Never trust a Mockingbird

Когда Лука вальяжной походкой вошел в столовую, перекатывая в кармане резную пулю и раздумывая на тему нарушений цыганских традиций и их возможных последствий, почти все обитатели огромного поместья семьи Марион были уже в сборе. И их не маленькое число не на шутку взволновало привыкшего к тишине сицилийца. В помещении находилось по меньшей мере семь человек, если не считать самого Луку, и большая часть из них непрерывно что-то обсуждала, создавая в столовой гул голосов, больно ударивший по ушам страдающего от похмелья мужчины. Только войдя, американец почувствовал, как внутри черепной коробки будто что-то взорвалось, разнося по телу боль в ее увеличенном эквиваленте. Боже, на его памяти он еще никогда не присутствовал в более шумных столовых. Как возможно завтракать в такой атмосфере? Ответ, на самом деле, был прост: еду еще не подали и хозяева развлекали гостей непринужденной беседой, темы которой варьировались от одной компании к другой. Сидящие в начале стола миссис Чангретта и мистер Марион, например, в привычной английской манере обсуждали погоду и пили ароматный чай из маленьких чашек, покуда расположившийся чуть поодаль напротив них молодняк в лице маленькой козявки и мальчугана-механика восторженно делились впечатлениями о прошедшем празднике. Прислуга также общалась между собой, но уже на более профессиональные темы. В большинстве своем говорила, конечно, мадам Джози — она отдавала приказы-поручения, ревностно следя за исполнением и, чуть что, громко высказывала свое недовольство. Голос у этой женщины был на удивление звонок, а глаза — зорки для шестидесятилетней старушки. — Мистер Чангретта! — первым заметила она его в проеме двери. — Доброе утро! Что же Вы на пороге стоите как не родной? Проходите-проходите! Завтрак для Вас почти готов. Удержать себя от совершенно позорного жеста в виде раздраженного потирания висков стоило огромных усилий. Еще больших усилий стоило выдавить из себя приветливую улыбку и вежливо кивнуть в знак благодарности за гостеприимство. Лука был очень горд собой. — Доброе утро, — он постарался произнести это без хрипоты, выдающей его состояние, но когда получилось плохо, не сильно расстроился, решив для себя, что ее могут списать на сонливость. Подойдя к матери, обратившей на него внимание сразу же после Джози, оперся на спинку ее стула и, наклонившись над ней, поцеловал в щеку, повторяя режущую язык своей неискренностью фразу: — Buongiorno, mamma. — Доброе, родной, — Одри легко похлопала его по щеке и тепло улыбнулась, повернувшись полубоком. Ее пытливые темные глаза пробежались по лицу сына, что про себя молился, чтобы она ничего не заметила. К сожалению, Бог не властен над чутьем матери, безошибочно чувствующей малейшее изменение в настроении своего чада. Подкрашенные женские брови нахмурились. — Ты выглядишь болезненно. В чем дело, Лука? — Все хорошо, — соврал сицилиец и почесал бровь указательным пальцем, поджав губы. По выражению матери было ясно, что она не поверила в его слова ни на каплю, так что мужчина не стал разыгрывать дальше этот спектакль. — Просто голова немного гудит после вчерашнего. Не стоит волноваться. — «Голова гудит»! Неудивительно! Ром после граппы! Чем только ты думал? Мать рассерженно фыркнула и отвернулась, укоризненно покачав головой. Она расстроилась. Расстроилась не столько из-за нездоровья сына, сколько из-за попытки укрыть от нее правду. Ложь она не переносила на дух, что делало ее дружбу с семьей Марион настоящим нонсенсом. Джеймс и Одри Чангретта не должны были встретиться никогда. Они не должны были найти общий язык, не должны были связать себя крепкими узами. Лжец не должен был выступать шафером на свадьбе двух праведников. Удивительно, что ему вообще позволили зайти в церковь. Но пути Господни неисповедимы. Если он того допустил, значит, так было