Never trust a Mockingbird

Он почуял неладное, как только перешагнул порог отеля «Primrose». Это нельзя было не заметить, все было настолько очевидно, что даже слепой бы почувствовал на себе все эти взгляды, даже глухой бы ощутил вибрацию воздуха из-за чертовых неодобрительных шепотков. А Лука пока ни на слух, ни на зрение не жаловался. Признаться честно, внезапно повышенное внимание сильно смутило его, выбило из колеи. Всего пару минут назад он был собран и уверен в следующих нескольких часах, а тут вдруг дурное предчувствие обвалило все. На него смотрел весь персонал, находящийся сейчас у стойки администрации, смотрел как на предателя народа и последнего негодяя, достойного виселицы. Конечно, сказать, что это утверждение было беспочвенным, значило бы проявить высшую степень лицемерия. Чангретта это хорошо понимал, ведь всего каких-то полчаса назад вот этой вот самой рукой он нажал на курок и размазал мозги живого человека по белой стене центральной городской больницы (то, что человеком он был весьма скверным — это отдельный разговор). Но все же какое они, мелкие сошки, имели право так бесстыдно и в открытую осуждать его? А Валери обещала, что никаких проблем не будет, пообещала обслуживание на высшем уровне и полную конфиденциальность. Чтобы понять, что последнее будет для нее невыполнимым условием, много времени не потребовалось. Стоило только оставить на один вечер комнату без присмотра, как бумаги вдруг резко поменяли свое местоположение. Это было ожидаемо. Сколько не проси гадюку не жалить, она все равно рано или поздно покажет клыки. Но до этого момента была надежда, что хотя бы первые два обещания будут сдержаны. Видимо, слишком хорошего мнения он был о мисс Марион. Что ж, новость не из разряда сенсационных… — Мистер Чангретта, можно Вас на секунду? — его окликнули, как только он достиг середины огромного светлого холла, как будто выжидали. Черт, он так надеялся, что этого не произойдет, но, видимо, сегодня большинство его планов было обречено полететь в тартарары. Встав на месте, Лука оценивающе и в какой-то мере пренебрежительно глянул из-под полей шляпы в сторону подошедшего к нему консьержа и тут же показательно опустил взгляд на наручные часы. Желание говорить с этим мерзким коротышкой у сицилийца отпало еще в первые минуты их знакомства. Лицемерная сущность его была слишком очевидна, чтобы даже пытаться ее терпеть. Тем более, зачем терпеть и вести себя вежливо, если эта зазнавшаяся размазня все равно ничего не могла ответить? — Мое время — деньги, — отрезал Чангретта и повертел спичкой во рту. Он смотрел, как мерзкий усатый консьерж теряется и мнется на месте, в нерешительности сводя и разводя брови, и изредка поглядывал ему за спину. Там, за стойкой администрации, суетились сразу три девочки-служанки, ищущие что-то в уголках и закромах ящиков. До слуха то и дело доносились обеспокоенные переговоры, часто упоминалось слово «аптечка». Это не могло не насторожить. — Прошу прощения, сэр, но Вам все же придется уделить часть его мне, потому что дело чрезвычайной важности, — набрался все-таки храбрости возразить, да еще и так твердо, будто и вправду страха лишился. Любопытно. Обычно молчал, даже слова против сказать не смел, а сейчас… Пятнистые каре-зеленые глаза под полями классической федоры устрашающе прищурились, устремляя свое внимание к полным напускной решимости глазам собеседника. Тот заметно вздрогнул, хотя и сделал вид, что все в порядке. Чангретта насмешливо растянул губы и вновь опустил взгляд к часам. — Минута, — произнес он, напустив на лицо безразличие, и сунул руки в карманы. Невооруженным глазом можно было увидеть, как надулся от возмущения коротышка, как комично дернулись его завитые в кольца усы. Такое пренебрежение ему явно пришлось не по вкусу. Что ж, он сам виноват. Держал бы язык за стеной своих идеально белых зубов и не говорил бы по вечерам с барменами о «козлоебах с верхнего», думая, что его никто не слышит, возможно, сумел бы подобного избежать. Ему еще повезло, что он работал под эгидой семьи Марион и лишь уважение к ним удерживало сицилийца от радикальных шагов… Хотя вряд ли, конечно, милая мисси будет плакать по какому-то сраному консьержу. — Мистер Чангретта, — коротышка выплюнул это из своего поганого рта вместе с ядом, сочащимся у него изо всех пор. — «Primrose» — один из самых респектабельных отелей Британии, можно сказать, самый респектабельный в Бирмингеме