1 января 1926, ранний вечер
— Какая ску-у-ука-а-а! — протяжное детское восклицание прокатилось по ужасающе тихому и пустому помещению, отражаясь от стен, зеркала, дверей и стекол в окнах, возвращаясь туда, откуда вырвались. — Смертная скука. Смерт-на-я! Зои, раскинув руки в стороны, лежала на узорчатом ковре посередине номера и бессмысленно смотрела в потолок, пытаясь найти в нем хоть что-то более-менее интересное. Не стоит и говорить, что ничего у нее не получалось: белый потолок был совсем-совсем без узоров и найти на нем какие-то причудливые образы, как на расписанных потолках Мистхилла, при всем желании было невозможно. Поэтому уже после пары минут изучения пустого белоснежного пространства, которое неплохо было бы раскрасить, младшая Марион бросила эту затею, но встать все-таки не смогла: ей помешала лежащая у нее на груди Одуванчик, которая слишком уютно урчала, чтобы сгонять ее. — Вот было бы хорошо, если бы я была кошкой. Правда ведь, Одуванчик? — пушистый хвост мотнулся из стороны в сторону, мягко ударяя ребенка по бокам, будто бы в согласии. Почти прозрачная детская ручка пригладила рыжую шерсть. — Вы гуляете, где хотите, кушаете и делаете, что хотите. Порой, дома не появляетесь, все мышей и птичек ловите. А потом спите целый день. Наверное, потому что очень сильно устаете… Нет, все-таки не хочу быть кошкой. Одуванчик снова двинула рыжей кисточкой хвоста по другому боку девочки, на что та тихонько хихикнула и почесала ее между ушами. Кошка прикрыла зеленые глаза и заурчала сильнее прежнего. Наблюдая ее блаженство, Зои хмыкнула, задумавшись. Ее старшая сестра подозрительно подходила под описание: также постоянно бродила до поздней ночи, уставала, шипела на всех и вся от злости, а под утро ложилась спать и до вечера ее не видели. А еще она иногда привозила сладости из Лондона и ела очень много конфет, когда никто не видит. Очень странной она была кошкой все же, но схожести очевидны. Младшая Марион тяжело вздохнула, повернула белобрысую головку и вглянула на висящие на стенке часы. И тут же недовольно насупила нос. Маленькая стрелка неумолимо приближалась к циферке шесть. Он обещал вернуться к пяти, уже опаздывал на час. Ничего удивительного, Зои достаточно давно уяснила для себя, что взрослые совершенно не умеют распоряжаться своим временем и, тем более, правильно его отсчитывать. Ее сестра, дедушка, Сорока с Северянином всегда опаздывали, даже если клятвенно обещали, что придут вовремя. В таких случаях они, конечно, задерживались не больше чем на пятнадцать минут, но сам факт доказывал ее правило. Мистер Лука ничего не обещал, так что опоздание на целый час можно было отнести к вполне себе нормальным. Главное, чтобы он пришел не завтра. Хотя вряд ли конечно. Перспектива получить нагоняй от Валери все еще маячила на горизонте Интересно, скоро она вернется? Наверное, не скоро. Альфи очень не любил, когда от него уезжали впопыхах, а Валери очень не любила выяснять с ним отношения и потому старалась угождать во всем. Ей всегда было проще подчиняться словам старших, чем оспаривать их, даже если они ей были совсем уж не по душе. Так было проще для всех: и для нее, не влезающей лишний раз в конфликт, и для ее оппонента, не разгорающегося еще больше зазря. Жаль только, что с младшими по возрасту и званию она не вела себя также. Так много проблем отошло бы на второй план… — Эх, мечты-мечты… — театрально печально протянула Зои и бесцельно помотала головой из стороны в сторону, будто пытаясь проснуться. Глаза и вправду потихоньку начали закрываться от безделья, что было не желательно. Уснуть на твердом полу в незнакомом номере незнакомого отеля, который принадлежал почти незнакомому ей человеку, было абсолютно непрезентабельно. А если мистер Лука придет, а она, как сиротка, спит на полу? Совсем не кошерно, как бы сказал дядя Альфи и был бы полностью прав. Не пристало ей, Марион, валяться где попало еще и в платьях. Мама бы ей этого никогда не простила. — А ну, Одуванчик, вставай! Пора просыпаться. Подняв рыжий комок шерсти над собой, Зои мягко опустила его на пол рядом. Кошка тут же села, поджав под себя хвост, и начала тщательно вылизываться, то и дело чавкая и фыркая на свою хозяйку. Та, в свою очередь, довольно резво вскочила