1 января 1926 года, поздний вечер
Время близилось к полуночи. Бирмингем собирал над собой тяжелые дождевые тучи. С каждым часом на улице становилось все холоднее, ветер рвал яростнее, мрак беспощадно сгущался, и даже почти новая керосиновая лампа не могла с ним тягаться и то и дело тухла, вынуждая изводить на себя одну спичку за другой. Единственный источник света и тепла, единственный способ согреть окоченевшие пальцы. В который уже раз за сегодня поджигая обуглившийся фитиль, Лука непроизвольно задержался рядом с ним, пытаясь дотронуться до желтого лепестка пламени. Кончик указательного пальца ощутимо обожгло, почти сразу мужчина отдернул его, но огонь уже сделал свое дело — под кожей сильно запульсировало. Машинально Чангретта встряхнул рукой и поднес обожженное место ко рту, облизав и встряхнув снова. Ветер обдал ожог морозом. Снова стало холодно. Чангретта провел ладонью по лицу, после того как в очередной раз случайно глянул на глухие окна третьего этажа. Татуированные руки с нажимом растерли плечи. Из-за плотной ткани пиджака дополнительного тепла почти не ощущалось, но расстаться с единственно оставшейся частью верхней одежды мужчина пока не спешил. Иногда он снимал его, растирал кожу сквозь рубашку и сразу надевал, чтобы хоть как-то согреться. Тогда становилось заметно теплее, но ненадолго — ветер быстро пробирался под полы. «Где же его носит?» — любимый вопрос на время этого долгого ожидания. «Где его, черт возьми, носит? Она могла сотню раз умереть от переохлаждения». С теплым мурчащим котом на коленях, укрытая его пальто, с утащенным с кровати пледом на плечах и широкополой шляпой на голове Зои сидела на деревянных ступеньках крыльца и время от времени дергалась всем телом как от судорог. Холод ее не брал, не мог. Ее душила обида и жалость, что время от времени выливались наружу скупыми слезами. Американцу это не нравилось. Плачущий ребенок — зрелище, от которого волей-неволей чувствуешь скребущую грудь вину. К тому же лить слезы на морозе было нерационально. Белое личико букашки ничто не защищало от зверств погоды, и от влаги они становились даже свирепее. Не для того он отдал ей свою одежду, чтобы она в итоге заболела из-за своей детской чувствительности. Примерно с такой мыслью мужчина присел рядом с черным подрагивающим ворохом, поставив между ним и собой горящую лампу. — Хватит уже рыдать, — чуть погодя почти приказал мужчина, переворачивая во рту черную на кончике спичку — ей он зажег фитиль. Маленькая Марион ничего не сказала. Было видно, как она гладила под пальто своего вредного зверя. Лука задумчиво постучал ладонью по костяшкам сжатого кулака. — Сейчас это бесполезно и бессмысленно. Оплакивать некого. — А как же Дейзи? Ее не надо оплакивать? Девчонка уставилась на него мокрыми глазами, мечущими возмущенные искры. Чангретта поймал себя на мысли, что этот взгляд ему знаком даже слишком хорошо. В детстве Валери смотрела на него точно так же, когда он говорил что-то выходящее за рамки ее понимания. Они были как две капли воды, разделенные годами, но все же похожие до мелочей. Даже в манере речи проскакивал тот горделивый напор, дерзкий вызов. Только вот Зои была мягче, ласковее, нежнее. Ее воспитали не волки, кусать так больно она не умела. Маленькую Марион воспитала ее сестра, что всем сердцем хотела отделаться от тех черт Марионов, которых так боялись и уважали — жестокость, беспощадность, отрешенность. Только вот младшее поколение всегда так или иначе перенимает привычки старшего… Поджав губы, Чангретта напряженно посмотрел во мрак широкой улицы без единого фонаря. Единственная дорога, по которой к притону могла проехать машина, была посыпана мелким гравием и усеяна камнями. Все также там гуляла слепая ночь, чей воздух время от времени подрагивал беспорядочными автомобильными гудками. Все они были не те. — Оплакивать надо покойников, bebé. А Дейзи, вполне вероятно, еще жива, — обгорелую спичку будто в забытьи три раза провернули вокруг своей оси пальцы, что тут же частично окрасились в черный. Лука снова опустил непроницаемые в темноте глаза на свою маленькую собеседницу. Она нервно дергала слишком длинные рукава пальто, то ли пытаясь сделать их покороче, то ли наоборот — натянуть. Мужчина бесшумно вздохнул, сцепив ладони в замок. — Прекрати накручивать себя, с ней все будет в порядке. Друзья твоей сестрицы смогут ей помочь. — А если не смогут? — пятнистые глаза сами собой возвелись к пасмурному небу. Боже, и откуда в этом ребенке столько упрямства? Вибрирующий сильнее обычного баритон прозвучал чересчур меланхолично и спокойно, что ему даже захотелось поверить, несмотря на то, что обладатель его понимал, что сам он не уверен ни в одном своем слове: — Зои, эти люди работают здесь уже давно и, очевидно, уже сотни раз встречались лицом к лицу с такими ситуациями. Наверняка они знают, как с этим бороться. Они поставят Дейзи на ноги в два счета. Хватит переживать об этом. Зарывшись по подбородок в теплый кокон, ребенок выдохнул, пуская в студеный воздух облако пара. На ее круглом совсем белом личике застыли еле заметные сухие дорожки, словно русла осушенных рек. Лазурь глаз перестала блестеть серебром — слез в них не осталось. Все это значило, что небольшой монолог подействовал на девочку благотворно. Если бы не подозрительно печально нахмуренный излом прозрачных бровей, можно было бы сказать «исцеляюще». Но увы… — Дедушка как-то сказал, что лекарства, которые пьет Сорока совсем-совсем его не лечат. Он сказал, что Сорока каждый раз, выпивая бутылочку опиума, сокращает свою жизнь на пару часов и, в конце концов, одна из баночек станет последней, — писк из-под слоев пальто был похож на комариное жужжание, почти неразборчивое и тихое, но благодаря полной тишине вокруг его удалось расслышать. А жаль. — Я думала, что он говорит мне это, чтобы я не трогала лекарства… Но, может, он сказал правду и у Дейзи оставалось всего пару часов? Понимание, что эти речи срывались с уст маленькой девочки, ложилось на плечи жутким весом. Чангретта потер ладонь об ладонь, в слабой попытке согреть их. Черные брови устремились вверх, губы разомкнулись. — Я не стану тебе врать, bebé, твой дедушка отчасти прав насчет этих лекарств. Они правда могут причинить вред. Но не так. Никакого отсчета нет. Их вредность определяет разумность: чем ее меньше — тем выше шансы на… летальный исход. — Значит, Дейзи была неразумной? — Она еще ребенок. Дети все неразумны, так или иначе. Но их безрассудство в большинстве случаев прощается из-за их неопытности. — Кем прощается? — Тем, кого ты называешь «надеждой для обреченных». Судьбой, Богом… Кем тебе больше нравится. Зои на пару долгих мгновений затихла с лицом, выражающим бурный мыслительный процесс. Вкупе с ее возрастом это могло бы выглядеть комично, если бы не контексты. В любое другое время американец бы посмеялся, но не сейчас. Сейчас он только наблюдал, с какой-то неведомой доселе лаской рассматривая красивый профиль девочки, ненароком задумываясь о том, какой красавицей она станет в будущем. — У Сороки много разумности, — спустя какое-то время пропищал неокрепший голос. В ответ им раздалось скептическое «хм». — Что? Это правда. Сорока очень разумный и опытный, серьезный. Он даже готовить умеет, потому что думает, что это может ему пригодиться. Это же что-то да значит, правда? Он не станет поступать глупо, раз мыслит так далеко наперед. Она сказала это с такой марионовской уверенностью, что все попытки переубедить ее разбились бы о скалы хваленой упертости. Лука не стал говорить слова против, но не из-за заведомого проигрыша в сей дискуссии, а из-за наивной надежды, скрытой в девичьих речах. Для нее это было важно. Ей хотелось быть правой в том, что ее любимая рыжая собачка слишком умна, чтобы творить глупости, из-за которых будет страдать ее маленький хозяин. И хотя правда в том, что Уильям Коэн, как и все подобные ему социальные отбросы, вряд ли знают такое простое понятие как «мера», Лука умолчал