, который напоминал ему о сестре. Она тоже всегда смотрела на него так… доверительно, что ли? Ласково в какой-то мере, любопытно. Так и думалось в такие моменты, что сейчас мисс Пташка подойдет к нему, схватит крепко-крепко за рукав и скажет: «Витька, а поймай мне бабочку в саду!» или «Вить, расскажи мне еще раз ту историю на ночь. Та, которая про Бабу Ягу!» или «Витя, а Вовка меня обижает! Надавай ему тумаков, он меня совсем не слушает». Среди простреливших черепную коробку фраз, когда-то сказанных ему нежным детским голосом Снежи, была еще одна. Милая, наивная, болезненная фраза, от которой руки сами сжимались друг на друге, впиваясь короткими ногтями в огрубевшую кожу. «Витюша, только возвращайся скорее. Я так по тебе скучать буду. К твоему приезду попрошу маменьку испечь пироги твои любимые. С рыбкой. Только возвращайся, Витюш. Я буду тебя ждать». Грязно-зеленые глаза мелькнули в полутьме кабинета, выискивая родные черты. Светлые волосы, прямой нос, острые скулы и синь глаз, смотрящих на него с доверием. От этого знакомого до боли взгляда закружилась голова, но показать это хоть единой судорогой было нельзя. Чем больше он морщится, тем сильнее ее любопытство. — Ладно… — Северянин, не глядя, забрал со столика стакан с выпивкой и приложился к нему, выпивая все одним глотком, чувствуя, как бренди обжигает горло и желудок. С глухим выдохом он отстранился, стирая ребром ладони ярко пахнущие капли с бороды и губ. Растянул зубоскалящую улыбку и заключил. — Неплохое дерьмо кстати. Не то, чтобы прям шик-блеск, но пить можно и по голове, вроде как, хорошо дает. Так что, если ты вдруг что-то хотела обсудить, то давай уже начинать, пока я не свалился замертво. Валери смотрела на своего наемника тем пронзительным, всеобъемлющим взглядом, от которого тело будто охватывало плотным слоем инея. Он заставлял русского ежиться и слегка подрагивать, но тот упрямо не отводил глаза, потому что знал — если отведет, то, по сути, признает поражение и все ей расскажет, также как и всегда. Нельзя этого допустить. Мисс Марион не любила жалость. Еще больше она не любила, когда кто-то без надобности поминает ее отца… В конце концов ей пришлось сдаться под натиском его ложно-веселых болотного цвета глаз, притвориться, что поверила в его сказки о тяжелом дне. Что ж, он имеет право не рассказывать ей обо всех своих личных переживаниях, ведь она тоже делится с ним далеко не всем. Бывают разные причины, может быть, он сам не особо хочет возвращаться к тому, что вызвало у него такую бурю несвойственных для него эмоций. Он имеет право не вспоминать то, что приносит боль… Но что-то внутри все же болезненно сжалось от осознания, что всецелого доверия между ними все еще нет. Валери смиренно вздохнула, слабо кивая, принимая свой проигрыш со всем достоинством. Она понимала, что это еще не все. Сложные разговоры только начинаются — Виктору понадобится еще много терпения, чтобы выдержать их. Терпения никогда не водилось у него в полном достатке, поэтому приходилось рассчитывать запас так, чтобы хватило надолго. В любом случае, он когда-нибудь придет к ней с этим разговором, по прошествии определенного времени, когда все его метания покажутся ему глупостью, обязательно придет. По крайней мере, она на это надеялась. Сделав короткий глоток вкусного вина, Марион выпрямилась и встала со своего кресла, чтобы подойти ближе к подчиненному и сесть прямо на стол перед ним. Так было привычнее. Чем ближе они находились друг к другу, тем спокойнее ей было. Единственный мужчина, с которым ей всегда было спокойно… — Не знаю, как ты это воспримешь, Вик, — на удивление, честно призналась Валери, берясь за ожидающий своего часа блокнот. Виктор напрягся, как только красная обложка мелькнула на периферии зрения. Когда начальница бралась за свои записи, обычно ничего хорошего это не предвещало. — Как скажешь, так и восприму. Что уж тут… — широкие мужские плечи дернулись в безразличии, покуда сам он напрягся до предела. Чтобы хоть как-то успокоить расшалившиеся нервы, он откинулся на спинку кресла и снова взялся за выпивку. Пошутил, прежде чем выпить: — Там что, опять справка, а? Опять я что-то подхватил? Я у дамочек уже месяца два не был, если вдруг что, так что, зуб даю, меня оклеветали. — Нет, это не справка. Беспристрастный голос птички перемешался с тихим шелестом бумаги. Виктор