Говорят, что я большевик. Да, я рад зауздать землю. О, какой богомаз мои лик Начертил, грозовице внемля?
Виктор читал дальше свое непонятное стихотворение, активно размахивая руками. Видимо, он воображал себя на сцене в театре, полном зрителей и добросовестно отыгрывал свою полутрагическую роль со ставшей будто бы обреченной улыбкой. Он все еще дурачился, но делал это с особой энергией, заставляющей думать о серьезности его намерений. Впечатление, правда, портил внешний вид «артиста»: давно небритые щеки и подбородок, грязная на рукавах рубашка, расстегнутая на все пуговицы, закатанные по колено брюки и, на удивление, чистые босые ноги, почти посиневшие от обморожения. По помещению прогулялся принесенный русским холод, и сицилиец, будучи в одной только тонкой рубашке, еле заметно дрогнул. Видимо, снаружи, несмотря на довольно солнечную погоду, все еще гуляли северные ветра. Страшно подумать, что Северянин мог просто выйти вот в таком своем виде на улицу и пробыть там достаточно долгое время, чтобы выгулять псов, которые, судя по их размерам, явно требовали больше свободы. Непобедимый иммунитет и крепкое тело у этого русского. Вряд ли кто-то удивиться, если когда-нибудь он поймает зубами летящую в него пулю, а после выплюнет ее в траву со всей непринужденной веселостью. На последнем четверостишии Северянин театрально понизил голос с возгласа на спокойное и взывающее обращение в «зал». Протянул перепачканную чем-то черным руку вперед, показывая в пустоту над головами зрителей. Прочитал с выражением, разделяя слова:Пусть Америка, Лондон пусть… Разве воды текут обратно? Это пляшет российская грусть, На солнце смывая пятна.
Последнее слово сорвалось с тонких губ еле слышным вздохом. Потом ненадолго воцарилась тишина, которая, впрочем, вскоре прорезали скудные из-за небольшого числа народу аплодисменты. Старик Марион размеренно ударял друг о друга своими широкими ладонями, пока дети хлопали слишком часто и резво. Зои то и дело выкрикивала короткое: «Браво!». Артист низко поклонился три раза. Лука покачал головой. Он тоже принимал участие во всеобщем рукоплескании, но делал это чуть более сдержанно. С насмешливой ухмылкой в уголках губ, если быть честным. Американец не выказывал русскому и его делу должного уважения, как, впрочем, не делал этого и Грим. Немногословный наемник ни на секунду не оторвался от своей газеты, а в ответ на посторонний шум аплодисментов только хмурил золотистые брови. На столь явный моветон никто не обратил должного внимания, хотя не было сомнений в том, что Марк краем глаза заметил его, но не придал значения, продолжая раскидываться похвалами. В этом доме и вправду всем было глубоко наплевать на приличия. — Великолепно! Потрясающе, Виктор! — пробасил хриплым голосом старик Марион. Возведя к наемнику обе свои тощие жилистые руки, он сказал с таким неподдельным благоговением: — Всегда, когда слышу, жалею, что не могу узреть тебя на настоящей сцене. — Ай, да хорош Вам, господин Марион! — отмахнулся русский, погладив свою уже начинающую обрастать светлыми волосами макушку. Рот его все еще складывал широкий оскал. — Мне бы только в английских кабаках стихи русские читать, да чтобы слушали! На большее я не претендую. — Чьи они? — полюбопытствовала миссис Чангретта. Она также была впечатлена исполнением и внезапно раскрывшимся талантом, казалось бы, в пропащем уже человеке. Скорее всего, она хотела спросить что-то другое, но смелости не хватило. Северянин дернул широкими плечами. — Есенина Сергея Саныча. «Вот такой, какой есть…». Невероятная личность, выдающийся поэт. Гордость нации, не иначе. Когда-нибудь ему поставят памятник в Москве или Рязани, а то и там, и там. И возле них будут собираться грустные пьяницы и сентиментальные подростки и цитировать его произведения… Дай Бог, чтобы он до этого не дожил, конечно. — Скандалисты все темпераментны. Им почести после смерти не нужны, им при жизни лавры