Never trust a Mockingbird

— Тяжелый, скотина… Северянин с огромным трудом вытащил из простреленного Фантома ослабевшее тело незнакомого итальянца. Он хрипел и кашлял, шептал что-то неразборчивое на родном языке и чуть не терял сознание от потери крови. Она проливалась из открытой раны в плече с постоянством, заливала одежду и открытые участки кожи, падала на пожухлую траву. Виктор с неудовольствием заметил, что и его дорогущий пиджак неприятно намок и пристал к телу вместе с белоснежной рубашкой, сшитой на заказ. «Опять придется ехать в ателье», — ворчливо произнес внутренний голос, пока его хозяин бережно укладывал раненого на раскинутое на земле покрывало. Он был молод. Можно сказать, чересчур молод, почти мальчишка. С его красивого лица едва ли только-только сошел юношеский пушок, а черты начали приобретать мужскую резкость. Нос с горбинкой, похоже, еще ни разу не ломали. Темно-коричневые волнистые волосы беспорядком разметались по лицу и покрывалу. Наверное, до всего ужаса, что с ним произошел, они были уложены в ту типичную итальянскую прическу. Боже, сколько же ему лет? Чуть больше двадцати, это точно. Слишком мало для солдата мафии, слишком мало для солдата в принципе. — Эй, амиго… Ми… Ми сенти? Блять… Нихуя он сейчас не сенти, — легким движением грубая рука похлопала сначала по одной щеке чужака, а затем по другой, пытаясь сконцентрировать его внимание. Светло-карие глаза раскрылись, растерянно и как-то слепо поводили кромешными зрачками по голубому небу. Вик хотел поймать их взгляд на себя, но не успел — итальянец потерял сознание быстрее. — Эй-эй-эй! Отставить смерть, парень, слышь?! Еще мне трупак не хватало ехать закапывать, чтоб тебя… Подъем, пацан! Никаких смертей в мою смену… Парой быстрых движений Северянин разорвал пропитавшийся кровью рукав итальянца, обнажая жилистую руку и отвратительную круглую рану чуть ниже плечевого сустава. Непрерывным потоком ярко-алая жидкость била из нее словно фонтан, орошая траву и бледную кожу русского точками кровавых веснушек. Он даже не кривился, ощущая как липкие мокрые пятна покрывали его тело, только-только не доходя до лица. Сосредоточенное и удивительно бесстрастное оно пребывало в устрашающем спокойствии. Фляга снова блеснула в широкой руке и брызнула холодной вонючей жидкостью на пальцы. Вик тщательно растер водку по ладоням, непрерывно наблюдая за лицом раненого мальца. Мертвенно бледным оно стало, полукруглые брови на фоне этой бледности казались пугающе черными. И веки потемнели, образовали вокруг павлиньих глаз мрачные синяки. Чужак был почти трупом, медленно приближался к краю и, наверное, даже хотел с него спрыгнуть. Боль была адской, в этом сомневаться не приходилось. Рука выглядела ужасно, пульсирующая кровью дыра в ней — еще хуже. Она уже вряд ли когда-нибудь заживет до конца, пацан проходит с болями всю оставшуюся жизнь, будет вспоминать о пуле в его плече каждый раз, когда пойдет дождь. Если доживет… Северянин помотал головой, до побеления сжимая кулаки. Нет, никаких «если». Эта смерть не повиснет на его плечах, они не предназначены для ее груза. Таким молодым смерть не к лицу. — Карабкайся, парень. Здесь твоей тушке не место. Одним точным движением Вик запустил пальцы в рану, пытаясь нащупать порванную артерию. Разодранная кожа и мышцы пышели жаром, температура тела итальяшки поднялась под сорок. Организм боролся как мог с инородными предметами, попавшими ему внутрь. Пуля не прошла навылет, возможно, застряла в кости. Северянин не мог почувствовать ее гладкую поверхность, но точно знал, что она там, и всеми силами пытался ее обойти. Вырывать ее было бы безумством. Мягкие мышцы, горячая кровь, стекающая по рукам под рукава, и чувство, что тебя вот-вот стошнит. Почему всегда ему достается эта работа, почему всегда ему приходится копошиться в без пяти минут мертвецах? Как было бы замечательно, имей он такую же способность забивать хер на чужие страдания, как у Коэна с его социопатией. Черт, где ж эта сука?! Артерия нашлась не с первого раза, пришлось разодрать кожу еще больше, чтобы добраться до нее. Но каково же было облегчение, когда кровь наконец перестала хлестать по лицу. Виктор даже выдохнул, позволив себе немного отдохнуть. Осталось решить, что делать с ним дальше… — Виктор! — не жалея ни дорогого костюма, ни туфель Лука преодолел расстояние до русского и упал рядом на колени, поспешно откидывая в сторону пиджак и шляпу. — Чем помочь? — О! Теперь уже «Виктор»! Как поздороваться, так он занят, а как жизни спасать, так сразу: «Виктор», а?! — со смехом, больше похожим на истерический, произнес Северянин устало. Не сразу до него дошло, что Чангретте было сейчас совсем не до смеха. Краем глаза он увидел, как каре-зеленый взгляд