и его окрестностях. У нас останавливаются люди высшего сорта: аристократы, дипломаты, лорды, графы… Один раз здесь даже ночевал Черчилль, приехавший в наш город по важному политическому делу, это, я думаю, показывает наш статус и превосходство перед другими представителями гостиничного бизнеса. — Десять секунд, — Лука повел плечами. — Если остальные пятьдесят ты намерен посвятить подобной браваде, то я, пожалуй, поберегу свое время. — Я говорю это к тому, что у нас существуют стандарты, которым важно придерживаться. И одним из таких стандартов по праву считается достойное поведение в номерах… — Пятнадцать секунд… — Да Вы можете меня послушать, ради всего святого?! Этот выкрик получился столь неожиданным, что его хозяин, видимо, сам испугался такой своей несдержанности и замолчал под взглядом двух внимательных темных итальянских глаз. Они смотрели на него с недоверием и дерзостью, с гордого высока немаленького роста их обладателя. Чангретта на целую голову возвышался над своим нежелательным собеседником и был почти настолько же шире, чем вызывал у последнего опасения. С людьми подобного телосложения миниатюрный консьерж старался не вступать в открытые конфронтации, потому что любое движение вот этой вот широченной татуированной руки могло отправить его в небытие. Какое счастье, что этот сраный макаронник был из манерных. — Переходи к делу, fesso, — только сказал он холодно и, признаться, этот холод заставил каждую клеточку в теле сжаться до размера атома. — Я уже начинаю терять терпение. Коротышка нервно отряхнул свой испачканный в чем-то белом фрак и прокашлялся, прежде чем начать говорить снова. Надменный по своей природе голос его дрожал от напряжения и потугов выглядеть увереннее, чем есть на самом деле. — Видите ли, мистер Чангретта, дело в том, что… Наша система безопасности подразумевает полный контроль над нашим имуществом. Нет, мы, конечно, не лезем в личную жизнь наших постояльцев, стараемся всяческими способами огибать острые углы и не мешать им наслаждаться временем, проведенным под нашей крышей, но все же совсем без присмотра оставить их представляется невозможным. Понимаете, это ведь как оставить машину открытой и уйти. Рано или поздно ее угонят и тогда… «И кто только нанял такого идиота на работу?» — мысль отчаянным воем разнеслась по черепной коробке, и американец неосознанно поморщился от следующей за ней болезненной пульсации. Мерзкий гремлин, видимо, решил добить его нервную систему к чертовой матери. Как же он устал… Действительно по-человечески устал. От всей болтовни, от планов, от стрельбы и беготни с оружием по колено в людской крови; от чувства долга, ответственности, вины; от осознания своего бессилия и невозможности пустить прямо сейчас Томми Шелби пулю в лоб и забыть о нем навсегда, как о страшном сне. За брата, за отца, за всю ту боль, что он причинил его семье, этот человек достоин смерти. Весь его грязный цыганский род ее достоин, от мала и до велика, но Томас в первую очередь. Да-а, Томас в первую очередь. Пока его блядские лакированные туфли ступают по Земле, покоя семье Чангретта не найти ни здесь, ни на Небе. Лука устало и бесшумно вздохнул, прикрывая глаза. Когда все это закончится, он возьмет себе отпуск на пару недель и съездит с матерью в Италию, повидать отцовских родственников. Это пойдет на пользу им обоим, хоть немного отвлечься от всех ужасов его профессии. Хотя в Старой стране сейчас не лучшее расположение дел, Сицилия все также прекрасна и радушна как и двадцать лет назад. —…и таким образом наш персонал имеет право в любой момент заглянуть к Вам в номер, если на то будет причина, — ах да, он все еще говорил. Кажется, нить разговора была частично утеряна. Стоит ли об этом жалеть? Вряд ли, конечно. Размышления о чем угодно другом были бы наверняка намного информативнее, чем любое слово сказанное им. Спичка в зубах перешла из одного угла рта в другой, и американец сверился с часами, рассчитывая, что время уже вышло, и он мог со спокойной душой идти в номер и немного вздремнуть. Но вместо этого стрелки показали без пятнадцати. — Hai solo quindici secondi e continui a dire cose stupide (У тебя всего пятнадцать секунд, и ты продолжаешь говорить глупости), — сицилиец досадующе развел руками, сжал и без того тонкие губы, показывая свою непричастность и сожаление. — Прошу прощения, signor portiere, но ровно через пятнадцать секунд я покину ваше общество. Настоятельно