на ноги, делая как можно больше резких движений, чтобы разогнать сонливость. Это всегда ей помогало: вот так подпрыгнешь пару раз и бодрячком. — Ну? И чем займемся? — вобрав в легкие побольше воздуха, спросила младшая Марион у тишины. В ответ ей ничего не сказали, впрочем, как и ожидалось. Лишь два зеленых глаза с тонкими зрачками с вопросом уставились на нее, будто спрашивая, не свихнулась ли она говорить сама с собой. Зои недовольно насупилась и шмыгнула носом, гордо вздернула подбородок. — Ой, ну и больно мне нужна твоя помощь! Деловая колбаса! Сама придумаю! Но обследованный сверху и донизу номер так не думал. За эти два часа любой ребенок, запертый в каком-либо помещении, успел бы изучить каждую незначительную деталь в нем и поиграть в каждом углу. Что уж тут говорить о Зои, которая еще с пеленок отличалась особой степенью шкодливости и непоседливости. На данный момент она смогла обойти всю комнату аж целых четыре раза. Она рассмотрела вблизи каждую картину на стене, повертела в руках каждую статуэтку, залезла в каждый шкафчик. Даже попрыгала на кровати, сбив все простыни и одеяла, что, скорее всего, не понравится мистеру Луке. Кажется, перед уходом он сказал, чтобы она не разводила бардак, да? Что ж, ну раз он обманул ее насчет времени своего возвращения, то и она может немножко нарушить его правила. А что он там еще говорил? Ах да… Зои быстрым взглядом пробежалась по помещению, словно бы не решаясь сразу посмотреть в нужную сторону, но из-за небольших размеров комнаты долго избегать объекта нежелательного интереса у ребенка не получилось. В конце концов, прищурив лазурные глазки, девочка уставилась на рабочий стол, что стоял прямо напротив входа. Он говорил не трогать ни то, что снаружи, ни то, что внутри. Наверное, там что-то очень важное… Валери всегда хранила у себя в столе только самые важные вещи, которые не предназначены для детских непоседливый ручек. Конечно, в большей степени это были документы и другие странные бумаги непонятного толка, но было там и кое-что еще. Например, запрятанные шоколадки и конфеты с кокосовой стружкой или маленькие рисунки птичек и зверей, которые сестра корябала на разлинованном клочке, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от вечного стресса. Пускай они были довольно корявыми и карикатурными, смешными в каком-то роде и выбрасывались на следующий же день, всех их Зои считала невероятно милыми. А еще Вал прятала в шкафчике папины очки для зрения, но все никак не хотела признавать это и повторяла, что они потеряны. Дедушка хотел забрать их, но… Интересно, мистер Лука держал в своем столе нечто подобное? Выглядел он хоть и строго в большинстве случаев, но явно отличался от всех остальных, кого девочка так хорошо знала. Наверняка у него были какие-то небольшие секреты… — Ничего ведь страшного не случится, если я одним глазком гляну? Я же не буду ничего там раскидывать. Он даже не заметит, — белые ручки нервно схватились за подол голубенького платьица, помусолили в полупрозрачных пальцах белые кружева на нем. Лазурные глаза боязливо оглянулись на вход, а после их взгляд упал на второе живое существо в помещении. — Что думаешь, Одуванчик? Кошка с безразличием взглянула на свою маленькую хозяйку, широко зевнув, вдруг встала и, не спеша, побрела к расстеленной кровати, на которой, судя по всему, собиралась опять вздремнуть. Зои проводила любимицу насмешливым взглядом и хмыкнула, когда рыжий кончик ее длинного хвоста скрылся за поворотом. — Если что, скажу, что все это сделала ты, — решила для себя она и бесстрашно направилась к столу. Плюхнувшись на обшитое бордовой тканью кресло, девочка потерла ладошки в предвкушении и схватилась за ручку первого ящика. — Ну-с… И что тут у нас? Бумаги. Много-много-много дурацких непонятных неразборчивых бумаг, не ясно для чего нужных, но, видимо, очень-очень нужных. Целые стопки документов и пронумерованных папок, много всего «делового» и «бизнесменского», в чем двенадцатилетнему ребенку разбираться еще было рано. Из всех странных слов, напечатанных тут и там на разных бумажках, Зои различала только фамилии, которые, впрочем, ей ни о чем все равно не говорили. Откуда ей знать, кто такой Томас Шелби и какое отношение он имеет к мистеру