с повышенным вниманием наблюдал за каждым движением ее тонких пальцев, перелистывающих желтоватые листы и мысленно молился Богу, чтобы ничего непоправимого не произошло. Да почему он нервничает? В конце концов, что там такого может быть? Смета какая-нибудь? Нет, с этим бы она обратилась к Гриму. Приказ о депортации? Данные разведки советов, мол, вот предатель Родины, берите его за зад, пока не усвистал! Или новая записка от крысиного бирмингемского короля? Но ожидания не оправдались. Валери вытащила на свет всего лишь маленький кусок картона, исписанный на задней стороне красивым аккуратным, но явно не принадлежащим ей почерком. Она нечитаемым взглядом окинула другую сторону, нахмурилась и бесшумно шмыгнула носом, явно недовольная увиденным. Плотный листок опустился на ее колено, придавленный узкой ладонью. — Ты уже в курсе, что Чангретта собрал на нас всех досье, не так ли? — ее приятный для ушей голос скользнул металлом по перепонкам и Виктор съежился от отвращения, пряча обратную улыбку в стакане. Валери терпеливо ждала, пока он наберется смелости продолжить, а потом заключила почти жестоко: — Под тебя он тоже подкопал. — Уже боюсь, — широкая ладонь протянулась, потрясая крупными пальцами, указала на картонку под женской рукой, а после требовательно раскрылась. — Давай сюда. Мисс Марион недовольно нахмурилась от этого приказного тона, долетевшего до ее лица вместе с горячим воздухом из чужих легких, но все-таки пошла на уступки. В двух пальцах она протянула Вику фотографию, которую тут же вырвали из ее рук. Только увидев ее обратную сторону, наемник резко изменился в лице, страдальчески морщась и проговаривая сквозь стиснутые зубы знакомое с давних времен: «Вот же блять…» — Фото темновато, но, надеюсь, себя ты узнал, — меланхолично протянула Валери, опираясь на собственные руки, упирающиеся в стол позади нее. Она видела, как Вик несколько раз кивнул, с обреченным видом глядя на изображение, в полной мере раскрывающее его главный грех и порок. Таким же взглядом он наверняка смотрел бы на весы на Последнем Суде, наглядно демонстрирующие всю его безбожность. Почему-то сейчас это показалось забавным, хотя ситуация явно не была уместной для смеха. Тем не менее, Валери позволила себе слегка растянуть губы в насмешке. — Мамба, значит? Снова? Северянин бегло посмотрел поверх краев фотографии в ее красивое лицо, но тут же, невесело хмыкнув, опустил глаза обратно. Фото действительно было темновато, но все еще отражало сцену, запечатленную на ней, во всех деталях. И, глядя на нее, Виктор действительно не мог понять, как мог так глупо проебаться. Он сидел на диване в VIP-комнате клуба «Moon light», одном из самых презентабельных клубов Пересмешника. Он узнал бы его из тысячи — столько раз там бывал и столько раз проводил там самые потрясающие вечера с невероятно красивыми девицами. В руке стакан с водкой, на лице улыбка из тех, что обычно адресуют стоящим перед тобой на коленях — выжидательная, игривая и до омерзения похабная. Ноги расставлены по бокам, широко разведенные, открывающие для удара самую сокровенную часть мужского тела. А между ними — знакомый силуэт, как раз-таки стоящий на коленях в компрометирующей позе безвольного раба. Его лица не было видно — длинные, спускающиеся по плечам черные, как самая темная ночь, волосы закрывали на него обзор, но Виктор был уверен, что где-то за ними пряталась такая же пошлая усмешка и взирающие на него со всем величием японского императора узкие черные глаза. Хидео Мамба, самая бессовестная ласточка и жиголо во всей гребаной птичьей системе. Он сидел перед Северянином на коленях, склоненный к его паху, и уже тянулся нетерпеливыми ручонками к ширинке его дорогих брюк. Улыбался, скотина, наверняка улыбался своей белозубой улыбкой так, что голова кругом. Его можно было бы спутать с довольно крупной женщиной, если бы не обнаженные изгибы крепкой спины и плеч со сложным черно-белым орнаментом татуировок на них, протягивающихся к самому низу живота. При всем желании нельзя было и помыслить, что этот изящный, но все же могучий стан принадлежал женщине. И жаль. Ведь тогда все было бы намного проще. — Как он сумел подобраться так близко? — Виктор звучал почти пораженно, почти встревоженно. Валери могла поклясться, что сейчас это лишь отголоски тех эмоций, вихрь которых он всеми силами пытался