нужно. Кто Лука такой, чтобы критиковать Его? — Хватит тебе, Одри. Лука уже достаточно большой мальчик, чтобы самому выбирать что и в каком порядке ему пить, — зазвучал басовитый голос мистера Мариона почти ласково. Его вмешательство, как и всегда бывало, должно было показаться в данной конкретной ситуации не к месту, но так как самочувствие сицилийца с каждой секундой нахождения на ногах становилось все хуже, он был благодарен даже этому вечно лезущему не в свои дела старику. Улыбнувшись через седые усы, Марк озорно посмотрел на Чангретту, а после переместил все свое внимание на его мать. Его худая жилистая рука по-дружески легонько похлопывала ее левое плечо. — Тем более, вчера был Новый год, а Северянин терпеть не может встречать его среди трезвенников. Природа не позволяет. Вечно завлекает своим обаянием и спаивает ничего не подозревающих людей. Вспомни, как просто он вчера уговорил тебя выпить лишний бокал. Это ли не показатель? Ничего удивительного, что наш дорогой Лука не чувствует себя в здоровом теле, ведь он провел с этим русским много больше времени, чем мы. Даже я, признаться честно, встал сегодня с головокружением, а ты ведь знаешь, Одри, что печень у меня железная! Только вспомни, как я перепил всех твоих родственников на твоей свадьбе и не чихнул ни разу. — Ох, Марк! — воскликнула миссис Чангретта, прикрывая ладонью рот, скрывая неприличную улыбку. — Не думаю, что сейчас подходящий момент вспоминать тот день. Старик хрипло рассмеялся, сотрясаясь всем телом и быстро поглядывая в сторону американца. Тот лишь озадаченно поджал губы, наблюдая за беспочвенным, как ему показалось, весельем. Он не был в восторге от слов Марка, ибо звучали они так, будто старик бессовестно сбрасывал вину за головную боль Чангретты на Виктора, что шло вразрез со всеми итальянскими принципами. Совесть где-то внутри неприятно заскребла ребра, неимоверно захотелось встрять в разговор и указать на неправоту Мариона. В конце концов Лука сам совершил глупость — решил продолжить банкет, несмотря на надрывающийся голос разума. Северянин не при чем, хотя без него, конечно, удержаться было бы в разы проще. Порыв сицилийца вмешаться в старческую беседу прервала новая волна тупой боли, пробившей виски с двух сторон. Южно-европейское лицо вымученно исказилось, пальцы машинально надавили на больное. С губ непроизвольно сорвалось тихое мычание. Сквозь неприятную пульсацию в голове, мужчина почувствовал сквозь плотную ткань рубашки теплое прикосновение к своему предплечью. Это был мистер Марион, со всей серьезностью взирающий на него снизу вверх. — Иди попей кофе, — сказал он строго, а потом добавил совсем мягко, словно вспомнив с кем говорит. — Пока завтрак не подали. Попей кофе и, гарантирую, станет немного легче. Возразить было нечего. Обеспокоенные глаза матери заставили скупо кивнуть и повиноваться не навязчивому приказу старого Пересмешника. Напоследок несильно сжав хрупкое плечо миссис Чангретты, Лука отступил на шаг назад, машинально проверил запонки на рукавах и огляделся, выискивая подходящее место. Таковое нашлось почти сразу, и, не медля ни секунды, мужчина направился к нему со всей присущей ему вальяжностью. Он сел через три стула от стариков и детей по правую сторону от двери. Место, находящееся ближе к середине отнюдь не маленького стола и располагающее своей отдаленностью от шумных компаний. Идеально для его не лучшего состояния. Опустившись на стул, сицилиец облегченно вздохнул, откидываясь на мягкую спинку. К нему тут же подбежала темноволосая служанка, учтиво спросила о том, что он предпочтет больше: чай или кофе. — Кофе, — вымученным тоном произнес Чангретта, убрав за ухо прядь волос. — Черный. Без сахара. Девчонка покорно кивнула и скрылась за дверью кухни. Через буквально пару минут на столе появилась небольшая чашка с черной густой жидкостью в ней, от которой