бешено прыгает от полностью красной руки к бледному лицу его младшего товарища. Да, помощь от него не помешает. — Так, ладно, Лучок… Самообладание не теряем, дышим. Здесь нам истерики ни к чему, они только работу усложнят, да? — Да. — Да… Объяснять это было явно лишним. Чангретта вел себя вполне вменяемо, и голос его не дрожал, но что-то подсказывало, что все это дается ему с большим трудом. Его товарищ, напарник — или кто он там блять? — валялся перед ним в предсмертном состоянии, а он и бровью не вел. Затишье. Один просчет — и взрыв обеспечен. Надо собраться, сохранять лицо за них обоих. — Хорошо, — Виктор тронул незаметным касанием обтянутое тканью плотной рубашки плечо Луки и сам же вдруг испугался его возможной реакции. Он был напряжен, как натянутая скрипичная струна, готовая вот-вот сорваться и дать кому-нибудь по рукам. Северянину не хотелось, чтобы эти самые руки принадлежали ему, но отступать он не привык, а потому только сильнее стиснул чужое плечо. — Жгут когда-нибудь накладывал? — Ни разу, — звенящим голосом отозвался Чангретта, не увернувшись от касания. — За все время работы в мафии ни разу? — Ни разу. Координируй меня. Оценивающим взглядом Лука прошелся по кожаному ремню своего напарника. Не долго думая, он вытянул его из шлевок и звонко хлопнул, скидывая налетевшую грязь. Такая расторопность пришлась русскому по душе. — Ладно, собери его рукав поплотнее и повыше и прямо на нем затягивай ремень… Еще чуть выше. Несмотря на нервозность, прослеживающуюся в каждом его движении, Лука справился с поставленной задачей довольно быстро. Под руководством Северянина он наложил жгут настолько качественно, насколько позволяло его состояние. Все же было заметно, как сильно тряслись его руки, когда он притрагивался к разгоряченному телу того, кого с несдерживаемой злостью называл «monello». Вик хотел честно спросить: имя это или итальянское ругательство, но сдержался, решив, что для вопросов у него еще будет время. — Ай да… Красавчик, — было удовольствием наконец вытащить пальцы из неприятно хлюпнувшей раны, кровь в которую уже не поступала. Скривившись от отвращения, Виктор встряхнул рукой, смахивая с нее частично прилипшую красную жидкость, и попробовал улыбнуться. Улыбка получилась вымученной и на нее никто не ответил. — Засекай время. Сегодня не то чтобы тепло, так что дольше полутора часов нельзя держать. — Его нужно отнести внутрь. — В этом-то и состоит главная проблема… Ох, блять, Лука… Тебе нужно было везти его в больницу. — Я бы не довез. Да и не могу я… сейчас доверять больницам. От этого обреченного, но резонного замечания у Северянина свело челюсть. Задумчиво поджав губы, он осмотрел почти пепельное тело молодого итальянца и вдруг вспомнил, где и когда находится. Придерживаясь за землю, он обернулся. Знакомый женский силуэт, подошедший совсем близко, остановился ошарашенно уставившись своими сапфировыми глазами на окровавленную руку. Почти на автомате Вик убрал ее от любопытного взгляда, выставляя вперед чистую ладонь. — Лер, ради всего святого, стой там! Здесь крови море, ты в обморок грохнешься! — Твою мать… — Валери торопливо отвернулась, прикладывая ослабевшую руку к лицу. К горлу подкатила тошнота, голова закружилась. Лука Чангретта действительно притащил к ее воротам полуживого подчиненного. Почему? Почему именно сюда, почему? — Какого хрена, Лука? Виктор несильно хлопнул ладонью по плечу Чангретты, без слов говоря, что в этом деле он ему не помощник. По сути сейчас только от Луки зависело, выживет его пацан или нет, потому что, если кто и имел право торговаться с Пересмешником, так это он. — Валери, — на нетвердых ногах Лука поднялся, с полными невысказанной мольбы и усталости глазами посмотрел в подрагивающую спину Валери. В два шага он преодолел расстояние между ними. — Прошу, не делай поспешных выводов… Он хотел тронуть ее за плечо, каким-то образом успокоить ее, вывести из шокового состояния малейшим проявлением участия, но не успел даже кончиком пальца коснуться легкой ткани ее рубашки. Будто почувствовав его приближение, Марион резко обернулась, наотмашь ударив по золоту его перстней, и отпрянула на два шага назад, испуганно сверкая глазами, в которых бурлило и стонало неспокойное море. Два раза она встряхнула рукой, словно бы пытаясь убрать с нее невидимую грязь. «Она испугалась, что я тоже в крови», — догадался Чангретта и в миролюбивом жесте поднял руки, показывая их чистоту. — Выслушай меня, мисси, — как можно более спокойно проговорил он, чувствуя, как быстро убегает от него время. — Я знаю, все это выглядит не очень хорошо, но, пожалуйста, помоги ему… — «Не очень хорошо»? Ты приволок в мой дом гребаный труп и называешь это: «Не очень хорошо»? — Моими стараниями он еще не