подавай. — Да, что-то типа того, — нехотя кивнул небритой головой Северянин. С утверждением старика Мариона он явно был не согласен, но вступать в полемику на данную тему не особо хотел. То ли слишком мало алкоголя выпил с утра, то ли вообще не имел привычки спорить со старшими. Долго на пороге русский задерживаться не стал: немного постоял, послушав, как снова разгорается между двумя стариками беседа, а, поняв, что его она уже не касается, направился вдоль стола. Проходя по небольшому коридору между правым рядом стульев и стеной, он потрепал Зои по белоснежной голове, за что получил по кисти карандашом. Рассмеявшись и сказав что-то девчонке на ухо, провернул то же самое действие с густыми черными патлами мальчонки-механика, который также попытался сопротивляться, но вышло у него это не так эффективно. Залепив ему на прощание легкую оплеуху, Виктор, лениво осматриваясь по сторонам, отправился дальше. Он остановился ровно за прямой спиной Грима и с громким хлопком опустил руки ему на плечи. Тот коротко дернулся, но ничего против не сказал. — Утро добрым не бывает, так что я надеюсь, что хоть ночь у тебя была приятная, — заговорил русский, с хитрой полуулыбкой глядя на темно-русую макушку коллеги. Он кинул короткий взгляд в сторону американца, подмигнул ему с недвусмысленным намеком и, склонившись ближе к уху Грима, проговорил, будто передразнивая женщину: — «Гримми, как я рада тебя слышать спустя столько времени! Мы не разговаривали уже полтора часа, как ты мог это допустить! Мне срочно нужно знать, что на тебе надето! Я уже вся мокренькая, так что ты должен»… Очередной акт актерского мастерства был варварски прерван быстрым, но точным ударом с локтя в брюхо от Грима. Северянин согнулся пополам, отшатываясь от коллеги сразу на три шага назад и упираясь поясницей в холодную стену. Протяжный стон боли перемешался с довольным смехом. — Согласен, заслуженно, — выдавил из себя русский, держась обеими руками за живот. — Последнее явно было лишним. — Не только последнее, — в безразличии немногословного наемника впервые промелькнула неподдельная злость, пропустившая по телу сицилийца приличную толпу мурашек. Видеть такую мгновенную, еле заметную перемену в человеке, обычно не проявляющем никаких эмоций, довольно жутко. Тому, по чьей вине эта перемена произошла, должно быть еще и страшно из-за неопределенности. Но только не Виктору, который снова улыбался аки Чеширский кот из той странной сказки про девочку-психопатку. — А что, пародия плоха? Мне казалось, уж ее-то я в идеале показываю. «Бойся гнева терпеливого человека», — промелькнуло в темноволосой голове, когда Чангретта заметил с какой же силой обожженные пальцы наемника сжимали тонкие газетные страницы. Глаза его при этом словно еще больше посветлели, став почти прозрачными и неживыми. Они очень часто моргали под тяжело нависшими над ними бровями, пытаясь сосредоточиться на тексте. Северянин скоро отдышался и выпрямился, с почти доброй усмешкой посмотрел в темя своему коллеге. Угрызений совести за резкие слова он не испытывал, извиняться не спешил, хотя и понимал, что Грим балансировал на грани своих непомерных возможностей. Может быть, причиной такого бессовестного поведения русского был играющий в крови повышенный градус, а, может, у всех раздражающих элементов в этом доме в пятницу наступало особое обострение, благодаря которому они постоянно чувствовали потребность докучать кому-либо. Массивный стул по правую руку от немногословного наемника с противным скрипом отъехал назад. Прежде чем занять место, Виктор выпрямился стрункой и окинул недолгим взглядом обративших на него внимание стариков и детей. При этом он не забывал улыбаться, тем самым давая понять, что все в полном порядке и волноваться не стоит. Сел он только когда беседа возобновилась и сразу же в упор уставился на Грима, закрывшегося газетой. — Эй, — позвал мужчина, отгибая пальцем край серой бумаги. Его