Луке? Ниоткуда. Можно лишь догадываться, что прямое. Валери никогда не держала у себя документы на людей просто так, а значит и он тоже не должен. Все взрослые мыслили одинаково. — Скука, скука, скука… — повторяла себе под нос младшая Марион, осторожно перебирая пальцами стопку. С каждым новым листочком ее белесые бровки все больше хмурились в недоумении. — Ничего интересного, совсем ничего. Не может же быть такого, чтобы он ничего не прятал… От досады ребенок с силой толкнул ящик вперед, отчего тот с громким хлопком ударился о стол и тут же отъехал от него. Тяжело вздохнув, Зои открыла второй. Пару долгих минут перебирания очередных бумаг и папок не дало ничего, этот тоже пришлось оставить. — На третий раз всегда везет, — без энтузиазма вслух заметила Марион и резко потянула за ручку третьего ящика. Тот поддался не сразу, немного сошел со своего намеченного маршрута и ударился о стенку стола, но потом все же открылся, являя на свет… Очередную стопку. — Ну нет! Нет-нет-нет, быть такого не может! Ловкие пальчики быстро пролистали все бумажки. Зои не стала на третий раз просматривать их содержимое даже мельком, потому что уже предчувствовала, что ничего занимательного не найдет. Закончив, она разочарованно фыркнула и откинулась в кресле. Кажется, эти документы были интересны лишь для бизнесменов. Ох, какая жалость… А ведь она в действительности на секунду подумала, что мистер Лука мог прятать в своем столе какой-то ужасный секрет. А на самом деле он запретил маленькой Марион лазать в свой стол, потому что боялся беспорядка. Как и все остальные взрослые, впрочем, винить его за это не было смысла. Но все равно как же до ужаса, оказывается, он скучен… Зарывшись руками в белоснежные волосы, Зои бесцельно посмотрела в потолок. Он был все также бел и однообразен как и пару минут назад. Потом огляделась по сторонам, окинула долгим взглядом шкафы, книжные полки, диван из ткани похожей на красный бархат, ковры с цветастым, но вечно повторяющимся узором. Заурядность и тоска, ничего более. А за окном все гудели машины, кричали люди, дымили фабричные трубы и неумолимо наползали на небо зимние сумерки. Вроде, совсем другой мир, но ощущение, будто она все еще в Мистхилле — сидит взаперти и одиночестве, пока снаружи кипит настоящая жизнь… Совсем не так она представляла свой первый день в городе. Марион выпустила воздух сквозь сжатые губы, производя странный звук, похожий чем-то на тот, что издавала маленькая заводная машинка. Она залезла в кресло полностью, закинув ноги на один подлокотник, а голову — на другой, как часто делала сестра, желая немного передохнуть во время работы. Иногда она даже спала в таком положении, что абсолютно не умещалось у Зои в голове. Это же совсем неудобно, особенно в папином старом кресле с витиеватой резьбой на дереве, спокойно лежать на которой было невозможно. Хотя, вспоминая Валери и ее пристрастия ко сну, для нее вряд ли существовало что-то невозможное в этом отношении. Она ведь спала буквально везде: на кровати, на диване, на кресле, на стуле, на ковре у камина и много еще где, всего не упомнить. Главной любовью в жизни сестры всегда был сон, а главной ненавистью — пробуждение от него. Странно все-таки… — Все взрослые странные… — вслух заключила младшая Марион, ерзая головой по хотя и обшитому, но все еще не особо удобному подлокотнику. — Да как она это делает?! Ни одно из опробованных положений, к сожалению, не подошло. Кресло было слишком узким и явно не предназначалось для того, чтобы на нем лежали. Но быстро бросать начатое было не в характере Зои. Она ерзала настолько старательно и долго, что мало-помалу начала сползать все ниже и ниже в поисках комфорта. В конце концов, девочка так увлеклась бессмысленной игрой в старшую сестру, что каким-то образом сумела съехать головой на самое сиденье, закинув ноги высоко над собой. Такое странное расположение изрядно ее насмешило. — Одуванчик, смотри! Я как Алиса из книжки Кэрролла! — немного сдавленно, но радостно воскликнул ребенок, болтая ступнями вверх и вниз, поддерживая подол платья, чтобы он не съехал. Кошка в соседней комнате, само собой, и не шелохнулась, что, тем не менее, не расстроило маленькую проказницу. — Видел бы меня сейчас дедушка… Наругал бы-ы-ы — ох! «Не пристало юной леди торчать вверх тормашками!» — хихикнула она, подражая скрипучему голосу родственника. Ответом на эту издевку ей стал внезапный треск. Опора под поясницей просто перестала существовать как таковая. Детский смех резко перерос в визг. На мгновение Зои показалось, будто она взлетела или гравитация Земли вдруг на какую-то часть секунды перестала работать, отпуская ее в свободное парение над полом. Но вскоре девочка приземлилась, больно ударившись ладошками и щекой. Из глаз тут же брызнула соленая вода. Стало очевидно, что стул просто не выдержал таких глумлений над собой и предпочел смерть храбрых. Или, говоря простыми словами — упал на бок, предварительно лишившись одного из своих подлокотников. — Мистер Лука разозлится… — прислонившись щекой к холодному паркету, пробормотала Марион, хлюпнув носом. Ее погрустневший вмиг лазурный взгляд обратился к сломанному предмету мебели, пытаясь сквозь жгучую пелену слез рассмотреть его как следует. Как это так у нее вышло? Он казался вполне себе крепким. Странно, наверное, он был сломан еще до того, как она на него села. Другого объяснения и быть не может. Маленькая худенькая девчонка просто не в силах сломать стул, правда же? — Нет, это точно не я, — твердо заверила тишину Зои, садясь на месте, и утерлась рукавом платья, собирая на него влагу. Голубенькая ткань тут же посинела. Ушибленная щека разнылась от рваных и грубых прикосновений, отчего в носу только больше защипало. Проявление слабости ненашутку разозлило ребенка. — Ну ты и плакса, Зои! Совсем не Марион! Дедушка был бы тобой очень недоволен! Сжав руки и челюсти, Зои сделала глубокий вдох и медленный выдох. Она сотни раз видела, как Валери успокаивает себя, когда злится и расстраивается, и надеялась, что ей тоже это поможет. Увы, слезы это не остановило, также как и боль. Но зато помогло слегка привести мысли в порядок и убедить себя не плакать в голос, а обойтись тихими всхлипами. Уже через пару минут девочка была готова подняться: уперлась ручками в холодный пол, немного приподнялась над ним, садясь на корточки, и тут же стукнулась белесой макушкой о низ выдвинутого ящика. Было не больно. Но именно это и стало последней каплей. Из груди непроизвольно вырвался громкий стон отчаяния: — Дурацкий день! Снова плюхнувшись на пол, Зои подтянула колени к груди и, уткнувшись в них, заплакала навзрыд. По помещению разнеслись всхлипывания и жалобное бормотание под нос, в котором слышались слова далекие от детских. На звук, потревоженная, пришла Одуванчик. Сев напротив ребенка с гордо поднятой головой и раздраженно шевеля ушами, она будто без слов спрашивала у хозяйки: «Ну и чего ты сокрушаешься, глупый маленький человек? Неужели это единственное твое горе?» Но Марион не могла ни слышать ее, ни видеть, занятая своими горькими рыданиями. Она думала, насколько же она была глупа, когда залезала к мистеру Луке в машину, и насколько он был добр, когда согласился взять ее с собой. Мог ведь и вправду развернуться, довезти ее обратно и сдать с потрохами мадам Джози, которая непременно рассказала бы все сестре. Нет, ладно сестре — дедушке! Дедушка был бы в ярости, если бы узнал о ее намерениях. Наверное, ждало бы ее суровое наказание в виде двух- или даже трехнедельного домашнего ареста. Ужас да и только. В Мистхилле и так нечем заняться, а тут еще и на улицу не выйти — сущий Ад! Теперь мистер Лука понесет на своих плечах бремя этой ответственности, его будут ругать за то, что он не вернул ребенка домой, когда следовало. Жалко, что все так. Он не заслужил быть наказанным ее родственниками да еще и ее скверным поведением, не заслужил такого отношения. Наверное, он хотел как лучше, но получил только больше проблем. После этого он никогда не станет с ней разговаривать. Ох, а она ведь обещала быть паинькой! А в итоге что? Сломанное кресло! Зои испустила неожиданно громкий (даже для себя) писк, запрокинула голову, с невероятной силой сжимая веки, и звонко захлопала ладонями по полу от досады. Одуванчик выгнула спину, наблюдая за действиями ребенка с настороженностью и непониманием. Ее густая рыжая шерсть поднялась дыбом, хвост обеспокоенно завилял влево-вправо. Кошка подала голос — тихо мяукнула, желая привлечь к себе внимание, но