Never trust a Mockingbird

В каждом столетии каждой существующей Вселенной люди совершали и продолжают совершать глупые ошибки, приводящие к абсолютно предсказуемым последствиям. Они всегда говорят и говорили «да» или «нет» в ситуациях, требующих противоположного ответа, и лезут и лезли туда, где их присутствие является нежелательным от слова «совсем». Осознание просчета приходит крайне поздно, зачастую тогда, когда изменить что-либо уже представляется невозможным, и тогда же приходят переживание и страх, из-за которых не можешь заснуть по ночам. С Валери подобное происходило возмутительно часто, особенно в последнее время. Из-за своего врожденного упрямства и нежелания прислушиваться к чужим советам она попадала в разные ситуации, многократно оборачивающиеся против нее. Еще в юношестве она выучилась не жалеть о своих выборах. Это было лучшим решением, потому что забыть о чувстве собственной важности природа ей не давала. Да и как тут забыть о том, что держало ее на плаву столько лет? Лучше уж не спать по ночам из-за навязчивых мыслей, чем признать слабость и неспособность принять решение. Этими принципами Марион руководствовалась, когда проскользнула мимо Чангретты и забралась на гребаное дерево. Они же подтолкнули ее лезть дальше, несмотря на подзабытые навыки и давящий на ребра страх высоты. Ей хотелось ему насолить, подергать ниточки его нервов, чтобы он чуть попереживал, может, даже вышел из себя. Но, как и много раз до этого, в своих расчетах Пересмешник ошибся. Да… Все же цифры — это не ее конек. — Я, честно говоря, думал, что ты намного более выносливая. Уже придумала, как будешь спускаться? Надеюсь, не кубарем? Впрочем, ниже земли все равно не упадешь. — Отвали… Одеревеневшие от холода и напряжения пальцы, вцепившиеся с неженской силой в грубую кору, дрогнули как от предсмертной судороги. Босые ноги безвольно болтались по обеим сторонам от ветки, путь до которой выдался гораздо сложнее, чем думалось. Светловолосая голова откинулась на твердый ствол, пульсируя и ноя тупой болью. В нее не проникало ни одной мысли, кроме: «Боже, какая же ты идиотка, Марион». Валери с силой закрыла замерзшие веки и после устало посмотрела вниз, находя взглядом темную фигуру Чангретты, что, сложа руки, патрулировал узкую территорию вокруг ствола. Задрав голову, он не спеша бродил вокруг, иногда насвистывая что-то под нос и время от времени отпуская колкие замечания. Одним словом, он ничем не помогал и только издевался над старой подругой, попавшей в беду. Пускай беда эта была спровоцирована ей самой, пускай он пытался ее остановить, пускай говорил, что это наихреновейшая идея, но… Но нет, совсем неудивительно, что никаких попыток помочь этот индюк не предпринимал. Черт… — Можешь попросить — я помогу тебе слезть, — великодушное предложение с такой же до тошноты приторной улыбкой одним взмахом руки послали куда подальше. Еле слышное на таком расстоянии «хм» долетело до девушки с лесным эхом. — Ты правда так сильно не хочешь забирать себе победу? Думаешь, гордость стоит переломанных костей? — Прекрати говорить о моих костях так, будто они уже сломались! — крик выдался сорванным и почти хрипящим из-за холода, а потому довольно скоро перешел в приглушенное покашливание. Валери разозлилась сама на себя, чувствуя пронзительный взгляд каре-зеленых глаз снизу, и поспешила прикрыть рот ладонью. Она не видела насмешливого выражения на южно-европейском вытянутом лице, но ощущала его кожей, отчего становилось обиднее. — Ты заставляешь меня думать, что ты желаешь моего падения. — Отнюдь. Это поддержка. Вытерев увлажнившиеся губы большим пальцем, Марион свела брови и подняла глаза наверх. Там, между толстыми ветвями, виднелась все такая же беспросветно-черная дыра дупла. С каждым пройденным препятствием Валери казалось, что дерево издевается над ней, ведь цель совсем не приближалась. С этого ракурса дупло выглядело так, будто находилось намного дальше от той ветки, на которой сидела девушка, чем от земли в целом. Оно будто убегало, стремясь сохранить секрет, таящийся в нем. Но оно ведь и так достаточно долго удерживало его в своей тени. Валери точно знала, что дерево хранит в себе тайну. Она манила своей неопределенностью намного больше перспективы выиграть в споре. Марион собственными глазами видела, как Анджело