Never trust a Mockingbird

1 января 1926, склон дня

Талия была очень милой девушкой, очень красивой и невероятной девушкой, будто сошедшей с картины прославленного художника восемнадцатого века. Ясные глаза цвета украинских пшеничных полей, темные и очень длинные волосы, завивающиеся на концах в игривые колечки, очаровательное круглое личико с вздернутым носиком и полными губками в форме бантика, которые всегда так маняще блестели на солнце бесцветной губной помадой со вкусом клубники. Ее походка легка, она по-детски немного пружинила, когда девушка радовалась, а радовалась она любой мелочи. Ее смех, тихий и прикрытый бледной ладошкой, звучал как журчание горного ручейка, а слезы, вызванные очередным трагичным романом о любви, блестящим серебром скатывались по щекам, падая на белую ткань закрытого по горло платья. Ей был всего двадцать один год, она училась в колледже Сомервиль в Оксфордском университете и была одной из лучших студенток. Умна до ужаса и скромна до забавы… Она всегда старалась тратить слова только на вещи, имеющие смысл, несмотря на то, что во многом из того, о чем она говорила, смысла не было вообще. Познания, Вселенная, Бог, религия, человеческие чувства… любовь, в большей мере. Сколь многогранная юная леди, размышляющая о высоком, с глазами, полными осознанности, и щеками, горящими от стыда каждый раз, когда… Иногда Северянин корил себя за природные несдержанность и распутство, за греховность, что пустила в нем корни чуть ли не с самого его рождения, но поделать с собой ничего не мог. Эта девочка пленяла его внимание, как умелый охотник пленяет редких птичек. Только вот в этом случае охотника нельзя было назвать умелым, скорее уж птичка оказалась слишком любопытной. Ее губы, как всегда, были на вкус как клубника и непорочность, влажная кожа пахла розами и краснела от любого применения силы. Виктор целовал ее неторопливо и глубоко, сквозь прикрытые веки наблюдая за тем, как мило она заливалась краской и несмело поддавалась его немому велению. Он чувствовал, как по шее и затылку скользили ее руки, очаровательно тонкие и хрупкие руки, не решающиеся к активным действиям, но отчаянно просящие о них. И не выполнить их неозвученной просьбы Северянин попросту не смог, а потому склонился ближе, терзая мягкие губки бантиком своим вытесанным из гранита ртом, покрытым вокруг жесткой щетиной. Чувствительность Талии сводила русского с ума. Каждое его касание, каждый поцелуй, каждое движение бедер находило отголосок. В самом начале она всегда старалась держать себя в руках, позволяя себе изредка постанывать в его приоткрытые губы, но надолго ее никогда не хватало. В конце концов эти стыдливые постанывания превращались в тягучие как мед стоны, а они — в жалобные всхлипывания, в которых время от времени проскальзывали откровенные мольбы: «Не отпускай меня… Пожалуйста, только не отпускай меня». Виктор потерял контроль, когда услышал сквозь собственное рычание тихие просьбы, и прижал девочку к себе так близко, как только мог, доводя их обоих до пика. Ее личико, раскрасневшееся и застывшее в выражении высшего блаженства было достойно того, чтобы увековечить его в портрете. Жаль, что подобное в Англии считалось порнографией, впрочем, как и в большинстве стран. — Как себя чувствуешь? — оскалился в улыбке русский спустя пару минут после яркого окончания. Одним легким движением руки он убрал с девичьего лба небольшую темную прядку и невольно залюбовался красотой ее юного лица. — Надеюсь, великолепно, иначе на кой черт я тут старался. — Замечательно, — улыбнулась Талия и несмело взглянула на мужчину своими большими желтыми глазами. Тут же улыбка сползла с ее лица, она покраснела пуще прежнего, закрылась руками. Попросила совсем тихо и жалобно: — Не смотри на меня так, прошу тебя. Ты меня смущаешь. — Смущаю? — искреннее удивление слышалось в хрипловатом из-за возбуждения голосе. — Как-то поздно ты, голубушка, смущаться начала. Смущаться надо было до. Сейчас в этом смысла нет. — Боже, Виктор… — «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно», — с хриплым смехом Виктор попытался убрать хрупкие ручки от произведения искусства, но не сумел сделать этого в полной мере, ибо девушка в следующее же мгновение повернулась и уткнулась лицом в подушку, закрываясь от лишнего внимания густым скопом волос. Мужчина закатил глаза. — Сколько раз уже миловались, а ты все чураешься на меня взглянуть. Да еще и сама прячешься, ишь какая! А я, может, хочу твою красоту неземную запомнить, чтоб потом в ванной… — Не смей этого говорить! — Талия вскинулась, сердито сверкая своими желтыми очами на любовника, который только шире растянул озорную улыбку. Его забавлял ее строгий тон, что так ярко контрастировал с ее красными щеками. Девушка выставила вперед свой хрупкий указательный пальчик, потрясая им в предупреждающем жесте. — Не смей этого говорить, Виктор, я серьезно. — Чего говорить? — вопросительно вздернул бровь русский. — Того, что я иногда… Не успел он закончить фразу, как был опрокинут на спину и придавлен сверху юной очаровательной особой. Узкие ладошки ощутимо, но безболезненно начали хлопать по мускулистой груди, пытаясь тем самым привлечь ее обладателя к ответу, но тот только громко хохотал, хватая любовницу за кисти и пытаясь притянуть ее к себе. Удалось это не с первого раза — девчонка активно отбивалась, ударяя мужчину то по заросшим щекам, то по лбу, но все же не сумела в полной мере противостоять тому, кто в разы сильнее ее. — Что ж ты так меня не любишь, Талия, м? До тебя на меня еще ни одна женщина руку не поднимала, — игриво протянул Северянин, крепко удерживая худые запястья у своей груди. Между его лицом и лицом Талии — ничтожное расстояние, которое наемник сокращать не спешил. Желание подразнить девушку пересилило желание