ее не услышали. Тогда животное подошло к заходящейся в рыданиях хозяйке и ткнулась в ее ногу пушистой головой, потерлась об нее, не переставая звать и просить о тишине. Им все еще нужно было оставаться незаметными, но глупый маленький человек, видимо, совсем об этом забыл. — Ну что ты пристала, дурочка?! Уйди! — вскричала Марион надломившимся голосом. Белые ручки безрезультатно пытались отпихнуть рыжее существо, которое все же сумело улечься девочке на колени. И вот уже тонкие полупрозрачные пальчики вплелись в густую шерсть и притянули любимицу ближе. — Никто не дает мне нареветься… Что же за напасть такая… Теплое урчание зверька на коленях быстро передалось Зои, чьи бесконтрольные болезненные писки начали потихоньку стихать. Уткнувшись носом в единственное живое существо в комнате, девочка капала слезами на рыжие волоски, которые, намокая, прилипали к ее коже. Вскоре в номере снова воцарилось полное молчание. Не было слышно ни вздоха, ни всхлипа, ни мяуканья, ни раздраженного топота ног, ни хлопанья в ладоши. А еще не было слышно дедушкиной ругани и торопливого роптания служанок под звук шагов обеспокоенной, ходящей туда-сюда сестры, которая не может ничего сделать. Валери никогда не успокаивала Зои открыто. Она хотела, это было ясно как день, но боялась порицания старика Мариона, а потому молча наблюдала за происходящим глазами, полными сочувствия. Дедушка все замечал и гневался еще больше, повторяя и повторяя как мантру: «Ваш отец был бы разочарован!». Он считал подобное проявление слабости со стороны внучек неуважением к своему сыну, которого тошнило от одного только вида слез. От чего только дорогого папочку не тошнило… Какое счастье, что он не успел овладеть властью Бога и не смог запретить все, что ему не угодно, иначе в Мистхилле никогда бы не раздались ни смех, ни праздные беседы. Живи он чуть больше… Кто знает? «Как хорошо, что он умер, — подумала ненароком Зои и сама же вдруг осеклась. — Так нельзя думать! Так нельзя думать, Зои! Нельзя-нельзя-нельзя! Тебе должно быть стыдно, очень стыдно!» Одуванчик от чрезмерного давления девичьих рук, которое только усилилось из-за неосторожной мысли, проскочившей в белесую головку случайно, завертелась и жалобно замяукала, выказывая свой дискомфорт. Хватка почти сразу ослабла, человеческие пальчики нежно пригладили шерсть на макушке. — Прости, я не хотела делать тебе больно, — лазурные глаза, блестящие не вылившимися из них слезами, посмотрели на нее с теплом и заботой да столь очевидными, что Одуванчик, будучи кошкой, поняла природу этого взгляда и ткнулась своим холодным розовым носом в нос маленького глупого человеческого существа. И каково же было ее удовлетворение, когда оно, это существо, вдруг издало тот звук, свойственный для его вида в момент радости и счастья — смех. — Какая ты все-таки у меня хорошая… Умная кошечка. В ответ на эти слова послышалось одобрительное урчание. Больше оно, само собой, служило откликом приятным поглаживаниям мягкого животика, но это было не важно, ведь сам факт, что ее любимица довольна, привел ребенка в восторг. — Умница. Моя ты умница. Что бы я без тебя делала? Не останавливаясь ласкать кошку, Зои прыгнула лазурным взглядом в сторону разломанного стула, задумчиво сжала пухлые губы, думая можно ли сделать с ним что-то. Быстро пришло осознание, что с этой штукой уже ничего не сделать. Подлокотник был не просто выдернут из крепления, он был переломлен. Без суперклея, молотка и умелых рук ничего здесь поделать, увы, нельзя, а, значит, оставалось только смириться. Марион уже знала, что кричать на нее точно не станут: мистер Лука был относительно спокойным человеком, и даже не отчитал ее, когда поймал у себя в машине. Ругался — да, но не на нее, а в целом. Если уж он так хладнокровно отреагировал на потенциально опасную для него самого детскую затею, то вряд ли станет злиться из-за какой-то там мебели. А вот из-за ящиков, раскрытых до предела, наверное, все же мог… В любом случае, испытывать судьбу лишний раз не хотелось. Привстав немного так, чтобы не потревожить Одуванчик, Зои попробовала дотянуться до ближайшего ящика. Как ни странно, получилось. Девочка ухватилась за его край самыми кончиками пальцев и потянула на себя. Он закрылся с тихим