Never trust a Mockingbird

Валери готовилась к худшему: к битым бокалам, к проломленному дереву стола, к луже крови на дорогом ковре (мысль о котором, к слову, заставляла брезгливо съежиться), может даже к гильзам, валяющимся по всему полу. Она будто ожидала увидеть поле боя, а не место, где каких-то несколько минут назад вели ожесточенный спор. Почему — сама не знала. Обоснованных причин для таких вот представлений как таковых не было. Дедушка с Сорокой никогда не заходили дальше слов, но знание того, насколько эти двое были неудержимы в гневе, не давало расслабиться. Предчувствие, что за дубовой дверью игорной ее ждал погром, не оставляло девушку до самого момента, когда носы ее дорогущих туфель не пересекли порог. Только тогда необоснованная тревога ушла. Комната была в полном порядке. Ни гильз, ни крови, ни трупов — ничего экстраординарного или выходящего за рамки привычного. Только остаточные беспокойство и напряжение примешавшиеся к атмосфере помещения выдавали то, что происходило здесь незадолго до прихода молодой хозяйки. Было что-то настораживающее в чрезмерно расслабленной позе дедушки, рассказывающего что-то миссис Чангретте, чьи брови все никак не могли вернуться в нормальное положение. Темные глаза старушки, то и дело отвлекаясь от собеседника, скакали куда-то в сторону. То в одну, то в другую — никак не могли определиться. Проследив за таким скачком, Марион непроизвольно фыркнула. Кто о чем, а мать — о детях. Одри, видимо, все не могла нарадоваться своему все еще живому сыну, который был занят за баром делами немного другого толка. Он пил. Пил и разговаривал с Северянином, по лицу которого можно было легко понять, в какой кондиции тот находился. Русский был на приятном элеганте — то переходное состояние между трезвостью и пьянством, что еще оставляло место для рационального мышления. Возможно, именно из-за него сицилиец еще не сбежал в ужасе. Пока Вик не закатил свои излюбленные разговоры на тему женщин и смысла жизни, его можно было терпеть. Главное, чтобы не начал нести полнейший бред обо всем, что видит, тогда — пиши пропало. Слава Богу, до этого еще далеко. Даже с приличного расстояния можно было увидеть, как при виде начальства блеснули темно-зеленые глаза. Под внимательным взглядом Валери Северянин, не выпрямляясь, поводил своими невероятно широкими плечами и улыбнулся, словно бы выпрашивая прощения за оплошность. За какую именно оплошность — известно пока что одному ему. Неужели спьяну лишнего сболтнул засранцу-макароннику? Мог, его язык-помело часто до добра не доводил. Бывало, скажет что-нибудь — даже зубы трещат. Вот и сейчас, не переставая улыбаться ей, чуть повернулся, чтобы прошептать что-то итальянцу и тут же взялся за алкоголь, как бы показывая, что он здесь совершенно не при чем. Чангретта последовал его примеру, перед этим кинув быстрый взгляд через плечо и выпрямившись. Объект их скромного обсуждения больше не был секретом. — Валери! — Зои сначала сбила сестру с толку своим неожиданным выкриком, а после чуть не сбила с ног, влетев в девушку на полной скорости и обхватив ее руками за талию. Белая мордашка спряталась в складках такой же белой рубашки и замерла, казалось, даже не дышала. Валери прижала ребенка к себе, погладила по шелковистым длинным волосам, спускающимся вниз по позвоночнику, поправила топорщащиеся рукава платья. При этом не переставала хмуриться, напряженно оглядывая сидящего за столом пожилого родственника. Тот только пожал плечами и растянул усы в подобии улыбки. Темные глаза его при каждом взгляде на младшую внучку загорались виной и сочувствием. «Хорошо, что не отрицает», — подумала Пересмешник, запуская пальцы в белоснежные волосы напуганного ребенка. Маленькое тельце слегка потряхивало. — Зои, ты плачешь? — склонившись над девочкой, спросила Марион шепотом. В ответ ей только отрицательно помотали головой. Немного помолчав, девушка задала другой вопрос: — Испугалась? — Они так сильно ругались… — проговорила Зои в