исходили рассеянные клубы пара и приятный кофейный аромат. Рядом же стоял почти полный кофейник. Мужчина задумчиво хмыкнул. За двадцать пять с лишним лет в столовой Мистхилла ничего не изменилось. Все то же частичное самообслуживание и чересчур домашняя атмосфера, абсолютно не подходящая под высокий статус семьи. Даже забавно. С течением лет в особняке меняются разве что лица его обитателей. Лука поднес к губам фарфоровую чашку и, втянув в легкие запах, сделал небольшой глоток. Кофе был горячим, но не обжигающим и очень вкусным даже без сахара. Голову и правда немного попустило. Что не скажи, но «Coffee Age» все же знали свое дело. Несмотря на явную неприоритетность легального бизнеса, Пересмешник не забывал о нем и продолжал развивать в той же мере, что и нелегальный. Заслуга ли это Валери? Можно сказать и так. Кофейный бизнес семьи Марион, конечно, набирал силу и до ее рождения. Качество товара было отменным еще при Марке, просто тогда его принимали не с таким радушием. В конце девятнадцатого века кокаин интересовал людей намного больше кофеина, и старый Пересмешник принял, несомненно, правильное решение слегка перенаправить вектор своих интересов. Прошлый Пересмешник, Джеймс Марион, в силу своей исключительности сдвинул этот вектор еще больше, ставя нелегальный бизнес в еще больший приоритет. И только его дочь начала движение вспять. Наркотики все еще приносили огромные деньги. Но сейчас порядочных людей значительно прибавилось, и кофе обрело популярность. «Coffee Age» процветало, выбивалось из всех других компаний этой направленности из-за своего солидного возраста и опыта. И хотя наркотики все также пользовались спросом, кофе начинало догонять их. Когда-нибудь оно обязательно выбьется вперед, и тогда семья Марион получит возможность выйти из этой грязной игры, завязать с наркоторговлей и выйти в честные люди. Отличный шанс для Валери проявить себя и отмыть семью. Захочет ли она этого — вопрос жадности. Все же, как ни крути, продавая кофе вместе с героином, денег получишь вдвое больше… — Не против, если я присяду здесь? — нехотя оторвавшись от своего случайного размышления, Чангретта перевел взгляд на заговорившего с ним человека по другую сторону стола, а после слабо кивнул, снова делая глоток из чашки. — Благодарю. Грим, поправив пиджак, занял место прямо напротив сицилийца, отодвинув стул чуть назад, закинул ногу на ногу под столом и, развернув и сложив вдвое свежую «The Times», углубился в чтение. Как по команде молоденькая рыжеволосая служанка налила ему какого-то цветочного чая, оставила чайник на середину стола и поспешила удалиться. В спину ей прилетело тихое «Спасибо, Салли», которого она, вероятно, даже не заметила. Вслепую взяв чашку с дымящейся жидкостью и не забыв оттопырить мизинец, немногословный наемник отпил английского напитка, не отрываясь от своего чтива. Чангретта еле сдержал себя, чтобы не рассмеяться в голос. Поднес кофе к лицу, чтобы скрыть напросившуюся на него улыбку. Днем ранее он искренне считал, что стереотипы о британцах, как и об итальянцах, слишком притянуты за уши и что образ высокого остролицего интеллигента в классическом костюме, пьющего чай и одновременно читающего Таймс за завтраком — ничто иное как простой миф, выдумка газетчиков и писателей, широко распространившаяся по миру. Сейчас данный образ, идеал британца восседал в паре метров от него, вызывая бурю эмоций и заставляя забыть о похмелье. Ужасно комичная ситуация, с какой стороны ни посмотри. Ему только тарелки бисквита под рукой не хватало, чтобы полностью соответствовать. Боже, нет, это выше его сил. Отведя взгляд в другую сторону, Лука попытался найти себе новый объект для изучения и тем самым отвлечься от совсем уж не солидных для взрослого мужчины мыслей. Подобное замечание простилось бы ребенку или Северянину, но точно не ему, грозному боссу