сунул в недра старого исполина сверток, похожий на те, в какие мадам Джози обычно заворачивала сэндвичи для пикников. Только на этот раз еды в нем явно не было, там хранилось что-то другое, что-то, о чем Анджело не сказал даже ей. И детское любопытство брало верх над всеми уговорами рассудка. — Только не говори, что полезешь дальше. В ответ на эти слова Лука получил только пожатие хрупких плечей. — Так уж и быть, не скажу. В напряженном ожидании Чангретта смотрел, как его взбалмошная подопечная на нетвердых ногах поднялась на ветке, что опасно затрещала под ее весом, и, сжимая челюсти, следовал за ее неуверенными движениями, лелея надежду, что, в случае чего, сумеет ее поймать. Шансов, конечно, было мало. Скорее она просто грохнется на него и тогда собирать кости придется уже им обоим. Глупо. Как же глупо… Валери переместилась выше, с трудом удерживая баланс на ветвях, что к вершине становились все уже. Она старалась крепче хвататься за единственную надежную опору — ствол, чья кора время от времени похрустывала под пальцами. Она бы соврала, если бы сказала, что не чувствовала страха. Чувствовала, и еще как. Но страх никогда не был для нее мотиватором, и потому она продолжала подниматься, стараясь не думать о том, сколько уже под ней метров. В конце концов Марион почувствовала под пальцами холод той ветви, что росла прямо под дуплом. Упираясь ступнями в шершавую кору ствола, она подтянула себя вверх, с трудом забираясь на желанную опору. Дерево под ней затрещало, когда на него навалился весь вес ее тела, что заставило сжаться и с опасением прислушиваться к этому протяжному звуку. Наконец он умолк, а на ум так некстати пришло, что в последний раз к этому дуплу взбирался мальчишка, чей вес в два раза уступал ее собственному. Отвратительное замечание, совершенно не вовремя. Она сидела еще секунд десять, ждала, пока хруст прекратится, и только по их истечению медленно поднялась на ноги, силой удерживая себя за острые края дыры. Лука притих внизу. Внимательно наблюдал за каждым ее действием и боялся сказать что-либо. Создавалось впечатление, что малейшая звуковая волна может потревожить тонкое равновесие, и Чангретта почти не дышал, смотря за тем, как тонкая бледная рука скрывается в черных глубинах дерева. Она провозилась не долго. Выпутываться из паутины оказалось затруднительнее, чем достать со дна небольшой сверток, в котором, по ощущениям, лежало что-то маленькое и твердое. — Поймаешь? — Валери кинула найденный клад в открывшиеся ладони сицилийца и победоносно улыбнулась, когда он чуть было не упустил его из рук. — Осторожнее. Сейчас растеряешь все мои пиратские дублоны, придется вздернуть тебя на рее. — Вздернешь, если спустишься невредимой, — его недовольное бурчание прозвучало забавно, и Марион преувеличенно громко рассмеялась, невольно сотрясаясь вместе с ветвью под ней. Лука нахмурил брови, смотря на то, как дурная девчонка сама ставит себя в невыгодное положение. — Прекрати. Сейчас сорвешься. — Ты очень пессимистичен. Только и говоришь о том, что я грохнусь, — равнодушно пожала она в ответ плечами и, еще раз будто бы даже нервно хихикнув, осмотрелась по сторонам. — Знаешь, а отсюда трубу Мистхилла видно. Неужели мы настолько близко? — Близко. Особняк прямо за деревьями, так что идти недалеко. — Хорошо, а то ты уже начинаешь беситься от холода. Раздражаешь. — Это не от холода. Слезай уже. — Как скажете, сеньор Чангретта. Дайте мне пару минут. Чангретта не мог не усмехнуться этому наигранному официозу, приправленному каплей змеиного яда. Просил же не называть его так… А еще просил о здоровых межличностных отношениях и о том, чтобы она не лезла на дерево, но ничего из этого пока не было выполнено. Что ж, похоже, пора задуматься об обратной психологии и начать запрещать то, чего на самом деле хотелось. Может, сработает. Ее врожденное упрямство, видимо, не позволяло прислушиваться даже к самым разумным его советам. Стоило только на секунду отвлечься, как сверху вновь послышался хруст. Несдержанный женский вскрик посыпался на землю вместе со стружкой и сухими ветками. Машинально Лука подался вперед, задирая голову, выискивая в поднявшейся шумихе знакомый силуэт и тут же пряча глаза за шторой ладоней, отгораживаясь от летящей в них древесины. С губ сами собой срывались ругательства на