поскорее припасть к этим маняще приоткрытым губам. — Или ты просто хочешь побыть сверху в этот раз? Так я не против, так бы и сказала, зачем бить? Виктор подвигал бедрами, давая любовнице прочувствовать его отношение к этой заманчивой идее, и, прежде чем она успела снова смутиться и по-учительски нахмуриться, утянул ее в новый поцелуй. Она пыталась противиться, но недолго, только для галочки. — Какой же ты иногда противный, — промычала она, хихикая. — Очень противный, до невозможности. — Какой уж есть, — хохотнул мужчина и приподнял девушку за упругие бедра. Та замычала от возмущения, оттолкнулась от мужской груди, принимая вертикальное положение. По комнате разнеслось обиженное: — Ну чего ты? — Имейте совесть, мистер Дзержинский. Мы закончили всего пару минут назад. Давайте отдохнем. — Брось, я совсем не устал. — Но я устала, — легкая смущенная улыбка тронула прелестные губки. — Мне нужно немного отдохнуть, прежде чем мы продолжим. — Ну как скажешь, — огрубевшие пальцы мужчины самыми кончиками прошлись по молочному бедру, ласково погладили места, где еще каких-то пару минут назад они сами отметились покраснениями как фирменной подписью. От горячих касаний Талия тихонько вздохнула, прикрыла веки. Ей всегда так нравилось, когда он ее трогал вот так, невесомо и ласково, чтобы было почти щекотно. — И какие у тебя тогда планы? — Хм… — не открывая глаз, протянула девушка мечтательно покачиваясь из стороны в сторону, отчего ее роскошные волосы, растрепавшись еще больше, упали на ее прелестное личико, с которого уже начала сходить всякая краска. Ее теплые ладошки все еще покоились на широкой груди мужчины и машинально перебирали мякие волоски на ней, золотящиеся от света люстры. Северянин всегда включал ее, когда приходил. Он предпочитал видеть блаженство на лице партнера, а не только слышать его. — Как насчет душа? Русский довольно усмехнулся, глядя на любовницу снизу вверх с лукавством трикстера и озорством маленького мальчишки. Приподнявшись на локтях, он склонил свою полулысую голову набок и прищурился. Талия отзеркалила его, чем вызвала очередной приступ глухого смеха. — Звучит… — мужчина театрально задумался, поджимая блестящие от влаги губы. — Очень заманчиво. — Полностью с тобой согласна, — томно произнесла студентка, склонившись ближе к своему партнеру. — Горячая водичка. Ароматное мыло… — Прохладный кафель, — подхватил Виктор, блаженно прикрывая глаза, уже рисуя себе эту кинематографическую картину. Одно представление, как он прижимает к стенке это юное тельце, вскружило ему голову. Наверное, Талия будет очень хорошо смотреться, если поставить ее в немного другую позу, противоположную общепринятой миссионерской. Такого у них еще не было… — А знаешь что? Замечательная идея. Ты прямо новатор, я всеми руками «за». — Отлично! — радостно воскликнув, девушка легко спрыгнула с тела любовника и кровати и, захватив висящее на стуле у рабочего стола махровое полотенце, вприпрыжку направилась в сторону двери в ванную комнату. Провожая долгим изучающим взглядом каждое покачивание ее округлых бедер и изгибов прямой спины без единой родинки, Северянин ехидно ухмылялся, ожидая, пока милая леди достигнет порога, обернувшись, нервно хихикнет, кивнув вглубь комнаты, и скроется в проеме. Включится душ, журчание воды разлетится по всей площади небольшой квартирки, а дверь останется открытой. Приглашающе открытой. И разве можно отказаться от подобного приглашения? Все произошло в точности так, как он представил себе. Талия действительно остановилась у самой двери, схватившись хрупкими пальчиками за косяк, выглянула из-за него, озорно сверкая светлячками глаз. Виктор откинул в сторону тонкую простыню и, ничуть не стесняясь своей наготы, свесил ноги с края высокой кровати, выжидательно прищурился, не переставая изучать молодое тело. Ему прищурились в ответ. Полные губки в форме бантика изогнулись и приоткрылись, выпуская наружу очаровательные по звучанию, но совершенно неожиданные по смыслу слова: — Вернусь через десять минут! — Эй! Ноги сами бросили его тело вперед с невероятной, казалось, скоростью, но даже ее не хватило, чтобы обыграть женскую хитрость. С характерным звуком удара Северянин столкнулся с деревом уже после того, как дверь с громким хлопком закрылась, нецензурно выругался по-русски и схватился за ручку. Тут же прозвучал глухой щелчок и ручка перестала поворачиваться, намертво вцепившись в косяк своим железным языком. Даже двумя руками ее сдвинуть не удалось. Кроме как долбить кулаками, мужчине ничего не осталось. — Талия! Очень хорошая шутка, но давай ее закончим! Слышишь?! Талия! — перекрикивал собственные удары Виктор. Его возгласы перебила вода, что сделало их полностью бессмысленными. Тем не менее, еще пару ударов все-таки обрушилось на ни в чем не повинную дверь. Громоподобный голос, наполненный смесью обиды, веселости и, может быть, капли уважения, прохрипел уже тише, по-русски: — Ну коза, ну коза, Таля. Ничего, это мы еще тебе припомним, голубушка. Так припомним. Всю глотку себе сорвешь. Слышишь? Всю глотку, говорю, себе сорвешь, Талия, бойся! То ли его шутливую угрозу не услышали, то ли проигнорировали, но ответа на нее никакого не последовало. Постояв у входа в ванную еще пару минут, послушав журчание и плеск, русский фыркнул от смеха, почесав затылок, а после осмотрелся по сторонам, решая, чем бы заняться. Изучение небольшой, но вполне уютной девичьей спальни не дало ровным счетом ничего — Талия была здесь единственно интересным занятием, ибо рассматривать ее рукописи и конспекты из колледжа надоело еще в прошлый раз. Тогда, не долго думая, Северянин направился в гостиную, попутно где-то отыскав свои брюки и нижнее белье. Все же разгуливать по чужой квартире было удобнее одетым или хотя бы не до конца голым, как