советую не препятствовать мне, или я буду вынужден прибегнуть к мерам более радикальным, capisci? — пола пальто как бы случайно отогнулась, являя вниманию консьержа блестящую залаченным деревом рукоять револьвера. Чангретта заметил, как глаза его собеседника в ужасе распахнулись и заглянули в его собственные с немой просьбой, и мило улыбнулся. — Пятнадцать секунд, приятель. Я слушаю. «И почему всегда нужно доставать пистолет, чтобы добиться от людей ответов?» — подумал Лука задней мыслью и усмехнулся, заключая сам для себя, что этот способ общения с подобными этому индивидуумами привлекал его намного больше. В следующий раз он, пожалуй, сразу прибегнет к нему, чтобы не терять время. — Спаси меня, Господи, — донесся до ушей сдавленный шепот, тут же переходящий в быстрое и несвязное бормотание. — Ваш номер, сэр, дело в Вашем номере. Незадолго до Вашего приезда одна из служанок, милая Гертруда, девушка, у которой Вы всегда заказываете кофе на завтрак, услышала грохот в Вашем номере и подумала, что это очень подозрительно. Она прибежала ко мне, доложила, что вот, мол, «упало там что-то, но внутри — никого». Ну мы и пошли проверять… — Вы заходили внутрь? — резкий вопрос на секунду выбил коротышку из повествования. Вытянутое южно-европейское лицо напротив вдруг приобрело мрачно озабоченное выражение. — Да, — с опозданием ответил консьерж. — Мы отперли двери запасным ключом и зашли. В Вашем номере отчего-то сломалось кресло — у него отлетел подлокотник и оно обрушилось на пол. Оттого и был грохот. Спичка во рту угрожающе хрустнула из-за давления стиснутых от раздражения челюстей. Все мышцы в лице американца напряглись и одеревенели. Руки снова спрятались в глубоких карманах. Боже, а ведь он успел забыть о ней… Безмозглая девчонка, глупый ребенок с шилом в заднице и жаждой приключений. Сказано же: «Сиди тихо и не отсвечивай». Нет, нужно ей до смерти сломать это ебучее кресло, чтобы «мистеру Луке» лишний раз вынесли мозг. Никакого от нее проку — одни проблемы, которые, с какого-то черта, были переложены судьбой с плеч ее родственников на его. Ну хоть ума хватило спрятаться, когда жареным запахло, этот ведь явно вестник. — Выпишите мне чек, я оплачу поломку. Лука устало повел плечами, недовольный сам на себя за оплошность, которую совершил по чистой глупости. Надо было все-таки сдать Зои. Бог знает, правда, кому и куда, но сделать это было нужно. Не может же быть такого, чтобы абсолютно никто не знал о существовании этой букашки. Тот грязный кокни, который встречал его в первый день, наверняка вот знал и смог бы доставить потеряшку обратно домой. Только вот где этого кокни искать — тоже вопрос. Никакого ориентира он не оставил даже на всякий случай, в поле зрения больше не появлялся, а склад оружия под отелем был заперт с тех пор, как он ушел. Видимо, связаться с ним можно было только через Валери. Обычные ласточки, обитающие в этом квартале, либо ничего не знали, либо опасались что-либо говорить, ограничиваясь словами: «Не понимаю, о чем ты толкуешь, приятель. Возьми лучше снежочка и не загружайся понапрасну». Мерзкие животные. — На том все? — поправив пальто, осведомился Чангретта и вопросительно вздернул брови. Пятнадцать секунд прошло, но не испытать этого идиота на внимательность было бы досадно. В конце концов, несмотря на свои слова, сицилиец сильно никуда не торопился и мог уделить этому забавному простофиле еще две секунды своего времени. А он таки хотел что-то сказать, но все с опаской поглядывал в район ребер собеседника. Тот усмехнулся. — Разрешите откланяться. Скудно склонив голову в знак прощания, Лука развернулся и неторопливо направился к лифтам. Всю дорогу к ним он чувствовал, как спину его сверлят мерзостные глаза коротышки, что совершенно не позволяло прибавить шагу. А по-хорошему надо было. Если букашка все еще сидела в каком-нибудь шкафу, трясясь от страха, была велика вероятность, что она там попросту задохнется. Сможет ли он в таком случае доказать, что ребенок каким-то образом самостоятельно добрался до Бирмингема и утонул, к примеру, в одном из цыганских каналов? Навряд ли. Валери видела его насквозь и отлично понимала, когда он пытался лгать, так что подобное на нее не сработает. Если Зои умрет, находясь только под его опекой, он отправится следом за ней. Причем незамедлительно. Лифт, тяжело скрипнув, остановился на последнем этаже и единственный его пассажир вылетел из него, чуть ли