двух языках, проклинающие все опрометчивые поступки, что когда-либо совершались под кроной этого гребаного дерева. — Валери! — голос сорвался на яростные ноты быстрее, чем мозг успел бы отдать отчет. Порывистым движением Чангретта стряхнул с головы и лица острую стружку. — Клянусь, если ты спустишься целой, я… — Лука! От звука его имени, от самой истеричной интонации внутри что-то перевернулось. Лука забыл о том, что только что чуть не лишился зрения, забыл, что секунду назад готов был растерзать дурную девчонку за ее выходки, и поднял голову, выхватывая в отсветах полумесяца знакомую фигуру, безвольно болтающуюся на одной из широких ветвей. Болтающуюся в прямом смысле. Валери оступилась. Встала не туда или просто переоценила потенциальную опору, из-за чего весь ее план по успешному спуску (если таковой был) благополучно провалился. Ветвь, на которую она взобралась, чтобы достать до злосчастного дупла, обломилась и повисла на последних нитях, отправив стоящую на ней девушку в свободное падение. От скоропостижного удара о мерзлую землю ее спасло только то, что под дуплом находилось еще несколько крепких ветвей, за одно из которых Марион удалось ухватиться. Чудо. Чудесное спасение. Пересмешники явно пользовались божьим благословением. Даже несмотря на богохульство и пренебрежение к имени Его, Он не отворачивался от них. И после этого Зои будет продолжать говорить о Нем, как о надежде для обреченных. — Блять! Нет-нет-нет-нет! Сука! Валери грязно ругалась себе под нос, с ужасом взирая на собственные руки, что тряслись от напряжения и боли, причиняемой грубым рельефом коры. Она ощущала, что сил тянуть тело вверх у нее уже не осталось — вся она уходила на то, чтобы удерживать себя от падения. Впрочем, даже для этого ее было слишком мало, и ладони начинали потихоньку соскальзывать. И без того скверную ситуацию усугубляли еще и неконтролируемые приступы страха. Животного страха смерти. Долгое время Марион считала, что этот присущий всему человечеству инстинкт в ней нашел свой конец. Пересмешник легко переносила угрожающий взор черного дула пистолета, ощущение чужих рук на шее и возможность засады в любом уголке мира, устроенной кем угодно из многочисленного списка недругов. Но одно дело принимать свою смерть от чужих рук, другое — привести себя в ее костлявые лапы самостоятельно. Какая же все-таки идиотская смерть — разбиться в тридцать три года, упав с дерева. Абсолютно несолидно. И, наверное, страх такой смерти ощущался намного весомее. — Мисси, sei un'idiota del cazzo*. Я так и знал, что все кончится именно этим. Его спокойный голос, доносящийся снизу, контрастировал с резкими словами, от которых по слабому женскому телу расползались импульсы раздражения. Этим импульсам еще и придавала силу обреченность положения Марион. Она не хотела признавать, что он прав, но в то же время полностью осознавала, что выхода из ситуации у нее нет никакого. Валери с давних пор ни разу не падала более чем с пары десятков сантиметров ее собственной кровати, которая, как-то раз, так неожиданно закончилась. Упасть с такой высоты для нее было равносильно смерти. Смерти очень болезненной и тупой. — Твою мать… Собрав всю волю и жажду жизни в кулак, Марион посмотрела вниз, оценивая масштаб трагедии, но тут же отругала себя за этот необдуманный шаг. Одного взгляда на далекую землю хватило, чтобы страх перерос в ужас, а ужас — в панику. Голову закружило как в центрифуге, к горлу подкатил горький комок тошноты. Неосознанно Валери сильнее схватилась за ветвь онемевшими пальцами и всхлипнула от прошившей их боли. Синие глаза вмиг заполнила губительная влага. Слезы в моменты опасности всегда становятся чрезмерно острыми и травмируют роговицу страшнее любого стекла. И что теперь, а? Что собираешься делать теперь? Чего ты ожидала, идиотка? Сколько можно наступать на одни и те же грабли раз за разом, утешая ущемленную гордость? Сколько можно думать, что от неё не осталась лишь крупица? Валери широко раскрыла глаза, сжимая зубы от злости на саму себя. Нет, так не пойдет. Это не дело. Раз сама вошла в дерьмо по пояс, значит, выбираться тоже тебе. Рассчитывать на кого-то не приходится. Грима здесь нет, чтобы разгрести твои проблемы, придётся отвечать самой. Давно пора. Она брыкнулась, тщетно пытаясь упереться ступнями в ствол и