жест был проигнорирован. Чуть погодя, газета резко и злобно дернулась, шелестя страницами, сбросила с себя лишний груз и показала новые колонки новостей. Русский сложил руки на деревянную столешницу и почти полностью оперся на них, заглядывая сбоку. Протянул долгое, но почти неслышное: — Ай, да ладно тебе дуться, Грим! Почти сорокалетний мужик, а обиды кидаешь как баба, ей-Богу! Лучше бы ты с таким успехом окна в своей спальне закрывал, быть может, и причин для подколов было меньше! Да я в этот раз даже со стаканом у стены не стоял! — Избавь меня от сих подробностей, иначе рискуешь получить еще и по второй почке. — Да как скажешь! Тогда лучше вот скажи нам с Лукой, что в мире происходит, а то единственную газету себе заграбастал и мусолит хер знает сколько! А время ведь не резиновое, утекает как песок сквозь пальцы — ничего не поделаешь. На последних словах Северянин повернул свою полулысую голову к сицилийцу и дернул вверх бровями, будто прося о поддержке. Чангретта на секунду перестал разжевывать свои панини и без какой-либо выраженной эмоции посмотрел сначала на русского, а потом на британца, который, казалось бы, и в этот раз решил воздержаться от каких-либо комментариев. Лука не особо понимал, чего именно ждал от него Виктор, также как и не понимал, с чего вдруг Грим потерял всякое самообладание из-за идиотской шутки своего нерадивого напарника, что явно не была его первой. Единственно возможным и в то же время совершенно неубедительным ответом на сей вопрос было всего одно слово: «женщина». Северянин оскорбил своей нелепой пантомимой неизвестную женщину, с которой у Грима было совместное романтическое прошлое, и из-за этого последний взбесился настолько, что забыл какую роль он играет в этом спектакле… Звучало как минимум абсурдно. Представить эту безэмоциональную холодную статую рядом с какой бы то ни было женщиной для Чангретты представлялось чем-то невозможным. На своем пути он встречал очень много милых и не очень дам, и ни одна из них не могла терпеть безразличия. Но все же, если это было правдой хоть на малую долю, то приятного для русского, конечно, мало. Грим не выглядел как человек, способный простить столь серьезную обиду. Он выглядел как человек, закапывающий трупы своих обидчиков в темном лесу под тусклым светом полной луны. Почему-то в воображении Чангретты лопата смотрелась в этих обожженных почти до кости руках намного более аутентично, чем чашка английского чая. В очередной раз тряхнув газету, Грим перебрал пальцами прочитанные страницы. Перелистывая их одну за другой, он заговорил монотонным голосом: — Стачки, стачки, стачки, поджег ряда зданий в районе Камден-Тауна, стачки, стачки, неудачная попытка ограбления одного из филиалов «Barclays Bank», резня на Аппер-стрит, трое погибших, стачки, на прошлой неделе на лошадиных скачках победил конь-фаворит по кличке Бешеный, и снова стачки, стачки, стачки, стачки… — по мере перечисления событий за прошлую неделю, громкость голоса Грима становилась все ниже и ниже, пока он и вовсе не затих. Льдистые глаза, позабывшие о раздражении и прорывающейся сквозь них злости, задумчиво забегали по пропечатанным на серой бумаге буквам, будто стараясь высмотреть в них нечто потаенное. — Одни только стачки, — скорчив серьезную мину, констатировал русский, неотрывно смотря на свои грязнющие руки, рисующие на дереве стола причудливые невидимые узоры. — Рабочие борзеют все больше и больше с каждым месяцем. — Будь у меня зарплата шесть фунтов в месяц, я бы тоже пошел бастовать. — Пошел бы он… Разве ж шесть фунтов это мало? — Не нам об этом судить, Виктор. Мы столько получаем в неделю. — Твоя правда. Как бы до нас эта тенденция не дошла… — Не дойдет. Пересмешник не допустит подобного бардака на своей территории. Нужно будет — увеличит зарплату в полтора раза и все уляжется. — Угу, уляжется… — промычал Северянин, кривя тонкие губы. В этом тихом вроде как согласии