не бегом направляясь вглубь длинного коридора. Этаж был полностью пуст, на нем не было ни души. После посещения парнишки Грэя, парни решили отправится в бар и выпить. Лука не посчитал нужным ехать с ними. Не мог заставить себя. То, что его ребята называли «маленькой победой» и «прорывом», он рассматривал лишь как одну из выигранных битв в очень тяжелой войне. Это не праздник, чтобы отмечать его, в этом нет смысла. Подобные гуляния пагубно влияют на оценку действий и внушают мнимую уверенность, а этого ему сейчас не нужно. Парни могли отдохнуть, он — нет. Он напьется, когда Томми Шелби сложит кости. Да, вот тогда он надерется как свинья, может, даже хуже. Разольет пять бутылок дорогого американского бурбона себе и ребятам, возможно, снимет себе дорогую девку… Одна на примете уже была, правда, с ценой пока не могла определиться и все ходила вокруг да около, ехидничая и насмехаясь над всем подряд. Ее бы научить приличиям, которые она так яростно отрицает… Чангретта шагнул через порог, негромко хлопнув дверью за спиной и, пройдя на середину комнаты, огляделся. Черные брови тут же сошлись над переносицей от созерцания ужасного бардака: стул действительно был сломан и лежал на боку перед рабочим столом, кровать в другой комнате сбита, подушки валялись тут и там, одна даже лежала на полу, непонятно зачем, статуэтки на полках поменяли свое расположение. Отвратительно. Просто невыносимо. — Я, кажется, сказал тебе не громить мой номер! Твоя сестра теперь должна мне за это кресло. Думаю, «спасибо» она тебе не скажет, — намеренно громко сказал мужчина, крутясь на месте и высматривая движение. Ничто даже малейше не сдвинулось с места, не отозвался писком виноватый девичий голосок. — Выходи уже, здесь никого больше нет! Ни звука, ни вздоха, ни скрипа. Вообще ничего. Американец нахмурился еще больше, оборачиваясь то к одному шкафу, то к другому и раз за разом ничего не замечая. Ожидания того, что одна из этих многочисленных дверей сейчас откроется и оттуда выпрыгнет маленькое разлохмаченное нечто, не оправдалось ни через две, ни через пять секунд после выкрика. — Зои! — Лука не выдержал гнетущей тишины и сам направился на поиски девочки, открывая один за другим достаточно большие шкафы, перерывая в них всю одежду и оставляя дверцы открытыми. Каждая попытка была обречена на провал. В шкафах никого не было, также как и под кроватью, и под столом. Никого: ни живой девочки, ни — слава всему святому! — мертвой. Обойдя весь номер два раза, сицилиец встал у двери и еще раз окинул помещение торопливым взглядом. Только сейчас он вдруг заметил, как его начало трясти от закравшегося в голову осознания катастрофы, которое так страшно, но нужно было принять, потому что без этого принятия дальше двигаться было невозможно. С тяжелым сердцем и бьющейся в голове кровью, Чангретта заставил себя произнести эти слова. — Она исчезла, — и без того вибрирующий баритон дрогнул сталью. Пытаясь собраться с мыслями, его обладатель прикрыл веки и сделал глубокий вдох. Нервный смешок, сорвавшийся с мужских губ, не предвещал ничего хорошего. — Исчезла блять. Исчезла со своей ебаной кошкой… Вылетев из номера, американец яростно толкнул дверь так, что звук, казалось, немедленно разлетелся по всему отелю. Ему было плевать, он был слишком зол, чтобы замечать вокруг себя хоть что-то определенное. Поле зрения пятнистых глаз будто сузилось от нахлынувшего гнева. Лука несся по коридорам обратно к лифтам, мысленно умоляя Бога, чтоб хотя бы один из них все еще оставался на месте. Так и было: один из лифтеров вышел покурить на этаже, но ждать, пока он закончит, у сицилийца не осталось терпения. Отогнув полу пальто, он безмолвно кивнул молодому служащему на закрытую клетку, и тот без лишних слов вернулся к работе. — Сразу на первый, — чуть ли не сквозь зубы процедил мужчина, не собираясь прятать оружие под одежду. Лифтер меланхолично кивнул и закрыл двери. Терять время впустую не хотелось. — Ты вез девочку-альбиноса? — Нет, сэр, — просто ответил парнишка без каких-либо эмоций. Видимо, это у него была не первая подобная поездка. Немного погодя, он продолжил: — Скорее всего по лестнице пошла. Второй лифт не работает. И больше не сказал ни слова, пока лифт не остановился. «Всего хорошего, сэр», — хладнокровное пожелание было проигнорировано. Чангретта сделал широкий шаг из лифта и тут же отдернул пальто, заметив, что народу в холле прибавилось. Оглядевшись, впрочем, он