подавить. — Там же везде наши люди — на пушечный выстрел не подойдешь. — В каждой крепости есть слабое место и в каждой подсобке этой крепости найдется по крысе. Это слова моего отца, — Валери без интереса взглянула на свои ногти, снова хмурясь ободранному лаку, а после кинула оценивающий взгляд на подобравшегося Северянина. — Но сейчас не время обсуждать крыс, Сорока уже занялся этим вопросом. Меня больше интересует, почему ты никогда меня не слушаешь… — В каком смысле? Вопрос, только подтверждающий ее слова, заставил Валери закатить глаза и спрыгнуть со столешницы, чтобы, склонившись, нависнуть над подчиненным. Тонкие пальцы легко ударили по плотному листку в сильных мужских руках, указывая прямо на лицо изображенного на нем наемника. Синие глаза прищурились, разглядывая напряжение, проступающее на скулах Виктора в виде ходящих под ними желваков. — Выглядишь довольным, — по-марионовски безразличным тоном проговорила Пересмешник. — Интересно, подобные услуги оказываются в стенах Колд-Уолли или там немного другой прейскурант… В любом случае, впору бы тебе выведать это у Сороки, ведь неразумно отправляться в тюрьму, перед этим не узнав распорядки. — Лерка, ты чо несешь-то? Какая к ебеням тюрьма?! Северянин подорвался с кресла, чуть-чуть не сбив начальницу, которая успела сделать шаг назад, дабы направиться обратно за свой стол. Он прошагал за ней, как привязанный, встал напротив, уперев руки в столешницу, сверкая обезумевшими от испуга грязно-зелеными глазами. Валери опустилась в свое кресло, как ни в чем не бывало складывая одна нога на другую на краю столешницы. Потянулась к бокалу и, кинув быстрый взгляд на наемника, спокойно отпила вина. — Такая, Вик, — произнесла она после. — О которой я предупреждала тебя год этак назад. Не припоминаешь? Я говорила тебе, что в нашей стране за подобного рода развлечения наказывают по всей строгости закона, но ты опять пропустил все мимо ушей. И вот тебе результат. Фотография дрогнула в бледных пальцах и опустилась на середину стола изображением вверх. Рельефная спина Мамбы заблестела в свете настольной лампы и Северянин сглотнул, глядя на нее. Голос дрогнул и в целом звучал уже не так громоподобно, как обычно: — Я не хочу в тюрьму, Лер… — Никто не хочет, но все вы туда стремитесь, — Марион тяжко вздохнула, смотря в обросшее бородой лицо наемника почти с жалостью. Весь он как-то вдруг стал меньше, ссутулился под грузом обрушившихся на него нежелательных перспектив, всем своим видом заставляя чувствовать себя виноватой. Валери озадаченно потерла переносицу, из-под ресниц глядя на фото перед собой, а после опустила руку на столешницу с тихим хлопком. — Черт, ну неужели тебе не хватает женщин, Вик? Зачем постоянно подставляться и искать себе проблемы на задницу? Застукали бы тебя с какой-нибудь… Не знаю… Пэтти, например, и этого разговора вообще бы не было. Нет, тебе в VIP-комнате почти что борделя нужен сраный развратник Мамба, в преданности которого сомневался даже мой отец! Он ведь сдаст тебя с потрохами, если вдруг запахнет жареным. — Ты ему нравишься. Он предан тебе, это я точно знаю… И мне он тоже предан. Подкрашенные брови вздернулись в недоверии, а после нахмурились совершенно недружелюбно. Северянин мялся на месте, будто сам испугался произнесенного признания, в котором не был уверен. Тогда Валери фыркнула. Хидео Мамба и предан кому-то? Что за вздор… Этот расчетливый желтолицый мог быть предан только себе. Он был из тех самых людей, которым не писан закон, которые не заинтересованы ни в чем, кроме собственного удовольствия. Мамбу нельзя было заинтересовать деньгами или перспективами светлого будущего — ему было абсолютно все равно, что его там ждет. Он просто любил получать все наслаждения жизни, ненавидел скуку и сделал бы все лишь бы все говорили о нем как о том, кто не теряет ни мгновения, отведенного ему на Земле. Таким был Мамба — ветреным, непонятным, абсолютно ненадежным гедонистом, готовым влезть в любое дерьмо только бы посмеяться от души. Марион не понимала, почему до сих пор продолжала кормить его. Мамба был отличным вестником и дилером, но его мировоззрение не делало ему чести. Чтобы хоть как-то поддерживать стабильность в их отношениях, Пересмешнику приходилось вечно держать его в тонусе. Давать задания, посылать на миссии, часто отправлять в отпуск, чтобы он смог