труп! Предполагалось, что задорное замечание Северянина хоть как-то разрядит атмосферу, но оно только ее сгустило. Валери взглянула на широкую спину сидевшего на корточках наемника, но тут же отвернулась, почувствовав головокружение. Вид его окровавленной кожи, красных крапинок на лице и пятен на белой рубашке будет приходить к ней в кошмарах под зловещую музыку Баха. Отвратительное зрелище, от которого все в животе скручивалось узлом. Своеобразным спасением от этого ужаса было до смешного серьезное лицо Чангретты, смотрящего на нее свысока огромными слезливыми глазами. Глядя в них, она не ощущала больше отвращения. Только гнев и злость в их первоначальном виде, только раздражение. И это было много лучше чертовой тошноты. — Ты клялся мне. Говорил, что помнишь все правила до единого. Так какого хера ты раз за разом позволяешь себе нарушать их? — ядовитое змеиное шипение, доносящееся с легким ветром, опалило Луке мочку уха, заставив скорчиться как от боли. Фантомное ощущение: она стояла слишком далеко, но думалось, что гадюкой обвивалась вокруг шеи, проходясь по коже мягкими чешуйками и раздвоенным языком. — Я могла вытерпеть все, что угодно от тебя, Лука: ложные обвинения, нападки, угрозы. Но сейчас, когда ты уже второй раз ставишь мою семью под обстрел, я терпеть не стану. По-твоему, я похожа на святую? Или на твоего… долбанного ангела-хранителя? Думаешь, если я спускаю тебе больше остальных, то ты теперь особенный? Неприкосновенный? Да после всего, что ты сделал, ты не имеешь права ни о чем просить. — Мисси… — Не смей меня так называть! Лука отшатнулся от этого крика, из-за которого у самой Валери, казалось, разболелась голова. Отступив еще на шаг, она болезненно скривилась и приложила руку ко лбу, наблюдая из-под ребра узкой ладони. За миниатюрной женской фигурой мелькнули два знакомых силуэта Сороки и Грима. Они не спеша подходили ближе и бок о бок с ними шагала угроза. Чангретте нужно было сказать что-нибудь и прямо сейчас. И без того шаткое расположение Пересмешника трещало по швам под весом его просчетов, которых оказалось намного больше, чем он ожидал. — Хорошо, Валери, ты права, — начал Лука совершенно спокойно, понимающе кивая головой. В глубине души он осознавал, что, если сейчас что-то пойдет не так, то он может не выдержать. Ладони, застывшие в воздухе на уровне груди, на какое-то мгновение сжались в кулаки. Чтобы избежать провокаций, Чангретта поспешно их расслабил, указав всей пятерней сначала на себя, а потом на взвинченную собеседницу. — Понимаю, у нас с тобой случалось… много недоразумений, ущерб за которые я так и не возместил. У тебя нет оснований верить мне, но… Я обещаю тебе, giuro, Valerie, я восполню каждый мой просчет, каждый пробел, если разрешишь укрыть моего компаньона. — Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь? Ты просишь меня впустить в дом, где живет моя маленькая сестра и дедушка, где живут беззащитные люди, солдата мафии. Человека, чья единственная задача — убивать. — Это не так. Он не из тех, кто будет стрелять без необходимости. Тем более, он без сознания. Сейчас он сам беспомощен и нуждается в защите. — Без разницы в каком он состоянии. Он уже априори потенциальная угроза для моей семьи. Хотя бы потому, что находится на территории моего поместья. Кто гарантирует мне, что он не сдаст информацию? — Кому? По твоей логике я тоже потенциальная угроза, ведь я тоже могу сдать информацию! — Я знаю тебя, Лука, а его — нет. Он человек, работающий на тебя за твои деньги. В любой момент, от любого дуновения ветра он может поменять свои интересы и переметнуться на противоположную сторону! — Этого не произойдет. — Ты так уверен? — Уверен. Среди моих людей вернее его не найти. — Очаровательно. Значит, его будет мучать совесть, когда он сдаст тебя цыганам. Хоть какая-то честь! — Не говори того, о чем не имеешь ни малейшего понятия! — Ты всегда не умел выбирать людей! Ты и сейчас этому не научился, раз приехал сюда! Доверился мне! Думал, я спасу твоего солдата, только потому что потому?! — Посмотри на него! Он еще ребенок, Валери, он не заслужил такой участи! Ты правда хочешь оборвать жизнь того, кто еще не начал жить полноценно?! — Он перестал быть ребенком, когда ты дал ему в руки пистолет! Ты сам обрек его на эту участь, раз взял его с собой на бойню! Кажется, ее голос дрогнул. Стальной и предельно суровый, он дрогнул на последнем слове, как будто его обладательница поняла что-то ужасающее, но при этом настолько простое, что это шокировало ее. Лука открыл рот в попытке оправдаться, сказать хоть что-нибудь, что могло бы ее облагоразумить, но слова застряли в горле жгучим комом. Она права. Безоговорочно права… Но это не дает ей никакого права распоряжаться жизнями его