в этом случае. Кое-как надев найденные предметы гардероба прямо на ходу, Виктор тяжелым шагом вышел в соседнее помещение, гремя железной пряжкой незастегнутого ремня. Тут же упавший на его лицо щекотный солнечный луч, свободно проникающий в комнату сквозь высокие окна, шторы на которых никогда не закрывались, заставил громоподобно чихнуть, а потом поморщиться от непривычки. В спальне все же было темнее, и глаза попросту не успели привыкнуть к тому, что на улице, оказывается, вечер только брал свое начало. Гостиная представляла собой небольшое, но довольно светлое помещение. Она была сделана в нежно-желтых тонах с белыми узорами на потолке и стенах. Мебели было немного: бежевый диван с кофейным столиком перед ним, кресло у окна, шкаф с одеждой позади него и рядом — книжные полки, заваленные скорее не книгами, но рукописями, взятыми из библиотеки Оксфорда. И на том все. Все остальное пространство здесь заполнял декор из картин, зеркал, коллажей, цветов и статуэток. Желтых штор, украшенных кисточками внизу, пледов, вязаных вручную не пойми кем, широких ковров из неопределенного материала. Двумя словами — женская квартира. И, вроде бы, ничего необычного, ведь интерьер полностью подходил под образ хозяйки, но русского это совсем немного напрягало. Все убранство здесь было таким до ужаса девчачьим, что мужчина чувствовал себя совершенно неуместно в этой обители невинности. Убого, что ли… Чувство, будто он совершает что-то аморальное, в последнее время не покидало его ни на секунду. Талия была слишком молодой и неопытной, совсем еще девчонкой, пускай уже и с телом взрослой женщины, и любого, кто был бы на месте Северянина, наверняка бы посещали мысли о том, что он развращает саму святость в ее человеческом обличье. Жутко… Но, признаться, остроты в отношения это все же преподносило. Ощущать себя эдаким дьяволом, проникшим в Рай, чтобы склонить к сладкому греху прекрасную Еву, было и стыдно, и приятно одновременно. Но, скорее, конечно, приятно, если говорить на чистоту… До знакомства с русским Талия являла собой образец скромности и целомудрия, настоящий идеал женщины, что всегда так рьяно восхвалялся писателями и поэтами в их произведениях. Маленький кудрявый ягненок, не знающий ничего о том, что происходит по ту сторону изгороди, за которую мама с папой строго-настрого запретили заходить, а оттого такой до ужаса привлекательный для кровожадных волков, что то и дело заглядывали за ограждение и пытались выманить добычу. Таким волком был и Виктор в свое время, и как же, черт возьми, иронично, что эта милая овечка выбрала именно его, ведь большим энтузиазмом в флирте и делах амурных он никогда не отличался. Он не дарил ей цветов, конфет, колец и всего того, на что тратились обреченные на дружбу молодые парнишки из Оксфорда. Он просто улыбался и глупо подшучивал, замечая как все громче становился ее смех и как смущенно начинали стрелять в него золотые в свете солнца глаза. Талия ничем не отличалась от своих сверстниц — те тоже выбирали вместо прекрасных принцев драконов, которые не имели ни одной приличной мысли на уме, влюблялись и потом теряли себя от горя, узнав, что были обмануты, а все слова о любви — лишь жестокий маневр для достижения очевидной цели. Неприятно признавать, но с недавних пор Северянин причислял себя именно к таким «драконам». Всего пару месяцев назад Валери ввела несправедливый запрет на якшание ее наемников с женщинами легкого поведения, причиной которому послужило широкое распространение среди последних заболеваний венерических. Гриму с Сорокой, само собой, на этот запрет было наплевать — эти двое не были любителями сексуальных утех, ибо мечтали о вполне конкретных женщинах. А вот Виктору пришлось нелегко. Его безграничная любовь ко всем представительницам слабого пола играла с ним злую шутку, а вечная необходимость в разрядке усложняла жизнь. Русский привык к тому, что ему всегда есть куда податься после напряженного дня или в праздник, привык, что о накопившейся нервозности и обиде можно было забыть ценой всего в каких-то пять фунтов. Мелочь за такую бесконечно недооцененную услугу… Блажь. Тем не менее, она теперь была для ворона недоступна и ему приходилось выкручиваться, чтобы хоть как-то удовлетворять свои потребности, ведь лечить его от букетов больше никто не собирался, а умереть от сифилиса — такая себе перспектива. Наемника и солдата красила только одна смерть: в бою от пули или удара врага. Любая другая — ни что иное как позор и стыд, а этого и так в жизни мужчины было навалом. Чтобы избежать последствий нарушения правил своей начальницы, Северянин разорвал все контакты со своими дамами, большая часть из которых успела хорошенько к нему привязаться. Разрыв был болезненным, девочки в одночасье потеряли постоянного клиента и удивительного мужчину, «единственного из всех, кто заботился не только о себе», а он, в свою очередь, утратил покой и душевное равновесие. К счастью, муки его продлились недолго, и уже через пару недель Виктор познакомился с ягненком Талией, милейшей Оксфордской студенткой, что на третий день после знакомства стыдливо раздвинула перед ним свои прекрасные ножки. Она была первой и бегала от него недолго. Всему виной детское любопытство — именно оно спасло мужчину от смертельного стресса, вызванного его далеко непростой работой. А вот Мелина, девочка-интриганка из Лондона, виляла хвостом целый месяц. Ее выдержке можно было только позавидовать, так долго водить мужчин за нос еще нужно уметь. Если честно, русский потерял к ней интерес уже на второй неделе, продолжал с ней встречаться только ради приличия, не смея отказать. Девчонкой она, конечно, была красивой, интересной, но игривость ее сильно действовала на нервы. Но трахаться она все же умела… Да, трахаться умела. Будь она