о ней. Этот ребенок, также как и все остальные люди в мире, имел право успокаивать себя ложью и надеждой, что все обойдется. — Смотрите, мистер Лука. Там машина. Чангретта услышал Марион уже после того, как его ослепил яркий свет фар вынырнувшего из-за угла автомобиля. Во мраке жутких бирмингемских улиц он был как маяк на берегу широкого Тихого океана — единственным спасением корабля от мерзких чудовищ, прячущихся под бездонной толщей. К своему сожалению, мужчина обнаружил себя на этом метафорическом корабле пленником, для которого выход на сушу станет смертельным приговором, ибо констебли уже вязали петли для висельников. С щемящим сердцем он наблюдал за тем, как букашка вскочила на ноги, сбежала по ступенькам, поддерживая одной рукой кота и пальто и размахивая другой как «Юнион Джеком». Фары приветственно мигнули и погасли. Знакомый черный бентли остановился рядом со своим собратом и заглох. Из салона почти тут же вывалилась рослая фигура мужчины, при виде которой пальцы сами сжали рукоять пистолета за поясом. Ребенок со счастливым визгом кинулся к нему. — Северянин! Я так тебя ждала! Хрипло рассмеявшись, Виктор потрепал прилипшую к нему младшую Марион по волосам. С расстояния в примерно пятнадцати шагов в почти полной темноте, в которой издалека можно было различать людей лишь по силуэтам, это выглядело по-зверски жестоко, но девочка почему-то смеялась, прижимаясь к его ногам еще плотнее. — А-а-а, вот и наша лягушка-путешественница. Нагулялась? — протянул хрипловато русский, вкладывая в свой вроде бы укоризненный тон самый минимум осуждения и максимум страданий. — Ты никогда не угадаешь, от чего мне пришлось отказаться, только чтобы еще больше не нервировать твою зловредную сестричку! — От чего? Явно не ожидая такого очевидного вопроса, мужчина возвел глаза к черному небу, как будто на ходу выдумывая более безобидный ответ. На его круглом лице четко отображались все те непристойности и греховное блаженство от их повторного созерцания в памяти, которые, видно, не смогла затмить ни одна достойная выдумка. — Да не важно, — буркнул в конце концов наемник, хаотично перебрасывая белоснежные волосы с одной стороны головы на другую. Туманный неубедительный ответ, казалось, вполне устроил Зои — девочка не издала ни звука, только коварно усмехнулась, сверкая лукавством из-под густой челки. Если бы в этот момент Северянин не был бы занят изучением знакомой фигуры на крыльце, он бы наверняка смутился поразительной осознанности девичьего взгляда и, может, даже не на шутку испугался. Но сложилось иначе. — Зойка, залазь в тачку. Вся околела небось, пока ждала. Вон, нос холодный. Давай залазь! Нам тут с сеньором надо переговорить без сопливых… Другой части разговора Лука не смог расслышать из-за поднявшегося в эту минуту свистящего ветра, пронзившего сразу все кости. Непроизвольно постукивая ногой, мужчина в одних только рубашке и пиджаке наблюдал за тем, как темный силуэт русского беззвучно пытался что-то втолковать младшей Марион, пока та яростно протестовала, цепляясь ручками-крючками за мужские брюки, и бросала обеспокоенные взгляды в сторону крыльца. Объект их дискуссии был очевиден. Чангретта покачал спичкой во рту и одним движением вытащил из-за ремня пистолет. Бережно положив его на колени, он сжал в ладони деревянную рукоять и стал ждать. Металлический холод обжег пальцы, даже не касаясь их. Когда ветер чуть стих, голосов уже не было слышно. Только звук тяжелых шагов и шорох гравия под ними беспокоил слух. Чтобы оценить стремительно сокращающееся между ними расстояние, даже не требовалось поднимать глаза. Лука просто слушал и мысленно считал, выжидая нужного момента. Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать… С пяти шагов очень удобно стрелять. Почти гарантированно не промахнешься. — Ciao, Лучок! Come sta? Семь, шесть, пять… Будто чувствуя этот гнет, Северянин остановился раньше, чем увидел смотрящее на него дуло, что еле заметно выглядывало поверх коленей нового знакомого. Он не удивился, не изменился в лице ни на йоту, лишь взглянул на оружие с каким-то непонятным сожалением и сунул руки в карманы пальто, пошатнулся на пятках. Нервная улыбка дернула его губы. — Н-да… Это значит «не особо»? — шутка, сказанная самым взбалмошным тоном, чуть-чуть не пробила ледяной панцирь Чангретты. На долю секунды он подумал о ненадобности пистолета в разговоре, но быстро отбросил эту мысль. Как бы Виктор не был ему симпатичен, если он пришел его убить, нужно быть готовым. Устало вздохнув, Лука скользнул тяжелым взглядом по русскому, с неудовольствием осознал, что выглядит этот провинциал сейчас в разы лучше него самого: и рубашка чиста и поглажена, и пальто вычищено до идеала, и туфли блестят. Его чертова шляпа, сдвинутая слегка набок, и то мерцала в слабом свете керосинки серебряными нитями. И ни запаха спирта, ни синяков. На его фоне Лука ощутил себя брошенным псом с хромой лапой и грустными голодными глазами. А ведь обычно бывало наоборот… — Лучше тебе оставаться на месте, Виктор, — Чангертта сказал это таким изможденным тоном, что ворон даже засомневался, стоит ли ему шутить на этот счет. Решил, что не стоит. Заебанность и боль его нового знакомого почему-то слишком сильно давили на личное чувство стыда, что не просыпалось лет этак пять-шесть как минимум. Склонив голову набок, русский скептически прищурился, спросил бесцеремонно: — Дурак что ли? При ребенке стрелять собрался? — а после рассмеялся. — Ты это бросай. При ней в такие игрушки лучше не играть, она не поймет, расплачется еще… Револьвер в татуированных руках, к сожалению наемника, магическим образом не исчез, только опустился слегка ниже. Каре-зеленый взгляд быстро скакнул к черному бентли, где скрылась младшая Марион, но тут же вернул свое внимание мужчине напротив. Резкий, требовательный он отражал мысли хозяина красноречивее, чем любые слова. Виктор без труда прочитал появившийся в итальянских зрачках вопрос и развел руками, не вынимая их из карманов. Борты пальто послушно разъехались, показывая тусклому свету лампы ухоженный коричневый костюм с черным галстуком и пустую портупею, что была почти и не затянута. — Надеюсь, зад ты меня показывать не заставишь? Посмотреть там, конечно, есть на что, но я предпочитаю, когда на него пялится кто-то, кто более подходит под мои скромные стандарты. Не то чтобы ты мне не нравился, просто, знаешь, я предпочитаю более женственных… — Ты не вооружен, — проконстатировал Лука, скорее желая прервать этот странный монолог, чем в действительности узнать ответ почему. Его собеседник сделал такое удивленное лицо, что его впору было бы показывать в театральных академиях на лекциях. — А что, я убивать кого-то приехал? — новый поток до ужаса заразительного смеха взмыл в воздух, подхваченный попутным ветром. — Не, господин, у меня тут иное задание. Я здесь, чтобы вернуть потеряшек на Родину. Одна вон уже в кузове. Осталось вторую дождаться и дело в шляпе. Чангретта качнул своей смольной головой вверх-вниз, будто соглашаясь со словами русского, но вид его говорил об обратном. Тонкая спичка перебежала из одного уголка рта в другой, мужчина тускло усмехнулся, едва ее покусывая. — Твоя начальница именно так и сказала? «Верни потеряшек на Родину»? — вопросил он будто бы без интереса, но всем своим естеством желая услышать положительный ответ. Отвечать никто не спешил. Виктор в мнимых попытках вспомнить что-то прищурил левый глаз, устремя правый в черное небо. По его изрытому еле заметными веселыми морщинами лицу пробежался озорной всполох от подпрыгивающего пламени керосиновой лампы. — Да-а, точь-в-точь почти, — болотного цвета взгляд снова опустился к сидящему на крыльце. Тяжелые на вид пальцы правой руки русского одним тычком поправили сбившуюся шляпу и указали на Чангретту. — Но о тебе она тоже не забыла, не волнуйся. С твоим приездом она только и думает что о тебе… Хоть сейчас вам номер симай, ей-богу. — Что она сказала? — «Я отправлю в Ад