подчиненных. Не она отвечает за них, не ей смотреть в глаза их родственников, рассыпаясь в бесполезных словах, мол: «Мне действительно жаль». Когда за спиной Марион в непосредственной близости замелькали мужские силуэты воронов, Чангретта сжал кулаки и завел их за спину, готовясь к худшему. Просто так мальчишку он не отдаст, только вместе со своей кровью. Он обещал его матери, что привезет его обратно целого и живого. С первым не вышло, но со вторым он просто не может просчитаться. Грим остановился мрачной статуей за спиной начальницы, без особого интереса оглядев с высоты своего роста причину всеобщего беспокойства. После недолгого изучения, он тихо хмыкнул под нос, поправил запонки на рукавах рубашки и, склонившись к уху Марион, что-то жарко зашептал ей на пределе слышимости. Она скривилась. — Лука, что произошло? — Грим спросил это самым холодным своим тоном, всем своим видом показывая готовность. В этот момент Лука особенно сильно ощутил вес его слов, то, что они могут сделать. Он нервно выдохнул скопившийся в легких воздух. Справа на него со злостью смотрели два подернутых кровью серых глаза. — Цыгане, — выдавил из себя Чангретта, стараясь держать себя в руках. С каждой секундой делать это становилось все сложнее. — Они подловили нас в лесу, когда мы ехали в Лондон. Расстреляли машину. — Они ехали следом? Голос Грима прозвенел сталью, покрошился мелкой медной крошкой под ноги. Лука отрицательно мотнул головой. — Он не может быть уверен, — предостерегающе произнес Коэн, оглядываясь на лес. — Они бы не оставили его недобитым просто так. — За нами не было погони. — Или ты ее просто не видел? — Нет, ее не было. Чангретта кинул напряженный взгляд на Сороку, а после перевел его в сторону Грима, который, по ощущениям, был настроен более лояльно, чем его хромой напарник. Сжав тонкие губы, он тоже взглянул на глухой лес, где снова заливались трелью птицы. Что-то подмечал, решал сложные математические задачи, просчитывая возможный исход событий. Его внимание переключилось на проблему глобальнее раненого итальянца, он теперь не был Чангретте помощником. — Я позвоню в Оксфорд. Если люди Шелби вели слежку, на постах должны были их заметить и развернуть. С этими словами он развернулся к дому. Перед уходом он еле заметно тронул Валери за запястье, подавая только им двоим понятный сигнал. Марион отдернулась от его руки, как от огня, метая яростные взгляды, одними губами говоря короткое: «Даже не думай». Грим не заметил этого, ушел, без препираний, оставив решение на начальницу. Будто уже его знал… — С парнем пора кончать, — Сорока подошел к раненому чужаку почти вплотную, нависая над ним всей мощью своего рослого тела. В веснушчатых руках дрожал пистолет, испуганный намерениями хозяина. — Отойди, Северянин. Наигрался в доктора уже. Виктор долго молчал, печально глядя в худое лицо молодого итальянца. Он не двигался с тех пор, как началась вся эта заварушка, только наблюдал за будто бы мирно спящим чужаком, чтобы он не окочурился. Бессмысленное занятие — следить за состоянием того, кто все равно умрет и довольно скоро, но чувство ответственности такая сука, что накатывает внезапно. Как и совесть. Да, ее угрызения Северянин сейчас чувствовал лучше всего. Негуманно было с его стороны давать пацаненку шанс на выживание, помогать со жгутом. Нужно было оставить его на заднем сидении и не соваться, куда не просят, авось тогда бы и печалиться не пришлось. Как хорошо, что не ему поручено пристрелить его. Он бы не смог нажать на курок, не смог бы так нагло обмануть того, кому отвел еще пару минут мучений на Земле вместо быстрого избавления. Нужно было стрелять сразу… Болотного цвета глаза погрустнели, уловив еле заметные движения. Юнец громко и прерывисто задышал, будто почувствовал надвигающуюся опасность, но глаз так и не открыл — они быстро и бессмысленно двигались под темными веками. Страх смерти сработал на каком-то подсознательном уровне, как первобытный инстинкт. Он так хотел жить, что его посеревшие пальцы против воли хозяина сжали под собой сухую пожелтевшую траву, хватаясь за нее как за то, что могло бы спасти ему жизнь. Мышцы на южно-европейском лице напряглись, полукруглые брови нахмурились. Он стал выглядеть еще моложе. Северянин поспешно отвернулся. — Пали в голову, Билл, — хрустя коленями, Вик поднялся на ноги и отошел в сторону, давая напарнику больше места. Его болотные глаза скакали взглядом по всей округе, не останавливаясь ни на чем конкретном, просто убегая от очевидного. Мужчина не хотел видеть то, что должно было произойти. Тяжелый вздох огласил смирение. — Пацан и так намучался, не делай ему еще хуже. Сорока не ответил. Дернув плечами, словно бы разминаясь, он выставил перед собой револьвер и навел