нью-йоркской мафии. К несчастью, в столовой не происходило ничего хоть мало-мальски интересного. Все также суетилась прислуга, также беседовали, смеясь, старики, развлекались дети. Маленькая козявка (сестра Валери, чьего имени Чангретта так и не удосужился запомнить) откуда-то достала чистые листы бумаги и теперь, активно и звонко переговариваясь со смирным мальчишкой-механиком, что-то вырисовывала на них простым карандашом. В силу расстояния рассмотреть, что именно выводил ребенок, было невозможно, но американец был уверен, что это как минимум что-то очень красивое с упором на реалистичность. Девочка явно обладала редким талантом художника, и портрет, который она подарила ему вчера на праздник, был тому доказательством. Получив его в руки впервые, мужчина даже потерял дар речи, беспомощно смотря то на нарисованного себя, то на наблюдающую за его реакцией юную художницу. «Спасибо. Очень похоже», — только и смог произнести он, думая о том, что никогда не получал подарков лучше. Сейчас портрет, бережно вложенный в книгу Шекспира, лежал на втором этаже в гостевой комнате в ящике стола. Все-таки стоило узнать имя… — Мистер Чангретта, — размеренный бесцветный мужской голос смешался с тихим звоном посуды и шелестом новой газеты. Сицилиец нехотя перевел взгляд на наемника. Тот не отвлекся от изучения новостей — только небрежно перевернул газету на другую сторону. Совершенно безразличным тоном он задал вопрос: — Вы не будете против, если я проявлю свое неравнодушие? «Неравнодушие». Насколько же абсурдно прозвучало это из его уст. Также, как из уст Пересмешника прозвучала бы фраза: «Я не лгу». Лука бесшумно выпустил из легких воздух через нос. Он абсолютно не горел желанием общаться с этим человеком. Тем более сейчас, когда буквально все, что угодно, действовало на нервы. Наглая гадюка уже успела изрядно потрепать их, продолжения не хотелось. Интересно, что будет, если он скажет «нет»? Как истинный джентльмен, Грим должен будет отступить и смириться с отказом. Но проблема в том, что американец и сам в каком-то смысле был джентльменом, а отказывать в заботе считалось верхом неприличия. Ох, вот это петля… — Неравнодушие какого рода? — все-таки поинтересовался Чангретта, скучающим взглядом скользя по худой, но довольно крепкой фигуре немногословного наемника. Тот наверняка чувствовал прикованное к нему внимание и специально избегал любой возможности зрительного контакта. — Совет, — просто изрек наемник, тряхнув газетой. Собеседник его устало закатил глаза, почти машинально хватаясь за полупустую чашку. — Мне кажется, мне уже достаточно насоветовали сегодня, — скучающе протянул он, отпивая кофе. — Не сомневаюсь, мистер Чангретта, что Вам это наскучило. Но это совет немного другого толка. — Разве же вы способны говорить о чем-то еще? — в вибрирующем баритоне не прибавлялось участия. — Итак? Грим взял небольшую паузу, чтобы сделать глоток чая и заодно поддержать интригу. Взгляд его льдисто-голубых глаз быстро скакнул к исписанной татуировками руке собеседника, обхватывающей тонкие фарфоровые стенки чашки, но быстро вернулся обратно к чтению. От американца это действие не укрылось. — Понимаете ли, мистер Чангретта, — наемник произносил его фамилию с таким выраженным аристократичным акцентом, что мужчину невольно передергивало. Желание попросить называть себя по имени стало ощутимее. — Советы мисс Марион, несомненно, крайне важны, но они имеют более глобальный масштаб. Мой же совет касается только локального круга лиц. — Ты говоришь о Мистхилле, — понимающе кивнул Чангретта, проводя пальцами по золотой каемке чашки. Он уже знал заранее, о чем пойдет речь, и пытался как можно более ловко соскочить с темы, которая могла привести к еще большему конфликту, чем с утра. — Вы проницательны, — должно было прозвучать издевательски или ехидно, но этого не произошло. Грим все