вдоволь потешиться и вернуться к работе, которая, не дай Бог, в один момент станет рутиной. К тому же, его постоянно приходилось контролировать извне. Приставленные к нему вестники завывали в один голос, а ласточки часто отказывались работать с ним по простой причине: «Терпеть этого мудака не могу». Единственный, кто хоть мало-мальски ладил с этим проклятым жиголо, был Санни. Каким-то образом они смогли найти общий язык, сплелись на основе своих гедонистических наклонностей. Но Санни, по крайней мере, был ясен как сам день, его действия можно было предугадать, он был надежен. Чего нельзя было сказать о Хидео… Поверить невозможно, что Северянин заимел настолько близкие отношения именно с ним. Несомненно, Мамба был красив, настолько красив, что даже Грим мерк на его фоне. Высокий, утонченный, хорошо сложенный и бледный, как сама смерть, вечно ходящий с высоко поднятой головой и прелестной ядовитой улыбкой, от которой многие женщины сходили с ума. Его длинные, черные, обычно стянутые на макушке в аккуратный пучок волосы потрясающе переливались на солнце, а такие же черные узкие глаза смеялись над всем чертовым миром. На всех он смотрел свысока, выделялся из толпы ласточек определенным шармом и презентабельностью, никогда не позволял себе выглядеть хуже других. Тем не менее, он был той еще сволочью, а Виктор обычно старался держаться от таких подальше. Но Виктор в момент их сближения вряд ли думал той головой. Валери знала о склонностях Северянина с давних времен и всецело принимала их, но при этом справедливо беспокоилась за него. Виктор, по натуре своей очень любвеобильный, сочувствующий и нежный, просто не мог ограничить себя какими-либо рамками. Создавалось впечатление, что он обожал весь мир, всех людей в нем и потому так рьяно тянулся к ним, несмотря на принадлежность, пол и расу. Тем или иным способом в любом человеке он мог найти нечто, что пришлось бы ему по душе, даже в заклятом враге, даже на поле боя. Как-то раз он обмолвился словом о смертельно раненном ирландце, что лежал с ним в укрытии на одной из зачисток в Дублине. Он сказал, что чуть было не спас его, потому что слышал, как в бреду тот молил Бога пощадить его, ведь, если он умрет, его маленький сын останется без отца. Джеймс пристрелил ирландца быстрее, чем Вик успел бы подумать о том, что посчиталось бы предательством. Секс с ласточкой едва ли можно было посчитать предательством, само собой. Но то, к чему это могло привести, никоим образом не устраивало Валери. Она могла оправдать перед судом все: убийство, кражу, пьяный разбой. Откупиться от всего, что могло бы только прийти в голову ее не совсем здоровым психически воронам. Подставные лица нашлись бы везде, козлом отпущения можно было бы выставить любого. Но гомосексуализм… Едва ли удастся доказать, что на фото не Северянин или что они с Мамбой всего лишь беседуют на темы возвышенные. Сколько раз она советовала ему воздерживаться от подобного хотя бы в публичных местах? Уже и не счесть. Но раз за разом он идет против ее слова. Удивительно, как подобная этой фотография не попала ей на стол раньше. — Я не позволю им посадить тебя, Вик, — убрав пальцы с переносицы, с уверенностью заявила Пересмешник. А после наклонилась над столом, чтоб забрать одну из стоящих на нем крепких рук наемника в свою холодную хватку. Виктор взглянул в некой растерянности на ее пальцы, что сжали его запястье, и поднял блестящие влагой глаза. Он не плакал, нет. Так выходил наружу его страх. — Я не позволю никому упечь тебя за решетку за это, слышишь? Но впредь, пожалуйста, прошу тебя всем сердцем, никогда больше не связывайся с Хидео Мамбой. Он не доведет тебя до добра с его безумными идеями… — Это я был инициатором всего, что произошло в клубе, — он выпалил это настолько резко, что Валери вдруг потерялась в своей мысли. Опешив, она посмотрела на Северянина с таким неверием, что у того невольно дернулся глаз и он отвернулся, пытаясь скрыть вину, просачивающуюся из каждой поры. — Не вини его в том, к чему он не имеет отношения. Я был тем, кто предложил, ясно? Марион не могла подобрать слов, чтобы описать свое состояние. Едва ли она в целом могла его сейчас описать даже для самой себя. Какая-то смесь возмущения, злости и тревоги, от которой хотелось лезть на стену. Она опустила взор на крепкую сцепку их рук и, немного подумав, сжала