без труда нашел своего старого коротконогого знакомого, варьирующего между гостями и спрашивающего то у одного, то у другого все ли у них хорошо. Лука до хруста сжал челюсть, забыв о раздробившейся уже во рту спичке. Выплюнув ее прямо на пол, американец вальяжной походкой направился к своей цели. — Signor portiere! — консьерж вздрогнул и обернулся. Глаза его сверкнули влажным животным ужасом при виде этой до жути милейшей улыбки на южно-европейском лице гостя. — Есть пару слов. Отойдем? — Вообще-то, у меня есть неотложные дела, мистер Чангретта, — пропищал коротышка, но тут же проглотил язык, встретившись с горящими яростным огнем каре-зелеными глазами. — Впрочем, минута у меня найдется. Идемте. Как только дверь небольшого служебного помещения прикрылась с еле слышным звуком, щелкнул в ней замок, улыбка с лица высокопоставленного гостя исчезла, будто ее и не было. Консьерж, не успев и испугаться, влетел в холодную стену — его грубо оттолкнули от выхода сильные татуированные руки. Блеснуло в тусклом освещении дуло пистолета, уткнувшись в широкий лоб. Кажется, кто-то глухо вскрикнул. — Ты ведь кое-что забыл мне сказать, fesso, — будто бы спокойно, но с дикостью во взгляде произнес американец, наблюдая за тем, как человек напротив буквально сходил с ума. Горло его рвало бесконтрольное приглушенное рыдание, слезы и другая слизь потекли по уродливому крысиному лицу, все худощавое тело затрясло. Вид не из приятных. Неужели этот черт не понимает, что это только прибавляет желания нажать на курок? Сцепив зубы, Лука приблизился, вдавливая оружие в тонкую кожу, охватывающую череп, процедил тихо, но с такими презрением и злостью, что впору было бы утопить в них весь мир: — Заткни пасть… Я сказал, заткни пасть, консьерж, иначе я спущу курок. Несколько раз, друг мой, чтобы твои мозги размозжило по всей комнате. Несмотря на всю ущербность твоей персоны, думаю, полицейским будет неприятно наблюдать их на стенах, и полу, и на своих ботинках после смены… Не говоря уже о родственниках, которым придется опознавать твое тело. Понимаешь о чем я? — Да… д-да, мистер Чангретта, я понял! Я все понял! Только, молю Вас, не убивайте! Не убивайте меня! У меня дети, мистер Чангретта! От этих звериных воплей вкупе с накалом из-за стресса у сицилийца разболелась голова. Не выдержав этого жалкого во всех смыслах зрелища, мужчина схватил за голову упавшего на колени и сотрясающего воздух неубедительными мольбами нарушителя своего спокойствия и вполсилы, чтобы не убить, приложил его затылком о стену позади. Консьерж вскрикнул, упал на пол и притих. — Я, кажется, сказал тебе заткнуться, — присев на корточки перед всхлипывающим изредка телом, продолжил одностороннюю беседу Чангретта. Из-за вставшей на мгновение тишины стало немного легче дышать. — Ты рассказал мне не все, si’? Далеко не все. Зато сколько распинался о правилах — e ' un miracolo. Что за народ — англичане! Совершенно не умеют расставлять приоритеты… — татуированная рука сжала темные редкие волосы на голове консьержа и, потянув, явила на свет окровавленное лицо. Ох, кажется, этот идиот упал на нос. Какая жалость. Придется ехать в больницу, вправлять… Да, не повезло ему сегодня. — Так где девочка, fesso? — Девочка? — с противным хлюпаньем переспросил коротышка. — Какая девочка, сэр? Против воли с губ сицилийца сорвался тяжелый вздох. — Что именно ты хочешь испытать на прочность: мое терпение, пол или свой лоб? — поинтересовался он холодно. — Девочка, которая ждала меня в номере. Двенадцать лет, волосы и кожа белые, одета в голубое платье. Где она? — Боже… Так это была девочка… — Чангретта из-за удивления позабыл о своем гневе и с вопросом уставился на глотающего кровь консьержа. Тот торопливо, перебиваясь на редкие всхлипы боли, начал объяснять: — Я… Мы… Мистер Чангретта, ради всего святого, не признали мы в ней ребенка! Она такая белая вся… И железом гремит! Как выпрыгнет из шкафа с тенью — точно призрак… Гертруда в обморок грохнулась, пока я эту жирную шлюху поднимал, ее и след простыл! Не моя это вина, ох, не моя, мистер Чангретта! Пощадите! — Когда это было? — Я не знаю… За пятнадцать минут до вашего приезда, не больше. — Ты знаешь, куда она направилась? — Не знаю! Богом клянусь, не знаю… Лука со злостью и отвращением отбросил от себя голову консьержа, которого уже и не считал за человека. Кусок собачьего дерьма… Его стоило бы пристрелить, избавить мир от подобного