подняться. Ноги ударились о кору несколько раз, но так и не смогли надавить с достаточной силой. От резких движений ветвь под ладонями заскрипела. Этот протяжный скрип был сродни церковным колоколам, звенящим по покойнику — звуком, подавляющим всякое сопротивление и заставляющим сердце биться через раз. Сапфировый взгляд округлившимися глазами заострился на основании ветви, чья грубая кожа, казалось, пошла рябью. — Валери, — тихий оклик долетел до слуха как через толщу воды. Марион не могла заставить себя ни посмотреть вниз, ни откликнуться. — Не шевелись. Делаешь только хуже. «Сама знаю. Сама знаю, черт тебя дери!» Но из горла не вырвалось ни звука. Валери, не отрываясь, смотрела, как медленно идет трещинами ее надежда выбраться из этой переделки целой. И вместе с ней, на удивление, шел трещинами и страх. Смирение пробивалось сквозь становящуюся хрупкой преграду инстинктов, пока не заполнило собой все пространство внутри. В один момент Валери не ощутила ничего, кроме него. Да, по щекам все еще катились непрошенные слезы, да, сердце все еще отбивало в грудной клетке бешеный ритм, но никто этого больше не замечал. Превозмогая тошноту из-за страха высоты, Валери опустила взгляд, выхватывая в тени дерева знакомый силуэт, привычные зеленые глаза, смотрящие с неестественной обеспокоенностью и сосредоточенностью. Они тут же поймали ее внимание, приковали к себе невидимой цепью, и в голову, как по щелчку пальцев, пришло решение. До безобразия очевидное и рискованное, но, к сожалению, единственное на сей раз. Решение упасть. Как же он говорил? «Это худшая твоя идея за сегодня». Нет, вот это ее худшая идея. Он явно недооценил ее. Сколько лететь до земли? Метра четыре? Боже, хоть бы под рубашкой у него скрывалось что-то крепче дряхлых ветвей. — Лука… Поймаешь? Совсем тихо, почти что про себя. Она не была уверена, что он услышал ее просьбу, обернутую в невинную обертку детского вопроса, но отступать уже было поздно. Пока паника на секунду отошла на задний план, пока ветвь сама не оборвалась под ее весом, пока отчаянья достаточно, чтобы доверить постороннему свою драгоценную жизнь, Валери расслабила хватку и полетела вниз. Наверное, за всю свою жизнь она не ощущала так явственно свою беспомощность. Когда ты падаешь, то не можешь контролировать ни себя, ни окружающий мир. Все, что тебе остается — расслабиться и получать удовольствие от каждой секунды редкой свободы, что может оказаться последней. Только перед лицом неизбежности человек становится по-настоящему беспечен. Когда ничто уже от него не зависит, когда все уже сделано и пути назад нет и ему остается только ждать, именно тогда он получает малую часть времени только на себя, на переосмысление. Как принято считать, перед смертью жизнь проносится перед глазами. Должно быть в этом есть доля правды. Валери не знала, можно ли считать то чувство, которое она испытала, тем самым переосмыслением себя в этом мире. Ей просто вдруг стало тепло и спокойно. Груз ответственности за семью, бизнес, компанию, лежащий на плечах долгие восемь лет, на пару мгновений перестал ощущаться. И это было замечательно. Легко. И хорошо. Как же хорошо… Но каждый человек в этом мире с раннего детства знает, что всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Конец падения для Валери ознаменовался тупой болью в спине и деревянным хрустом. А еще весом. Весом чужого тела, придавившего к холодной земле, в которое девушка вцепилась рефлекторно, прижимая плотнее, пытаясь укрыться им от колющих лицо неизвестных игл. В нос пробрался затхлый запах старой древесины и ромашка. Хруст продолжался пускай и недолго, но звучал настолько угрожающе, что Марион с закрытыми глазами пролежала под своим спасителем чуть дольше, чем требовалось. А потом над ухом прозвучали слова на незнакомом языке, заставляя опомниться и наконец взглянуть вперед, поверх широкого плеча на повисшую безвольной конечностью ветвь. — Sei una stronza. Sei proprio una stronza, non riesco a descriverlo a parole. Quanto ti odio. Она не понимала его. Даже если бы он говорил по-английски, она бы все равно не услышала его звенящих беспокойством слов, потому что смотрела только вверх и не могла поверить, что спрыгнула с такой огромной высоты и осталась цела, что испытала такое умиротворение всего за каких-то пару секунд. И