заносчивого засранца, если с головы моей сестры упал хоть волос», — Северянин продекламировал эти слова тоном, свойственным Валери — рассудительным и до безобразия сучьим, а после добавил своим голосом: — Заметь! Она изъявила желание отправить тебя в Ад, но чертей за тобой не послала. К тому же, если бы все-таки послала, вряд ли бы ты сейчас вот здесь сидел живой-здоровый и морозил придатки. Я тут не единственный, у кого есть ствол, Лучок, но зато единственный, кто искренне не хочет его поднимать на тебя. Только ты вот, видно, другого мнения… Темные глаза моргнули скепсисом в сторону в момент посерьезневшего собеседника и не нашли в нем и капли притворства. Да, внешний вид — далеко не показатель в случае с воронами, но этому почему-то хотелось верить. В этой фальшивой до мозга и костей стране хотелось довериться хоть кому-нибудь, пускай и с риском получить нож в спину. С беззвучным вздохом Лука опустил револьвер на колени и устало пригладил растрепавшиеся волосы. Стараясь не думать о том, насколько жалко он выглядел в болотистых глазах, выпрямился и слабо улыбнулся. Северянин великодушно сделал вид, что верит. — Значит, не тебя мне нужно бояться, а твоего босса, — полушутливо прохрипел Чангретта, растирая одеревеневшие от холода пальцы. Левая кисть, поврежденная ударом железного птичьего черепа, отзывалась болью каждый раз, когда к ней прикасались. Тонкие губы сжались в линию. — Прискорбно. Я думал наладить с ней отношения, но, получается, век еще придется разгребать все это дерьмо. — Ой, умоляю! Скажешь тоже! Купишь ей торт повкуснее, пообещаешь больше никогда так не делать и, считай, что ничего не было. Всегда работает, — наемник небрежно махнул рукой, подходя чуть ближе к собеседнику. Он хотел сесть рядом, но, разглядев американца получше, нахмурился и передумал, протянув руку. — Подъем, господин Чангретта. Геморрой неприятно лечится, так что лучше не испытывать судьбу. Чангретта тихо рассмеялся, но длилось веселье недолго. Виктор дернул протянутую руку так сильно, что покалеченное плечо выстрелило болью и хрустом суставов. Мрачную тишину улиц прервал болезненный вскрик и грязная матершина на чужом языке. Перед глазами потемнело. Русский настороженно заглянул в южно-европейское лицо, крепко удерживая его хозяина на одном месте, не позволяя ему потерять равновесие. Быстро оглядевшись по сторонам, решил для себя, что делать дальше, и терпеливо ждал, пока его собеседник проморгается. После поднырнул ему под руку и отвел к машине, усадил на переднее сиденье, предварительно выгнав обеспокоенную Зои назад. — С ним все хорошо? — Северянин скривился от отвращения, найдя на своем заднем сидении горящие зеленью кошачьи глаза. Ему очень хотелось сейчас же выкинуть этот пушистый ком на улицу, чтобы он, не дай Боже, не загадил дорогую обивку бентли, но здравый смысл взял верх. Вместо этого мужчина несильно похлопал сицилийца по бритым щекам, специально ловя его потерянный взгляд. Он был совсем вымотан. — Жив, — без былой жизнерадостности проконстатировал Вктор и осторожно ощупал больное плечо через тонкую рубашку. — Нормально он так тебя отделал, а? По ключице в этот раз промазал. Это хорошо, дрочить сможешь. — А я уже начал переживать, — с притворным облегчением выдохнул Чангретта сквозь пелену на сознании, но тут же скривился от боли, стараясь уйти от настойчивых прикосновений грубых пальцев. Это действие ни к чему не привело. Ворон был слишком бесцеремонным, чтобы понимать тонкие намеки, а потому продолжал терзать больное место под аккомпанемент недовольного шипения. Отвлечься казалось лучшим вариантом. — Что значит «в этот раз»? Планируются следующие? — А ты надеешься, что нет? — болотного цвета глаза задорно подмигнули, на секунду оторвавшись от изучения. — Лучше не надейся. Билли дерется, когда ему вздумается, а думается ему часто. — Сорока любит драться, потому что ему некуда девать свою злость. Так дедушка говорит, — донесся сзади знакомый девичий писк. Лука оглянулся через плечо, ловя на себе лазурный взгляд младшей Марион и постарался улыбнуться, чтобы показать, что все в порядке. Видимо, улыбка выдалась кривая, потому что взаимностью ему не ответили. Со всей серьезностью девочка посмотрела на наемника и нахмурилась. — Что такое «дрочить»? На мгновение в машине воцарилось полное молчание, а после оба мужчины прыснули со смеху, укоризненно качая головой и осуждая сами себя за несдержанность. Вскоре всплеск неожиданного веселья улегся. Вопрос остался без ответа, что ребенка совершенно не радовало. — У него уже есть своя выработанная система боя, — возобновил свое объяснение Северянин будто ничего и не произошло. — Сорока всегда сначала бьет по ключицам или коленям. У него-то всего одна полностью рабочая нога и это, знаешь ли, усложняет жизнь, если у того, кто хочет его грохнуть, их две. Вот он так уравнивает шансы. — Со спины он нападает тоже чтобы шансы уравнять? — Ну да. Очень действенный способ. Никогда не подводит. — Таких как он в Нью-Йорке называют «topo di fogna». «Канализационная крыса». — А ему какая разница? Он-то победил. Чангретта промолчал. Виктор с уверенностью мог сказать, что слышал, как он злобно скрипнул зубами, без слов отвечая на его простой вопрос. С тонких губ, обрамленных короткой бородой, слетело понимающее мычание. — Слушай, я понимаю, что у вас там в мафии есть свой… кодекс чести, — или как правильно? — но у нас тут другие порядки. Единственное мерило — жизнь, Лука, и в бою не важно, каким способом ты будешь ее защищать. Если ты остался жив — ты победил. На нет и суда нет, улавливаешь? Здесь все так и никак иначе, этого не изменить. Под здешние законы подстраиваются, потому что иначе тебя сожрут. Лука отвернулся от русского, презрительно скривившись. Он улавливал даже слишком хорошо, но легче от этого ему не становилось. Дикарские повадки птиц были ему противны не только из-за варварских бесчестных правил, но еще и из-за осознания, что эти самые правила давали им силу, которой у него самого никогда не было и не будет. От того, что он не сможет поступиться своими принципами, Сорока всегда будет впереди него, даже если потеряет обе ноги, потому что бесчестье давало ему право стрелять в безоружных и бить в спину. Северянин еще пару минут возился с его больным плечом. Он делал все молча, видимо, потому что чувствовал недружелюбный настрой его случайного пациента. Его руки то давили на уже просвечивающий сквозь тонкую рубашку синяк, вызывая волну нестерпимой боли, то наоборот пытались как-то ее успокоить. В конце концов он снова заговорил, неловко чавкая и сжимаясь от слов, неприятных даже ему самому. — На самом деле ты прав, — пауза на долгое обдумывание, чередующееся тяжелыми вздохами. За ней — обреченный и насмешливый взгляд прямо в глаза. — Сорока та еще крыса, ты прав. Вот сейчас смотрю на тебя… и узнаю все эти синяки и ссадины. Они у меня тоже совсем недавно сошли. — Система боя. Всегда по одним и тем же местам. — Н-да. — Что вы с ним не поделили? Снова долгая пауза, топот на одном месте и попытка уйти от вопроса в работу. Ничего не сработало. Два каре-зеленых глаза с темной ссадиной под одним требовательно смотрели прямо в лицо и не мигали. Северянин тяжело вздохнул. Сейчас он выглядел, как ребенок, которого отчитывали за плохое поведение на занятиях. — Да было бы что с ним делить… — Они как-то раз подрались из-за яблока! — Зойка! Девочка ехидно рассмеялась, когда в ее сторону устремилось внимание двух взрослых мужчин. Один из них был несколько удивлен, другой — раздосадован неожиданным ударом в спину. Но маленькую Марион уже нельзя было остановить. — Сорока очень любит зеленые яблоки и, когда он как-то раз увидел, как Северянин собирается съесть последнее, он ударил его в глаз! У него такой синяк потом вылез, что глаз даже заплыл! Больше никто сорокиных яблок в доме не трогает. — И зачем ты только… эх! — Виктор досадливо махнул рукой в сторону ребенка. В полутьме не было видно его лица, но что-то подсказывало, что