Гляди: сияют небеса, Все золотом горит! Луга блестят, леса шумят, Как будто смех гремит.
Туннель оказался короче, чем думалось поначалу. Уже через пару минут Коэн вышел в еще небольшую комнатку, развилок в которой оказалось не меньше пяти вместе с той, из которой он сам пришел. Потолок в ней был слегка выше, чем в коридорах, но из-за стоящих тут и там деревянных балок, служащих подпорками, места больше не становилось. Здесь тоже было бы невероятно темно, если бы не дополнительно принесенная лампа, висящая неподалеку от одного из ходов. К тяжелому запаху земли примешивалась отвратительная вонь дешевых сигарет. Дышать было почти нечем.Мой конь храпит, вперед спешит, И вольно мчатся псы; Ликует весь зеленый лес, Когда поют ловцы…
Санни сидел прямо на полу под лампой, откинувшись спиной на стену и уперев ногу в одну из балок, что опасно прогибалась под его напором. В руке его блестел лезвием складной нож — он то вонзал его в землю, то крутил в пальцах, закрывая и снова открывая, щелкая металлом. Он выглядел потрепано в своих изношенных мешковатых брюках и куртке на голое тело. Это не было для него чем-то из ряда вон выходящим. Сколько Уилл знал Санни, он ни разу не видел его достаточно опрятным или прилично одетым. Здесь нечему было удивляться. Работа ласточки требовала быть всегда готовым запачкать не только руки, но и все остальное, что к ним прилагалось. Во фраке по норам не поползаешь. — Тебя только за смертью посылать, — привычный ворчливый тон. Ему всего двадцать девять, а он уже звучит, как старик, наученный жизнью. — Еще и направлять пришлось его, только посмотрите! У меня здесь парни неподалеку работают, сейчас прибегут, будут спрашивать, чо свищу… Скажу, что у тебя топографический кретинизм. — Если бы ты встретил меня, свистеть бы не было необходимости. — Да? А если бы ты позавчера не ухуярился до горячки, не пришлось бы мне днем позднее сваливать трупы в каналы. Как рожа, кстати? Не зажили итальянские ссадины? Сорока взглянул на собеседника с подчеркнутым безразличием, несмотря на саднящее желание впечатать наглую птицу в стену. Ответил колкостью на резонное замечание. В его стиле, но от этого легче не становилось. Умел этот гад давить на больное. Поставив лампу на пол, Коэн сунул свободную руку в карман и подошел поближе к собеседнику. Тот как-то сразу выпрямился, зачем-то потер под носом. В полумраке его хвойные глаза казались полностью черными, но отсутствие света не могло стереть очевидные эмоции. Санни выглядел устало. Даже для себя чересчур устало, можно сказать, вымученно. Вчера у него было больше работы, чем обычно, а на ее недостаток он никогда не жаловался. У всех был тяжелый день, у него — в особенности… Дейзи. Уильям прикрыл глаза, выдохнул смешок. Ее мокрое от пота лицо с закатанными глазами и пеной у рта не выходило из головы. Много торчков ему приходилось откачивать, большинство из них умирали прямо на его руках и руках Санни. Их смерть уже давно перестала как-либо трогать. Зачем переживать из-за того, кому было предначертано сдохнуть в собственной блевоте, корчась от разъедающего вены яда, так? Это было первое правило Санни, которое не позволяло ему сойти с ума. Он никогда раньше не привязывался к своим клиентам. И ясно почему: к обреченным могли привязаться лишь глупцы, к коим Санни при всем желании нельзя было причислить. Он был сообразительным парнем, несмотря на вспыльчивость. Но даже такие сообразительные совершают ошибки. Дейзи появилась в притоне три года назад совершенно неожиданно. Скорее всего, кто-то привел ее в тот день или она наткнулась на них сама… Впрочем, это никогда не было важно. Важно лишь то, что с тех пор она больше не уходила из притона. Ей было тринадцать с половиной, когда она начала колоться, четырнадцать — когда ее одолела зависимость. В пятнадцать она начала торговать своим телом и неплохо в этом преуспела. Молодость и невинность играли ей на руку, как бы отвратительно это не звучало. В лице джанков она приобрела большую клиентскую базу, которая вскоре начала расширяться. Всего за пару