проституткой, могла бы зарабатывать и все двадцать фунтов за сеанс. Жаль, что пошла на актерский… — Какой ты мерзкий тип, Виктор Ярославич, — пробормотал наемник под нос, почесывая в затылке. Одним махом он перепрыгнул через спинку дивана, разлегся, закинув ноги на кофейный столик и заложив руки за голову. Хрипловатый голос его звучал довольно, несмотря на проскальзывающую в нем усталость: — Мерзкий тип. Как тебя, господин Дзержинский, только терпят, а? Наверное, добрая половина твоих хороших знакомых убить тебя готова. Убить и закопать где-нибудь в лесу под елочкой без крестика и поминок. Дожили… Северянин замолк, и приятная тишина сразу обволокла его. До ушей не долетало ничего, кроме плеска воды в ванной и пения птиц за окном, что гнездились всегда прямо под крышей дома. Расслабляющая атмосфера уюта, которую русский не ощущал… давно. Очень давно. Наверное, с тех пор как покинул Россию, если не больше. Да, так хорошо ему было в последний раз только в той ничтожно маленькой, но до слез родной избе, где пахло свежеиспеченным хлебом и сеном, костром, где трещали искрами пожранные огнем дрова в печи, где всегда толпилось человек десять, веселых и простых, деревенских ребят, девчат и усато-бородатых мужиков и стариков, вечно травящих свои сказки на ночь босоногим детишкам. Зимняя ночь за окном так темна и страшна, а здесь, в этом пристанище любви и старых легенд, всегда было так не до нее. Лежа на теплой печи бок о бок с родным по крови человеком и тихо переговариваясь с ним сквозь дрему и дребезжащий голос Серги, из-за стола рассказывающего с налетом малороссийского говора очередной забавный случай, произошедший с ним на охоте, Виктор не думал о возможных опасностях за окном. Он думал о том, когда же маменька подаст к столу сыроежки, а батя с дядьями разольют водку по рюмкам и позовут всех выпить. Плохая все же идея была — идти на войну. Хотя не то слово — «плохо», ох, не то. Здесь что посильнее и погрубее нужно… Дурак. Кретин. Надо же было догадаться переться в армию! Был бы поумнее, послал бы хренового императора с его хотелками куда подальше. Если б не юношеский идиотизм, сейчас бы жил в родной Рязани, сеял бы рожь в августе, валялся бы в стогах по осени, в сугробах по зиме, пил бы чистую водку с мужиками из деревни, бегал бы за девками в красивых таких, длинных платьях. И говорил бы по-русски и слышал бы русскую речь без всех этих «мистер» и «сэр». Без «Виктора» и «Северянина», но с «Витюша, поди водицы принеси! Отец сегодня баньку истопит!» Боже милостивый, как же так он оплошал? Как так проглядел свое счастье? Сейчас хоть бы на минутку, хоть на мгновенье бы обратно, в глушь, к семье. Туда, где ждут и любят. На заросшем щетиной лице пробежала тень печальной улыбки, вмиг превратившейся в насмешку над самим собой. Хриплый тихий смешок разнесся по помещению и замер в опущенных на лицо ладонях, что с нажимом растерли уставшие от света глаза. — Прошли те времена, когда тебя хоть где-то ждали, Витюша… — с жестокой насмешкой произнес Северянин невнятно, опаляя горячим дыханием кожу у линии жизни. Его полулысая голова откинулась на мягкую спинку пухлого дивана, поворочалась, делая небольшую ямку для удобства. Проведя шершавыми руками по лицу вверх, наемник остановился на макушке и помотал ее из стороны в сторону без какой-либо видимой на то причины. Болотистые глаза его, ясные из-за пробивающегося сквозь окна света, бесцельно бегали по белому потолку и хрустальной люстре на нем, останавливаясь то на одной свисающей вниз сверкающей слезинке, то на другой. Это действие мужчина повторил еще несколько раз, прежде чем осознать его бессмысленность и отругать себя за растрату времени впустую. Тогда его взгляд начал блуждать по комнате в поисках того, чем можно было бы ненадолго занять себя, пока Талия натирает свое превосходное тело благоухающими маслами и другой женской припиздью, от которой у Виктора кружило голову. Посмотрев с пару секунд в одну сторону и столько же в другую, он все-таки обратил свое внимание на столик, где так удобно расположились его босые ноги, и протяжно хмыкнул. Темно-зеленая книжица, достаточно толстая, но сравнительно компактная, лежала прямо около круглой пятки ворона. Сняв ноги со стола и выпрямившись, он взял ее в руки и почти любовно провел большим пальцем по золоту букв, беззвучно произнося название: «Parlo Italiano. Manuale pratico per stranieri». Или иными словами: «Итальянский разговорник». Нет, Северянин отнюдь не шутил за завтраком насчет изучения итальянского. Его новый знакомый сицилиец слишком часто использовал его для выражения своих не достаточно американизированных мыслей, чтобы вот так просто забить болт. Наемник характеризовал себя как очень любопытного от природы человека, а потому попросту не мог упустить возможности узнать, о чем там ругается Лука себе под нос, пока никто его не слышит. На обратном пути из Лондона в Мистхилл, когда Док был оповещен о поставках на ближайший месяц и великодушно доброшен до Тэйм, где жили его сколько-то там коленные родственники, русский не смог удержать себя от спонтанного посещения местной библиотеки Оксфорда. Именно там он и нашел книгу и именно там (по случайным, но все же счастливым обстоятельствам) встретил свою сегодняшнюю спутницу, что сейчас так бессовестно пряталась от него за шумом воды. Ладно уж, пускай… По крайней мере, она из этой ванной никуда не денется: окон там нет, а дверь всего одна — не убежит. И хорошо. А то был как-то случай, когда миленькая с виду девчонка, так резво прыгавшая на нем всю ночь, точно так же заперлась в душе со всеми его золотыми колечками, что ворон по первой так любил таскать, и свинтила через форточку, сверкая босыми пятками и достаточно привлекательной задницей. Смотреть ей вслед было неприятно лишь отчасти. Справедливо