убожества, да времени и нервов на разборки с полицией уже не хватало. Пятнадцать минут — слишком много, чтобы ждать хоть секундой дольше. Эта букашка слишком шустрая. Для нее даже пять минут — достаточно, чтобы оказаться на другом конце города! С нажимом проведя по лицу ладонью в надежде собраться, сицилиец оглянулся по сторонам. Узкое окошко под потолком служебной каморки ненавязчиво намекало на скорое приближение сумерек. Что это значило? Это значило, что из своих темных пещер в скором времени повылезают вурдалаки и мрази, коих в Бирмингеме было пруд пруди. Нужно поторопиться. — Еще раз увижу тебя на моем этаже — предупреждений не будет, — круто развернувшись на пятках, Чангретта в два шага подошел к двери. Не глядя на валяющееся у себя под ногами тело, он бросил в его сторону белый платок, который вытащил из нагрудного кармана, и шикнул напоследок: — Утрись, fesso. Широкий холл отеля «Primrose» с наступлением темноты становился все более и более наводненным. Гости выходили из своих уютных номеров, чтобы с пользой провести вечер и повеселиться от души в украшенных в новогоднем стиле залах, где без устали играли музыканты. Люди продолжали праздновать Новый год, выпивали, откровенно целовались и занюхивали белые дорожки кокаина, что в здешних местах никогда не переводился. Выражение презрения само напросилось на южно-европейское лицо при виде мальчуганов-мажоров, восседающих в креслах со своими малолетками и передающих по кругу дымящуюся папиросу. Едва ли там был табак… — Эй, дядя! Лошадка есть? А джеф? Ну хоть шишек подкинь! Дядя! Речь этих несамостоятельных папенькиных сынков была больше похожа на бред сумасшедшего, чем на что-либо по-настоящему осмысленное. Наверное, произнесенные ими слова имели какое-то особое значение в узких кругах, в которые Лука не имел желания входить. Возможно, они приняли его за дилера. В некоторых особенно зажиточных районах Лондона и Англии в целом они одевались как вполне себе приличные джентльмены. Или просто перебрали с виски. В любом случае, обращать на них внимания не было никакого смысла. Чангретта вышел за стеклянные двери под гневные окрики молодежи и тут же попал в поток ледяного зимнего ветра, с удивительным бесстыдством распахнувшего его довольно легкое пальто. Быстро застегнувшись на все пуговицы, мужчина с неудовольствием отметил для себя, что на улице стоял хоть и бесснежный, но довольно морозный январь, не щадящий никого, а припомнить, чтобы у его нежелательной спутницы была хоть какая-то верхняя одежда, он не мог. Перед пятнистыми глазами всплыл последний раз, когда Зои была в поле их зрения, и ничего кроме платья и белых туфелек на ней тогда не было. Если она все-таки покинула отель… Что ж, интересная вырисовывалась картина: ребенок, от которого зависела жизнь сицилийца, сбежал из номера без куртки или хотя бы теплой кофты и теперь бродил по улицам огромной дыры под названием Бирмингем. И все это в наступающие сумерки… — Geniale! E'geniale, cazzo, — ругался тихо Лука, нервно оглядываясь по сторонам, пытаясь прикинуть хотя бы примерно, куда могла побежать девочка. Идей не возникало. Она могла направиться абсолютно в любую сторону. «Она не могла убежать далеко. Холод не позволит ей долго оставаться на улице. Марионы умом не обделены: хоть и инстинкт самосохранения у них работает хуже, чем у обычных людей, в ее бедовую головку все же должна была прийти мысль, что нужно бы спрятаться где-нибудь, где не так ветрено. А значит искать надо в домах и развалинах, что поцелее… Черт, да их же больше сотни в одном этом районе!» — Что-то случилось, сэр? — лакей, стоящий у дверей, подошел почти бесшумно. Он явно заметил необычную взвинченность гостя и решил осведомиться о его делах. Почему-то в данный момент Чангретту это разозлило. Желание ответить в грубой форме, что случился пиздец, взыграло в нем с удивительной силой. Но вместо этого он только мрачно спросил: — Около десяти минут назад из «Primrose» не выбегала девочка-альбинос? — прозвучало строго, но столько надежды мужчина еще никогда не вкладывал в свои слова. Если она в отеле, бояться было нечего. Оцепить выходы в этой роскошной дыре не составило бы труда, а найти непоседливого альбиноса в здании — и того проще. Но увы и ах, лакей вдруг быстро закивал. — Выбегала. За рыжим котом гналась, — сказал он с охотой и повернулся, указывая тонкой, почти женской пятерней на юг. — Побежали по тротуару вперед и свернули