рубашку, из-за чего звук ее достаточно звонкого голоса был приглушен. Поняла она это довольно быстро, а потому повернула лицо, упираясь в живот сестры щекой. Ни малейшего намека на слезы — только вселенская печаль в лазури глаз и слабые отголоски страха в слегка дрожащем голосе. — Дедушка очень громко кричал. Он был так зол. Ты не слышала? — Если бы услышала — сразу бы спустилась, — тонкие пальцы ласковыми едва уловимыми касаниями прошлись по длинным прядям, убирая за ушко. Дрожь в маленьком тельце почти унялась, усмиренная давно забытыми, но все еще такими родными движениями. Старшая Марион почувствовала, как от ее личных воспоминаний внутри начало нарастать раздражение, но не остановила руки, пока сестра не успокоилась окончательно. Только когда Зои вновь начала дышать ровно, девушка немного отошла, не переставая держать хрупкие плечи, и продолжила разговор уже лицом к лицу: — Не расстраивайся так из-за чужих ссор, Зои. Лучше скажи: с чего вдруг они начали ругаться? Бледные девичьи губки сжались в раздумьях и какой-то внутренней борьбе, из-за которой молодой хозяйке вдруг стало не по себе. Сестра раздумывала над словами, которые собиралась произнести, будто боясь их последствий. Значит, там либо что-то серьезное, либо что-то травмирующее детскую психику. Возможно, все вместе и тогда впору было бы оторвать язык тому, кто начал конфликт при ребенке. — Они сначала разговаривали… Спорили о войне. Сорока очень много говорил… — потупив глаза, запищал ребенок так, чтобы никто из посторонних не мог ее слышать. Хотя все наверняка и без того знали, о чем сестры вели разговор, Зои так было комфортнее. Теребя подол праздничного платья, она переминулась с ноги на ногу и отвлеклась на висящую за спиной Валери картину. Так рассказывать было намного легче. — Он сказал, что у папы не было смысла в жизни и что он ничего бы не добился, если бы не пошел на войну. Дедушка начал кричать и бить по столу кулаком, а потом выгнал Сороку из дома. Я видела как Уильям принимает лекарство… — Лекарство? — в сапфировых омутах загорелось удивление помешанное с негодованием. Грим ничего не говорил про «лекарства». Либо потому, что не знал, либо потому, что не хотел, чтобы знала она. Первый вариант отпадал, ибо этот безмолвный просто физически не мог упустить в поведении коллеги странности, несвойственные ему. Оставался только второй. И если Грим не хотел, чтобы Валери знала, значит, «лекарство» было точно не опиумом. — Как он его принял? Зои на секунду замолчала, проглатывая слюну. Поводила рассеянным взглядом по своим туфелькам. — Он его вдохнул. Носом, — наконец решилась она и шмыгнула. — Порошочек как будто оранжевым был. Не знаю… Никогда такого у него не видела. — Вот же сукин сын… — лазурные глазки метнулись вверх, к преобразившемуся холодом в ходе повествования лицу Марион-старшей и замерли в испуге из-за такой резкой перемены. — Нет-нет-нет, Валери, только не злись! Не злись! — захныкала девочка, ощущая, как руки на плечах начали потихоньку усиливать хватку. Теплые ладошки в попытках успокоить накрыли кисти рук Валери, голубой взгляд наполнился мольбой. Вскипающая было волна гнева быстро улеглась. Писклявый голосок затараторил так быстро, что различить слова представилось крайне проблематично. — Уилл был не в себе, Северянин сказал, что он переборщил с лекарствами и не контролировал себя! Дедушка его уже простил! И ты прости! Он хороший! Просто лекарства делают его плохим! Вот увидишь: завтра он вернется и признает свою вину, извинится! Точно-точно тебе говорю! Только не злись на него! Пожалуйста! — Я не злюсь. — Правда? — Правда, не злюсь. Как бы хотелось, чтобы это действительно было правдой. За сегодня Марион истратила впустую так много нервов и была такой эмоциональной, что уже просто хотелось отдохнуть от всего. Чтобы без злости, без раздражения, без чувства ответственности в конце концов хоть на полчасика. Но такого ведь не бывает. Ответственность теперь будет висеть на ее плечах тяжелым