лет она превратилась из милого ребенка в шлюху экономкласса. Боже, тошно подумать о том, сколько мужиков уже побывало в этой девочке. Тошно подумать, что даже Санни повелся на нее, оставив позади простейшие моральные законы. Санни и Дейзи находились в «близких отношениях» всего несколько месяцев. Они трахались, он платил ей героином, за что она прославляла его имя, повторяя его в удобное и неудобное для этого время. Сороке приходилось в наркотическом бреду несколько раз выслушивать эти тирады. Слава Богу, он не мог запомнить ни слова из того, что она говорила, да и пересекались они крайне редко. Уильям осознанно обходил Дейзи стороной, потому что, несмотря на свою безумную любовь к Санни, она много раз пыталась запрыгнуть на него, впиваясь ногтями в пряжку ремня. И это происходило не только с ним — с многими птицами, которые появлялись на пороге притона. Как-то раз она погладила Грима, когда он в очередной раз забирал напарника, по щеке. Это было ужасное решение с ее стороны, Грим ненавидел, когда к нему прикасались незнакомцы. Он чуть не сломал ей руку в тот день. Санни не беспокоила излишняя развратность его личной шлюхи. Ему было плевать, с кем спит Дейзи в его отсутствие. Думалось, ему в целом было плевать на нее. Он приходил в ее комнату, проводил с ней несколько часов, чтобы оставить на столе пару склянок с белым порошком и уйти на работу. Санни не чувствовал ничего по отношению к Дейзи. По крайней мере, так казалось со стороны. Дейзи умирала тяжело, долго боролась за жизнь. Несмотря на всю ущербность своего существования, она очень хотела его продолжить. Она оставалась в сознании все время, что они пытались ее вычистить. Санни был на грани истерики, хотя и пытался это скрыть. Орал несравнимо громко, отдавал приказы рвано и часто не по делу. Сорока видел, как тряслись его руки, когда он набирал в шприц «Болванку» — изобретение Дока, помогающее экстренно вывести из организма опиаты. Она не всегда помогала, в этот раз не помогла. Дейзи приняла синтетику из тех, что Док пренебрежительно называл «образцы». Недоработанный продукт. Против него у «Болванки» не было шансов. Вены буквально сожгло изнутри, здесь ничего нельзя было сделать. Когда Дейзи испустила последний вздох, наконец избавившись от мучений, Санни потерялся. Нечитаемое выражение застыло на его лице маской и продержалось на нем долгие несколько минут. Оно не было скорбным, не было и испуганным. Оно было никаким. Хвойного цвета глаза не заблестели влагой, они остались сухими и быстро бегали взглядом по мертвому телу девчонки, словно бы пытаясь его запомнить. Пальцы, пожелтевшие от табака и почерневшие от грязи, аккуратно прикрыли остекленевшие девичьи глаза. Простой жест, который, тем не менее, многое значил. Санни никогда никому не прикрывал глаз даже на войне, он считал это слишком сентиментальным… — Ну и хули ты уставился, рыжий? — заскрипели под тяжелыми армейскими сапогами мелкие камни. Санни поднялся на ноги, придерживаясь за грязную стену и гневно сверкая в коллегу искрящимся взглядом. Черная бровь, искаженная проходящим по ней недавно полученным шрамом, нахмурилась красноречивее, чем могла бы сделать это будучи целой. — Так и будешь зенки пучить или поработаем? У меня здесь не ебаный зоопарк, чтобы на диковинных зверушек пялиться, усек? — Чей это нож? — пытаясь отвлечься от собственных безрадостных мыслей, спросил Сорока и кивнул на зажатое в перепачканной руке холодное оружие. Санни тоже взглянул на него, будто видел его в первый раз. — Ебать тебя не должно, — огрызнулся он. — Я тебе кто, невеста, чтоб отчитываться перед тобой? Вроде замуж меня не звал. А если б и звал, то нахуй бы пошел. — Формально я старше тебя по званию и ты обязан… — Хуянию блять! Скажешь о своем звании голым стенам и бугимэну, с которыми останешься наедине, когда я усвищу отсюда. Коэн сжал челюсти, наблюдая за тем, как отражающий свет пламени нож скрывается, сложенный, в кармане старых брюк. Его заинтересовало, с чего вдруг Санни, обычно предпочитающий огнестрел, приобрел себе оружие ближнего