будет заметить, что произошло это давно. Девчонка была той еще шлюхой, как по натуре, так и по призванию, а Виктор никогда больше не носил на себе ничего дороже железного креста на веревке, так что если Талия и съебется, то съебется без его добра под мышкой. Книга, открытая прямо посередине, дыхнула в круглое лицо своего нового обладателя затхлым древесным запахом, которым пахнут все книги старше десяти лет. Глаза болотного цвета быстро пробежались по черным буквам, складывающимся в отдаленно знакомые слова. Северянин поскреб заросшую щетиной щеку и тихо фыркнул от смеха, узнавая в итальянском сразу несколько других языков. — Латынь, значица… — задумчиво прогудел хрипловатый баритон почти разочарованно. — Она, тварь паскудная, ну точно она. Эх, везет же мне иногда… Несмотря на свои глубокие познания в лингвистике и достойную обучаемость, Виктор никак не мог освоить латынь. С самой юности он бился над ней и все впустую. Зубрежка и заумные учебники по медицине не помогали в учении, сколько бы юный Дзержинский не пытался понять эту ебанутую во всех смыслах грамматику, его мозг не мог ее запомнить. Он возненавидел этот чертов язык, бросил его изучение. В любом случае, на нем уже никто больше не говорил, да и, кроме как своим чарующим звучанием, латынь ничем не могла привлечь внимание молодого повесы. Легче было выучить французский. В селе хоть на нем говорили и немногие, зато девушки очень уж любили, когда их одаривали комплиментами на красивейшем из языков. — А вот не гнался бы за каждой юбкой, сейчас бы уже свободно балакал на большинстве романских, — поругал сам себя ворон и шмыгнул носом, склоняясь ближе к пожелтевшим страницам. — Так, ладно. Не может же все быть безнадежно хуево, а? Допустим… Salve! Come sta? (Здравствуйте! Как поживаете?) Нихуево, граци. В этот момент в тишине квартиры раздался звонкий раскатистый грохот, будто кто-то ударил кулаком по тонкой и широкой доске из упругого дерева. Виктор содрогнулся всем телом, тут же бросив книгу, обернулся на звук. Грохот повторился еще раз, а потом еще. Источником его было что-то за входной дверью, колотящееся в нее с такой силой, что не отличающиеся прочностью панели в ней дергались и трепыхались как флаги на ветру. — Что за еб твою мать? — вопросил наемник беззвучно, невольно оглянулся на спальню, откуда все также доносился плеск воды. Руки машинально потянулись к поясу, но остановились на полпути: мужчина вспомнил, что всегда оставлял свой кольт в машине вместе с армейским ножом. А значит из оружия у него остались только его собственные кулаки, что не радовало. Так некстати вспомнилось о большом количестве мужчин в числе родственников Талии, которые никогда особо не поддерживали сомнительных увлечений их маленького ангелочка. Если за дверью сейчас находился кто-нибудь из них, Северянину впору было бы слинять быстрее и незаметнее, чтобы, не дай Бог, не получить пулю из карманного револьверчика, который отец Талии, нервный и крайне твердолобый человек, так любил таскать с собой буквально повсюду. Ругнувшись себе под нос, Виктор посмотрел на окно, за которым сгущались серееющие облака. Наверное, снаружи успело изрядно похолодать. Без должного прогрева машина заглохнет, не успев проехать и полдюйма, а это значит, что от погони ему не уйти. Бежать в одних брюках по улицам Оксфорда не очень хотелось. Холода мужчина пускай и не боялся, но вот местных каменистых дорог, по которым ему предстояло нестись босиком, — вполне себе. Проткнуть себе лодыжку каким-нибудь ржавым гвоздем и порвать связку о булыжник, а потом лежать целыми днями с судорогами и болью, представлялось чем-то до ужаса неприятным, чего он хотел бы, по возможности, избежать. Что ж, похоже, вариантов у него оставалось не так много. А точнее три. Первый: найти местечко поукромнее и схорониться до поры до времени. Второй: открыть чертову дверь и встретить опасность лицом к лицу. Третий: подождать, пока милому гостю наскучит стоять под дверью и он просто уйдет. Сложное решение, принятие которого ворон решил ненадолго отложить. Еще раз обернувшись на спальню, Северянин осторожно поднялся с дивана. Попутно оглядываясь по сторонам в поисках подходящего укрытия, практически бесшумно, но быстро прошагал к входной двери, стараясь ничем не выдать тому, кто находился за ней, что внутри кто-то есть. Остановившись, внимательно прислушался. Снаружи словно все замерло. Ни единого звука не донеслось до чутких ушей мужчины, кроме льющейся воды из глубин квартиры и собственного дыхания, немного сбитого из-за вдруг накатившего волнения. Ничего. То есть… совсем ничего. Болотистые глаза настороженно осмотрели глухую дверь сверху донизу, будто пытаясь проглядеть ее насквозь, но все было тщетно. Северянин, как бы сильно не желал этого, не обладал рентгеновским зрением. Тем не менее, ощущение, что пришедший все еще был там, за жалкой преградой в каком-то шаге от него, не пропадало. Причиной тому была внезапно наступившая тишина, которой будто бы было здесь совсем не место. «Не может такого быть, — рассуждал, отражаясь от стенок черепной коробки, внутренний голос русского. — То есть он просто пришел, вдарил два раза и свалил, да? Не может быть такого!» И вправду, это было странно. Любой человек, пришедший к кому-либо с каким-либо намерением, никогда не уходит так быстро. Он стучит много раз: сначала сдержанно, потом сильнее, может крикнуть что-нибудь, чтобы привлечь внимание. Никто никогда не сдается после двух, пускай и довольно сильных ударов. Что-то здесь было явно не так. «Шагов не было слышно». Виктор помялся на месте еще с пару недолгих секунд, соображая, что ему делать дальше. Тот, кто находился за дверью, прислушивался также внимательно, как и он сам, а потому отступать в глубины квартиры представлялось невозможным. Любое