грузом до конца жизни и избавиться от него досрочно вряд ли получится. Только если она не найдет достойного приемника или ее не застрелит кто-нибудь из деловых партнеров. Шелби на эту роль пока подходили лучше всего. Ну, или Чангретта все же сорвется, кто его знает? Вариантов тысячи. Благоприятных — один. Пересмешник не была особо хороша в математике, но что-то подсказывало ей, что шансы невелики. В любом случае, сейчас от старости в Англии мало кто умирал, так что даже почти не обидно. Валери посмотрела на сестру сверху вниз и поняла, что остыла. Зои обладала такой невероятной силой — будучи невыносимой егозой, успокаивала и приводила в порядок чужие мысли, толком ничего и не делая. Едва ли она понимала, какое воздействие оказывала и как им управлять. Просто ее ручки, хватающиеся за подол рубашки, слишком мягкие, когда случайно касаются кожи, чтобы держать в себе хоть какой-то негатив. Да и глаза цвета теплых заливов и морей глядели с таким трогательным беспокойством… Ее маленькое привидение, бесправно заточенное в старом замке. Такая милая, что невозможно понять, как можно не любить эту надоедливую козявку. В голове эхом прокатился до боли знакомый мужской голос, из-за которого все мускулы на лице дрогнули в раздражении. Марион мотнула светловолосой головой, отгоняя мерзкое воспоминание об отце подальше, но его звучный бас все унимался, повторяя и повторяя то, о чем думать совершенно не хотелось. «Она не доживет до совершеннолетия. Не привязывайся». Тонкие пальцы девушки в порыве нежности легонько дотронулись до круглой щеки. Кожа на ней, чуть потрескавшаяся и оттого грубая, вмиг порозовела. Глазки сузились и блеснули влагой, будто готовясь выпустить на свет пару-тройку слез. Валери ощутила, как костлявые пальцы впились в ткань ее рубашки, сминая, но не сказала ни слова. Только погладила хрупкие плечи и нагнулась, чтобы быстро поцеловать ребенка в лоб. Пошел он к черту. Эта мелкая проказница еще переживет всех в этом доме, сомнений нет. — Ох, время-то! — мельком взглянув на часы на стене, вслух удивилась Валери. Зои в растерянности оглянулась, но плохое зрение не дало рассмотреть ни часовой, ни минутной стрелки. Но это было и не обязательно, потому что следующие слова сестры отвлекли все внимание девочки на себя. — Одиннадцатый час. По-моему, уже пора раздавать подарки, тебе так не кажется? — Да-да-да! — просиял ребенок, подскакивая на месте. В этом мире не было ничего, что могло бы так раззадорить Зои так, как вручение подарков. Улыбку ее в такие моменты можно было измерить разве что метровой линейкой. Младшая Марион встала на месте, глядя снизу вверх своими бездонными лазурными очами и немного пошатываясь на пятках в нетерпении. Она ждала разрешения от старшего — старая привычка, устоявшаяся еще при живом отце и теперь распространявшаяся только на Валери. С чего вдруг такая честь — понятно. «Слово Пересмешника — закон», — правило такое же незыблемое как и о чужаках в Мистхилле. Забавно то, что еще год назад Зои чихать хотела на все, что говорила ей сестра. Какие задания давала, просила, ругала — какая разница? Главное, чтобы папа ничего не сказал. Если не сказал, значит, все так и должно быть. А отец почти всегда молчал, даже когда, казалось бы, любой другой родитель промолчать был не в силах. Не став долго мучать ребенка, Валери кивнула на дверь и отпустила сестру. Та, не долго думая, тут же сорвалась с места, случайно столкнулась в проеме с Гримом и, наспех извинившись, скрылась из виду. Наемник проводил ее долгим взглядом, остановившись прямо на пороге и выглядывая из-за косяка. Он только что спустился сверху — занес к себе бумажки, которыми одарила его начальница, и тотчас же вернулся. Обычно, когда выдавалась минутка в одиночестве, он стремился задержаться в ней подольше. Но сейчас даже секунды не уделил себе. Как почувствовал, что понадобился. С нескрываемым негодованием и предъявлением Валери посмотрела подчиненному в его острое лицо. Тот даже носом не