мушку прямо промеж почерневших век. На его светлом лице не отражалось ни одной внятной эмоции, он словно бы совсем ничего не чувствовал. С холодностью атлантического айсберга он направлял оружие на почти ребенка и даже не думал сожалеть о последствиях своих действий. Животное. Когда он в последний раз задумывался о том, что перед ним не просто цель, а человек со своей историей, своей жизнью, своими переживаниями и мечтой? Никогда. У наемников нет жалости, а Сорока был именно наемником, боевиком, у которого нет других задач кроме как убивать, и убивать, и снова убивать… — Не делай того, о чем потом пожалеешь, мисси, — Чангретта почувствовал, как в груди что-то с треском оборвалось, какой-то невидимый узел. Наверное, это было терпение или остатки самообладания лопнули. Гнев проснулся и начал разгораться под легкими, медленно расползаясь по всему телу. Лука потянулся за пояс, нащупывая собственный пистолет. — Если убьешь моего человека, я буду вынужден… — Ответить тем же? Не смеши меня, Лука. Если ты пристрелишь моего ворона, ты наживешь еще одного врага. А ты и с прошлым еще не разобрался. Валери дернула острыми плечами, выдавливая из себя милейшую улыбку, которая отозвалась резкой болью в скулах. Тело будто понимало, что хозяйка чувствует на самом деле, и пыталось воспрепятствовать проявлению наглого лицемерия. Невозможно так легко улыбаться, когда на твоих глазах умирает человек, но она должна. Потому что отец улыбался. Отец всегда улыбался, когда видел предсмертную агонию, отчаяние в стекленеющих глазах, слушал последние вдохи и выдохи. Пересмешники любят это, просто обожают. Не прикасаясь ни к чему, они с озорным прищуром наблюдают, питаясь каждой каплей человеческой крови, что падает на землю. Так было, так должно быть… Почему тогда так гадко сейчас? Улыбка продержалась недолго, а, значит, все нужно было побыстрее закончить. Марион отвернулась, чтобы не видеть того, что должно было произойти дальше. Вдох-выдох, вдох-выдох… Почему всегда так сложно отдать этот приказ? Почему она не может просто закрыть глаза на все, что происходит? Жалко мальчишку? Да какой он мальчишка? Тот, кто взял в руки оружие уже не ребенок. Он — солдат. Его обязанность перед судьбой — умереть от пули. Она просто выполняет волю… Волю кого? Бога? Хуже. Она выполняет волю отца, а значит Богом здесь и не пахнет. Сапфировые глаза прикрылись, губы сложились, готовые произнести одно слово. «Стреляй». Так просто. «Стреляй» — и больше нет никаких проблем. «Стреляй, Сорока, выбей ему мозги, чтобы он никогда больше не увидел ни закатов, ни рассветов, ни голубого сицилийского моря». Да, действительно просто. Невиданная сила дернула назад, опалив запястье, сильно сдавив под грудью. Земля под ногами исчезла. Она все еще была там, Валери видела ее, но не могла дотянуться и носком туфли. Громогласное «Эй!» голосом Сороки прокатилось по округе. В нос закрался запах цитрусов и хвои, в живот уперлось что-то ледяное. Щелчок взведенного пистолета раздался где-то внизу. — Не делай глупостей, Сорока, на курок я нажать успею, — вибрирующий баритон Луки прозвучал опасно самоуверенно. Его горячее дыхание обожгло ухо и пошевелило волосы на голове. Машинально Марион схватилась за руку, что удерживала ее поперек груди, впиваясь ногтями в надежде, что, как и в прошлый раз, Чангретта отпрянет, ругая ее на двух языках. Но он удержался, на этот раз обойдясь только болезненным шипением. — Quella piccola stronza. — Лука, пусти! — небольшое тело бессмысленно забилось в сильных мужских руках, которым было совершенно все равно на всякое сопротивление. От того, что Валери барахтала ногами в воздухе, пытаясь хоть как-то высвободиться из захвата, он становился только крепче. В какой-то момент дышать стало тяжело. — Лука, ты меня задушишь… Кажется, от этих слов южно-европейское лицо Чангретты брюзгливо скривилось. Он тряхнул Марион еще раз, последний и самый сильный, и, не особо церемонясь, расслабил хватку, позволяя девушке дотронуться до земли, но не отпуская далеко. Валери подвернула ногу, раздраженно зашипела, глянув из-под полуопущенных век на дорогие туфли, что причиняли сейчас невыносимую боль. Кажется, каблук на правой сломался… — Не туда смотришь, — его голос прозвучал так близко, так злобно, что мурашки побежали табуном по телу. Нездорово горячие пальцы переместились с живота выше, властно завладели подбородком, насильно поворачивая голову в нужную им сторону. Валери дернулась, зацепив краем глаза то, что они хотели ей показать. Ядовитый шепот опалил ухо. — Смотри, не смей отворачиваться. Смотри внимательно, я сказал! Если хочешь, чтобы его застрелили, я хочу, чтобы это произошло на твоих глазах… — Что ты…? Ком тошноты схватил горло, когда синему взгляду