этот факт его биографии не слишком его веселил. Лука взглянул на его сгорбленную фигуру и руки, что усердно теребили рукава его почти белой рубашки, и, не выдержав, произнес предельно задумчиво. — Ты не выглядишь как человек, к которому можно подойти и просто так ударить, Виктор. Наверное, ответ был не хуже… Два темно-зеленых глаза мелькнули в полутьме отблесками зажженных фар. Русский слабо усмехнулся, неловко почесал в затылке, дернул плечами. — Да видишь ли… — медленно протянул он, упираясь ладонями в колени. — Противопоставить Билли хоть что-то в кругу достаточно проблематично, а когда он пользуется правом первого удара и херачит в спину, это становится невозможным. У него реакция побыстрее будет, несмотря на ногу. Только Грим с ним в этом тягаться и может. Только вот у Грима другая весовая категория и упор на красноречие. Он слишком сух, чтобы уложить на лопатки такую скотину как Коэн. — Он хоть когда-нибудь проигрывал? Но Северянин только еще раз дернул плечами и тяжело вздохнул, выпрямившись. Он дал понять, что не может удовлетворить интерес и жажду возмездия собеседника, и Чангретта не стал настаивать на своем. От мысли, что калеку не смог усмирить даже такой здоровый лоб, как Виктор, его мелко передернуло. Чтобы держать под своим крылом настолько сильного и настолько невменяемого бойца нужно быть безумцем. Никогда не знаешь, когда у такого съедет крыша и он решит, что никакой направляющей руки ему не нужно. Наверное, поэтому Джеймс Марион свел его со своей старшей дочерью. Он надеялся заиметь хоть какую-то гарантию, что Уильям Коэн не всадит ему нож в спину. Что ж, надо сказать, что он не прогадал. Даже сейчас привязанность Сороки к Валери играет ей на руку. Иначе она бы никак не могла держать ситуацию под контролем. — Ты просто везунчик, ты в курсе? От удара Сороки обычно суставы как мыльные пузырики лопаются, а у тебя даже вывиха нет. Чудо расчудесное какое-то. Вторую руку дашь посмотреть? Усталый пятнистый взгляд прошелся по нему сверху вниз и снизу вверх, стараясь понять уровень потенциальной опасности, исходящей от широкой фигуры наемника. Не ощутив оной, Чангретта протянул левую руку, демонстративно сжимая и разжимая кулак. — Все в порядке, — терпеливо провибрировал он, опрокидывая голову на подголовники удивительно мягких сейчас кресел бентли. Темные глаза блаженно прикрылись. — Ну-ну… Северянин повертел в руках забитую тату кисть, время от времени поглядывая на ее в конец расслабившегося хозяина. Казалось, ему совсем не нужен был комфорт, чтобы сейчас провалится в сладкое забвение сна и погулять там до утра, настолько он за сегодня набегался. Неудивительно. Коэн с его этими спонтанными желаниями руками помахать всегда появляется в самое ненужное для этого время и выбирает самых нежелательных для верхушки противников. Как итог: вывих большого пальца главы нью-йоркской мафии. Всегда пожалуйста! Валери сказала не трогать его больше положенного. Видимо, для рыжего ублюдка «больше положенного» это смерть. Дождавшись, пока его пациент окончательно потеряет бдительность и будет уже на полпути к долгожданному отдыху, Виктор притянул его руку ближе к себе и почти невесомо ощупал основание выскочившего пальца, пытаясь понять в какую сторону и куда его крутить, чтобы вставить на место. Это едва ли заняло хотя бы две минуты. Вправление суставов — не такая сложная работа, если занимаешься ей в течение десяти с лишним лет. На войне хороша любая помощь, а эта ценится на вес золота, ибо приводит в движение недвижимое. — Оглохни-ка, Зойка, — почти по губам прочитала младшая Марион и успела заткнуть уши, прежде чем Северянин дернул. Лука в тот же миг резким криком вырвался из уже было накатившего сна и, прижав к груди больную руку, согнулся, касаясь лбом собственных коленей. Большой палец обожгло до самой кости и пробило ее насквозь, боль пулеметным выстрелом разлетелась по всей кисти, мучая линии на ладони, и остановилась только где-то в районе локтя. Она будто оглушила его. Чангретта не мог разобрать ни слова из той тирады, что успел выдать русский его плечу, и только и слышал, что собственное тяжелое дыхание и биение сердца в ушах. Что-то тяжелое давило ему на спину, ощутимо похлопывая лопатки и ребра. — Счас полегчает, не волнуйся, — раздался над ухом знакомый хриплый смешок. — Ты прости меня. Предупредил — ты бы не дался и проходил бы до завтра со здоровенным пальцем. Спать бы не смог. А так сейчас в отель приедешь, лед приложишь и как убитый… В ответ на это раздался низкий рык, приглушенный плотной тканью брюк, будто Лука пытался выразить им свое «фи», но на слова у него давным-давно закончилось терпение, а для точного удара по славянскому лицу, что находилось в каком-то десятке дюймов от него, не хватало силы и размаха. Приходилось выражаться первобытным языком. По лопаткам опять звонко хлопнули. — Ничего-ничего. И не такие переживали. Зато бесплатная медицина от дядюшки Виктора. Красота! — Твою мать… — А-я-яй, господин Чангретта. Чему ты только ребенка учишь? Лучше бы так отговорки для Валери искал, чем матерился направо и налево. Дай посмотрю. — Нет! Нет… Ради Бога, ничего не трогай. — Ну раз ради Бога, то ладно. Северянин схватился было за плечо, собираясь откинуть пациента на спину, но передумал — Чангретта, только почувствовав давление на ушибленное место, поспешно выпрямился, резким движением сбрасывая чужую руку и подвигаясь ближе к водительскому от греха подальше. Его мучитель и не собирался настаивать. Сделав шаг назад, он поднял руки в примирительном жесте и несколько раз пробормотал тихое: «Да как знаешь». Лучезарная улыбка не сходила с его круглого лица, а темные во мраке глаза время от времени отсвечивали очевидную беззлобную насмешку. Лука проверил каждый палец кулака по отдельности. Каждый из них в той или иной степени отдавал пульсирующей болью, но все были целы. Кроме большого, разве что — его он дергать лишний раз не стал, лишь к собственному неудовольствию заметил, что варварские методы ворона помогли убрать нездоровую пружинистость. Видимо, хоть какие-то медицинские навыки у него все же были. — Ну? Так же намного лучше, да? — разведя руками, вновь протянул Виктор и, дождавшись утвердительного ответа в виде слабого «хм», самодовольно рассмеялся, закинув руки на крышу бентли. — Ну вот, кости тебе на место поставили, осталось согреть. Не так уж сложно, а? Северянин достал из закромов своего пальто железную флягу и, озорно блеснув глазами, потряс ей почти у самого носа собеседника. Увидеть, как тот с выражением обреченности отворачивается в другую сторону было неожиданно. Но не из-за безмолвного отказа, а из-за медлительности этого действия. Сил у него осталось не слишком много, это было видно и невооруженным взглядом. Неужели Сорока его так загонял? Нет, не только Сорока. Зои сбежала, а он ее искал. Перепугался, небось, до чертиков, переживал. Тревога тоже изматывает и довольно сильно, как и марафоны напару с драками, адской нервотрепкой и беспокойством о своей шкуре. Если так посмотреть, то этот дохлый на вид макаронник еще держится молодцом. Нью-Йорк такой спектр острых ощущений в один день едва ли может предоставить, но Бирмингем — всегда пожалуйста! Тут тебе и бег с препятствиями, и уличные драки, и народная медицина… Он, наверное, пока только по норам не ползал, а так, считай, уже обжился. Даже цыган успел погонять, все как положено! Жаль будет, когда он умрет, действительно жаль. Он неплохой. Хороший даже… Честный. В этом его главное достоинство и недостаток. Англия неплохих не переваривает, а Пересмешники — тем более. Ему надо испортиться, иначе весь его план пойдет трещиной. — На, пей. Полегчает, — русский бросил булькающую флягу на сиденье рядом с собеседником и внимательным взглядом проводил движение его рук. Вслепую они нащупали холодные металлические бока тары с первого раза, даже подняли их на уровень груди, но не ко рту. Пятнистые глаза темного цвета со скепсисом пробежались по ней от