повел. — Слушаю, — спокойно сообщил мужчина и поправил рукав. Алмазные запонки красиво блеснули в теплом свете ламп. — И чем же Уилл лечился на сей раз? — предъявление пролетело мимо, как и бывало всегда. Привлекательное лицо британца не изменилось, только дернулись кончики золотистых бровей в подобии невинности. Вел себя так, будто не имел понятия, о чем это говорит босс. Что ни говори, но он тот еще жук. Валери еле заметно усмехнулась, скрыв это в перевернутой карикатурной улыбке. Иногда равнодушие Грима ко всему вводило в замешательство. При общении с ним нередко возникало желание проверить в самом ли деле немногословный наемник являлся человеком, ибо очень уж он походил на тех искусственных существ из книги Чапека — у тех тоже не было никаких чувств. До поры до времени, по крайней мере. Но, несмотря на отсутствие ярко выраженных эмоций, Грим не был искусственным. Он также чувствовал боль проигрыша и радость триумфа, ощущал неловкость и низменное желание, страдал приступами гордости, даже злился иногда. Только делал это все с каменным лицом и без каких-либо выплесков. В общем-то, держал все в себе, что, как сказала Иви, вредит здоровью. — И когда, мне интересно, ты наконец начнешь добросовестно выполнять свою работу? Постоянно какие-то недомолвки… За что я тебе плачу? — тонкие руки девушки в привычном жесте сложились под грудью, голос наполнили укоряющие ноты. Мужчина с облегчением подумал, что начальница не злится. Скорее всего, в этом была виновата усталость, нежелание более возвращаться к работе и неважность обсуждаемой темы. Хотя с последним выводом наемник, наверное, слегка поторопился, ибо было в женском голосе нечто, заставляющее сомневаться. Будто нетерпение и взволнованность тонули в бескрайних водах равнодушия. Выпрямившись в полный рост, Грим прокашлялся. Что ж, как и предполагалось, долго удерживать в секрете состояние его непутевого коллеги не удалось. Значит, все же придется выкладывать все как на духу и надеяться, что настроение молодой хозяйки не скакнет в направлении звериного гнева, что маловероятно, судя по ее измученному виду. Даже смотреть жалко. Двенадцать часов работы… Ей бы поспать и не мучать себя, но она ведь так не умеет. — Он просил не говорить. Переживал, что будешь волноваться, — изрек Грим и в желании отвлечься от неуважительного чувства жалости посмотрел на часы. Полтора часа до Нового года. Они еще успеют сыграть в покер разок-другой. — А я сейчас само спокойствие, — издевательским тоном проговорила Валери, пытливо вглядываясь в скуластое лицо. Нижнее веко его правого глаза нервно дернулось, выдавая возмущение. — Вы же знаете, как я терпеть не могу умалчивания. Так какого черта заставляете трястись? — Я решил, что эта информация не так уж и важна для тебя, — спустя недолгую паузу изрек наемник. — Ты обычно не интересуешься тем, что употребляет Билл. — Нет, если это не выходит за рамки привычного. — Почему ты считаешь, что сейчас выходит? — Потому что, во-первых, Коэн под героином обычно не агрессирует и затевать ссору в таком случае не стал бы, во-вторых, ты бы тогда ничего не скрыл, а в-третьих, что-то я не припомню ни одного известного мне препарата оранжевого цвета, который Уиллу пришелся бы по душе. — Опиум иногда кажется оранжевым. — Но это не опиум. Слушай, кончай строить из себя дурачка! Почему мне постоянно приходится выпытывать то, что ты должен предоставлять мне на блюдечке с голубой каемочкой? Ответа Грим найти не смог, а потому просто замолчал, переводя прозрачный взгляд на собеседницу. Тонкие губы виновато сжались в полоску при виде девушки и ее закрытой позы, что говорила о многом. Ей не нужен был в сущности его ответ — она и без этого знала, во что вляпался Коэн, но до сих пор ждала подтверждение. То ли надеялась ошибиться, то ли таким образом пыталась преподать немногословному урок. Впрочем, вряд ли он примет его в расчет. Это не первый раз, когда Грим умалчивал информацию, которая в большей мере значительностью не