на повороте вправо. Здесь машины часто ездят. Животное их испугалось, дорогу не стало перебегать. Вам подать машину, сэр? Вопрос был задан уже в спину стремительно удаляющемуся сицилийцу. Нет, машина здесь не к месту. Времени на ее ожидание попросту нет, это раз. Два: на автомобиле можно было проехать только по приспособленным специально для них дорогам, а проблема в том, что Бирмингем населяли в основном бедные рабочие, которые ходили пешком или ездили на лошадях. Тротуаров, переулков, узких улочек, по которым ничто шире овощной телеги не проедет, в городе было много больше, и вероятность, что Зои нырнула в один из них была крайне велика. К тому же из Фантома людей не спросишь о полураздетом ребенке с кожей, наверное, уже больше синей от холода, чем белой от мутации. Так что к черту! На своих двоих будет быстрее и сподручнее. Завернув за угол, Лука перешел на бег. Дома на этой улице стояли вплотную друг к другу. Это означало, что Зои никуда не могла с нее свернуть, кошка гнала ее за собой вперед до конца. Мужчина поспешил преодолеть расстояние до него. То и дело он интересовался у людей не виделили ли они поблизости бледную девочку в голубом платье, но неизменно получал отрицательный ответ. Все они были только прохожими, никто не задерживался на этой улице дольше пяти минут. Уперевшись в дом, сицилиец повернул налево и тут же нырнул за угол, так как впереди снова встала оживленная дорога. Быстро миновал очередной ряд почерневших от сажи и фабричного дыма невысоких зданий, стараясь заглянуть хотя бы мельком в окно каждого из них, лелея надежду, что продрогшую Зои взяли с улицы какие-нибудь добрые люди. С опозданием пришло осознание, что такой вариант был крайне нежелательным. Возможности заглянуть в каждый попавшийся на пути дом у Чангретты не было, а, как он уже и говорил, разбираться с полицией не особо хотелось. Да и люди в Бирмингеме от голода и скотского обращения к себе со стороны власти уже давно потеряли всякую доброту, так что, если уж Зои и приютил кто-то из местных, вряд ли он сделал это из жалости. Девочка была слишком хорошо одета, видно, что из богатой семьи. Вознаграждение родителей за нее должно быть щедрым. Вновь поворот направо, выход на узкую улочку, на которой было не протолкнуться из-за гуляющих по ней рабочих, тоже празднующих Новый год. Крики, бессовестные выражения, реки дешевого, дурно пахнущего алкоголя, от которого вот-вот и заслезятся глаза. Не пройдя и двух шагов, Лука остановился и выругался под нос на двух доступных ему языках, попытался взглянуть поверх голов, но ничего не увидел. В голове он старался прикинуть, побежала бы Зои через эту толпу бестактных пьяных мужиков и развратных женщин, которые могли попросту затоптать ее, не заметив. Потом постарался понять, побежала бы по этому же маршруту испуганная кошка. Но как можно понять то, чем движет рефлекс, а не разум? Побежала бы, если бы выбора не было. А был ли у нее выбор? Был — дальше по тротуару и на развилке направо. Да, это было логичнее. — Мистéр! Эй, мистéр! Вы чегой-то здесь? Услышать среди бессвязного гомона трезвую речь было неожиданно. Настолько неожиданно, что Чангретта сначала даже не понял, что обратились к нему, а, поняв, вернулся на прежнее место. На ближайшем к нему крыльце прямо на запыленных песком ступенях восседал немолодой уже смуглый мужчина в старой потрепанной телогрейке, помятой федоре и с папиросой в уголке рта, хорошо спрятанного за отросшей неухоженной бородой. В отличие от всех своих соседей, беснующихся на улице, он не пил, и светлые маленькие глаза его блестели, привлекающей адекватностью. — Вам чего тут надо? — повторил он свой вопрос. Говор его был похож на кокни. — Таким как Вы в наших районах очень рады. Точнее не Вам, а денежному звону в Ваших карманах. Часики у Вас красивые, мистéр. Поносить не дадите? — Нет, — прорычал Лука со злостью и поспешно сунул руки в карманы, пряча в них часы, купленные в Нью-Йорке за баснословные деньги. Если его попытаются ограбить, будет неприятно. В его револьвере всего шесть патронов, на всех не хватит, а Зои вряд ли бы осмелилась бежать через толпу такого контингента. Но все же удостовериться стоило. Надменно вздернув подбородок и с отвращением осмотрев празднующих людей, бьющих бутылки, американец холодно спросил, не глядя на собеседника: — Я ищу девочку двенадцати лет с белой кожей. Она здесь не появлялась? Краем глаза он увидел, как собеседник