предстала ужасающая картина. Марион, сродни маленькому ребенку, попыталась зажмуриться изо всех сил, чтобы избежать этого зрелища, но Лука был настолько подавляющим, а его пальцы настолько сильно давили на чувствительную кожу, что долго сопротивляться было невозможно. Северянин был прав — крови на чужаке было целое море. Несмотря на жгут, она успела залить всю его одежду и частично задело лицо, что стало одним сплошным серо-багровым пятном. Темные веки, как разверзшаяся Вселенная, черными пятнами вгоняли в страх. Худое тело била крупная дрожь — будто предсмертные судороги, последние попытки организма спасти себя. Из раскуроченной рваной раны торчало мясо, кажется, в ней что-то двигалось, звало на помощь. Она пульсировала болью, адской болью, расползающейся по всему телу. — Представляешь, каково ему сейчас, м, мисси? Представляешь, что он переживает сейчас? Тебе такое даже и не снилось, — Чангретта злобно выплевывал слова куда-то в область шеи, туда, где они ощущались особенно болезненно. Его вторая рука с силой вжимала в бок ледяное дуло пистолета, и на контрасте с жаром его рук оно ощущалось еще более отвратительно. — Он сейчас проходит все круги Ада, Валери. Боль, холод, агония, отчаяние, страх… Но все равно борется, смотри на него. Все равно продолжает верить в спасение. Любой другой на его месте бы уже давно умер… — Лука, кончай с этим! Это ни к чему не приведет, только хуже сделает! Слышишь?! Билл, не смей палить! — кажется, это был Виктор. Он будто говорил издалека, его голос слышался как через вату, покуда Лука словно не говорил, а передавал мысли прямо ей в голову, наседал, показывал кошмарное представление лишь с одним действующим лицом, что ни разу не пошевелилось. Сорока замаячил на периферии зрения с револьвером, направленным в их сторону. На его лице отражалась смесь ненависти и беспокойства. Он не говорил ни слова, но кричал всем своим видом. «Отдай приказ, отдай мне гребаный приказ!» Дуло смотрело куда-то поверх ее плеча, туда, где находилось лицо Чангретты: озлобленное, но до ужаса усталое. От отчаяния он предпринял этот ход, последний рывок к победе… или поражению. Он прикрывался ей как щитом, нацелив свое оружие куда-то в область печени. И шептал-шептал-шептал… — Его зовут Марлен. Марлен Дзанетти, ему всего двадцать один. У него огромная семья. Мать, три брата и две сестры, он самый старший. Его отец умер от чахотки, он остался за capo della famiglia, за главу семьи. У них не было денег, на Сицилии ни у кого нет денег. Его матери приходилось работать без продыху, она собирала виноград, продавала драгоценности, бралась за любую работу, которая могла бы принести хоть несколько лир. Из-за этого у нее подорвалось здоровье. Но она продолжала пахать как проклятая. Per il bene della famiglia. — Валери, скажи свое слово! И, клянусь, я не промахнусь! — голос Коэна предательски сорвался на последнем слоге, руки до побеления костяшек сжались на оплетке револьвера. Каре-зеленые глаза смотрели поверх острого плеча, иглами впиваясь в лицо. Если он застрелит ее, если хоть что-то сделает… — Валери! Марион даже не взглянула в его сторону. Округлившимися глазами она, словно зачарованная, смотрела только на мальчишку. — Марлен был вынужден поехать в Нью-Йорк, — продолжал вкрадчиво Чангретта. — Он не знал ни слова по-английски, даже сейчас с трудом на нем разговаривает. Все, что он умел — это стрелять из лупары по птицам и ухаживать за огородом. Никаких навыков, которые требовались в мегаполисе. Его кидало из стороны в сторону. Он трудился не покладая рук, работал в поте лица и ни цента себе не оставлял — все отправлял матери. Сам чуть ли не объедками питался, но их не оставил. Для Марлена стало удачей наконец найти выход из нищеты… Марлен вздохнул особенно тяжело, его тело содрогнулось то ли от холода, то ли от приближающейся смерти. Валери хотела отвести глаза, всеми фибрами души желала избавить себя от всего этого ужаса. Но не могла. Сапфировые глаза отказывались слушать свою хозяйку, они смотрели только туда, куда указывал Лука Чангретта, и не смели ослушаться его воли. Он владел ей в этот момент, как владел когда-то и… Синий взгляд заметался от чудовищного ощущения присутствия, в уголках безжизненных глаз скопилась соленая влага. Справа потянуло кладбищенским холодом, что ледяными стрелами пронзил участки открытой кожи. Что-то твердое коснулось второго плеча и сжало до треска в костях, наклонилось совсем близко, давая услышать скрежет от гнева сцепленных челюстей. Валери скосила глаза, помотала растрепавшейся головой. Она не видела его, но чувствовала, как его подернутая сединой борода щекотала кожу на левой щеке, пальцы оставляли на коже кровоподтеки, а черный взгляд с ненавистью и извращенным