отличалась, но представляла опасность для нервной системы птички. Можно ли назвать это заботой? Наверное, да. Но забота эта не столько о Пересмешнике, сколько о его коллегах. Валери довольно быстро наскучило ждать, пока статуя соизволит ожить и рассказать все, как было, а потому она просто махнула рукой. Не хочет сдавать Сороку — не надо. Она и без его слов поняла, кто виновник неадекватного поведения хромого помимо него самого. Хэмлок в своем репертуаре, снова возомнил себя ученым химиком. Слов совершенно не понимает. Если продолжит в том же духе, придется сократить… — Развлекайся, Грим. Зои придет — сыграем в покер. Валери обогнула наемника, случайно задев его плечом, направилась к бару об руку с навязчивым желанием выпить. Наличие раздражающих элементов в месте назначения, на удивление, не беспокоило. Все-таки их встреча неизбежна, тем более сегодня, в праздник, и понимание этого факта пришло к девушке уже после того, как за ним захлопнулась дверь. Так что она была готова. Правда, пока очень смутно представляла как себя вести из-за невозможности предугадать реакцию Чангретты. — Какие люди! — взмахнул руками Северянин, когда девушка приблизилась к стойке. Его громовой голос ударил по ушам, из-за чего миловидное лицо немного скривилось. Тогда мужчина улыбнулся и стал говорить тише. — Прости, просто я невероятно рад тебе. Все-таки весь день в своей норе сидишь. — Будешь так кричать — взаимности не добьешься, — по-простому хмыкнула девушка. — И перестань называть мой кабинет норой. В конце концов я хотя бы делаю уборку на своем рабочем месте, в отличие от некоторых. В ответ на шпильку мужчина хрипло рассмеялся. Валери остановилась у самой стойки и сложила на нее обе руки. Стоящий неподалеку сицилиец перевел на нее задумчивый и немного мутный взгляд, но, как только встретился с насмешливыми сапфировыми глазами, опустил его в стакан с какой-то желтоватой жидкостью. Уголки пухлых губ дернулись в усмешке. У бара стоял стойкий алкогольный душок, смешанный с ароматом мужского парфюма. Не столь сильный, чтобы показаться неприятным, но достаточно заметный. Безымянная бутылка, расположившаяся посередине стойки, приковала внимание молодой хозяйки. Она была открыта, наполовину пуста и разносила по помещению запах винограда и спирта. Видимо, какое-то высокоградусное вино. Такого Марион в коллекции отца не видела. — Что вы пьете? — пара болотных глаз заторможено проследила движение наманикюренного дамского пальчика, что с неким отвращением указал на бутылку. Подняв в удивлении густые брови, Виктор по-детски посмотрел на начальницу. Видимо, она слегка промахнулась. Русский явно был не просто на элеганте, а уже успел зайти чуть дальше. Хотя катастрофическим его состояние назвать пока нельзя — нужно подождать пока опустеет бутыль. — О, Лер, это нечто божественное, — блаженно протянул мужчина, вслепую нашаривая и придвигая к себе стакан. В нем — все та же желтая жидкость, пахнущая виноградом. — Это граппа. И ничего вкуснее я в жизни не пробовал, клянусь тебе. Originario Dell'Italia. Произведение искусства. Лука на полках высмотрел, представь себе. Я здесь уже семь лет торчу и ни хера подобного не видел, а он просто взгляд кинул и… — Следи за языком, — вырвалось резкое замечание, которое тут же попытались сгладить. — Ты все же не на улице с рабочими общаешься. — Извини, — как-то растерянно пробормотали в ответ, из-за чего вдруг на горло надавило чувство вины. Девушка мысленно поругала себя за несдержанность. Обычно она не ограничивала речь своих наемников (только если Зои находилась рядом, шикнуть на сильное ругательство считалось нормальным). Но в этот раз что-то поменялось. Слишком сильно резанули ухо итальянский язык и столь фамильярное обращение. «Лука». Ну надо же! Значит, «господин Чангретта» более не актуально. С ума сойти! С момента их близкого знакомства не прошло и получаса, но Северянин уже называет этого сраного выскочку по имени. Удивительно как быстро алкоголь налаживает