сильнее. Только чтобы успокоиться, не более. Но от этого действия стало только хуже, и тогда она отстранилась. Снова откинулась в кресле, беспорядочно кивая и вплетая пальцы в волосы. Все сложнее, чем она думала. — Вик, ты же не… — она попыталась подобрать правильные слова, надеялась, быть может, что и без них Виктор ее поймет. Но он возвел брови в вопросительной манере, и ей пришлось многозначительно повести рукой на уровне лица, чтобы передать всю эмоциональную окраску сказанного. — Это ведь только секс? Ничего больше? Северянин стоял молча с пару долгих секунд, а после прыснул в несдержанном смехе. От этого вдруг стало легче. — Нет, Лер, конечно нет! Ты чего? К такому, как он? Нет уж, исключено, лучше убей. Он просто очень красивый, вот и все. А ты ведь знаешь… я всегда любил красивые вещи. Марион облегченно вздохнула, снова проводя по волосам. Если бы он ответил по-другому, наверное, это стало бы последним днем для нее на Земле от перенесенного потрясения. Виктор любил людей, но никогда в них не влюблялся. И если это когда-нибудь произойдет, мир просто схлопнется. Тем более, если его объектом вожделения вдруг станет Мамба. Это замечательно, что никакой романтической подоплеки в действиях Северянина не было. Значит, он не так сильно будет корить себя, если вдруг Хидео придется убрать с шахматной доски. Увлекаться доверием к этому прохвосту опасно и теперь им обоим нужно быть готовыми к такому исходу событий. У Мамбы длинный язык, который он использует не по назначению… Черт, как же пошло это звучит в контексте их беседы. — Хорошо… Отрадно знать, что вкус у тебя все еще имеется, — вымученная шутка сопроводилась приглушенным смехом с обеих сторон, который, впрочем, быстро погас. Валери с минуту поводила бессмысленным взглядом по поверхности стола, отслеживая указательным пальцем траекторию, а после ногтем подцепила попавшуюся под руку фотографию. Еще раз скептически взглянула на изображение, поморщилась: — Это хоть стоило того? Сапфировые глаза поднялись к лицу наемника, который растянулся в самой обворожительной своей зубастой улыбке. Ненавязчивым движением он подцепил фотографию и со всей тактичностью вытянул ее из рук начальницы, не переставая глупо подхихикивать себе под нос. — Ох, ты даже не представляешь, чего мне это стоило, — заговорщицки произнес Виктор, поворачивая изображение на себя. — Зад у него, конечно, фантастичный. — Боже, избавь меня от этих подробностей… — Я думал, ты оценишь. — Я не смотрю на мужские задницы. Меня больше привлекает их статус и перспективы, которые мне сулит связь с ними. Но спина у него красивая. — Не поспорить. А выгибается как — м-м-м! — Северянин изобразил выражение высшего блаженства и тут же ощутил, как опустился на его предплечье звонкий удар, огласивший кабинет хлопком. Он невольно отскочил подальше, хватаясь за подверженное насилию место. — Хорош уже лупить меня! Каждый раз ты так. Я ведь и обидеться могу. — Еще раз подойдешь к Мамбе — урежу к чертовой матери жалованье. Я не шучу, — угрожающе выставленный тонкий палец с ободранным маникюром только больше развеселил Виктора и он рассмеялся, еле как успев отклониться от еще одной оплеухи. Подошел он, только когда Пересмешник вновь уложила ноги на стол, поблескивая слабой усмешкой под опустившимися на миловидное личико волосами. Она просто не могла долго злиться на него. Любая его честная эмоция стоила тонны золота, а выдавленный сквозь боль смех заставлял корить уже саму себя за возможность сделать хуже. Вик был тем, на кого непростительно повышать голос или отчитывать слишком долго. А вот хлестнуть пару раз для профилактики — вполне себе. Только вот это на нем не работало — все он воспринимал как шутку, даже бесит. — Фото нужно сжечь, — серьезно проговорила Валери по слогам, когда задор ее подчиненного слегка поутих. — Сорока позаботится о негативах, которые остались у фотографа, но этого недостаточно. Нужно, чтобы все доказательства твоей распущенности исчезли без следа. Надеюсь, ты это понимаешь? — Дай хоть на ночь оставлю. А то в Мистхилле зимой как-то прохладненько, пусть хоть она душеньку греет, — Северянин посмеялся, но под напором сурового синего взгляда быстро стушевался, переминаясь с ноги на ногу. — Ладно. Возьму у Грима зажигалку и сожгу ее после отбоя. Можешь на меня рассчитывать. — Я всегда на тебя рассчитываю, Виктор.