удовольствием наблюдал за стенаниями чужака. Она чувствовала, как он улыбается… гадко, страшно, не предвещая ничего хорошего… «Отдай приказ, Валери, — хриплые и мурлыкающие, его слова разнеслись эхом по черепной коробке. Теплая влажная дорожка обрисовала девичьи скулы. Голос точь-в-точь, словно он действительно был здесь, заговорщицки снизился до дьявольского шепота. — Пусть Сорока проломит парнишке башку. Ты же знаешь, что ему все равно долго не протянуть. С таким образом жизни он подохнет уже через неделю от цыганской пули. Сделай и ему, и мне одолжение, дорогая, — не растягивай этот момент. Я хочу посмотреть». — Мисси, per favore, подумай хорошенько. Еще раз подумай. Марион ощутила, как Лука слегка отодвинулся, чтобы упереться лбом в ее макушку. Спонтанное воспоминание из детства на секунду вытеснило все происходящее вокруг: он часто делал так, когда она расстраивалась и ему приходилось успокаивать ее, потому что Анджело не было рядом. Это происходило не часто, но всегда так хорошо помогало. Тяжесть его головы, частое дыхание, вкрадчивые и ворчливые слова по типу: «Дурочка плаксивая, прекрати уже», работали как по часам. Чангретта-старший никогда не ставил своей целью успокоить ее. Он делал это, только чтобы родители снова не начали ругаться на него за несдержанность. И Валери это знала и потому всеми силами пыталась не сдерживать себя в рыданиях, ей хотелось, чтобы он получил по шапке. Но было настолько уморительно, когда он, как дурак, изворачивался, гладил ее по волосам, обнимал с разных сторон и с разной силой, будто в поисках идеального уравнения, говорил глупости и шутил невпопад. Улыбку невозможно было скрыть. В этот раз слезы только сильнее защипали глаза. Чангретта держал ее рядом, давая почувствовать свое учащенное, беспокойное сердцебиение, вес и тепло своего тела. Он не был уверен, что это сработает, он вообще ни в чем не был уверен. Но у него осталось только это, ибо даже для злости уже не было сил — ее просто не хватит, чтобы добиться своего. Нужно было действовать иначе… — Убив Марлена, ты убьешь еще шесть человек, — Лука потерся лбом о мягкие светлые волосы, переместил свободную руку с подбородка вниз — на одну из дрожащих ладоней. Пальцы еле заметно задвигались на бархатной коже, что обтягивала острые покрасневшие костяшки. — Трое из его младших — совсем еще малые дети. Их семья только недавно распробовала нормальную жизнь: они перебрались на западное побережье, купили дом, сеньора Дзанетти устроила детей в школу. Не так много времени прошло. Ты хочешь показать им Рай и отнять его так сразу, даже не дав насладиться им. Ты не можешь даже взглянуть в его сторону без слез, не в твоих силах взять эту ответственность. Не обманывай себя, Валери. Домик у самого берега спокойного моря, красная крыша которого купается в солнечном свете оранжевого итальянского солнца. В нем тихо и уютно, пахнет домашней выпечкой и накрыт шикарный стол на большую семью. У белоснежной печи вьется сеньора Дзанетти, упачканная мукой и яичным желтком. Она широко улыбается, сверкая неясного цвета глазами в окно и, кажется, зовет своих детей на обед. Двое старших появляются на пороге почти в тот же миг — они все мокрые и песочные, только-только вернулись с пляжа. Младшие задерживаются. Играя на свежей зеленой траве в тени, они не сразу слышат зов матери, а, когда он все-таки доносится до них, не хотят отрываться от наблюдения за мелкими жуками, ползающими по ногам… Все резко помрачнело, окрасилось в серый. Взгляд снова зацепился за еле дышащее тело Марлена. Если он умрет, что будет с ними? Разве благородная нью-йоркская мафия не заботится о семьях погибших? «Правильно мыслишь, — голос Джеймса протянул это настолько елейно, насколько позволял его врожденная грубость, но скрытое рычание все же проскочило пулей на букве «р». — Эти люди — не твое дело. Не в твоих интересах беспокоиться об их благополучии. Беспокойся о своем. Этот малец не принесет тебе никакой пользы. А вот вред… Да, вреда он может принести очень много». — Я возьму всю ответственность на себя, — вибрация нью-йоркского акцента передалась ее телу. Чужие горячие подушечки на правой руке ласково обводили каждое серебряное колечко на ее пальцах. Медлительно, еле касаясь, они втирали в бледную кожу свою тревогу за Марлена. С каких пор она начала звать его по имени? — Спаси его, и дальше я буду действовать сам. Я увезу его обратно в Бирмингем до того, как он успеет понять, где мы находимся, я буду контролировать каждое его действие, каждую его дурную мысль, если таковые будут… «Или использует его в своих собственных дурных целях, отсутствие которых ни ты, ни он гарантировать не можете. Лучше уже вышиби парню мозги — больше проку будет. И отца порадуешь». — Я