отношения. — Тебе налить? — поинтересовался русский вполголоса, почесав кончик покрасневшего носа. От него несло слабым перегаром, который тем не менее раздражал вкусовые рецепторы, так что Валери машинально отклонилась назад. Вопрос напрашивался сам собой. — Сколько в этой штуке градусов, раз тебя так сильно разнесло? — скорчив мину отвращения, спросила Марион. Подчиненный, придерживаясь за край столешницы, благородно выпрямился, еще больше увеличивая расстояние между ним и боссом. — Пятьдесят, — ответил он быстро и невнятно, а после добавил: — Но я еще до этого водки хряпнул, так что… — Как только твоя печень все еще работает? — Она у меня железная, не волнуйся. Так ты будешь пить? — Пожалуй, воздержусь. Я уже выпила вина, мне достаточно. Не хочу проснуться с утра без головы. Лучше сделай мне фруктовой воды. — Какие вы, англичане, скучные. Сегодня же Новый год. У нас, помню, с таким размахом его всегда отмечали: пир горой, алкоголь, песни, пляски. Красота одним словом. А здесь что? Даже снега не выпало, тьфу… С лимоном? — Да. Можешь еще апельсин с лаймом добавить. Поспешно кивнув, Северянин допил граппу и, сделав шаг назад, немного рассеянным взглядом окинул полки под стойкой. Наклонился, пошуршал ящиками, в которых обычно располагались фрукты. Спустя минуту открывания и закрывания деревянных дверц мужчина тихо выругался на своем языке и, погладив круглую макушку, выпрямился. — Апельсины делись куда-то, — мрачно констатировал он, уперев руки в бока. Валери пожала плечами. — Скажи Салли, она принесет. — Да зачем? Что у меня, рук-ног нет? Сам счас сбегаю по-быстрому, ничего страшного. Валери обвела мощную фигуру наемника по-доброму насмешливым взглядом. Сколько не говорила она этому оболтусу, что в доме имеются девочки-служанки, все равно все сам делает. Странное все-таки воспитание у этого русского… Хотя да, он же не из богатой семьи вышел, не аристократ, так что не привык чужим трудом пользоваться. Даже после семи лет жизни в Мистхилле старался не гонять прислугу, мол, им и без него работы хватает. Благородно выкраивал для девочек лишних минут на перерывы. Приветственно хлопнув по плечу беседующего со стариками Грима, Виктор вышел за дверь негромко ею хлопнув. Марион покачнулась на пятках, поправила светлую челку и повернулась спиной к бару. Почти физическое ощущение скользящего по ее фигуре взгляда не давало покоя. Осознание того, что взгляд этот принадлежал стоящему рядом мужчине, почему-то смутило, что ощутимо ударило по девичьей гордости. Сунув руки в карманы, девушка посмотрела себе под ноги, пытаясь побороть внезапно накатившее раздражение. Помочь не помогло, но зато с силами собралась, чтобы перейти в наступление. — Долго еще будешь пялиться? Дыру уже, наверное, прожег. Сапфировые глаза с вызовом посмотрели в южно-европейское лицо, чье выражение отражало что-то среднее между задумчивостью и удовлетворением. От него Валери вдруг передернуло. «Смотрит, как на добычу, — подумала она не без капли сожаления. — Типичный мужчина. Но это хорошо, значит, план Грима должен сработать». Натянув свою самую очаровательную улыбку, Валери проговорила как бы между прочим: — Это моветон, Лука. Так смотреть на женщину разрешено только ее мужчине. Если не претендуешь, лучше отвернись. Лука никак не отреагировал, продолжая все также пытливо вглядываться в миловидное лицо девушки. Будто пытался найти в нем ответы на вопросы, которые никак не мог произнести вслух. Или даже сформулировать, настолько непристойными они были. Какая же она до чертиков провокационная… Каждую секунду испытывала нервы, играя на них словно на скрипке, водила смычком туда-сюда, издавая противный скрежет. И при том улыбалась так безобидно, сверкала колдовскими глазами… И трех языков не будет достаточно, чтобы описать ее невыносимость. Лука говорил на двух, так что точно знал, что в английском и итальянском нет настолько выразительных слов. Только матерные, но тех тоже надолго не хватало. И все же тело у нее невероятной