горлышка до дна, а после уставились на ее хозяина. Тот состроил притворно недовольное выражение, грозно повторил: — Пей, говорю. Сил больше станет. Водка отменная. Из России заказал через поставщиков. — Чего ты хочешь, Виктор? — Не понял сейчас. Повтори. Северянин наклонился, театрально подставив ухо, словно бы внимательно слушал каждое сказанное слово. Он надеялся, что только что слух его очень сильно подвел и Лука сказал на самом деле не то, что он услышал. Но надежды не оправдались. Со всей серьезностью Чангретта спросил еще раз: — Чего ты от меня хочешь? — так спокойно, вибрирующе и действительно выжидающе. — Я ни в жизнь не поверю, что птица твоего полета, помогая, не ждет чего-то взамен. Что тебе нужно? Воцарилось молчание. Только кошка на заднем сидении время от времени мурлыкала где-то под ворохом одежды. Виктор поковырял указательным пальцем нижнюю губу, терзаемый тяжелыми раздумьями. Он делал это достаточно долго, прежде чем ударить ладонью о крышу машины. — «Спасибо», — сказал он торжественно. — Мне нужно от тебя «спасибо», а не новые нападки, только заставляющие сомневаться в моем, возможно, поспешном решении. Пей уже давай. Скоро окоченеешь. Южно-европейское лицо на долю секунды выразило крайнюю степень удивления, даже непонимания в каком-то смысле. Наверное, он просто не знал, как относиться к подобному заявлению и выдал первую же эмоцию, не успев ее толком проконтролировать. А, возможно, он просто искал подвох, которые у птиц были расфасованы на каждую их, пускай даже не аккуратную, фразу. Не нашел. Потому, что его не было, или потому, что он спрятан за двойным дном? В конце концов, Лука все же открутил крышку фляги. Понюхав ее содержимое, поморщился от резкого запаха спирта. Точно водка. Само собой, что еще мог ему дать этот странный русский? Едва ли он носил в своих закромах какой-нибудь дорогой бурбон или джин. Его вкусы не были настолько изысканными, чтобы переплачивать за приятные ароматы. Казалось, бы на Чангретту это не должно было сказаться никоим образом, но… Крепко закрыв глаза, мужчина приложился к холодной фляге и сделал быстрый, но большой глоток и сразу отстранился, прикрывая рукой рот, чтобы ненароком не выплюнуть животворящий напиток. Водка болезненно обожгла горло, мигом убивая в нем всех бактерий, и тут же направилась вниз. Через мгновение тело пробила крупная дрожь. Руки и ноги свело судорогой, а после опалило жаром, из-за которого неприятно закололи отмороженные пальцы. Лука знал, что жар этот иллюзорный и не помогает организму по-настоящему согреться, но все же вдруг почувствовал себя лучше. По крайней мере ушибленные места на пару мгновений поутихли и перестали беспокоить. Возможно, из-за того, что он ничего не ел с утра, сорок градусов дали ему в голову слишком быстро. — Спасибо, Виктор, — наемник посмотрел на него сверху вниз и, чуть выждав, лукаво дернул уголком рта, будто только этого и ждал. Эта многозначительная улыбка на секунду выбила из колеи, Чангретта успел засомневаться, правильно ли поступил, удовлетворив незатейливую просьбу, но быстро успокоился. Не сказать этого с его стороны было бы грубостью, недостойной Северянина. Он сделал, считай, все, что мог, чтобы помочь и простое «спасибо» — выгодная цена за эту самую помощь. — Надевай, пока все тепло не ушло, — сказал русский глухо, неубедительно претворившись, что ничего не слышал. Что-то одновременно тяжелое и мягкое упало Луке на колени. Это было его пальто. Зои сзади, довольная и улыбчивая, когда он обернулся, помахала ему из глубин уже другого пальто. Оттуда же смотрели два зеленых огонька. — Не дам я ей замерзнуть, не суетись. — Очень надеюсь. Я не за тем ее по всему городу искал, чтобы в конце концов ты заморозил ее в собственной машине, — без энтузиазма заметил Чангретта в ответ на хрипловатое замечание. Из-за спины послышалось протяжное понимающее мычание. Кто знает, может, именно оно навело мужчину на эту мысль, но вскоре он прокашлялся и тихо спросил самым бесстрастным тоном, словно бы говоря о погоде: — Ты ведь не думаешь, что я украл девчонку? — А не должен? — спустя время прозвучал такой же тихий резонный вопрос. Лука развернулся на сиденье как положено и со всей серьезностью взглянул в славянское лицо. — Я не крал ее, Виктор, — проговорил он отчетливо. — Тебе это надо Валери доказывать, а не мне. Я тут исполнитель, а не руководитель. — До того момента, как мы пересечемся с ней, она уже сделает выводы и вынесет приговор. В таком случае я не доживу до следующего утра… Виктор пожал плечами, как бы показывая, что ни чем не может помочь. Взгляд его был пустым, обращенным на здание притона и его окна, создавалось впечатление, что он вообще не слушал, что ему говорят. Это было не так. Северянин понял все, что хотел сказать, но не сказал его новый знакомый, просто косил под дурака, чтобы не брать на себя ответственность за его жизнь. Его можно было понять. Выступать на собрании Пересмешника в роли адвоката обвиняемого очень неприятная работенка, за которую мало кто хотел браться. Но в любом случае симпатизирующее тебе лицо в этом кругу никогда не будет лишним… — О-о-о! Рыжая морда выглянула наконец! Это его дикое медвежье рычание было настолько яростным и неожиданным, что Чангретта даже вздрогну, выпадая из собственных мыслей. В растерянных чувствах он сразу обернулся к Зои, находя взглядом выбравшегося из-под пол пальто рыжего кота. Тот факт, что шерсть обязательно пристанет к грубой ткани, был неприятен, но не настолько, чтоб буквально проклинать ее хозяина каждым звуком, извергающимся из недр легких. Тот, кому они были предназначены, на всего какую-то долю секунды вихрем пролетел мимо единственного открытого окна на втором этаже и тут же скрылся за поворотом. Грохот его шагов ветер приносил со свистом и ревом. Не долго думая, Лука неторопливо поднялся, попутно надевая почти не пострадавшее в драке пальто. Его все еще немного качало, но он был способен держаться на ногах и, если что, вовремя схватить пистолет из-за пояса, на который только и оставалось полагаться. В любом случае, прятаться за широкой спиной Северянина хоть и удобно, но безмерно унизительно. Ему не нужен телохранитель, чтобы спастись от какого-то неадекватного нарка с садистскими наклонностями. Тем более, телохранитель в лице русского. Виктор закрыл дверь и оперся на бок автомобиля спиной. Он отдал девчонке и свой пиджак: на нем осталась лишь коричневая жилетка с полупрозрачной рубашкой, но едва ли его это беспокоило. Сложив руки на груди, он играл тугими мышцами плеч и предплечий, выдавая свое напряжение, но внешне все так же оставался спокоен. Усмешка, больше нервная, время от времени появлялась на его круглом лице. — Старайся не ляпнуть лишнего. Второй раз с такой точностью я тебе палец не вправлю. Чангретта окинул его бесстрастным взглядом, сложил плотно сжатые кулаки в карманы и также оперся на бентли. Перед глазами то и дело маячили выбившиеся из строгой прически пряди, не то чтобы мешающие обзору, но довольно раздражающие в данный момент. Убирать их никто не планировал. Зои постучала в окно, что сейчас находилось на уровне поясницы Луки. Он не обратил на него внимания, потому что в этот самый момент дверь притона с грохотом распахнулась. На крыльцо вылетел взъерошенный и запыхавшийся Уильям, чьи глаза в свете фар горели синим пламенем и пускали злые искры в разные стороны, в конце концов останавливаясь на черном бентли. С его появлением Северянин заметно напрягся и выпрямился струной, тем не менее приветливо махая рукой своему коллеге. — А я-то думал, что ты сдох! Сорока пробежался по нему быстрым взглядом, полным безразличия, и тут же направил все свое внимание на того, кто находился за широким плечом. Остановился, долго смотрел кровавыми глазами, оценивая ситуацию и, видимо, усердно пытаясь что-то осознать. Выглядел он потрепаннее, чем до этого, но намного спокойнее. Кажется, оставшиеся препараты успели выветриться. — Ты чего там так долго делал? — против