еще играл роль неживой статуи, что начинало немного подбешивать. Чтобы не зацикливаться на вновь просыпающихся негативных эмоциях, американец решил перейти в нападение и попытаться отрезать все пути к разговору. Недолго посмотрев на собеседника с подчеркнутым высокомерием, он поджал губы и тут же будто разочарованно разомкнул их с характерным звуком, взмахнул рукой, проговаривая с небрежностью: — Что ж, видимо, ты хочешь напомнить мне о приличиях и правилах общения с дамой. Стоит признать, что в тот момент я и правда поступил не так, как подобает джентльмену… — Здесь никого не интересуют приличия, — бесцеремонно прервал наемник. На секунду в его тоне проскочили звенящие металлом нотки, что так ловко перебивал весь настрой на выражение своего мнения. Отложив в сторону газету, Грим перевел все свое внимание на собеседника. Сложил одну из изуродованных круглыми ожогами рук на край стола, тихо поскребя почерневшими у основания ногтями лакированное дерево. Против воли сицилиец проследил за движением красных пальцев, замечая насколько же жутко выглядели эти отдаленно напоминающие человеческие отростки. Дождавшись, пока в столовой вновь начнется на минуту затихшее обсуждение, статуя монотонно заговорил так, чтобы его слышал лишь один человек. — Не поймите меня неправильно, мистер Чангретта, но я совершенно не горю желанием ввязываться в ваши с Валери личные отношения. Они меня абсолютно не касаются, и я не собираюсь Вас отчитывать за методы, к которым Вы прибегаете. Я отвечаю за безопасность, устраняю угрозы. В Вас угрозы для жизни Пересмешника, а, тем более, всех остальных членов семьи Марион я не вижу. Несмотря на сегодняшний… инцидент. Лука несдержанно расплылся в улыбке, а после стал тихо посмеиваться сквозь сомкнутые зубы. Пораженное резкими словами, его тело откинулось назад. Пятнистые глаза, прищурившись, с нескрываемой веселостью осматривали непоколебимую мраморную статую. — È sorprendente, — темноволосая голова покачалась из стороны в сторону. — Поверить невозможно. На глазах у телохранителя хватают за шею его непосредственного клиента, а он продолжает утверждать, что никакой опасности нет… — Абсолютно так, — невозмутимо согласились в ответ. Чангретта взметнул вверх указательный палец и направил его на сидящего напротив. — Из тебя никудышный наемник. — А из Вас никудышный убийца, который перед тем, как свернуть шею жертве, долго уговаривает ее прийти к компромиссу и давит куда угодно, но не на жизненно важные органы, — недолгая пауза, перерыв на чай и вопрос, имеющий власть поставить в ступор кого угодно: — Не обрати я на себя внимание, Вы бы убили ее? Между ними двумя воцарилась напряженная тишина, прерываемая лишь посторонними звуками извне. Пока источающее холод острое лицо немногословного наемника застыло камнем, выражение американца заметно посерьезнело. На нем все еще оставался еле заметный налет былого оптимизма, но и он вскоре исчез без следа, оставив после себя сплошное напряжение. Двигая челюстью, Чангретта вперил нечитаемый взгляд в Грима, пожевал язык, наблюдая за тем, как наемник отвлеченно и бесшумно барабанит по столу тем, что осталось от его пальцев. Лука заглянул в пустую кружку, покрутив ее в руках, прогудел безразличное: — Я хотел убить ее. — Не сомневаюсь, что хотели. Не Вы первый, не Вы будете и последним, — просто ответил Грим и перевел взгляд вглубь помещения туда, где светились серостью высокие окна. Ставшие в момент бледно-голубыми глаза прищурились, отгораживаясь шторами век и золотыми ресницами от раздражающего света. Уродливые пальцы отбили на деревянной поверхности стола начало «Собачьего вальса». С аристократично тонких губ сорвалось будто ничего не значащее: — Но вопрос, кажется, был в другом. Чангретта напряженно смотрел на острый профиль британца, потирая пальцами волнистые края чашки. Статуя тянул из него