прозвучала толика скептицизма, что сразу была заметна даже невооруженным слухом. Но Грим, казалось, не обратил на нее и малую долю своего драгоценного внимания, продолжив прятаться от посторонних глаз. Время от времени он выбирался из своего укрытия, чтобы зачерпнуть ложкой овсянку, отправить ее в рот и снова возвратиться к изучению новостей. Потерев ладонью о ладонь, тем самым пытаясь стереть налипшую на нее грязь, Виктор выпрямился на своем месте и пристально поглядел через стол. Встретившись с бесстрастным взглядом американца, его болотно-зеленые глаза прищурились, проскользили сверху вниз по его худой фигуре, остановившись на полупустой тарелке с итальянскими бутербродами. Славянское лицо снова блеснуло веселостью. Усмехнувшись, русский посмотрел Луке в глаза и спросил на иностранном языке так по-доброму, но с хитрецой: — Кот из дома — мыши в пляс? — Прости? — Прощаю, — со смешком согласился Северянин, отвечая на недоумение собеседника очередным не до конца понятным вопросом: — Наших, значит, смещаешь? Нехорошо это, Лучок, ай как нехорошо! В коридорах впредь оглядывайся. — Не уверен, что понимаю, о чем ты говоришь, Виктор, — спокойно произнес Чангретта, уже не пытаясь понять в чем именно дело. Закинув в рот еще один кусок, подняв брови, вопросительно посмотрел на русского. — Я говорю о том, что ты, судя по тем стараниям, которые приложила наша дорогая Джози, чтобы хорошо накормить тебя, явно претендуешь на место ее любимчика, — мужчина наклонился над столом, сокращая и без того небольшое расстояние. Обдав американца ощутимым запахом спиртного, продолжил в полтона: — Только вот проблема в том, мой милый друг, что это место уже занято, а такое внедрение стопроцентно не понравится моему второму другу, которого милым можно назвать с большой натяжкой. Его угрожающие слова резко контрастировали с дружелюбным тоном, совершенно не подходящим под ситуацию. Будто он перепутал и взял неправильную манеру общения. Или же и вправду не хотел показаться грубым, что для людей его национальности было несвойственно. По крайней мере, для стереотипов о людях его национальности. В этом доме, видно, только ими и следует мыслить — не промахнешься. — Ах, ясно, — понимающе кивнул сицилиец, отставив чашку, и, прищурив пятнистые глаза, спросил с нескрываемой насмешкой: — Что же, мне стоит перед ним извиниться? — Не-е-ет, не стоит! Определенно не стоит! — в хрипловатом голосе собеседника проскальзывали ноты, выдающие его не совсем трезвое состояние. — На самом деле, этот рыжий упырь уже давно напрашивался. Да-а-а, очень давно. С самого первого дня нашего знакомства, если честно. Наглый он слишком, дерзкий, ведет себя будто император, ходит Гоголем. Вот смотрю на него и так и тянет трахнуть кулаком по личику его хищному… Но потом как вспомню, как он немцев на поле боя рвал — так вздрогну. Зверюга такая, никогда не забуду, как он одного парня на штык глазом насадил, да сделал это так, что малец еще минут десять трепыхался. — Виктор, я не думаю, что эта история подходит для рассказа за завтраком, — безразлично заметил Грим, внимательно разглядывая поверх газеты мощную фигуру коллеги. Северянин поднял на него болотные глаза, в которых вспенилось удивление. Их тут же встретили льдисто-голубые, на этот раз почему-то не убежавшие от зрительного контакта. Целых пару недолгих секунд русский сверлил напарника озадаченным взглядом. В первое мгновение Лука решил, что Виктор удивился внезапной открытости немногословного наемника в той же степени, что и он сам, но позже стало очевидно, что дело здесь немного в другом. Поднятые в возмущении прозрачные брови над бездонными зрачками в обрамлении зеленой радужки рассказывали об эмоциях их хозяина лучше всяких слов. — От кого я это слышу! — воскликнул в праведном недоумении он, всплеснув грязными руками. — Тебе ли мне указывать мистер «Расскажу за обеденным столом все мерзкие подробности того, как мне