продолжала испытывать… Да, точно. Продолжала ощущать эту восхитительную легкость, цепляясь мертвой хваткой за грубую ткань мужского пиджака, утыкаясь носом в мягкое плечо, вдыхая ромашку. Чертову ромашку, чей запах казался вкуснее самых дорогих импортных цветочных духов… Лука продолжал шептать что-то наверняка гневное на итальянском, горячо выдыхая в шею и щекоча лицо выбивающимися из строгой прически прядями. Только сейчас до Валери потихоньку начало доходить, в каком положении они находились. На удивление, это понимание не всколыхнуло внутри нее ни единой эмоции, потому что мысль ее внезапно соскочила и отрикошетила в другую сторону. Он поймал ее. Поймал, черт возьми… Синие глаза с опаской взглянули на покачивающуюся на деревянных жилах ветвь, оценивая примерное расстояние до земли. В первый раз она подумала, что здесь около четырех метров, но теперь дерево как будто подросло. Марион не могла ручаться, что ее глазомер ее не подвел, но впечатление создавалось такое, будто отправная точка ее полета находилась на два, а то и три метра выше. И он поймал ее с такой высоты? Не может быть. Валери ущипнула себя за запястье, как всегда делала в детстве, чтобы убедиться, что она не спит. Сейчас она сделала это, чтобы быть уверенной, что до сих пор жива. Когда еле заметная боль прокатилась от тату черной птицы до самых кончиков пальцев, она почувствовала, как к горлу подступает неудержимый порыв смеха и не успела его подавить, прежде чем он вырвался наружу. Истерическое хихиканье разнеслось по выцветшей поляне с морозным зимним ветром и не утихало до тех пор, пока в легких не закончился воздух. Когда это произошло, оно превратилось в сдавленные звуки умирающих от газовой бомбы. Это нельзя было остановить. Марион смеялась и смеялась даже тогда, когда на нее со всей серьезностью и неким отблеском ярости посмотрели темно-зеленые глаза Чангретты. — Ты сумасшедшая, — слышалось его тихое причитание, в ответ которому прозвучала еще одна волна смеха. — Нет, ты ебанутая, мисси. Только что чуть не разбила себе череп, а теперь смеешься? — У тебя такое лицо! Боже мой! — Гребаная истеричка… Неосознанно тонкие руки с силой рванули на себя приподнявшееся тело сицилийца, что, не удержавшись, снова упал на девушку, утыкаясь лбом в землю поверх ее плеча. Сначала он добросовестно пытался отстраниться, но после нескольких попыток и злобной матерной тирады на двух языках сдался, полностью смирившись с ситуацией. Время от времени, в хрупкой птичке Марион проявлялась должная сила, способная удержать на месте крупного мужчину. И противостоять этой силе он не мог. Любой мужчина бы не смог. Потребовалось время, чтобы она успокоилась. Продолжительное время. Луке показалось, что он пролежал на мерзлой земле целую вечность, прежде чем услышал приятную тишину. И вот тогда мгновения в ее импульсивных объятьях стали наполняться непонятным ощущением тепла. Тепла несвойственного холодной натуре Пересмешников, успокаивающего и спокойного, не стремящегося перерасти в неконтролируемый пожар и сжечь всех, кто его касается. Это было тепло каминное, прирученное, безвредное. С щекотливым ароматом мускатного ореха и женских духов, с запахом дома. И ощущать его было достаточно непривычно, но, справедливости ради, очень приятно. Да… Очень приятно. Его так давно никто не обнимал, что чувство казалось уже давно забытым. Идя на поводу у взыгравшего вдруг тактильного голода, Лука прижался к Марион. Близко, горячо, почти интимно прильнул губами к резному плечу и прикрыл глаза, слушая еле уловимое дыхание, ощущая его грудью под собой, отсчитывая пульс. Он слышал биение сердца в ушах. Принадлежало оно ей или же это был его собственный пульс, он не мог понять, но это было и не важно. Сейчас важность для него составляло только ее присутствие. И мягкие руки, что парили над тканью пальто на спине. Он не понял, что на него нашло в тот момент, почему вдруг мир так резко сузился до размеров ее хрупкой фигуры. Возможно, он так сильно испугался за нее. Возможно, просто не нашел куда выплеснуть эмоции и отвел их в сторону таким странным образом. А, возможно, это был знак свыше в лоб, указывающий на нечто, что должно было изменить его судьбу. Судить о таком Лука никогда не брался. Он не был уверен ни в чем, кроме того, что все это уже происходило с ним