жилы, пытаясь достать вместе с ними правду, которой отнюдь не заслужил. Вряд ли в этом доме хоть кто-то заслуживал хотя бы маленькую частичку истины. Вряд ли эта частичка провела бы здесь долгое время, прежде чем ее поглотит всеобъемлющая атмосфера лжи, что в Мистхилле уже давно заменила людям воздух. Но все же Грим был прав. Как бы прискорбно это не звучало, но Лука в действительности не был в силах нанести Валери смертельный удар, несмотря на все дерьмо, которое она раз за разом привносила в его жизнь все больше и больше. Рука не поднималась, не ложился в нее пистолет с подписанной пулей. И дело здесь было даже не в беспокойстве о матери или собственной жизни, хотя и это играло большую роль. Причина крылась в совершенно ином. «Она не изменилась», — такая простая вещь пришедшая в темноволосую голову совершенно недавно поразила своей простотой. «Это та же самая Валери». Да, точно… Та самая Валери. Валери, что вечно отнимала у него книгу, пытаясь вытащить на свежий воздух. Валери, что не умела очищать апельсины, не прыснув себе в глаз соком. Валери, что дразнилась так по-детски глупо, задирая самыми простыми по рифме, но кажущимися почему-то такими обидными кричалками. Валери, что навернулась с дерева, и разодрала колени в кровь, и упала в грязь в новом платье, и случайно потеряла туфлю в одной из глубоких осенних луж, и… И хотя это все пережитки прошлого, давней юности, которую уже никогда не вернуть, все это хранилось в ней. Во всем ее образе, в каждом ее взгляде и улыбке проскальзывало нечто раздражающее и согревающее одновременно, знакомое с детства. Родное, что ли… Маленький растрепанный птенец превратился в гордую неуловимую птицу, что таила в себе столько воспоминаний, ставших с прошествием дней почти ностальгическими. И как можно всерьез желать ее смерти? Как можно желать смерти той, у кого в твоей книге жизни имеется собственная глава? Изрезанная тонким шрамом ладонь с еле слышным хлопком опустилась на столешницу. Чангретта опомнился, перевел на нее растерянный взгляд, прокашлялся. Он снова заплутал в мыслях, но немногословному наемнику, похоже, на это было совершенно наплевать. Грим не пытался вернуть сицилийца в реальный мир, давая ему возможность подольше покопаться в себе, а сам украдкой поглядывал, сразу выхватывая малейшее изменения в собеседнике. После нескольких недолгих пяти секунд изучения южно-европейского лица у него уже были все ответы на заданные вопросы, а потому мужчина отвернулся, как только заметил первые признаки «пробуждения». «Крайне полезное занятие — рефлексия, — подумал он, снова бросая взгляд в окно. — Жаль только люди сейчас зачастую его игнорируют». — …я его подсекал и подсекал, думал, не вытащу, — хриплый бас старика Мариона прорвался через плотный поток размышлений, окончательно вырывая в настоящий мир. Лука неторопливо повернул голову на звук, поджал губы. Марк, склонившись над столом, снова травил слушающим вполуха детям одну из своих многочисленных историй. В этот раз про рыбалку. — Раза с третьего, наверное, получилось, затащить эту дуру в лодку. Трепыхался так, что я чуть за борт не упал! Сегодня попробую повторить. Клев там… сказка! — Мистер Чангретта… — Лука, — не задумываясь поправил американец, услышав раздражающее слух произношение его фамилии. — Лука, — целых пару секунд Грим напряженно раздумывал, прежде чем кивнуть и произнести имя нового гостя Мистхилла. Обычно он не обращался ни к кому кроме своих коллег с такой фамильярностью, но сейчас, видимо, выбора у него не было, так что пришлось согласиться. Вдохнув в легкие побольше воздуха для решимости, наемник задал еще один вопрос: — Надеюсь, ты понимаешь, что мое мнение о твоем взаимодействии с Пересмешником субъективно и не принимается всеми моими коллегами? — Да, — односложный ответ лишенный какой-либо эмоциональной окраски. Собеседник потерял интерес к