вырывали ногти с корнем»? — Это было два года назад. Я был пьян, и вы сами на этом настаивали. — Мы просили рассказать историю, а не перечислять все случившееся с тобой дерьмо! Это ж даже блять не смешно! Ты всем малину в тот вечер обосрал! Рассказал бы что-нибудь другое. — У меня нет других. — А вот если бы побыстрее бегал, может, и были бы. Как по нажатию кнопки все затихло. В воздух в виде сдавливающего дыхательное горло газа будто выпустили концентрированное напряжение, тут же загустевшее и ставшее ощущаться чуть ли не физически. В момент, когда последнее слово, сказанное с заметным грубым акцентом слетело с тонких губ, все звуки в помещении будто замерли и превратились в ничто, осыпались белым пеплом на пол и плечи. Миссис Чангретта с мистером Марионом прервали свою затянувшуюся беседу, подняли взгляды на двух наемников. Один из этих взглядов, мужской и властный, был наполнен резким неодобрением в отношении говорящего, покуда второй неуверенно скакал от одной фигуры к другой. Дети, кого застала врасплох резко наступившая тишина, тоже оторвались от своего занятия и также растерянно глянули на стариков, а после обратили все свое внимание на Северянина. Лука повел плечами, осматривая застывшую во времени столовую и всех находящихся в ней людей. Ощущение дискомфорта тяжелым грузом опустилось на шею, надавив куда-то в область затылка. Было ясно, что что-то случилось. Что-то неприемлемое и непоправимое сказал Виктор в своей возмущенной тираде-обвинении. И сказал это с улыбкой, что только отягчало его положение. Сейчас радость с его лица исчезла, оставив после себя только тень ужасного понимания сказанного и бесповоротности ситуации. Расширившимися будто бы от страха болотными глазами он глядел на напарника с чуть приоткрытым ртом и искал подходящие слова. Грим взирал на него с холодной отрешенностью, взором, пробирающим до костей. А после затянувшегося молчания отложил газету и поднялся с места. Северянин подскочил за ним. — Эй! Ты куда? — Перекурить, — голос звенящий металлом прибил русского к полу, не давая пошевелиться. Худая фигура немногословного наемника развернулась на пятках и быстрой походкой направилась к двери. У самого порога ее нагнал слегка дрожащий от беспокойства хрипловатый выкрик: — Брось, Грим, я не то имел ввиду! Дай объяснюсь! Оглушительный хлопок прокатился по помещению. Спустя еще пару секунд такой же звук донесся и со стороны главного входа. С тихим русским ругательством Виктор упал на свое место, провел широкой ладонью по лицу и с досадой посмотрел на стоящую рядом тарелку с недоеденной овсянкой. А после вскинул нахальный взор на уставившихся на него людей. — Ну что? — спросил он с вызовом и очень уж неубедительной ухмылкой. С видом победителя откинулся на спинку стула и закинул руки за голову, пока под столом нервно дергались ноги. — Внимательно слушаю Вас, господин Марион. Нападайте. Марк раздраженно дернул усами. Он уже собирался что-то сказать, наверняка что-то резкое и обвинительное, но его опередила мадам Джози, появившаяся внезапно, как по мановению волшебной палочки, и ударившая Виктора по его заросшей золотым ежиком макушке. Русский от неожиданности даже стукнулся об стол коленом. — Да что ты творишь-то, Джоз?! — Нет, это ты что творишь? — накинулась управляющая на потирающего ушибленное место наемника. Маленькие янтарные глаза ее против обыкновения светились праведным негодованием, плотным потоком обрушившимся на русского. — Скажи мне, ты совсем с ума сошел? Со своей водкой теперь абсолютно граней не видишь? Белочку поймал? Сказать ему такое, как ты мог! — «Ах, как ты мог! Как ты мог так его обидеть!», — театрально всплеснул руками Северянин, передразнивая манеру старушки, а после притворно сплюнул в сторону и, придав тону напускной суровости, произнес, хмуря брови: — Это была шутка. Не моя вина, что он ее не так понял. Мужики на такую херню обижаться не должны. Десять лет прошло