шипящим звуком, еле слышно хлопнув в конце. Довольный собой ребенок, улыбнулся пушистому созданию на коленях и уже было потянулся к следующему ящику, как вдруг заметил на полу рядом со своей ногой небольшую плоскую коробочку, внешне похожую на такую, в какой Грим держал сигареты. Но ведь мистер Лука не курил… Откуда она тут появилась? Где лежала все это время? Зачем? Ответов на эти вопросы у младшей сестры Пересмешника не было, зато вдруг с новой силой вспыхнул интерес. Внезапное понимание того, что эта коробочка — именно то, что она ожидала найти, вскружило ей голову. Не долго думая, Зои схватила найденный предмет и потрясла его около уха. Изнутри послышался шелест. «Снова бумажки, — догадалась она без труда. — Очень маленькие. Деловых таких не бывает». — Ну-ка, кисонька, погоди немного, — животное одним мягким движением руки сместили с колен, оно тут же село рядом без интереса наблюдая за действиями маленького глупого человека. — Кажется, я нашла что-то… Под протяжное мяуканье девочка открыла крышку коробочки: стоило лишь нажать на маленькую кнопочку сбоку, чтобы она прыгнула вверх и явила свету свое содержимое. А содержимое ее было славным, чтобы понять это, Зои не понадобилось и пары секунд. Только взглянув внутрь, она поняла, что наткнулась на «золотую жилу». Фотографии. В этой небольшой коробочке было много таких же небольших, но качественно отпечатанных фотографий. Они были размером, наверное, с ладонь взрослого человека, довольно узкие и будто бы со слегка срезанными боками, чтобы влезали в железяку. Со всех смотрели люди очень знакомые лазурным детским глазкам. Настолько знакомые, что, увидев первую, ребенок непроизвольно громко сглотнул слюну, вставшую в горле, чуть было не задрожал от испуга. Из недр неглубокой коробки на младшую Марион смотрел ее покойный отец. Пристальным взглядом своих черных, словно нефть, глаз Джеймс прожигал дыру в том, кто стоял по ту сторону времени и глядел на него с животным ужасом. Его тонкие губы были неподвижны, но создавалось ощущение, будто он ухмыляется. Это пугало до чертиков, но приковывало внимание, заставляя изучать снимок в малейших деталях. В сознании Зои вдруг всплыла картинка, с каким остервенением папа хватал Валери за подбородок и поворачивал к себе лицом, когда та отводила взор. Отец обожал это, он чувствовал ее страх и питался им как вампир кровью. Ему нравилось лицезреть ее напуганной и беззащитной, наблюдать за тем, как она тщетно пытается делать отрешенное выражение. Но его взгляд, порой, сочился таким диким безумием и жаждой насилия, что никакая выдержка здесь не помогала. Так было обычно… Но на этой фотографии все было по-другому. Черный взор Джеймса Мариона здесь смотрелся совершенно иначе, будто по ту сторону находился совсем другой человек. В бездонных глазах отца, устремленных точно в камеру, не было дикости или чего-либо подобного, совсем нет. Они были… нормальными. Да, как ни странно, это самое подходящее слово, которое девочка смогла применить к ним — абсолютно нормальные, человеческие. В их глубинах даже проглядывалась насмешка, добрая по своей природе, что в сочетании с образом прошлого Пересмешника казалось нонсенсом. Думая, что ей это мерещится, Зои протерла собственные глаза и снова устремила их к снимку. Ничего не изменилось. Джеймс все также еле заметно издевался над тем, кто стоял перед ним. И это было странно. Все здесь было странно в нем, не только взгляд. Весь вид его вызывал смешанные чувства. Ощущение, что этого человека надо было избегать, и какое-то совершенно непонятное тепло в груди вызывали диссонанс. — Что-то не то, — пропищала вслух маленькая Марион. — Я что-то точно упускаю. Белые пальчики, сжимающие краешек фотографии, аккуратно перевернули ее на другую сторону, тут же цепляясь за выведенные там черными чернилами слова:21 апреля 1904 года Джеймс Тадеуш Марион (1870) Пересмешник держит н/б в Британии с 1891
И внизу приписка синими чернилами, сделанная, судя по всему, недавно:убит в 1924