беседе. Зачинщик скорее старался ее закончить. Обожженные пальцы правой руки обхватили белый фарфор, мизинец с полностью черным ногтем оттопырился в аристократичной манере англичан. Чашка с крепким бергамотовым чаем плавно поднялась в воздух и описала небольшой овал, застыв у точеного мужского подбородка. Тонкие губы, собирающиеся припасть к ее краю, приоткрылись, а после выдохнули в дымящийся под носом напиток: — В таком случае, не стану распыляться понапрасну. Просто скажу, что в целях избежания ненужных конфликтов с моими зачастую импульсивными коллегами советую избрать для выяснения ваших с мисс Марион отношений иное место, нежели коридоры. Бесшумный глоток чая и тихое бряцание посуды. На замечание никто не ответил, но оно особо и не требовалось. Грим знал, что Лука осознавал всю опасность своего поступка, и вряд ли ему нужно было разжевывать все так детально, только чтобы он понял, что хватать за шею крупнейшего наркобарона Британии в ее собственном доме да еще и делать это в одном из самых проходимых мест — очень опрометчивый поступок, мягко говоря. Будь на месте Грима Северянин, не терпящий насилие над теми, кто слабее, все могло бы обернуться в который раз сломанным носом. Если бы был Сорока, дело не обошлось бы без смертей. Этим двоим чуждо долгое размышление над ситуацией. «Люди дела» как говорила сама Валери. Они не спрашивают «Зачем?» и «Для чего?», они просто делают, не задумываясь о причинах и последствиях. И в этом, несомненно, была своя польза, но иногда подобная безбашенность не играла на руку. Это был один из тех случаев. Грим не считал нормальным произошедшее, но все еще мыслил экономически, грязно. Чангретта не представлял опасности. Его действия были вызваны безумной эмоциональной встряской, причин у которой было две: похмелье и Валери. Он бы не убил ее, это было ясно с самых его первых слов. Его смерть или травма принесли бы только дополнительные проблемы в виде закрытия дорог во Францию, потери дружеских связей семей Марион и Чангретта и очередного недруга в лице «Черной руки» и всех дружественных ей кланов. Такая себе перспектива… Марион сама бы предпочла за свои слова пару минут побрыкаться в крепкой хватке, чем терять нужное в это нелегкое время влияние. Затянувшееся молчание между Чангреттой и Гримом прервалось долгожданным звоном тарелок, легко ударяющихся о дерево стола перед ними. Наемнику первым подали его завтрак и, только взглянув на него, Лука брезгливо поморщился. Овсяная каша. Господи Боже, как сильно он ненавидел чертову овсяную кашу. От одного ее запаха мутило, старые воспоминания из детства, в которых его насильно кормили этим отвратительным английским блюдом, вызывали дрожь. Сицилиец оглядел стол и нашел еще четыре тарелки все с той же овсянкой напротив стариков и детей. Последние также смотрели на подношение с кислой миной. — А я думала, что сегодня блинчики! — воскликнула маленькая козявка, нахмурив брови. Обращалась она к вновь появившейся из кухни мадам Джози. — Блинчики были вчера, Зои, — ответила женщина и улыбнулась. — Не все же тебе ими живот набивать! — А почему нет? — снова возмутился ребенок. — Потому что, если будешь есть только их, то станешь такой как я, — Джози рассмеялась, погладив пухлой ладонью свой большой живот. Надежда на нормальный завтрак разрушилась с громким звоном посуды. Чангретта налил себе еще кофе и прикрыл глаза, сразу выпивая половину. Видимо, ему все-таки придется поесть в отеле. Черт, а как он хотел снова отведать невероятной еды мадам Джози, славящейся своим исключительным талантом к кулинарии. Ну, конечно, когда она не готовила хренову овсянку. Мужчина почувствовал, как слева к нему кто-то подошел, но не открыл глаза прежде времени. Он знал, что это была та темноволосая служанка, принесшая ему мерзко пахнущий клей. Она, как и в прошлый раз, быстро удалилась, позвенев тарелками. В