уже, а он все никак смириться не может. Так при чем тут тогда я? — Сейчас же иди и извинись перед ним, — Джози приняла позу строгой воспитательницы: выставила вперед пухлый указательный палец и пригрозила, угрожающе покачав им перед круглым славянским лицом. В ответ ей только сильнее сдвинули брови. — Пусть сначала перебесится, а уж потом извинюсь. Яйца мне еще дороги. Дай лучше поесть, мне еще работать сегодня. Управляющая ничего не сказала. Посверлила многозначительным сердитым взглядом ставшего вдруг совершенно трезвым русского, разок притворно замахнулась и, со злостью вырвав из рук проходящей мимо служанки тарелку с кашей, швырнула ее на стол перед мужчиной. Тот заведомо выставил барьером правую руку и уберег свой завтрак от неминуемой гибели. Когда управляющая скрылась за дверью в кухню, темно-зеленые глаза Виктора приобрели более насыщенный цвет. Во взгляде промелькнуло неподдельное сожаление. — Впредь следи за словами, Виктор, — все-таки вставил цент Марк, вновь отворачиваясь к своей извечной собеседнице. Дети еще какое-то время глазели на ставшего вмиг угрюмее наемника и тихо зашептались, видимо, обсуждая произошедшее. Только когда все снова встало на круги своя, Чангретта позволил себе, не скрываясь, оглядеть сидящего напротив него мужчину. Северянин был раздосадован. Уткнувшись пустым взглядом в стол, он бездумно подносил ко рту ложку за ложкой кашу и глотал ее, совершенно не жуя. Вид у него был мрачный. Еще большей мрачности этому виду придавал факт того, что он — не привычное состояние этого человека. Хотя бы это уже говорило о том, что Виктор сказал, не подумав, и сейчас очень сильно жалел. Но чтобы показать это, похоже, был слишком слаб. Но Лука видел эту дилемму, отраженную в обреченном выражении лица наемника, и с обидой вдруг подумал, что его здесь совершенно не берут в расчет. Русский вел себя так открыто перед ним: показывал эмоции, которые должно было скрыть, нервно барабанил пятками под столом, будто совершенно не замечая его присутствия. Словно бы пустое место перед ним сидит и обращать на него внимание совершенно не обязательно. Можно было, конечно, списать это все на прострацию и небольшой шок после потрясения, но подобным образом вел себя не только он. Грим также игнорировал присутствие сицилийца в поле своего зрения, обращался к нему хоть и подобающе, но будто к неживому предмету. Все потому что он чужой здесь. Даже несмотря на то довольно долгое время, которое он провел в этом доме, будучи еще ребенком, Мистхилл так и не принял его под свое теплое уютное крыло. В отличие от своей матери, которая завоевала доверие дома через дружбу с его хозяином, Чангретта не смог этого сделать. Как бы сильно он этого не хотел, наладить полностью дружеские отношения с этой семьей у него не получалось. Марк Марион не брал его в расчет никогда, Джеймс относился с пренебрежением, а Валери… с Валери все слишком сложно. Наверное, стоило смириться с мыслью, что он никогда не станет своим в этом доме. Что никогда не переступит порог и не почувствует ту безопасность, тот домашний уют, который бережно обволакивал даже чертовых наемников, а его обходил стороной. — Виктор, — Лука склонился над столом и чуть слышно постучал об его дерево подушечками пальцев. Дождался, пока на него поднимут немного сконфуженный взгляд двух темных, но очень теплых глаз. Выждал паузу, подняв черные брови в невинной манере, чтобы показать мирность своих намерений. Тихий доверительный шепот: — В чем дело? Наемник напряженно поджал губы, смотря на сицилийца в упор. Потом выпрямился и, не долго думая, отмахнулся: — Это долгая история, — сказал он по-простому и съел еще одну ложку каши. Подняв ее, указал серебряным основанием на собеседника. — Не думаю, что тебе вообще об этом стоит знать, мой друг. Только если Грим не будет против. — А он может быть против? — О, Лучок, ты не представляешь сколько всего находится в этом его чертовом