в прошлой жизни и обязано было произойти в нынешней. Внутри у Валери крутился калейдоскоп из эмоций. Все они перебивали друг друга, смешивались, перемешивались, соединялись и пропадали в бездне подсознания, будучи так и неузнанными. Чувствуя легкие поглаживания чужих пальцев на волосах, она не могла понять, чувствует она отвращение или влечение. Или все сразу и одновременно. В голове сплошная путаница, от которой становилось не по себе. А в животе — тепло, томное ожидание чего-то неизвестного, будоражащего и пугающего. У нее никогда так не происходило. Ни с мужчинами, ни с женщинами она никогда не находилась в таком близком контакте. Контакте не физическом, но эмоциональном, когда думаешь не о сексе, а о том, что обычно ему предшествует. Поцелуи, объятия, касания, разговоры ни о чем… Черт, ей так хотелось услышать его сейчас. Желание чего-то подобного никогда не заседало у нее в голове, ей было все равно на нежности и ласки. Единственное, о чем она думала — секс и выгода, последующая за ним. С Лукой должно было быть точно также. Обольстить, вывести на эмоции, переспать, склонить к благоприятному для нее решению. Проще и быть не может. Она справлялась с этим из года в год и просто не могла не справиться сейчас… Не могла. Не могла ведь? — Я придумаю тебе самое жестокое наказание, попомни мои слова, — шутка вибрацией прожужжала над ухом и не улыбнуться ей было невозможно. Кажется, это должна была быть ее реплика. Из ее уст она прозвучала бы непринужденно и привычно, а он говорил так, словно и не шутил вовсе. А, может, и не шутил? Валери тихонько посмеялась невпопад, просто на всякий случай, и зачем-то неумелым движением легонько потрепала мягкие волосы мужчины. Жест, вроде как, дружеский, совсем не подходил под ситуацию, но был необходим, как холодный лимонад мадам Джози в знойный летний день. — Если только у тебя хватит фантазии на что-то более изощренное, чем кукарекать под столом. — Хватит, не переживай. Я заставлю тебя страдать. Это должно было бы быть страшно. Сказанные таким серьезным тоном слова от главы нью-йоркской мафии обязаны быть таковыми. Но Валери рассмеялась. И Лука, кажется, тоже фыркнул, наконец поднимая голову, щекоча своими смоляными волосами лоб и щеки. Его лицо выглядело не так, как она себе это представляла. Она думала, что он разозлится, будет ругаться и материться так, что у елей опадут иглы. Он был бы прав, на самом деле, если бы отреагировал именно так, она сама бы так поступила, если бы ей пришлось ловить его с дерева… Но все произошло по-другому, и при виде его широкой улыбки Марион вдруг стало не по себе. Озаренное искренней улыбкой любое лицо выглядело иначе, но его изменилось почти до неузнаваемости. Маска сурового мужчины, грозного босса нью-йоркской мафии, спала с него, являя миру молодого амбициозного авантюриста, стремящегося покорить мир и все, что над ним, демонстрируя старого Луку Чангретту: с веселым прищуром, морщинками у глаз, беспорядочной прической, светящимися не расчетливостью, а радостью зелеными глазами. Он был красив. Действительно красив, по-настоящему. Такой Чангретта даже нравился ей. Приходился, так сказать, по вкусу, о котором за долгие годы беспорядочных контактов пришлось, к сожалению, забыть. В этот раз она получит эстетическое удовольствие от процесса, это не может не радовать. А, возможно, даже физическое на этот раз ей отдастся… Вовлеченная в свои размышления с головой Валери не сразу заметила пристальный темно-зеленый взгляд, наблюдающий за ней сверху со всем любопытством, на которые он только способен. Создавалось впечатление, что Лука мог слышать каждую ее неаккуратную мысль, а потому так часто дергал уголками рта, как бы насмехаясь над ними. Он точно знал, о чем она думала, наверняка хотя бы догадывался. А потому смотрел так проницательно, дотошно оглядывая каждый миллиметр ее лица. В глубине черных зрачков, под многоцветной радужкой находилось то, что она давно уже привыкла видеть в глазах мужчин. Обожание, вожделение, азарт… Представление их близости мелькало на его сетчатке, ясное и очевидное, как белый день. Оно не могло смутить такую, как она. Но было в нем что-то такое, что заставляло неловко усмехаться, бегая глазами по чему угодно, кроме южно-европейского лица. — Думаю, нам пора выдвигаться обратно, — на периферии