неаккуратное движение, способное повлечь за собой скрип или треск чего бы то ни было, выдаст его присутствие. А значит нужно было оставаться на месте и ждать. Именно это у наемника, как назло, получалось хуже всего. Любопытство овладевало им с каждой секундой все больше и больше, пока не заполнило собой вообще все мысли. Желание узнать в лицо незваного гостя постепенно начало перебивать необходимость оставаться в тени. В такие моменты русский непомерно завидовал Гриму, чья сила воли иногда просто поражала воображение. И почему природа обделила равнодушием именно его? Могла бы хоть горстку отсыпать, ничего бы с этой скалой не сделалось. Он сплошь состоял из отрешенности, отломи кусок — не заметит. Пять, десять, пятнадцать секунд, а шагов все не было. Терпение раздувалось сродни воздушному шарику, пока с оглушительным хлопком не лопнуло, разлетаясь по полу разноцветными ошметками. Сам не замечая этого, ворон уперся руками в колени и склонился чуть ниже, не делая шагов, приближал заросшее лицо к деревянной поверхности двери. Он приблизился так близко, как только мог, повернул голову боком, подставляя ухо и внимательно вслушиваясь в тишину. Душ в том конце квартиры изрядно отвлекал внимание, но мужчина упорно продолжал, стараясь абстрагироваться от любых посторонних шумов. Получалось скверно. Тогда он все же осмелился сделать совсем маленький шаг и приложиться к двери полностью. Это и стало его ошибкой. Ебаные половицы. Около входа они так надрывно скрипели, что, казалось, даже соседи снизу могли услышать, когда хозяйка квартиры приходит и уходит. Давно уже пора было их починить, но брать в руки инструменты здесь было некому: постоянного мужчины Талия не имела, а Виктор всегда был слишком увлечен кое-чем другим. Заниматься ремонтными работами у него попросту не было времени. Да и желания колотить доски, что уж тут скрывать, особо не возникало. В общем, пол заскрипел. Заскрипел громко, почти истошно завыл под немаленьким весом рослого мужчины, тут же застывшего в недвижении, прикрыв веки. Он понимал, что за чертовой дверью просто невозможно было это не услышать. А значит он пропал. Несомненно пропал, если только пришедший не глух на оба уха. «Чем черт не шутит? — подумал наемник и зажмурился сильнее. — Может, ее папаша за время, пока мы не виделись, успел выбить себе перепонки?» Но увы и ах надеждам не суждено было сбыться. Когда в дверь снова постучали с силой, точно напоминающей мужскую, Северянин резко выпрямился и тут же сделал шаг назад, хватаясь за правое ухо и растирая его ладонью. Звук на мгновение оглушил его. В голове зазвенело, как не звенело со времен Великой войны, когда где-то неподалеку взрывались мины или гранаты. Сквозь этот звон ворон услышал отдаленно знакомый голос. — Северянин! Ты здесь? Внутри словно канат порвался, настолько там все стало легко и спокойно. Несмотря на испытанный ранее стресс, Виктор блаженно выдохнул, понимая, что опасность миновала и бояться пока особо нечего, ведь у входа стоял всего лишь плешивый засранец Кертис, оксфордская ласточка, барыжащая в районе Роуз-хилл исключительно зеленым абсентом. Боже, какое счастье… — Я вроде сказал, чтоб ты носа к этому дому не совал, — открыв перед дилером дверь, мужчина угрожающе навис над ним, но маску суровости нацепить все же не сумел. Усмешка облегчения сама собой напросилась на лицо. — Пиздец, больше так не делай никогда. Я тут, как долбоеб, чуть ли по полу не ползал, думал, как бы пулю в лоб не схлопотать. Ты блять не представляешь, как я только что обосрался. — Прости, Сев, — виноватым ласточка абсолютно не выглядел, хотя и очень старался компенсировать это за счет своего тона. Чем-то новым для Северянина это отнюдь не стало. — Дело есть. — Вряд ли хоть одно дело будет для меня интереснее, чем то, что сейчас плещется в душе, если ты понимаешь о чем я, — в ответ на эту идиотскую шутку Кертис возмущенно фыркнул. В последнее время все его коллеги эмоциональностью не отличались, он успел привыкнуть к их вечно постным, зачастую заплывшим от беспробудного пьянства мордам, смотреть на которые было не то чтобы приятно. Кертис был из таких. Невысокий, коренастый дилер с блестящей лысиной по середине бошки, прикрытой шоферской кепкой, улыбался, только если притащить ему бутылек чего-нибудь покрепче. Тогда и разговор строился плавнее, и вечную старческую усталость как рукой снимало. Сейчас, к сожалению, ничего подобного у русского не было. Даже удивительно.  — Тебя там ищут, — мрачная констатация довольно пугающего в контексте их работы факта заставила наемника слегка напрячься. Сложив руки на груди и опершись о скрипучий косяк, он выжидательно вздернул брови. — Ищут? Кто? — Ясно кто, — пробурчал Кертис недовольно. — Птичка тебя чуть ли не по всей Англии разыскивает. Хоть бы сказал ей, куда поедешь после Лондона. — Так я и сказал, что в Мистхилл вернусь. — Не доехал? — Появилась идея заманчивее, — Виктор махнул рукой за спину, показывая на глубины женской квартиры. — Вот всегда у тебя есть идеи заманчивее, а работа подождет… — ласточка закатил глаза, в лучшем своем стиле выражая крайнюю степень разочарованности, от которой всегда становилось как-то особенно совестно. — Хоть бы кого себе по возрасту выбрал. Кертису было уже под шестьдесят и заставлять его бегать по всему городу и искать заносчивого ворона представлялось настоящим свинством. Его работа и без того требовала очень много энергии, а вестничество забирало ее всю без остатка. Но за вестничество Пересмешник доплачивал, а деньги сейчас были нужнее, чем когда-либо. Поэтому приходилось идти. Жену с великовозрастной, но до сих пор не особо самостоятельной дочерью никто больше не прокормит. — Так на кой черт она за мной послала? — наемник сдвинул брови, показывая всю свою преувеличенную