боя. Это в принципе было несвойственно для него — покупать что-то. Скорее, он это у кого-то отнял или выменял на порошок. У кого — вопрос. Нож казался отдаленно знакомым, но вспомнить, где раньше видел его, Уилл не смог. Спрашивать не было желания. Настроение Санни стремительно ухудшалось с каждым лишним словом, а это не играло на руку. Санни был человеком-эмоцией, чье ментальное состояние можно было пошатнуть по щелчку пальцев. Его угроза воспринималась даже не как угроза, а как реальное развитие событий, которое приходилось учитывать. В любой момент он мог нырнуть в один из длиннющих, вечно разветвляющихся проходов и пропасть на неопределенное время, оставив собеседника в темноте и неведении. В норах у опытного ласточки больше преимуществ чем у ворона. Если так подумать, то Санни выбрал местом встречи туннели только поэтому. И завел он его подальше по той же причине — чтобы страшнее было. Жестоко, но зато действенно. Еще одно доказательство незаурядного ума наглой птички. — Так что? Расскажешь, чо пришел, или мне свое шестое чувство подключать? — тощая рука взметнулась к лицу Сороки, почти касаясь его грязными пальцами. Их обладатель прикрыл глаза и сосредоточенно наморщился. — Бля, нихуя не видно. Твоя аура неудовлетворенности закрывает мне обзор. Хоть бы бабу снял, ей-Богу… — Не будь ребенком, — порывистым движением Уилл откинул от себя чужие конечности, на что Санни только хрипло посмеялся. Смех его был надтреснутым и ненастоящим. — Мне нужна информация. — Ну ясен хер, что не бабочек я тебе пойду ловить. Какого рода информация? — Человек. — А конкретнее? — Нужны имя, фамилия, возраст, место проживания, род деятельности… В общем, все, что сможешь найти и больше. — Исходное-то есть? Или мне идти к Вольному, чтобы он на таро погадал? Порывшись во внутреннем кармане поношенной куртки, которую он не надевал вот уже сколько времени, Сорока нащупал и вытащил на слабый свет керосинки стальную коробку. Чуть подержав ее в руках, будто сомневаясь, протянул ее Санни. Тот не стал долго ждать, а сразу откинул звякнувшую металлом крышку и углубился в изучение фотографий в ней, подставляя одну за одной под лучи пламени. С каждым вытащенным снимком его лицо суровело и хмурилось. — Интересно девки пляшут, — в конце концов заключил он. — Хочешь, чтобы я о наших досье сшил? На продажу? Это будет дороже стоить с учетом измены. Плюс, если вдруг что, то я не при делах. — С досье на наших справились и без тебя, так что не утруждайся, — Уильям неопределенно взмахнул рукой, а после инстинктивно схватился за стрельнувшее колено. Лицо его болезненно исказилось. С того момента, как он принял опиум, прошло больше четырех часов и действие наркотика начало ослабевать. И, как назло, все склянки в карманах опустели. — Найди мне фотографа. Твои люди должны прошерстить места, в которых были сделаны эти фото, и их списки. — Опять кроты завелись. Их как блох травишь, а они все лезут и лезут. — Итальянцы всегда лезут туда, где им не рады. — Ну само собой. Кто же еще может сейчас занимать наше время? — Санни перевернул одну из фотографий, вчитался в аккуратный почерк, щурясь от отсутствия нормального света. Прочитав записи несколько раз, он даже присвистнул, пораженный. — А я и не знал, что наш босс настолько предан своему делу. Забавная штука. «Валери Марион, встреча с казначеем турецкого контрабандиста Догу — Айлой Абачи, лондонский отель». Только посмотри на эту прелесть. Специально медленно Санни перевернул фотографию к собеседнику и хрипло рассмеялся, увидев как тот, рассмотрев изображение лишь мельком, поспешно отвел глаза. На снимке была изображена Валери в компании молодой черноволосой турчанки, которую Билл мог вспомнить лишь отдаленно. Они сидели за столом в довольно светлом помещении, похожем на ресторан. На столе перед ними стояла бутылка вина и высокие фужеры, там же находились и почти нетронутые блюда. Они не ели и не пили. Валери властной рукой удерживала острый подбородок турчанки и медленно приближалась к ее приглашающе раскрытым губам. — Не смей никому