воли Лука покосился на окно бентли, пытаясь разглядеть в нем темный силуэт младшей Марион. Но в салоне было слишком темно. — Взял лишку. Не твое дело, — хмыкнул Билл, даже не взглянув на своего напарника. Он заметил многозначительный взгляд Чангретты и истолковал его правильно, решив придержать язык до поры до времени. Впрочем, злобные искры из глаз он пускать не перестал и скрывать их тоже не посчитал нужным — градом они сыпались в южно-европейское лицо, чье безразличное выражение ни на секунду не сменялось на нечто более человеческое. — Надо же, все еще здесь. А я думал, что ты, должно быть, уже давно сверкаешь пятками от радости, что Пересмешник тебя пощадил. Северянин, театрально удивившись, обернулся через плечо и вопросительно изогнул брови. Руки, сложенные у него на груди, отбивали пальцами неровный ритм погребального марша. Он весь будто готовился к самому худшему, что напряжением висело в воздухе и грозило обрушиться в самую неожиданную минуту. Он уже хотел что-то сказать, но Лука опередил его, кивнув головой. — Мне показалось, что наш разговор не окончен, — сказал он, с выдохом оттолкнувшись от бока машины, встал прямо. — Ты, вроде как, говорил про то, что никто не будет лить слезы из-за меня. Что ж, можешь продолжать, я послушаю. Коэн фыркнул от смеха. Едва ли его на самом деле повеселили эти слова. Скорее, если судить по вздувшейся на лбу вене, он только больше разозлился, но почему-то сейчас держал себя в руках. — Виктор, какого хуя он все еще тут, а не дрейфует по Темзе? «Это пойдет под отчет», — догадался Чангретта, новыми глазами посмотрев на русского наемника. Он здесь, чтобы засвидетельствовать происходящее и после рассказать обо всем Пересмешнику, чтобы та наконец вынесла приговор в своем импровизированном суде. Уильям Коэн пытается выглядеть в его глазах лучше, чем он был на самом деле. Пытается выдать себя за трезвого. Что ж, возможно, это и правда поможет смягчить ему наказание. А что поможет смягчить наказание Чангретте? Мало что. Только если сам свидетель вдруг окажется на его стороне… — Валери приказа не давала, так что, как бы ты не хотел, сегодня по Темзе будет дрейфовать только мусор, — Северянин немного нервно помялся на месте и словно бы специально загородил их друг от друга. Ему явно приходилось не по душе, что его просьбу не тыкать палкой в раздразненный улей так просто проигнорировали. — Разница не велика, не находишь? — Я планирую его подвезти. Сделать небольшой круг, показать Зойке окрестности. Ей это на пользу. — Снова твое ненужное великодушие, — Уильям издевательски заломил бровь, еле заметно растягивая губы. Плечи Виктора подпрыгнули в неопределенном жесте. — Ну, не будь я великодушным, вы бы с Гримом давно в канаве гнили. Так что, на твоем месте, я бы еще пару часиков подумал над «ненужностью». В ответ — ни звука. Сорока не осмелился говорить что-то против слов русского. Наверное, потому что тот был прав. Виктор и правда слишком часто ставил себя на пути смерти. Он всегда старался спасти всех, кого только мог спасти. Вытаскивал из-под завалов, прикрывал спину, вырезал пули и вправлял плечи, не забывая многозначительно постучать перед этим больного по лбу. Иногда Коэну казалось, что мертвые пугают его. Он старался не смотреть на них слишком долго, а когда приходилось, его глаза были такими дикими и чужими, что, казалось, он вот-вот расплачется от злости на судьбу. Но никогда не плакал. Оплакивать мертвых вообще очень неблагодарная работа. Отряхнув от пыли рубашку, Уильям окинул быстрым взглядом сначала свою машину, а после машину Северянина. В уме он прикидывал примерное время, за которое бентли смогут покрыть расстояние от Бирмингема до Мистхилла, и недовольно хмурился, от осознания, что приедут они слишком поздно. Даст Бог, чтобы до двенадцати они уже въехали на территорию. В любом случае, Валери будет не в лучшем расположении духа. Сонная она всегда была чрезмерно для себя агрессивной. — У нас нет времени на зайцев, — громко заключил хромой наемник, перекладывая трость из одной руки в другую. — Если отправимся сейчас, кое-как успеем до второго, сэкономим время и бензин. — Ты бедствуешь что ли, чтобы на бензине экономить? У нас этого бензина до лешего, а Валери и без твоих махинаций уже без настроения, так что забудь. Докинем Луку до «Primrose». От нас не убудет. — Скажи Зои перелезать. Мы с ней поедем вперед. Северянин, уже почти распахнувший дверь автомобиля, с оглушительным хлопком закрыл ее снова. Повернулся к своему напарнику, подойдя совсем близко и с какой-то несвойственной ему серьезностью смотря в его заросшее медью лицо. Терпение русского было не бесконечно и именно сейчас оно вдруг закончилось, добитое этим до тошноты самоуверенным тоном. Широкая ладонь звонко хлопнула по груди Сороки. Болотные глаза опасно прищурились. — Нет, ты поедешь следом. На этом разговор был окончен. Виктор еще пару раз ударил напарника в грудь и забрался в машину. Мотор взревел в тот же момент. В стекло под поясницей снова постучали. Спустя мгновение оно приоткрылось, заставляя Луку сдвинуться чуть вправо. Изнутри донесся девичий писк. — Сорока, что с Дейзи? Коэн взглянул на девчонку в стекле нечитаемым взглядом и почему-то поморщился как в отвращении. — Все в порядке. Отсыпается. Жить будет, — произнес он вполголоса и быстрым шагом направился к своему транспорту. Чангретта проводил его взглядом до самой двери, пока он не скрылся в салоне, а после и сам забрался на переднее сидение. Северянин уже был готов отъезжать, но почему-то не спешил. Ненавязчиво подняв палец, он указал на вход в притон. Там, на крыльце, запахнутый в старую рабочую куртку стоял Санни и обильно дымил очередной сигаретой. Все его внимание было приковано к черному бентли. — Обычно не провожает, — безразлично заметил Виктор и все-таки тронулся с места. Наблюдая уже в зеркало заднего вида за тем, как из главного входа выносят один за одним небольшие черные мешки, Лука сам для себя твердо уяснил, где ему посчастливилось провести этот чертов вечер. Мелкая холодная дрожь пробежалась по телу, в горле застрял горчащий ком тошноты. Зои легла спать на заднем сидении, крепко обнимая своего рыжего питомца, сквозь дрему любовно поглаживая его мягкую шерсть. Северянин больше не улыбался.***
Как только дверь номера с хлопком закрылась за спиной Чангретты, он наконец сумел расслабиться и без стыда привалился к ближайшей стене, постепенно сползая по ней вниз. Сесть наконец на ровную поверхность в тепле, тишине и относительном уюте, не боясь осуждения и насмешек в кроваво-красных глазах, было благословением. В этой уже непривычно спокойной атмосфере усталость наконец возобладала над силой воли и сместила ее до поры до времени, нагоняя сонливость. Лука прикрыл глаза, откинул растрепанную голову на стену и протяжно вздохнул. Все его тело — от макушки и до кончиков пальцев — пульсировало и тянуло, словно бы все нервы в нем оголила и сдавила невидимая сила. Больше всего отзывалось ушибленное плечо — оно не только пульсировало, но и ужасно чесалось. Создавалось впечатление, что обилие одежды из довольно грубой ткани царапало кожу. Это продолжалось все время, пока Северянин вез случайного попутчика к его месту жительства, и сейчас, видно, униматься не собиралось. Пошатываясь на нетвердых ногах, Чангретта с трудом и сильным разочарованием поднялся и поплелся в сторону спальни. По пути с ленивым любопытством он оглядел рабочий стол, на котором теперь царил идеальный порядок. Сломанное кресло уже не лежало на полу рядом с ним — оно исчезло, на его месте стояло совершенно новое. Видно, тот мелкий сукин сын все-таки подсуетился. Хорошо, главное, чтобы о втором пункте он тоже не забыл. Видеть его на этаже Чангретте больше не хотелось. Он не был уверен, что выдержит еще хоть секунду в компании коротышки. Спальня также была прибрана. Заправленная и разглаженная постель, только появившись в поле зрения, завладела всем вниманием Луки и, не медля ни секунды, он, как