вовлеченность, которой поверил бы только тот, кто видел его впервые. К сожалению, Кертис знал этого обормота уже достаточно давно, чтобы выявлять первые признаки неискренности и без промедлений надевать непробиваемую маску осуждения. Северянин тяжело вздохнул и не больно ударился виском о деревянный косяк, снова становясь самим собой. — Ну ладно, хорош уже из себя строить не весть кого. У меня все равно выбора нет, выполнять в любом случае придется, но ты хоть скажи, что делать. — Я понятия не имею. — Это в каком смысле? — В прямом, — произнося это, дилер должен был бы развести руками, но, видимо, посчитал сие действие слишком энергозатратным и пустым. Вместо этого он достал из кармана одну кривую, как всегда, самую дешевую сигарету без фильтра, сунул ее в уголок рта и, прикурившись от спички, дыхнул сизым дымом прямо в круглое лицо собеседника. Продолжил: — Никто не знает, что от тебя требуется. Она ничего не сказала по этому поводу. — Как так? — искренне удивился русский, отмахиваясь от неприятного запаха. — Совсем ничего не сказала? — Ну, сказала, чтоб тебя нашли и отправили в Бирмингем, а зачем — это, видно, уже не наше дело, — пожал плечами Кертис, с интересом наблюдая, как физиономия ворона быстро приобретает озадаченное выражение. Несмотря на всю несерьезность, Виктор был, на удивление, догадливым парнем, точно знающим как лучше расставить приоритеты. Он знал, что Пересмешник никогда не скрывала от приближенных ласточек информацию, если только она не касалась чего-то слишком личного или секретного, что стоило знать лишь самым близким. В таком случае вестникам доверялась лишь самая верхушка айсберга — место и время пребывания, а суть предстояло узнать от самой начальницы, которая в данный момент находилась в Лондоне, у своего любимого некровного дядюшки. Наемник страдальчески сморщился, подумав о том, что ему придется звонить в Камден-таун и разговаривать с этим пизданутым на голову жидом Соломонсом. Тот наверняка тоже будет не в восторге, когда поймет, что на том конце провода находится «злоебучий русак», будет ворчать, ругаться на всех доступных ему языках, включая русский, пока не выскажет все свое презрение и, в конце концов, не соизволит передать трубку мисс Марион, покорно ждущей где-то неподалеку. Кто как не она лучше всех знает, как сложно угомонить Альфреда, когда он чем-то недоволен. Из его поганого рта будут литься гадости до тех пор, пока у него горло не пересохнет. Но это только при условии, что обливаемый дерьмом человек не станет говорить ничего в ответ. В противном случае, от его гнева ничто не спасет. Черт, и все-таки какая обидная несправедливость. Ведь Виктор даже по сути ничего не сделал, чтобы заслужить к себе такого отношения: Альфи возненавидел его за просто так, казалось, сразу же, как только узнал о его происхождении. Он обижался на русских за еврейские погромы, жертвой которых стала его мать, и теперь вымещал это на единственном знакомом ему представителе сией национальности, как объяснила это Валери. Беда была в том, что ни сам Северянин, ни его семья или ближайшие родственники никогда не проявляли нетерпимости к евреям и уж тем более никогда не забивали их палками на площадях, так что злость была попросту не оправдана. Но, как говорил всегда дядя Серга: «Бедный народ, эти жиды. Всегда им доставалось и достается за Иисуса нашего Христа, за жертву его получают по самые не могу. И память у них зла, ох как зла, Витенька! Лучше бы держаться тебе от них подальше, а то ж в могилу сведут за корни твои — не заметишь!» — Ты бы это… поспешил бы, — Кертис выпустил в лицо напротив еще пару облаков, чтобы пробудить заплутавшего в мыслях собеседника. Тот будто на автомате вновь отмахнулся от дыма, задумчиво сводя и разводя брови. — Начальница, вроде как, на нервах вся. Трясется, как наши говорят. Видать, серьезное что-то. — Поспешу, — пробурчал наемник, растерянно водя глазами перед собой. На чистом рефлексе он потянулся к карману брюк и вытащил оттуда кожаный бумажник, раскрыл его, пересчитал оставшиеся в нем несколько купюр и, хмыкнув, вытащил все, протягивая их в руки ласточке. — Это тебе за работу и молчание. С сегодняшнего дня чтоб близко к этому дому не подходил. Кертис долго думать не стал и сразу же схватился за протянутые фунты, плюнул на пальцы и поспешно пересчитал их. Судя по выражению его обрюзгшего лица, остался он вполне доволен уловом. Деньги скрылись в глубинах карманов старой рабочей куртки, шелушащиеся от старости руки обтерлись о ее грубую ткань, будто пытаясь очиститься от чего-то грязного, и замерли где-то в районе бьющегося с перерывами старческого сердца. — Если бы ты доезжал до пункта своего назначения, мне бы не пришлось ходить вообще, — дилер помялся на месте еще пару секунд, прежде чем отсалютовать русскому дотлевающим окурком и произнести: — Сейчас лучше выезжай. И у ближайшей будки остановись. Она там вся на нервах… Все, бывай, Северянин. — Бывай, Кертис. Как только дверь с оглушительным хлопком закрылась, Виктор в несколько широких шагов преодолел расстояние до гостиной. Там он, так быстро как только мог, собрал все свое разбросанное тут и там немногочисленное добро, включая рубашку с пиджаком, сорванные с тела в разгаре веселья, и книжку по итальянскому, которую одевшийся впопыхах ворон засунул за пазуху. Закончив свои сборы, еще раз осмотрел комнату, ощупал себя, пытаясь подробно вспомнить что именно он брал и в каких количествах. Две ручки в нагрудном кармане были на месте, как и пустая записная книжка, все оружие, как и было сказано ранее, осталось в машине, рубашка на пуговицах, так что о запонках переживать не приходилось, фляга с водкой спокойно себе побулькивала рядом с разговорником… Что еще? Было что-то еще? — Виктор? — чересчур резкий поворот головы мужчины заставил