зрения мелькнула смуглая, украшенная золотом рука. Валери проследила за ее движениями, проводила плавный взмах и недовольно нахмурилась, когда она одним рывком отбросила назад красиво блестящие пряди. А после глаза-сапфиры выхватили из полутьмы и самодовольную улыбку Чангретты. — Нужно отвести тебя домой, пока твоя прелестная задница снова не потребовала приключений. — Прелестная? Теперь ясно, куда ты пялился, пока я была наверху… Лука приподнял брови и открыл было рот, чтобы начать себя оправдывать, но тут же над чем-то задумался, возведя глаза к небу. Это испортило его невинный образ, в одну секунду превратив его в наглого лжеца, совершенно не умеющего управлять языком тела. Или же использующего его комичности ради? Сейчас Валери уже не была уверена, ее рассудительность давно утонула в томной неоднозначности момента. — Я должен был тебя контролировать. Это всего лишь меры безопасности. — Обычно смотрят на ноги. — То, на что я смотрел, определенно относилось к ногам, так что не думаю, что есть разница. — Разница в уровне приличия. — Приличия? Тебе ли говорить о приличиях, мисси. — Не мне. Но ты так яро отстаиваешь идеи благопристойности, что, я подумала, должен их придерживаться. Разве не так? Лука замолк, приоткрыв рот, словно не ожидал услышать подобного обвинения в свой адрес. Его очаровательные брови пораженно вскинулись домиком. Валери победоносно фыркнула. Должно быть, он не мог найти подходящие слова для столь же колкого ответа. Так она подумала, пока Чангретта не сделал нечто такое, из-за чего внутренности под ребрами сжались в тугой узел… С грацией и медлительностью большой опасной кошки, глядя исключительно в глаза без всякой шутливой искры в непроницаемых зрачках, но с жаром и болезненной суровостью, он согнул руки в локтях и опустился так низко, что даже неприлично. Приблизился к самому ее лицу, почти коснулся губ, чуть задел кончик носа своим и горячо выдохнул, усмехаясь, обжигая нежную кожу. Заставляя дрожать от вновь пришедшего ощущения опоясывающего тело холода. Внутри бушевал шквал невысказанных эмоций, покуда на хорошеньком лице милого Пересмешника снова не дернулось и мускула. Лишь пошлая усмешка красовалась на пухлых губах, выжидательно приоткрытых и блестящих бесцветной помадой. Выражение ледяной маской вросло в череп, скрывая нарастающее внутри волнение от любопытных зеленых глаз, что сейчас пытались вгрызться колючим взглядом в сам разум. Защитная реакция сработала как по часам. Заморозить эмоции, чтобы ни одна лишняя не пробилась наружу и ждать, пока мужчина потеряет интерес. Держать все в себе, несмотря на зудящее в груди желание прикоснуться… — Когда я сказал, что быстро учусь, я имел в виду именно то, что сказал, Валери. Я уже понял, что со своими правилами у тебя не выиграть, — вибрирующий баритон томной дрожью проскользил по телу, тревожа каждую его клетку глубиной. Он пробрался под кожу, облизывая мышцы, просочился под них и впитался во внутренние органы, провоцируя сердце на лишний удар, а легкие — на лишний вдох, который невозможно было не заметить. — Так что попробуем сыграть по твоим. — Думаешь, это хорошая идея? Лука сделал паузу, прежде чем его усмешка дернулась в уголках. Почерневшие зрачки обвели долгим взглядом приоткрытые губы девушки. Вблизи она выглядела еще прекраснее, а ведь раньше это казалось невозможным. Поднебесная красота нового Пересмешника еще издали приковывала все внимание, а сейчас… сейчас можно было лишиться рассудка от одной лишь мысли, что до прикосновения остался жалкий миллиметр. — Sei bella da morire… Она действительно была похожа на Снежную королеву из сказки: ее матовая кожа от холода побледнела еще больше, отчего яркая синева глаз и золото волос будто приобрели свечение. Сквозь сапфировую радужку на Луку глядел бездонный, бескрайний Атлантический океан, в чьей ряби перекатывается холодное солнце. Спокойный на вид, но скрывающий под толщей воды бесхозные человеческие творения. На них было возложено столько надежд, выложено столько труда и денег… Но какое дело океану до человеческих забот? Чангретта ненавидел чувствовать себя таким кораблем, терпеть не мог ощущать свою мелочность. Но каждый раз при виде сапфировой воды и теплого рассвета над горизонтом его сердце пропускало пару ударов. — Сэй белла… да морирэ… — ее смешок пролился