был, грохнулся в ее теплые объятия. Пружины прогнулись под немаленьким весом, пошатнули всю конструкцию, слегка ударив изголовьем стену. Против воли подумалось, что на такой кровати едва ли можно заняться с кем-либо любовью, не оповестив при этом всех, кто находился на этаже. Хорошо хоть в Мистхилле такой проблемы нет… — Нужно завязывать с этими мыслями, — сонным голосом заметил Лука, обращаясь к пустоте. Удивительно, но ему никто не ответил. Спрятав глаза в сгибе локтя, он процедил сквозь зубы: — Бессовестная гадюка… Он пролежал так, наверное, с полчаса. Каждая минута в темноте и тишине, прерываемой только навязчивым тиканьем часов, прибавляла сил. В конце концов их набралось достаточно, чтобы снова встать, снять и бросить на пол сначала пальто, потом пиджак с тугим галстуком и, наконец, рубашку. Обнаженную кожу слегка холодил воздух непрогретой комнаты, в которой уже достаточно давно не было ни одного человека, но это было некритично. По крайней мере, здесь было не так холодно, как на улице и в машине Виктора, что уже радовало. Здесь он не замерзнет до смерти, значит, все хорошо. Гематома была видна еще до того, как Чангретта подошел к зеркалу, но только видя ее в полной мере, он мог по совести оценить масштаб бедствия. Огромная, расползающаяся до самой середины плеча, она выглядела довольно угрожающе. Складывалось впечатление, что под фиолетовой с черными вкраплениями кожей раскрошились к чертовой матери все кости, разорвались нервы и артерии. У Сороки был по-настоящему мощный удар, с этим спорить не приходилось. До этого ужаса не хотелось дотрагиваться и пальцем, но Лука рискнул. И тут же пожалел об этом — плечо отозвалось нестерпимой пульсацией. Пришлось его оставить. Кроме этого на теле Чангретты было еще множество не столь впечатляющих ран. Желтоватый синяк под ребрами слева был очевиден, его мужчина чувствовал с самого начала, но на фоне основных ушибов предпочел не замечать. Ссадина под глазом уже входила в разряд тех, что не заметить было невозможно. Она также была желтой и сравнительно небольшой, но все же бросалась в глаза лучше остальных, а потому не могла не беспокоить. От нее нужно избавиться в первую очередь, так что стоит заказать лед. Разбитая губа выглядела не страшно и почти уже затянулась. Большой палец хотя и работал исправно, все еще стрелял болью. Он слегка опух, для него также нужен был лед. А ко льду не помешала бы бутылка бурбона для залечивания внутренних ран. И сон. Ох, да… долгий и глубокий сон в тишине и покое. Не успел Лука довольно улыбнуться своим мыслям, как их поток неожиданно прервал громкий стук в дверь. Сначала он не хотел открывать, продолжая рассматривать давно зажившие шрамы, черные тату и оценивать быстрый рост щетины и необходимость завтра с утра побриться. Но уже спустя три минуты и несколько увесистых ударов по косяку двери не выдержал. Нацепив на себя первое, что попалось под руку — домашний халат, — Лука быстрым шагом пересек номер и распахнул дверь. За ней, расставив руки по разным сторонам, стоял Маттео и был явно чем-то недоволен. Впрочем, его кузен приветливее не выглядел. — Che cazzo vuoi? (Какого хера ты хочешь?) — Sono venuto a chiederti: dove diavolo sei stato? (Пришел спросить: где тебя черти носили?) — в полной тишине его злобный шепот казался громче любого крика. Ощущение, что их разговор можно было услышать в любом уголке отеля не покидало. Чангретта быстро выглянул в коридор из-за косяка, желая удостовериться, что они действительно одни, а после шире раскрыл дверь и резко кивнул внутрь помещения. — Entra (Заходи). Дважды просить не пришлось. Маттео перешел порог и прошагал вглубь помещения, не особо беспокоясь о том, что скоро полночь. Остановившись на самой середине, он дождался, пока ему разрешат сесть и сразу же упал в близстоящее кресло. Чангретта прошел к столу. На несколько долгих мгновений повисла тишина. Первым не выдержал Маттео. — Где ты был? Выглядишь отвратно, — спросил он по-английски почти без акцента и по-итальянски всплеснул руками, ударив ими по бедрам. Ответом ему стало спокойное, но убедительное: — Это не твое дело. — Мое. Ты не представляешь, что здесь творилось! Гребаный бардак! Мы тебя потеряли. Парни вернулись из бара, еле стоя на ногах, разбрелись кто куда. Антонио устроил пьяный дебош в здешнем ресторане, нам выписали чек на несколько сотен… — Ты оплатил его? Маттео растерянно похлопал глазами, прежде чем ответить. — Конечно, оплатил. Чангретта еле заметно кивнул, перебирая пальцами документы на столе. Этот день нес сплошные убытки в финансовом плане. Сначала девчонка с ее сломанным креслом, потом украденные часы, бесконечное количество чеков из-за идиотов, не умеющих вести себя как подобает. А настолько ли Англия выгодное вложение? Уже сомнительно. Если с первых доходов, он не купит себе новые часы, то идею можно признавать неудачной. Кипа бумаг наверняка еще раз была перерыта. Вестники не упускают ни шанса лишний раз влезть в чужие дела, этот тоже не упустили. Вряд ли они нашли для себя что-то новое. Хотя никогда не стоит их недооценивать… — Скажи Антонио, что он отработает эти деньги, когда закончим с цыганами, — придав голосу твердости и металлического звона, произнес Лука, положив левую руку в карман халата. Правой он устало потер переносицу. Ему ужасно хотелось спать, но показывать это подчиненному он посчитал лишним. — Ребятам скажешь, что следующая такая их попойка оплачиваться не будет. Я не намерен терпеть их выходки и оплачивать из собственного кармана каждый их штраф. — Скажу, — примирительно поднял ладони Маттео. Темные глаза его при этом сверкнули неудовольствием. Ему не пришлось по душе то, что его ребята остались без развлечений на неопределенный срок, но делать было нечего. В этом его решении они сами виноваты. Маттео почесал бровь. Оставлять свои нападки он не собирался. — Сеньор Корсо звонил недавно. Хотел поговорить с тобой, но трубку ты не взял. — Что он сказал? — развернув новое кресло как полагается, Чангретта опустился в него, сложив ногу на ногу. Самый первый ящик с шипением выехал из стола, являя теплому свету коробок спичек. Тонкие губы зажали одну из них, перекатили из одного края рта в другой. Он не ел с утра. Только сейчас об этом вспомнил. — Сказал, что птицы копают под него, — продолжил Маттео. — Уже третий день он замечает за собой слежку. Его караулят на каждом углу. Он сказал, что это начинает его напрягать. — Мы говорили с ним об этом. Пусть потерпит. Не думаю, что это продлится долго. — По-твоему, это нормально? — А разве нет? Пересмешник всегда копает под тех, с кем имеет дело. Для подстраховки. — Они могут выкопать много лишнего. Нам есть, что скрывать, Лука, и если это всплывет… — Ничего не случится, — тон, не терпящий возражений. Маттео оборвал свою запальчивую тираду на полуслове и покорно потупил глаза в пол. Лука выдержал паузу, похрустывая древком спички, спустя время заключил знающе: — Если Чезаре хочет, чтобы от него поскорее отвязались, пусть не обращает внимания. Вестники видят его реакцию и начинают рыть глубже. С ними как с детьми: чем больше замечаешь, тем больше наглеют. — Да, по тебе видно. Резкие слова плохо скрытой агрессией опалили правую скулу Чангретты, что в мановение ока вывело из себя. Он поднял вмиг ожесточенный взгляд на подчиненного, медлительным движением сцепил руки на подлокотниках кресла в замок. Маттео всем своим видом показывал, как из последних сил он сдерживает в себе рвущееся наружу негодование, но было очевидно, что долго он так не протянет. Оставалось лишь ждать, когда он наконец взорвется, или подтолкнуть его к этому. Боже, как же с ним сложно… Маттео приходился Луке троюродным братом. По сицилийским меркам они считались довольно близкими родственниками, по американским — почти что чужими друг другу. Чангретта в этом вопросе придерживался западных устоев. Несмотря на то, что большую часть его окружения и коллег, с которыми он работал в Нью-Йорке, составляла его