вышедшую из душа Талию мелко вздрогнуть от неожиданности. Округлив в изумлении золотые глазки, она обеспокоенно спросила: — Что случилось? Виктор проглотил язык. Увидев в дверях милое создание, с которым провел несколько прекрасных часов, он обомлел и просто не смог подобрать слов для такой необходимой сейчас лжи. Эта девушка была творением Божьим, иначе наемник никак не мог объяснить ее совершенство. По образу и подобию ее должны были рисовать иконы, делать скульптуры серафимов и херувимов, писать картины библейского жанра. Ее красоту должны были увековечить в искусстве, ибо такой очаровательной невинности мир не видел со времен Евы. — Ты прекрасна, Талия, — как зачарованный прошептал Северянин, во все свои бесстыжие глаза рассматривая изгибы и округлости влажного молодого тела, все прелести которого закрывали белоснежное полотенце и каскад густых темных волос. Ни неровностей, ни пятен, ни родинок. Ни одного изъяна, черт возьми, ни единого. Идеал собственной персоной. — Как же, дьявол меня забери, ты прекрасна, моя голубушка… — Я не понимаю тебя, Виктор, — с нервной улыбкой произнесла девушка, глядя на любовника с непониманием. — Говори по-английски. Я слышала хлопок двери. Что-то случилось? Ворон беспомощно открыл и закрыл рот, пытаясь разобраться в своих мечущихся из стороны в сторону мыслях. Все они вдруг перепутались в коротко остриженной голове и смешались с самыми низменными желаниями, поддаваться которым сейчас было абсолютно не время. Болотистые глаза потупили свой жадный взгляд в пол, с трудом отрывая его от созерцания неземного. С тонких губ сорвался смешок. — Да ничего особенного, — разошлись в стороны сильные мужские руки, чтобы потом с завидной быстротой нырнуть в карманы. Посмотрев зачем-то вверх, Северянин помотал головой и вновь глянул на любовницу. — Просто ты так великолепна, поверить не могу, что ты все еще околачиваешься рядом со мной вместо того, чтобы найти себе кого-нибудь постабильнее. Чудо прямо какое-то… Даже уходить не хочется, будто я сейчас выйду за дверь, а ты испаришься. — Ты уже уходишь? Так скоро? — этот ее вопрос прозвучал так по-детски наивно, что напрашивающееся «нет» чуть само собой не вырвалось из уст мужчины с утробным рыком. — О, милочка, только не расстраивайся, ага? — Но ты говорил, что у тебя сегодня выходной! — это прозвучало как претензия. Ворон непонимающе нахмурился, замечая сам для себя, что его юная любовница звучала сейчас так, будто они уже несколько лет женаты. — Так оно и есть, — тем не менее, спокойно произнес мужчина, пожимая плечами. — Этот день планировался как мой выходной, но на этой работе никогда не угадаешь. — Да что это за работа такая?! Ты же работаешь совсем без продыху! — Но зато на серьезных людей, которые мне очень хорошо платят. — Но ведь… — обхватив себя руками, Талия в стыдливом жесте закрылась густой челкой, пряча в ней свою досаду. Виктор с сожалением проследил за ее движением и сжал тонкие губы. Она всерьез рассчитывала на то, что он останется на целый день? Действительно хотела провести с ним время? Если так, то зачем? Он так плохо старался над ней эти два часа, что ей не хватило его внимания? Черт, видимо, он стареет… Так просто проигнорировать заблестевшие обидой глазки-светлячки было выше его сил. Он так не любил женские слезы, терпеть не мог, когда какая-то милая леди плакала в его присутствии. Девичьим лицам горчащая влага шла меньше теплых и веселых улыбок. Печаль женщины всегда неизменно передавалась мужчине, а наемник был слишком чувствительным, чтобы терпеть подобное. Досадливо сцепив челюсти, он преодолел незначительное расстояние и притянул Талию к груди, легко касаясь ее вмиг порозовевших щек грубыми пальцами. Его жесткие губы совсем невесомо, будто впервые, поцеловали ее. Звездочка обиды над украинскими полями тут же потухла, ее сместила проснувшаяся вновь нежность, выражающаяся в ласковом поглаживании сбитых костяшек. — Чш-ш… Талия, ну что такое, м? Хватит тебе дуться, голубушка, пустое это, — не отпуская девичьего лица, зашептал русский торопливо. Талия смотрела на его губы и глаза из-под опущенных ресниц, не в силах сконцентрироваться на чем-то одном. Молодых девчонок всегда было слишком просто сбить с толку простым поцелуем. Это играло на руку. Огрубевшие подушечки пальцев описали полукруг на кругленькой зардевшейся щечке. Ложь, как она есть, полилась спокойным потоком в закрытые густыми волосами ушки. — Ты же понимаешь, что я не могу просто так бросить дела страны на произвол? Так ведь? Что это за безобразие такое начнется, если все мы вот так возьмем и скинем с себя ответственность. Меня вызвали в Вестминстер, извини. Я не могу отказаться. Возможно, Черчилль там уже рвет и мечет, дело, вероятно, очень важное. Как же они там без меня, а? Правда же? Когда на пухлых губах бантиком расцвела улыбка, в душе у Виктора снова стало холодно, как и всего пару минут назад. Он ободряюще усмехнулся, пока внутри у него растекалась мерзкая слизь обмана, которая за столько лет работы на птиц уже стала обыденностью. — Ты же вернешься? — с надеждой в голосе и глазах спросила девушка. Северянин театрально закатил глаза. — Что за вопросы такие? Конечно, я вернусь. Как только освобожусь — сразу к тебе. — А когда освободишься? — Надеюсь, скоро. Смотря что у Черчилля за поручение. — Ох, чертов Черчилль! — Да, чертов Черчилль… Сквозь влажные звуки нового поцелуя по помещению разносились короткие смешки. Талия сильнее прежнего обвивала крепкую шею мужчины, не желая его отпускать, целовала и целовала до онемения стыда и дрожи в коленках. Он отвечал, шепча в ее губы что-то о долге и обязанностях. В конце концов, его пришлось отпустить. Очередной хлопок двери, а после — рев мотора черного бентли с улицы стали самым болезненным звуком для молодой студентки.