ее показывать, — в секундном порыве Коэн попытался схватить снимок, но потерпел поражение. Гибкие руки ласточки оказались быстрее вороновых. — Ты блять меня понял? Даже заикаться об этом ни с кем не смей. — Я, по-твоему, похож на ебнутого? Мне еще работать с ней, — возмутился Санни и, еще раз взглянув на снимок, усмехнулся. — Не, ну каков чертила! Глаза, главное, честные-честные, а в мыслях, оказывается, вон оно чо. Хотя не могу его винить… Зрелище действительно заманчивое. — Боже, просто заткнись. Я не хочу слышать как ты… — И Томасом Шелби прикрывается, скотина итальянская. Вроде как и за ним бегает, а на самом деле нашу Пташку ловит, ты понял, да? — В каком смысле? Как прикрывается? Хвойный взгляд оторвался от изучения фотографий и переместился на заросшее медной щетиной лицо напротив. Оно не выражало ничего кроме непонимания и замешательства. Санни нахмурился озадаченно, на пару секунд завис на одном месте, только потряхивая снимками в пальцах, а после цокнул языком, указывая ими на собеседника. Его пошитое в нескольких местах лицо озарила ехидная улыбка. — Грим тебе ничего не сказал? — улыбка стала еще шире. Из прокуренных легких вырвался хриплый смешок. — Ну не новость, конечно. Вероятно, в то время как он работал, ты валялся в луже собственной блевоты и ловил трип за трипом, мечтая о мамкиной мацебрае и о том, как зарезаешь козленка в Песах на глазах у Моисея. Я бы тоже не стал беспокоить тебя делами мисс Пташки, тебе было явно не до них… — Как прикрывается, Санни? — потребовал Коэн, на мгновение прикрыв глаза. Его голос дрогнул от гнева, который наполнил голову до краев быстрее, чем он сам мог того ожидать. Санни покачнулся на пятках, скаля свои частично золотые зубы. Ему нравилось осознавать свое превосходство, свою большую осведомленность. Он был главной сплетницей Бирмингема, такое поведение было характерно для него и уже не вызывало никаких эмоций, но сейчас Уилл вспылил. Сжав трость в одеревеневшей руке, он сделал угрожающий шаг к дерзкой ласточке, но тут же замер, заметив, как тот попятился в сторону одного из темных проходов. Пришлось себя одернуть. Злость злостью, но остаться здесь одному — худшее, что может с ним произойти. Грим ему ничего не сказал. Совсем ничего, даже между прочим словом не обмолвился. Не то чтобы это было удивительно, этот немой жук часто умалчивал о деталях своей работы, но сейчас, когда дело касалось безопасности Валери непосредственно… об этом следовало сказать. — Клянусь Богом, мое терпение небезгранично. Когда оно кончится, я вытащу из тебя ответы вместе с кишками, — прошипел Коэн, вкладывая в эти слова столько смысла и опасных интонаций, что волей-неволей по спине Санни пробежал холодок. Кончено, он списал это на порыв ветра, донесший прохладу улицы через где-то открытый люк, но от истины не спрячешься. — Двадцать девятого, в день встречи Пташки с цыганским бароном, там был крот Чангретты. Хуй знает, за кем в первую очередь он следил: за ним или за ней, да и, в принципе, похуй, ведь сам факт уже охуенно возмутителен, согласись? — протянул Санни, заламывая пальцы. — Сказал же блять, что херовая идея идти на встречу с гребаным Томми Шелби. Хуев макаронник был в ярости. — Да-да, ты, как всегда, самый продуманный, Билл. Но в хуй это все равно никто не ставит. — Расскажи, как все было. — Доклад тебе не написать, командиришко? — Санни… Санни закатил глаза, тяжело и театрально вздохнув. На его широком лбу у виска вздулась вена, красноречиво указывающая на его состояние. Не особо беспокоясь о грязи на руках, он пригладил стоящие дыбом темные волосы, нечаянно задел покоящиеся на голове темные очки на резинке. Те упали, с хлопком ударившись о голые ключицы. Они были нужны, чтобы после долгого хождения по темным норам Санни не выжгло глаза, но сейчас только мешали и закручивались вокруг шеи. Поправив их, он неопределенно махнул. — Перед Новым годом звонил Грим, — начал он, активно жестикулируя одной рукой. — Сказал, мол, у Валери есть стопроцентная инфа, что двадцать девятого за ней следил некто, кто снабжает