ограничу ему выходы во время нахождения здесь, запру в четырех стенах. Не подпущу его ни к кому, кто тебе дорог. Я сделаю все, чтобы уберечь твою семью. Все силы брошу на это, никто не пострадает… «Ему плевать, он печется только о жизни матери. ‘Доверься и рискни быть обманутой’. Так я тебя учил? Кончай эту клоунаду, Валери, отдай приказ!» — Валери, если что-то произойдет, я сам прикончу его. Возьму в руки пистолет и сделаю работу Сороки. Вывезу его в Бирмингем в сосновом гробу, если потребуется… «У него нет права на это ‘если’! Когда это ‘если’ произойдет — все уже сдохнут. И старик, и домоуправляющая, и вороны… И даже девчонка со своим дрянным котом. И ты, Валери, тоже сдохнешь, если это его ‘если’ произойдет. А оно произойдет, я тебе гарантирую. И тогда вся ответственность перейдет на тебя. Потому что именно ты впустила в свой дом того, кто его и загубил». — Но сейчас он ни в чем не виноват. Он получил эту пулю вместо меня, он не должен был расплачиваться за мою месть, я понял это… Я обещал приглядеть за ним, но не сумел. Ты — его единственный шанс. «Пусть стреляет». — Валери… — Хватит! Одним резким движением Валери вывернулась из хватки потерявшего бдительность Чангретты и повернулась к нему лицом. Лука замер на месте с безвольно болтающимся в руке пистолетом. Он видел, как сапфирово-синие глаза сверкали в белых лучах солнца, словно бы они были стеклянными. Мокрые следы остались на щеках и скулах, порзовевших от перенапряжения. Она плакала, но смотрела с таким яростным возмущением, что, казалось, вот-вот с ее прелестных губ слетят жестокие слова. Но этого не произошло… — Ты… — бледная рука дрогнула, указывая тонкими пальцами в сторону остолбеневшего сицилийца. Миловидное лицо скривилось гневом и обидой, взгляд упал под ноги, но тут же скакнул обратно. — Ты… Гребаный мудак, Лука Чангретта. И ты сделаешь все, чтобы мой дом был в безопасности. Ты понял? — Да... Я понял. Медлительным движением Лука снова сунул пистолет за пояс под пристальным взглядом серых вороновых глаз. Сорока не спешил следовать его примеру. С виду он был совершенно спокоен и сдержан, но даже издалека было видно, что в его бездонных зрачках бесятся с дуру черти, жаждущие человеческой плоти. Чтобы Уильям опустил направленную на сицилийца пушку, Марион пришлось самой подойти к нему и положить руку на ствол. Почти в тот же миг револьвер был убран за пазуху, но тяжелый взгляд так никуда и не пропал. — Вик, помоги ему, — это было последнее, что Валери сказала им, прежде чем выпрыгнуть из своих сломанных туфель и быстрым шагом направиться в сторону особняка. Северянин, не привыкший терять время в экстренной ситуации, сразу подскочил к Марлену и аккуратно начал передвигать его тело в середину покрывала для переноски. Чангретта хотел помочь ему, но крепкая рука, схватившая ворот дорогой рубашки, не дала сдвинуться с места. Машинально унизанные золотом пальцы обвились вокруг чужого запястья, с силой надавливая на впадинку между большим и указательным. — Еще хоть пальцем ее тронь — я затолкаю в твою глотку пистолет и спущу курок. Трижды, — низкий утробный голос прокатился по лесу рычанием. После него воцарилось напряженное молчание, в котором тихо ругался про себя Виктор. Долго оно не продлилось. Спустя пару мгновений Уильям ослабил хватку и, опасно поиграв тростью в правой руке, направился следом за начальницей. Чангретта провожал его взглядом до тех пор, пока его не окликнул Виктор. — Помогай блять, я тут один не справлюсь! На крыльце собралась уже приличная толпа зевак, среди которых особой мрачностью настроя отличался Марк. Раскуривая подаренную старым другом семейства трубку, он хищным взглядом сверлил то силуэты у простреленной со всех сторон машины, то приближающуюся к нему фигуру внучки. Он видел, в каком она состоянии, а потому, когда она пролетела мимо него, упрямо смотря только вперед, не обращая внимания на покрасневшие от слез глаза, он ничего ей не сказал. Только задумчиво выпустил в воздух сизое облако. — Дедушка, что случилось? — Зои стояла рядом, опираясь тонкими ручонками о деревянные перила террасы. Она старалась говорить тише, чтобы никто из служанок не смог ее услышать. — Почему Валери плачет? Старик Марк дернул бровью, наблюдая за тем, как на поляне у машины двое крупных мужчин с трудом подняли на импровизированной переноске его потенциальную погибель. Тонкие губы сжались в полоску под седыми усами, густые брови нахмурились. — Валери плачет, потому что ослушалась вашего отца, — растягивая гласные, произнес старик. — А ослушаться Джеймса Мариона — значит подписать контракт. — Контракт? Черные глаза старика кинули быстрый взгляд на младшую внучку и по-доброму сощурились. — А тебе не пора приступить к занятиям по сольфеджио?