списке «против». Как будет по-вашему «человек-запрет»? — Uomo-divieto. — Ну вот наш Грим это ваш уомо-девито, только в большем масштабе. Капиш, да? — Ho capito. — Так-то. Виктор улыбнулся и стало вдруг заметно легче. Его серая физиономия действовала на Чангретту слишком травматично, будто такое понятие как «у Северянина нет настроения» не имело места быть в этом мире. Странно, а они ведь знакомы всего ничего, а уже такая отдача… Этот русский и вправду удивительная персона. Наверное, только поэтому он все еще здесь и его еще терпят. Этакая зверюшка, за которой иногда интересно понаблюдать и которая иногда приносила пользу. Не хотелось этого признавать, но пока в этом странном алкоголике с нездоровой тягой к знаниям иностранных языков Чангретта не видел ничего более примитивного вышибалы без принципов. Сицилиец коротко глянул в сторону входа в столовую, осмотрел издалека с треском громыхнувшую дверь. И все же что могло так сильно взбесить Грима, что он даже на миг потерял свой образ холодной статуи? Слова Северянина ему о чем-то напомнили, о чем-то, что он всеми силами желал забыть. О чем? Вопрос. Но американец был практически уверен, что дело было в сгоревших заживо руках. Что же такое могло произойти? — Блять! — выкрик Виктора застал врасплох, заставил Луку мелко вздрогнуть и быстро сменить объект своего внимания. — Зойка, етить тя в корень, какого хрена эта тварь здесь шастает?! — Не трогай ее! — пронзительно завопила Зои, увидев, как наемник грубо вытащил из-под стола свернувшийся комок рыжей шерсти. Комок этот издавал яростное шипение в перемешку с жалобным мяуканьем, к более активным действиям не прибегал, беспомощно болтаясь в сильных руках сердитого русского. — Не трогай Одуванчик! — Одуванчик? Ребенок в два шага оказался рядом с Виктором и бесстрашно вырвал из его огромных лап трепещущую от страха кошку. Мужчина даже не успел сказать и слова, а так называемый Одуванчик уже всем телом прижимался к своей спасительнице. Наемнику ничего не оставалось, кроме как изумленно смотреть на это безобразие. И Лука, признаться, на секунду и сам забылся, по-новому разглядывая бледную девчонку. В сравнении с высокой, широкой фигурой Северянина Зои казалась еще более маленькой, чем была на самом деле, но, похоже, это ее нисколько не смущало. Она смотрела на наемника с искренним негодованием, хмурила белесые бровки, прижимая к себе животное и закрывая его от потенциальной опасности своим телом. И не боялась. Возможно, просто потому, что знала — Виктор не посмеет ее обидеть, а если и посмеет, то сразу вылетит к чертовой матери в известном направлении. А возможно, не думала об этом вообще. В обоих случаях ее поступок впечатлил. Сравнение с букашкой снова пришло в черноволосую голову, но уже не имело такого пренебрежительного оттенка, какой был раньше. В нем появилось нечто похожее на восхищение. Отмерев, Северянин нахмурил прозрачные брови. Ему не верилось, что его сумели так просто переиграть. Лицо его в этот момент отражало нечто среднее между возмущением и беспомощностью, которую он всеми силами теперь пытался превратить в уверенность. Выставив перед собой указательный палец и покачав им вверх вниз, он начал с суровым видом: — Почему ЭТО ходит по столовой? — спросил наемник, выделив отвращением «это». — Сам ты «ЭТО»! — резко выпалила Зои, грозно топнув ногой в его сторону. — Это моя кошка, вообще-то! Дедушка ее принес! Она не твоя! Ты не можешь ее так хватать! — Хорошо, я перефразирую. Почему твоя кошка ходит по столовой? — Потому что она захотела есть. А чтобы поесть, нужна еда. А еда где? В столовой. Понятно? — Зойка, да что ж ты… Сбоку послышался тихий хриплый смех Марка. Седые усы его задергались в улыбке, дрожащие от старости пальцы легонько застучали по столу, а темные глаза прищурились, собрав в уголках ряд тонких морщин. Сквозь приступ веселья старик проговорил беззлобно: — Тебя снова сделали. Северянин опустил руки