главного носатого вестями, и что пидора этого надо срочно найти и вежливо объяснить, чья кормушка выгоднее и чья душонка дешевле. Указал место и примерный ареал обитания. Дальше я уже своих парней выкинул. — Они что-то нашли? — Ни хуя они не нашли! — в хриплом голосе звучало столько возмущения и обиды, что можно было подумать, что у его обладателя с личным шпионом Чангретты свои счеты. На самом деле, недалеко от правды: Санни близко к сердцу принимал любое свое поражение. А поручение от Пересмешника было поражением глобального масштаба. — Расспросил часовых — ничего. Проверил территорию — ничего. Прочесал все возможные ходы к этому гребаному складу — угадай блять что? Гребаное, нахуй, ничего! Как сквозь землю провалился. Никто его не видел, никто его не слышал, никто его присутствия не ощутил, етить твою мать! Будто все разом оглохли и ослепли, ни одного подозрительного незнакомого лица! — Не может быть такого, чтобы совсем ничего. Вы что-то пропустили. — Не еби мозги. Я знаю, о чем говорю. Мы все проверили. Ничего нет. По норе разлетелся малоприятный хруст суставов — Сорока с силой сжал руки в кулаки. Он чувствовал, как постепенно начали сдавать нервы и попытался хоть немного облегчить им работу. Никогда не помогало, агрессия только росла. Сознание рисовало на веках знакомый до зубного скрежета образ дрыщавого макаронника Чангретты с уродливо темными собачьими глазами и мерзкой усмешкой. Он смотрел на него с пренебрежением, свысока, а после вдруг фыркнул снобски. Захотелось впечатать эту усмешку в его хренову кожу, вогнать ее глубже с помощью ножа или молотка — уже все равно. Уильям старательно растер глаза. — Ладно. Значит, ублюдок хорошо заметает следы, — отозвался он глухо, а после вдруг рванулся вперед, указывая на коробку со снимками. — Здесь должно быть достаточно информации, чтобы найти его. Около семидесяти снимков, везде разные места. Где-то он должен был проебаться, не может человек идеально подчищать за собой. — Ну блять люди разные бывают, Билли. Я ничего обещать не могу. Тут половина снимков на улице сделана, из них ничего не вытянешь. Другая половина — в местах с огромным оборотом клиентов, дорогущих ресторанах и отелях, где конфиденциальность ценят. Тем более конфиденциальность Пересмешника. По-хорошему, этого пидораса еще в первый день должны были заметить, но, как я понял, узнали вы о нем только недавно, что говорит о том, что этот парень хорош. Да и времени прошло — охуеть! Списки в анонимных клубах меняются чаще, чем ты посрать ходишь, а вас в других и не найти. В итоге мы имеем неутешительный прогноз, который я, само собой, всеми силами постараюсь не оправдать, но… Хвойного цвета взгляд, непроницаемый в мрачной полутьме, воззрился снизу вверх, невинно заламывая повисшие над ним черные брови. Грязные руки наугад ткнули немного помятыми уже снимками в коробку и оставили их там, плотно захлопнув железную крышку. Санни с интересом наблюдал за тем, как на заросшем медью лице его напарника расцветает выражение, обычно означающее усердную мозговую деятельность. Оно заставило его тихо посмеяться, еще выше вздергивая подшитую бровь. Сорока пытался не смотреть на него. Санни отвлекал, ему это не нравилось. Не нравилось ему и подозрительная продуманность этого невидимого фотографа, настораживала пугающая осведомленность, с которой он шел на любое дело. Ведь действительно, его ни разу не поймали, даже не видели, хотя должны были. Вестники обычно не пропускают ни одного неопознанного лица, особенно вестники-ласточки, а тут вдруг семьдесят фотографий и ни души в свидетелях. Да он еще и на встречу просочился, мимо стольких дилеров проскочил. Черт, не может такого быть. Никто бы так идеально не подготовился, только если… Словно бы испугавшись собственной догадки, Коэн дернулся, приводя в движение и Санни. Тот выпучил свои огромные глаза и с широкой улыбкой протянул: — Ты опять из источника глотнул, да? Пизда тебе от Пташки. — Сколько человек дежурило двадцать девятого? — проигнорировав ехидные слова, поспешно выпалил Уильям. Санни