в воздух журчанием ручья и затих над головой. — Что это значит? Признавайся, ты снова послал меня к дьяволу? — Нет, — прозвучал тихий ответ. — На этот раз нет. Валери по-детски недоверчиво прищурилась, со всей серьезностью, на которую только была способна в этот момент, вглядываясь в темно-зеленые глаза напротив. Ее мягкие, бледные руки, все это время покоящиеся на широких плечах Чангретты, легко погладили укрытую плотной тканью пиджака кожу и переместились выше. Прохладная ладонь накрыла чернеющий на шее крест, чуть сжала выступающие косточки гортани, потянула к себе… Одно мгновение. Одно жалкое мгновение ее холодное касание задержалось у него на губах, но этого было вполне достаточно, чтобы все тело прошибло разрядом тока. Валери лишь дотронулась до него, но сделала это с такой нежностью и осторожностью, что все внутри защемило. На миг, всего на одну секунду Луке показалось, что легкие наполнились теплом. Мягким, обволакивающим, с волнующим запахом цветов и мускатного ореха. Закончившимся слишком быстро. — Это за то, что поймал, — она улыбнулась, когда вновь упала на холодную землю, и, уперев руки в его ключицы, отодвинула от себя. Он не успел и слова сказать, как она уже вскочила на ноги и резвым шагом пошла в сторону оставленных им вещей. Опять она это сделала. Опять поцеловала так невинно и легко, пока он считал ворон и грезил о море в ее глазах. А потом сбежала под шумок, делая вид, что ничего не было. Вот так просто. Будто это ничего не стоило. На какое-то недолгое время Лука крепко задумался над тем, что такие ее поступки, отчаянные и неоднозначные — лишь способ избавиться от его близости. Заставить его самого отшатнуться, лишить уверенности и преимущества, выбить из колеи. Если так, то довольно умно. Действует как часы, почти безотказно, но все же рискованно… Чангретта почти подлетел с земли и на нетвердых ногах направился следом за девушкой. Руки сами неосознанно запорхали над пиджаком хозяина, порывистыми движениями отряхивая его от грязи и мелких веток. — Валери, стой… Марион обернулась через плечо, но шаг не сбавила. Казалось, наоборот, ускорила его, чуть подпрыгивая и напевая что-то непонятное, но очень похожее на «Лондонский мост». На полном ходу она подобрала с земли его тяжелое пальто, с размаху накинула его на плечи и побежала. Мисс Пересмешник, прославленный британский наркобарон, снова рванула от него со всех ног, громко напевая старую песню, которую они с братом часто пели у камина теплыми вечерами. — Валери! Да блять… Подожди! — Захвати мое пальто! Этот веселый окрик заставил Луку остановиться и тяжело вздохнуть, наблюдая за тем, как хрупкая фигура Валери скрывается за стволами елей, слушая, как постепенно утихает за ними ее приятный голос, снова и снова напевающий одно и то же четверостишие:

Лондонский мост падает, Падает, падает, Лондонский мост падает, Моя леди.

В детстве она тоже пела только эту часть песни. То ли не могла запомнить остальное, то ли эти четыре строки нравились ей больше остальных, но продолжения от нее было не добиться, хоть как проси. Чангретта усмехнулся, неосознанно облизав нижнюю губу, и, не особо торопясь, направился обратно к дереву с единственной целью — забрать из-под его раскидистой кроны забытое женское пальто. Почему-то ему думалось, что его хозяйка не убежит далеко. Встанет где-нибудь за деревьями и подождет, пока он пройдет вперед, чтобы в самый неожиданный момент выйти из-за спины. Это было бы в ее стиле. Все детство она пыталась напугать его таким образом и, раз уж сегодня вечер воспоминаний, возможно, попытается сделать это снова. Он верил в это… Хотел бы быть уверенным, сам не знал, почему, но ему просто необходимо было ее присутствие рядом. Сейчас списывал это на волнение за ее здоровье: все-таки тропа к Мистхиллу пускай и не так опасна, но все еще мало освещена, а Валери… грубо говоря, не отличалась ловкостью и умением ориентироваться в потемках. Спустя же время он поймет, что причина была менее прозаичной, чем показалось ему на первый взгляд. В это время Валери брела по мрачному лесу, плотно обняв себя поперек живота, и по-хорошему не понимала, почему вдруг почувствовала головокружение. Все внутри кипело и сжималось, как от боли, но на душе… на душе было слишком спокойно, тихо, тепло… И это пугало. Пугало до чертиков.