родня, со многими он совсем не чувствовал кровной связи и общался сугубо по-деловому (когда его не звали на семейные вечера). Маттео входил в это большинство. Иногда Лука думал, что, если бы у них не было общей прабабушки, едва ли они хоть когда-нибудь начали общаться. Слишком разные у них понятия, слишком разные взгляды. Если так подумать, то даже семья Марион была ему роднее со всеми их странностями и варварскими принципами. У них хотя бы были общие темы. — Если ты хочешь что-то сказать, Маттео, то говори сейчас, — металл звенел в вибрирующем голосе, как под молотом наковальни звенят раскаленные докрасна мечи. Эти слова вместе скорее несли совершенно противоположный их отдельному значению смысл. «Заткнись, я не хочу сейчас слышать твои возражения. Просто заткнись и ничего не говори». Маттео одним резким движением поднялся с кресла. Попытался придать ему плавности и вальяжности, поправив манжеты идеально выглаженной рубашки, но только выдал этим свою нервозность. Подошел к столу, впервые, наверное, за много лет посмотрел на своего кузена сверху вниз и, предварительно на мгновение сжав в полоску тонкие губы под черными усами, выдал так запальчиво и жарко, что Лука бы, наверное, даже присвистнул, если бы зубы не сжались до скрежета. — Нас с парнями начинает беспокоить твоя связь с Пересмешником. — М-м… — столько издевки и насмешки в голосе у Чангретты не было еще никогда. Широко улыбаясь, он развел руками, пытаясь побороть желание вышвырнуть кузена из номера сию же секунду. — И что же именно? Тот этого, похоже, не прочувствовал. — Скрытность, — Маттео склонил черную голову набок, сильнее сжал острые углы мебели, за которую держался. — То, что ты проводишь с ним много времени и при этом не посвящаешь никого в ваши дела… это не внушает доверия. Ладно бы только нас, но сеньор Корсо тоже не в курсе. — Ты говоришь от своего лица или от лица Корсо? — Я говорю от нас всех. — Вот как… — Чангретта взглянул на кузена с легкой улыбкой, понимающе покивал головой, теребя пальцами красный кончик спички. Отпустив ее, он поставил локти на стол и слегка склонился над ним. — Видишь ли, Маттео… Суть в том, что на конфиденциальности строится доверие. Ты ведь знаешь, что мы собираемся перебраться в Англию. Что собираемся обустраивать здесь бизнес, так? Но проблема в том, что эти места уже обжиты, у них есть хозяин. И с хозяином этим лучше, поверь мне, дружить. — Хорошо, но почему ты не посвящаешь в дело сеньора Корсо? Он имеет право знать, он второй владелец компании! — Он второй владелец, но переговоры веду я. — Его не устраивает, что ты работаешь вне поля его видимости, пытаясь переманить на нашу сторону рыбу, крупнее нас в десятки раз. Кто гарантирует, что тебя не водят за нос? — Я гарантирую. — При всем уважении, Лука, этого недостаточно. Ты пытаешься взять на себя больше, чем сможешь унести, и при этом работаешь в полном одиночестве с целой стаей! Только посмотри на себя! Тебе необходима подстраховка! — Подстраховка или контроль? Черные глаза Маттео в удивлении уставились на сидящего перед ним кузена. Лука, с виду меланхолично спокойный, лениво рассматривал вынутую изо рта спичку и оставленные на ее древке укусы. Он даже мельком не глянул в сторону подчиненного. Наверное, в душе чувствовал, что сорвется и ударит, а это было лишним. Ориентировался на слух. Вот Маттео неловко мнется на одном месте, отвернувшись от стола. Затихает, без слов подтверждая озвученную догадку. Челюсти Чангретты сжимаются сами собой. — Rete di sicurezza (Подстраховка), — в конце концов донеслось приглушенное уточнение. Перешел на итальянский. Нервы ни к черту, а? Его небольшая фигура вновь нависла над столом, будто бы ближе на сей раз. Голос стал тише. — Luca, il signor Corso e ' preoccupato per te. Non penso che dovresti… (Лука, сеньор Корсо переживает за тебя. Не думаю, что тебе стоит…) Он не успел договорить — терпение лопнуло быстрее. Почти вслепую Лука выкинул вперед левую руку и схватил кузена за отглаженный воротничок рубашки. Потянул на себя, впечатывая лицом в поверхность стола и прижимая сверху. Несмотря на отзывающиеся болью конечности, силы ему хватало, чтобы спокойно удерживать Маттео на месте. Тот, хотя и шипел от боли и давления, смелых попыток выбраться не предпринимал. — Ascolta attentamente. Te lo dico solo una volta (Слушай внимательно. Я скажу только один раз), — склонившись над подчиненным, прогудел Чангретта и сразу перешел на английский, кажущийся в его исполнении более миролюбивым, нежели итальянский. — Я знаю, что я делаю и для чего я это делаю. Я не нуждаюсь в твоих сраных советах. Ты больше никогда не посмеешь сомневаться в моих решениях. Не посмеешь их оспаривать, критиковать, говорить мне, что делать, если я не спрошу тебя. Ты солдат, Маттео. Солдаты выполняют приказы. Если я скажу тебе прыгать — ты прыгаешь, а не спрашиваешь «Насколько это нужно». Ты понял? Как только угольная голова Маттео склонилась в соглашающемся жесте, его отпустили. Выпрямившись во весь рост, отряхнув одежду и поправив волосы, он встал по стойке, как положено. Хотя Чангретта и был зол, он оценил его понятливость. Выставив вперед кисть руки, он указал ей на подчиненного, ставя последнюю точку в их разговоре. — Еще раз я услышу, как ты говоришь от лица Чезаре — отправишься обратно в свою ебучую деревню на отшибе Сицилии и будешь выращивать там помидоры без гроша в кармане, capisci? — Si', Capo (Так точно, Босс). — Исчезни. Как только дверь за ним закрылась, Лука вновь обессиленный упал в кресло. Подперев тяжелую голову кулаком, он с нажимом провел пальцами по бровям, сжал переносицу. Ему до безобразия хотелось спать, но тревожные мысли, появившиеся одновременно с Маттео, заставляли его сидеть на месте, не сдвигаясь ни на миллиметр. Что-то было не так, определенно что-то было не так. Чувство, будто он не замечает чего-то до ужаса очевидного, давило череп, но уставший мозг категорически отказывался анализировать и делать выводы. Уже почти решив, начать с этого вопроса утро, Чангретта случайно пнул под столом смятый комок бумаги. Прошелестев совсем тихо по короткому ковру, он выкатился с другой стороны стола. Лука с неохотой встал с кресла и подошел к бумажке. Подобрав ее, развернул без особого энтузиазма, который, впрочем, тут же появился, когда с порванной фотографии на него воззрились черные бездонные глаза. — Блядство… Почти в ту же секунду Лука подскочил к рабочему столу, встав на колени, рывком открыл один из ящиков. Он поспешно ощупал его нижнюю сторону, без труда находя знакомое отверстие в самом дальнем углу, запустил в него пальцы, пытаясь нащупать в глубине металлические стенки потайной коробки. Искал минуту, две, три… Ничего так и не нашлось. — Твою ж мать, — в бешенстве Чангретта с силой ударил ящиком. Его руки пробивала нервозная судорога. Чтобы избавиться от нее, он вплел пальцы в собственные волосы. Из горла сами по себе вырывались грязнейшие ругательства на двух языках. Черт возьми! Две недели прошло с тех пор, как они обосновались здесь, и никто даже не заподозрил, что у ящика — двойное дно. Две недели эти идиоты ходили вокруг да около! Почему на этот раз не прошли мимо? Как заметили? Нет, бред какой-то, не могли. Если бы вестники нашли его тайник, вряд ли бы оставили такую очевидную улику да еще и рвать ее на куски, вряд ли бы стали забирать коробку. Обычно они все делают так, чтобы убедить хозяина вещи в том, что ничего не знают. А значит кто-то другой забрал ее. Кто-то очень любопытный, маленький и до невозможности удачливый. Случайность. В этом деле все решает примитивная случайность. Чангретта хрипловато рассмеялся, качая головой и внимательно разглядывая старое фото Джеймса Мариона, скомканное и разорванное ровно посередине. Если Зои увезла с собой его коробку, чтобы передать ее сестрице, то, вкупе со всеми сегодняшними происшествиями, это повлечет последствия. Вполне вероятно, что приятными они отнюдь не будут. Что ж… Чем не повод сегодня выспаться?