От этого жуткого предложения Зои передернуло. Полное понимание происходящего сложилось в детской головке. Перевернув снимок лицевой стороной, девочка посмотрела на него по-новому. Он был сделан до Великой войны, до ее рождения. Человека на нем она не знала. Это был кто-то чужой, непонятный, загадочно похожий на ее покойного жестокого отца, но не он. Абсолютно точно не он, потому что папа не умел так смотреть: по-доброму, без злости и презрения. На лицо этого мужчины еще не было наложено отпечатка кровавых битв. Его черты не казались такими острыми, какими девочка видела их всю свою жизнь. Возрастная седина еще и не думала появляться в чернющих волосах. Молодость очень его красила, а человечность и жизнь в сплошь укрытых зрачком глазах не позволяли подумать о нем ничего, что можно было бы подумать о Джеймсе послевоенных лет. Это был хороший человек. Не лишенный строгости и явно не терпящий глупости, но все же хороший. Боже, Зои могла поклясться, что видела, как в глубине отцовских бездонных омутов искрился тот самый «огонек одержимости». — Девятьсот четвертый год… — задумчиво прошептала младшая Марион и в упор посмотрела в зелень глаз Одуванчика, что терпеливо ждала, когда хозяйка удовлетворит свое любопытство. Несколько недолгих секунд лазурный взгляд шкодливого ребенка буравил пространство между ним и его любимицей, прежде чем начать загибать пальцы. — Двенадцать… — на автомате произнесла девочка беззвучно. Животное напротив будто в непонимании наклонило голову на бок. Специально для него она повторила уже громче: — Валери было тогда двенадцать. Прямо как мне сейчас… Удивительно, да? Она тоже была когда-то маленькой. Прямо-таки не верится. Говоря об этом, Зои прокручивала в голове совершенно иные мысли. Ей казалось невероятным, что, находясь с сестрой в одном и том же возрасте с разницей в двадцать два года, они, по сути, воспитывались совершенно отличными друг от друга людьми. В двенадцать лет у Валери было все, что и у любого нормального ребенка: родители, друзья, здоровье, какая-никакая свобода передвижения и выбора. У Зои не было ничего. С раннего детства папа будто говорил своим безразличием, что она не достойна этого. И потому становилось так больно, обидно, страшно. А все из-за ее уродства, врожденного недостатка, обрекшего ее на вечные муки. Неужели она все это заслужила? Заточение, одиночество, темноту — все это? Но почему? Что такого она сделала, чтобы заслужить такую жестокую участь? — Глупый Бог. Это все ты виноват, все ты подстроил, — щека снова заныла тупой болью, будто в ответ. Белесые бровки сдвинулись к переносице, губки сжались от раздражения, вторя им. — Не расплачусь, не жди. Показав безучастному потолку язык, младшая Марион с остервенением разорвала картонку в руках. Это все обман, ему нельзя верить. Папе никогда нельзя было верить что до войны, что после нее. Он сделал эту фотографию, потому что знал, что она ее найдет, не иначе. Он хотел ее расстроить, он всегда ее расстраивал. Так какой смысл тратить на этого человека хоть сколько-нибудь секунд своего времени, если в коробке еще так много не менее интересных снимков? — Ну его, — белые ручки, скомкав остатки фотографии, выкинули их в противоположную от себя сторону. Те сразу затерялись. Зои попыталась улыбнуться. — Ну вот и все, кисонька! Никаких больше дурацких… Ты чего? Увидеть, как Одуванчик, напрягшись всем телом, поджала уши и уставилась на вход, словно даже затаив дыхание, было неожиданностью. Рыжий пушистый хвост заходил туда-сюда от нервов. Состояние любимицы насторожило девочку. Кошка будто чего-то испугалась и приготовилась атаковать, даже когти выпустила и теперь скребла ими о паркет. Марион выглянула из-за стола, обращая все свое внимание на дверь.Чтобы понять, что в ней было не так, пришлось поднапрячься. Только тогда до ребенка дошло, что из коридора за ней доносились приглушенные незнакомые голоса, которые с каждой секундой становились все громче и громче. Вскоре стали различимы слова: «Грохот? Вы уверены?» и звон ключей, которые стали толчком к действиям. Одним движением Зои захлопнула коробочку со снимками, сунула ее себе в нагрудный карман платья и опрометью, подхватив по дороге онемевшую Одуванчик, кинулась к ближайшему шкафу. Еле как успев забраться в него под громкое лязганье замка, она уселась за плотной стеной из мужской одежды, ужасно пахнущей каким-то терпким парфюмом, и затихла, крепко прижимая к себе кошку. Дверца шкафа осталась открыта. Закрыть ее бесшумно просто не оставалось