смотрел на него еще пару долгих секунд, улыбаясь как кот чеширский, но без дружелюбия. На его лбу у шрама вздулась пульсирующая вена, говорящая о том, что ласточке не пришелся по душе смысл, скрывающийся в этом вопросе. — Десять, — с опаской ответил он, кладя коробку в карман гигантской рабочей куртки. Его поджарая грудь блеснула потом в огненных сполохах керосинки. — Все хорошие парни из приличных семей… Относительно. — Проверь их тоже. — Да иди на хуй! Еще я буду в своих парнях сомневаться! Да ни один из них… — Жизнью поклясться готов? Фраза так и не была закончена. Санни с треском сжал челюсти, метая в коллегу яростные взгляды темных глаз, но сказать ничего не смел. Клятва жизнью — не то, чем можно было зазря раскидываться при воронах, это была единственная клятва, которая у них имела вес и последствия в случае ее несоблюдения. Мало из них, конечно, пользовалось ей, никто не был уверен в своих словах настолько, чтобы ставить жизнь на кон. Птицы всегда лгут, иногда даже неосознанно. — Проверь их, — повторил Уилл и кивнул, будто поставив точку. Но это был не конец. — Займешься этим лично. Прошерсти всех бирмингемских и тех, кто работает в его районах. Тех, кто был на вахте двадцать девятого, в первую очередь. Потом… Соберешь самых верных, в ком ни на йоту не сомневаешься, и отправишь их проверять заведения из списка… — Издеваешься что ли? — прервал его Санни. — Самых верных наберется от силы штук шесть или семь. Ты хочешь, чтобы я их по всей Англии раскидал? Тут Ливерпуль, Манчестер, Лондон с Бирмингемом как минимум, а это уже дохера! Меня не жалеешь — их пожалей, засра… Санни не успел закончить свою гневную тираду. Сильный удар обрушился на его лопатки и ребра, у него не было времени и пискнуть. Правой рукой Сорока схватил его за куртку и с хлопком впечатал в стену, чуть было не уронив лампу, опасно пошатнувшуюся над головой. Санни брыкнулся разок на автомате, но быстро затих, заметив занесенную трость в левой руке ворона. Специально впиваясь ногтями в кожу, он схватил удерживающую его руку, смотря в темно-серые сейчас глаза напротив. Они не выражали злости, в них было больше суровости. — Я сказал, что мое терпение не бесконечно. Прекрати ныть по каждому поводу, твою мать. Сам-то не видишь, насколько размяк? Только блять посмотри на себя. Стал жалким червяком, не желающим выполнять свою работу, а ведь раньше бил ирландцев не хуже комиссаров в Дублине. — Руки, сука, убери, иначе пальцев лишишься. Помяни мое слово, лишишься… Давление на грудь увеличилось в мгновение и Санни подавился так и несказанными словами. Презрительным взором Коэн пробежался по фигуре ласточки, которая была в разы меньше его собственной. Зато сколько пыла. Кажется, вчера он говорил, что сделает его в кругу, наглый мальчишка. — Вот зачем нужна война. Вы, молодняк… Валери вас слишком разнежила. Джеймс мертв, а вы только и рады сплясать на его могиле, чтобы ничего не делать. Радуетесь свободе, но без жесткой руки ничего из себя не представляете. Убожество… Я сказал, значит ты делаешь. И никак иначе это не работает. Ты понял меня, Санни? Или ты забыл у кого здесь настоящая власть? Тяжелая рука сильнее надавила на грудную клетку. Сдавленный хрип донесся до слуха сквозь похрустывание костей. — Понял я… ебать тебя в рот… Раздосадованно вздохнули. — Славно. Звук пронесся по помещению и исчез в одном из бесконечных туннелей. Уильям подержал Санни еще с пару секунд, прежде чем разжать пальцы и отойти на шаг назад. Он думал, что тот сейчас же рванется к одному из проходов, скрываясь в нем без следа, в качестве мести, но этого не произошло. Санни лишь брезгливо отряхнул куртку, и без того до жути черную не по природе своей, а потом вдруг действительно развернулся на пятках к ходу. Сделал он это слишком медлительно, чтобы подумать, что он убегает. — Всегда знал, что ты ебанешься быстрее, чем опиум сможет убить твою печень, — отразился от голых стен хриплый его голос. — Пошли. Хочу, чтоб ты наконец уебал из моего дома. Пусть с тобой твои разбираются. Шизофреник, бляха-муха…