красы. Еще ни разу не встречал он настолько прелестно стройных и прямых ног… Само изящество. И она это знала, потому и носила брюки вместо платьев. Коварная бестия показывает, но не дает прикоснуться… Чангретта все-таки отвел глаза, не желая лишний раз искушать себя. Взяв бутылку, плеснул в пустующий стакан еще немного граппы, но выпивать не спешил. В голову уже хорошенько дало. Мир начал потихоньку расплываться, но все еще при малейшем желании вставал на место, позволяя оценивать ситуацию почти трезво. Следующий стакан будет последним. Свалиться без ног при матери, а уж тем более при этой бессовестной совершенно не хотелось. Остальные полбутылки он оставит на Северянина. — Не разговариваешь со мной, — донеслось слева притворно обиженно. Подобное амплуа выдерживать было трудно, потому спустя паузу девушка изрекла уже с нескрываемой усмешкой в голосе. — Обиделся на невинную шалость? Если да, то полно тебе. Обижаться на подобное неблагодарно… Или ты напился и не можешь ворочать языком? — Нет, просто ищу тему для разговора, — в ответ на эти слова Валери тихо фыркнула от смеха. Посмеялась не над самой их сутью, а над тем, как странно они прозвучали из уст сицилийца. Два пятнистых глаза взглянули на нее с вопросом. — Твой акцент невероятен. Ты трезвый последние звуки съедаешь, а сейчас будто и не по-английски говоришь, — со снисходительной улыбкой проговорила девушка. — Не подумай, я не издеваюсь. Просто звучит это немного странно. Он не нашел, что ответить. После пары стаканов виски ему всегда было трудно уследить за речью, но до этого момента его никогда это не беспокоило. Возможно потому, что это был единственный показатель его не совсем вменяемого состояния. Какая разница, как ты говоришь, если ноги все еще носят и мысли не улетаю кто куда? А возможно, что просто большую часть его окружения составляли такие же как он американцы с итальянскими корнями, чей акцент иногда бывал еще невнятнее чем у него. На удивление, понимать их было намного проще, чем тех же пьяных англичан, из-за высокого градуса забывающих свой родной язык. Итальянцы будто звучали правильнее, выражались яснее, без всего этого британского пафоса, что слышался в голосе девчонки Марион. Не издевается… И ведь действительно не издевается, только смеется чуть ли не в голос. Прокашлявшись, Лука сделал глоток высокоградусного виноградного пойла и на секунду прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Попытался ментально придать голосу бывалый тон и акцент, чтобы лишний раз не отвлекать эту дурную на свои особенности разговора. Надо же, уже начала замечать в нем изменения, потихоньку изучать его самыми разными способами. Того и гляди, скоро под кожу залезет и все жилы вытянет… Нет, нельзя ее так близко подпускать, иначе на дно утащит, коварная сирена. Нужно отвлечься, даже не думать о… — Так, — окольцованная золотом рука легко прошлась по смоляным, уложенным назад волосам. Сицилиец бессознательно причмокнул губами, собирая с них остатки алкоголя. Он не заметил, как игриво вдруг блеснули насыщенно-синие глаза, а улыбка на пухлых губах в момент стала неувереннее. Когда пятнистый взгляд вновь обратился к рядом стоящей девушке, всего этого уже не было. — Ты уже знаешь, что произошло? — Произошло? — Чангретта переводил тему так неумело и так заметно, что Валери не смогла не состроить дурочку. Насколько же наивно с его стороны предполагать, что главная сплетница Британии осведомлена хуже него о том, что случилось в ее собственном доме. Глупо думать, что Пересмешник связал информационными нитями всю страну, но обошел родное гнездо. Притворно открыв рот в бесшумном «а», Марион мотнула светлыми волосами. — Сорока, да. Мне сообщили. Надеюсь, тебя их небольшой конфликт не задел? — Никоим образом, — сицилиец машинально холодно отреагировал на псевдо-беспокойство, не желая подогревать интерес собеседницы поощрением ее манеры вести себя как стерва. Взялся за стакан своими безумно длинными пальцами и опрокинул