по швам, посмотрел исподлобья и с надеждой, будто утратив все силы разом. — Ну скажите хоть что-нибудь по этому поводу, господин Марион! — словно бы взмолился он, указывая рукой на усмехающегося ребенка. — Вы считаете это нормально — приносить в столовую — в святая святых! — долбанного кота? Мы ж здесь едим, черт возьми! — Я считаю, что у каждого свои игрушки, Виктор, — как ни в чем не бывало сообщил старик. Жилистые пальцы пригладили и без того идеально лежащие серые усы. — Никто же не говорит ничего против твоих псов, что бегают по нашему заднему двору, сшибая людей и бросаясь на каждого, кто им не по душе. — Во-первых, я не таскаю своих ребят домой, а тем более в столовую! А во-вторых, псы и коты — это абсолютно разные животные! Одни — верные друзья и хорошие защитники, а другие — бессовестные троглодиты без стыда и совести! Не понимаю, на кой ляд нам вообще сдался этот шерстяной мешок? — Лечить мой радикулит. Старик дернул плечами в неопределенном жесте, а после небрежно развел руки в разные стороны, как бы без слов спрашивая: «И что ты скажешь на это?» На удивление, весомых аргументов у русского не нашлось, хотя он до конца пытался найти хоть один. Даже выставил вперед указательный палец, словно бы выпрашивая еще пару секунд на размышления, открывал и закрывал рот, подобно золотой рыбке в аквариуме. Его темно-зеленый взгляд метался от одного присутствующего в комнате человека к другому. Видимо, пытался выцепить хотя бы одного своего единомышленника, чтобы объединиться и продолжить спор. Таких, к сожалению, не находилось. Единственный, кто мог согласиться с Виктором, только что вышел за дверь, обиженный его неаккуратными словами. Мыслительный процесс также не дал никаких плодов. Именно тогда неотчаивающийся наемник решил сменить направленность и резко повернулся к Луке. Тот, уже давно закончив свой завтрак, откинувшись на стуле, с легкой усмешкой наблюдал весь театр. — Нет, не советую вмешивать меня в это, — предупредил сицилиец, предостерегающе выставив перед собой обе ладони. Северянин сделал вид, что не услышал его. — Ты тоже считаешь это нормальным? — с абсолютно серьезным выражением спросил он, упирая руки в бока. Брови его при этом угрожающе нависли над глазами, образуя темную тень, почти полностью скрывающую зелень. — Меня это не касается. — Ну раз уж ты теперь живешь в этом доме, то тебя все здесь касается. Так что будь добр… Чангретта устало вздохнул, закатив глаза, украдкой глянул на стариков и Зои с Одуванчиком на руках, без удовольствия отмечая, что все они смотрят на него, и большая часть из них как будто чего-то ждут. Отвратительное ощущение чужих липких взглядов на себе накрыло с головой, и Лука машинально прикрыл глаза ладонью. Он не хотел вмешиваться во все это представление. Его вполне устраивала роль безучастного зрителя, ничем не обязанного ни актерам, ни себе самому: сиди, наблюдай, молчи. Но нет! Этот неугомонный русский все испортил… Алкоголь на него влиял явно не лучшим образом. Гиперактивность его не красила, что уж говорить о грубости высказываний. Вчера он так себя не вел… Наверное, все-таки сказывалась пятница. — Знаете, я совершенно забыл… — взяв со стола белую салфетку, американец вытер ей рот и руки. Отбросив ее куда-то на середину, продолжил с фальшивой улыбкой: — У меня сегодня есть важные дела, опаздывать с выполнением которых мне бы не хотелось. Чтобы этого не произошло, я пожалуй… — Всем доброе утро! Приятный женский голос, донесшийся со стороны входа и окативший всех присутствующих холодной внезапностью, прервал все попытки наемника остановить его новоприобретенного друга от опрометчивого шага. Виктор захлопнул рот также быстро, как и открыл его, перевел глаза на дверь и выпрямился чуть ли не по стойке смирно. Чангретта прикрыл веки, опуская голову. Только вот ее ему сейчас и не хватало… Неужели уже прошло полчаса? — Зои, убери отсюда кошку. Животным в столовой не место.