времени, а хлопнуть — значило бы выдать себя. «Оно и к лучшему, — подумал ребенок, крепко прижимая к себе кошку. — Смогу видеть, что там происходит». — Правда, слышно нас лучше… Дверь отворилась с тихим шелестом, заставившим с силой хлопнуть себя по губам и сжать их между пальцами. На порог шагнули двое. Кто-то очень тяжелый и кто-то очень маленький, шагающий быстро и звонко как на каблуках. Скоро они оба появились в поле зрения лазурных глаз. По помещению разнесся вздох усталости и раздражения. — Так и знал, что проклятые итальяшки что-то да учудят! Хотя о чем я говорю, Гертруда? Гребанные макаронники просто не могут ничего не учудить! Что во время войны, что после нее продолжают пить кровь добросовестных англичан! — это был буквально раздосадованный вой тощего усатого мужчины во фраке, который визуально был очень похож на Чарли Чаплина. Только вот если Чарли был забавен и нем, то этот человек явно слишком многое себе позволял. Подойдя к лежащему на боку креслу, он нагнулся и поднял сломанный подлокотник. Само кресло он поднимать не стал. Оно было слишком тяжелое, а он слишком худ, чтобы заниматься подобным. Тощие жилистые руки его устремились в разные стороны. Он обернулся и взглянул на свою спутницу — маленькую пухленькую леди в фартучке, которую, судя по всему, звали Гертруда. — Н-да! Сломано! Какой сюрприз! — воскликнул мужчина и покрутил в руке подлокотник. — Наверное, этот козел что-то сделал с ним, что оно не выдержало. Итальянцы, они, знаете ли, всегда были с особыми… — он покрутил пальцем у виска, заговорщицки глядя на пышку, а, не дождавшись от нее никакой реакции, сконфузился. — Впрочем, ладно. Выпишем ему чек, вызовем мастера и дело с концом. Возлагаю это на тебя, Гертруда, сделай все поскорее. Не хватало еще, чтобы этот… ушлепок настучал кому сверху. — Все будет сделано, сэр. Казалось бы, дело было сделано, приказы отданы, но никто уходить не спешил. Сквозь плотную портьеру из брюк и пиджаков мистера Луки, Зои видела, как недо-Чаплин прошел вдоль рабочего стола, мягко задвинул два оставшихся ящика и остановился, поглаживая пальцами его поверхность. Он будто что-то искал среди бумаг, но ни за что не мог уцепиться. А в это время в недрах шкафа что-то завозилось. Стиснутая в крепком капкане рук кошка начала негодовать из-за своей несвободы и вырываться. Марион закрыла ей пасть, прижала к себе так близко, как могла, и с ужасом заметила, что так называемая Гертруда недоуменно смотрит в ее сторону. Лазурные глазки распахнулись, рот плотно-плотно сжался. Даже дыхание встало, замерло в тишине. — Мы тут все проверили? — снова заговорил мужчина. — Да, сэр, — не отрывая взгляда от подозрительных недр шкафа, тихо доложила служанка. Усатый задумчиво забарабанил пальцами. — Имею ввиду… Ничего не упустили? Каждый шкаф, каждую тумбу облазали? — Да, сэр. Вестники два раза здесь все обошли. Все, что нужно, уже доложили. Недо-Чаплин протяжно хмыкнул и толкнул к краю стола какую-то лежащую на нем папку. Его мелкие гадкие глаза скакали от одного предмета к другому, желая найти что-то особенно примечательное, но не имея к этому никакой возможности. — Черт. Да быть такого не может, — заключил он от досады, хлопнув по столу. — Не может же быть, что они вообще все нашли, так? Он же должен был что-то носить с собой. Выложить это потом… Что-то очень важное, за что Пересмешник мог бы хорошо заплатить. Да? Такое же может быть? Если бы мне только найти что-то уникальное, ушел бы уже с этой каторжной работы, открыл бы собственное дело! Я вот слышал историю о том, как один вестник раздобыл для него что-то подобное и свалил в Америку! Новый свет! Тысяча фунтов — это тебе не… Да что ты там делаешь, Гертруда?! А Гертруда уже подошла к шкафу в плотную и встретилась с чем-то, что привело ее в ужас. Чисто белая, будто даже светящаяся в темени фигура с огромными голубыми глазами лишила женщину дара речи. Отшатнувшись в страхе, служанка схватилась за грудь и громко закричала. Из шкафа тут же выскочила какая-то рыжая тень, а за ним — призрак в бледно-голубом платьишке, стучащий железом. Они выбили не ожидавшего такого мужчину из колеи своих сокрушений и сейчас же скрылись за дверью, оставив после себя только впечатления и упавшую в обморок Гертруду.