совсем детском жесте Лука приоткрыл один глаз и взглянул вниз. А после облегченно выдохнул, расслабленно откинувшись на стуле. — Panino imbottito, — прошептал сицилиец еле слышно. — Grazie a Dio. При виде небольших панини на широкой плоской тарелке стало заметно легче. Уже было подкатившая к горлу тошнота отступила, снова проснулся голод. Мадам Джози снова превзошла все ожидания. Как любила она это делать, и как любили за это ее! — Решила вспомнить итальянскую кухню лично для Вас, мистер Чангретта, — проворковал сзади веселый голос старушки. — Надеюсь, Вы не против индивидуального завтрака? — Нисколько. Спасибо. Лука посмотрел на старушку через плечо, вкладывая в свой взгляд всю возможную благодарность и теплоту. В ответ ему только шире улыбнулись. Маленькие янтарные глазки добродушно прищурились, а после сосредоточенно пробежались по всей длине стола. Прозрачные женские брови чуть дрогнули в негодовании. Выпрямившись, Джози уперла руки в бока и грозно глянула на Грима, снова принявшегося за чтение. — Где опять Виктор? Никогда он не приходит на завтрак вовремя! — наемник вскинул будто бы непонимающий взор на управляющую, выглянув из-за серой газетной бумаги. Потом дернул плечом в неопределенном жесте, поджал губы и тут же вернулся к своему занятию. — Должно быть, все еще выгуливает собак, — предположил он совсем не заинтересовано и перевернул страницу. — Снова вернется весь в грязи и поддатый. Ничто этого окаянного не вразумит! Никакие слова! — Не ругайся, Джози, — ласково улыбнулся старик Марион, выглянув из-за миссис Чангретты. — Да как тут не ругаться? Один пьет как не в себя, другой дурью мается постоянно, шляется непонятно где. Только седеть заставляют своими выходками. Что им не скажи — что в лоб, что по лбу! Тьфу! — Не волнуйся так. — «Не волнуйся»! — Да, не волнуйся. Ты им не мать, чтобы так близко принимать к сердцу их поведение. Только нервы себе треплешь за чужих детей. Зачем? Оно тебе надо? На резонный вопрос старика никто не ответил. Управляющая только еще раз фыркнула, резко погрустнев в лице, развернулась и быстро скрылась в кухне. Чангретта видел, как Грим проводил ее фигуру почти что сожалеющим взглядом. По столовой снова разнесся хриплый шепот Марка, что-то поясняющий нервно теребящей салфетку Одри. Мать тоже глядела в сторону кухни, в темных глазах ее проглядывалась печаль. Лука задумчиво глянул в свой кофе. Он знал эту историю с детства, историю печальнее любой шекспировской пьесы. Услышав ее от отца в один дождливый вечер, мальчик был потрясен и раздосадован. Когда-то давно у Джози был муж. Статный военный француз лет двадцати, с огромный количеством орденов и наград за отвагу и верность Родине. Настоящий мужчина, идеал для любой женщины, если бы не одно «но»: он не мог иметь детей. Джози очень хотела детей, но слишком любила этого француза, чтобы задумываться о жизни с другими мужчинами. Они прожили вместе недолгих семь лет. «Лучшие семь лет ее жизни», — как выразился тогда отец. На вопрос, почему только семь лет, он горько вздохнул и ответил: «Он был болен. Очень болен. Это выяснилось слишком поздно и спасти его, увы, не удалось. После его смерти Джози переехала в Англию и устроилась работать в Мистхилл. Больше она отсюда никогда не уезжала». Трагическая история, очень трагическая. Джози была хорошей женщиной, она заслуживала счастья и любви, заслуживала право стать родителем. Но, к сожалению, судьба распорядилась иначе, и теперь она вынуждена искать утешения в людях, плюющих на ее чувства. В задней части дома с грохотом распахнулась дверь во двор. По особняку разлетелся громовой голос, читающий стихи на чужом языке:

Вот такой, какой есть, Никому ни в чем не уважу Золотою плету я песнь, А лицо иногда в сажу.

Через минуту на пороге столовой появилась знакомая рослая фигура Северянина во всей его улыбчивой пьяной красе.