усмехнулся и почесал выгоревшую от жара печей густую бороду, покосился куда-то через дорогу за широкой спиной пришельца. Глухое «хм» слетело с его спрятанных губ, папироса покачнулась вверх-вниз в неуверенности. — А Вы, это… — мужчина замялся. Потом сощурил глаза в подозрении. — Вы кем ей приходитесь-то? — Какая разница? — Ну откуда я знаю, что Вы ей сделать планируете? — широкие плечи дернулись. — На отца Вы ее не походите, на брата — и малой схожести нет. Может, Вы ей чего худого сделаете? В рабство за море продадите, там… Или в цирк отдадите. А мне потом от совести мучиться, что сдал девчушку живодеру! После этих слов все сомнения у Чангретты окончательно рассеялись и он повернулся к человеку на ступенях лицом. Его глаза, сосредоточенные и искрящиеся недобрыми искрами, заставили бородатого напрячься и распрямить крепкие плечи, заработанные честным трудом на одном из бирмингемских заводов. Это движение не укрылось от сицилийца, также как и не укрылись от его внимания сбитые костяшки пальцев собеседника, красноречиво говорящие о его пристрастиях к уличным дракам. Причем лицо его было относительно цело. Значит, больше побед чем поражений. Что ж, стоило быть осмотрительнее. Разборка с этим мужланом не принесет ни удовольствия, ни пользы, только отнимет время, которое сейчас и так на вес золота. Поборов в себе желание ударить наглеца носом о каменные плиты ступеней, Лука, как мог, дружелюбно растянул губы. Длинные пальцы тронули поля шляпы, слегка приподнимая ее в извиняющемся жесте. Вряд ли ему, конечно, придали должное внимание. Скорее уж им завладели несколько блестящих золотом колец на указательном и мизинце, которые, впрочем, почти сразу же скрылись в карманах пальто. — Что ж, — утробно посмеиваясь, произнес сицилиец разводя второй рукой, той, на которой колец не наблюдалось. Этой самой рукой так по-итальянски потрясли где-то на уровне пояса, будто желая придать больше значения словам. — Уверяю, у меня и в мыслях подобного не было. Эта девочка — моя милая племянница, которая, увы, не привыкла сидеть на одном месте, пока взрослые работают. Она сбежала из дома за своей кошкой, выпрыгнувшей в окно, и теперь бродит где-то в окрестностях без куртки и теплых сапог. Сестра доверила ее мне на время своего отъезда. — Видать, плохой из Вас опекун, раз дитя даже без одежки бежать готово, а? — Не лучший. — А сестра родная, да? — Да. — Тогда Вы еще более отвратительный опекун, мистéр. Мужчина насмехался над ним без улыбки, задумчиво хлопая ладонью о сжатый кулак. Он пристально буравил собеседника пронзительным взглядом, будто пытался понять лгут ему или нет. Лука лгал. Лгал самозабвенно, затаив дыхание и дружелюбно улыбаясь, прокручивая в голове ехидные слова Валери о его неумении врать. При этом все громче орал в нем накапливающийся гнев, на всех доступных языках донося до хозяина простую мысль: «Время на исходе! Нужно торопиться! Выбей из этого идиота информацию или умри в гребаной Англии!» — Н-да, неприятная ситуация, — скрипучий голос мешался с гомоном толпы. — Неприятная, да-а… Что ж делать-то Вам теперь? Народ здесь, знаете ли, любопытный. Любит таких вот куколок по углам вылавливать. Не повезло Вам, ох, не повезло… Он тянул время. Дымил отвратительной папиросой и строил из себя дурака в надежде выбить вознаграждение. Само собой! Здесь никто не помогал задаром, во всем была корысть. И плевать, что где-то по этим холодным улицам сейчас шастала девочка без защиты и достаточно крепкого здоровья. Появление золота и звона монет в карманах отключали у этих людей всякое сострадание. Скрепя сердце, Чангретта вынул руку из кармана. Полтысячи долларов… Именно столько, видимо, стоит судьба маленькой букашки на аукционе судьбы. Смешно до ужаса. В последний раз взглянув на американские часы, расцепил застежку на кожаном ремешке и кинул их на колени сидящего на грязной лестнице мужчины. Тот, словно бы только этого и ждал, подхватил их и быстро спрятал за пазуху, настороженно осматриваясь по сторонам, не увидел ли кто. А потом резко встал и направился сквозь толпу. — Давайте за мной, мистéр, — проговорил он на выдохе, выпуская слова вместе с густым сизым дымом. — Есть у меня ощущение, что Ваша милая племяшка скрылась в птичьем гнезде. Дай Бог, чтоб галчонок воронов не навлек… Сицилиец схватился за спрятанный под пальто револьвер, твердо решив, что застрелит этого мерзавца, как только тот выполнит свою часть негласной сделки.