последнюю на сегодня порцию спиртного. Горло неприятно обожгло, отчего южно-европейское лицо скривилось в гримасе. Валери с каким-то непонятным для себя упоением проследила его движение. Нет, он определенно должен играть на фортепьяно, иначе она самолично заставит его сесть за учебу. Такими руками (даже для нее, неверующей) смертный грех пренебрегать. Стекло еле слышно ударилось о деревянную столешницу. До слуха донеслось сдавленное покашливание. Лука сделал полшага от стойки, всем своим видом показывая, что сеанс алкоголизма на сегодня для него окончен. Правая рука исчезла где-то между пиджаком и рубашкой и тут же появилась, бережно держа в двух пальцах деревянную основу спички, что тут же замерла во рту сицилийца. — У тебя хобби такое — всякую гадость в рот тащить? — не без доли любопытства поинтересовалась Валери, прищурив глаза. Ответ — неожиданный, словно летящая в голову пуля, — был произнесен с такой невозмутимостью и будто бы неважностью, что девушка на миг потеряла дар речи. — Бросаю курить, — взглянув на нее со всей серьезностью, заявил мужчина без намека на шутку. — Что, правда? — нахмурилась в недоумении Марион, тем не менее ощущая, как внутри поднимается теплое чувство уважения. Ответ на свой вопрос она уже знала и без него. «Он не может лгать. Не умеет». Плотно сомкнув губы и опустив взгляд, мужчина покачал темноволосой головой. «Значит, не хочет говорить… Что ж, раз так — пускай». Пошатнувшись на носках, девушка запрокинула голову назад, без устали всматриваясь в вытянутое лицо «старого друга». При виде этой чересчур серьезной мины невыносимо хотелось улыбаться. Его напускная суровость сейчас веселила пуще выступлений Чарли Чаплина, а мутные зрачки в обрамлении стеклянной темной радужки, выдавающей состояние мужчины, только придавали большего комедийного эффекта. Эти невероятно нежные лиловые губы за последние пару минут еще не тронула ни одна даже самая слабая улыбка. И этот факт говорил красноречивее любых слов, сказанных с непонятным сицилийским акцентом. И все же он был раздосадован, сколь бы сильно не хотел показать обратное. Разочарован ее таким бесчеловечным (по мужским меркам) поступком и показывал это своим пронзительным, укоряющим взглядом. Ранимое мужское эго было задето бесцеремонным отказом. Обычно такое не прощалось. Последний мужчина, чье самолюбие Вал осмелилась пошатнуть, не желал общаться с ней целый месяц, а при перемирии устроил целую сцену, объясняя довольной собой особе, кому же принадлежит этот чертов мир. «Очевидно, придворному, который одним своим словом может снять с короля маску его величественности», — думала она спустя года, припоминая нотации совершенно чужого ей человека. На тот момент ей было всего двадцать два, и она поклялась больше не заходить так далеко в изучении границ дозволенности. И вот спустя двенадцать лет она делала это снова, вспоминая то непередаваемое чувство довольства собой и ожидания очередных упреков и фраз про «мир мужчин». Но на этот раз все случилось совершенно по-другому. Лука не спешил напоминать о том, что место женщины всегда находится позади мужчины, равно как и не торопился вообще упоминать тему произошедшего в кабинете. Он разговаривал с ней вполне привычно — размеренно и спокойно, старался держаться в рамках общественного приличия, чтобы не привлекать к себе внимания других людей. В его речи изменилась лишь дикция, которая стала восприниматься труднее и не так соблазнительно, как какое-то время назад, но он пытался это исправить, стараясь вернуться от дикого сицилийского к американскому сицилийскому сквозь градус в крови. Все, что выдавало его — взгляд. Мрачный и уставший, в каком-то смысле. Но даже он скорее был обращен не к ней, а к самому себе, потому что именно он повелся на такую дешевую уловку. Лука не обижался на Валери за ее отказ. Он просто показывал свое неудовлетворение ее идиотским поступком. Без обвинений и злости. Просто немое осуждение, которое ощущалось даже хуже громких речей. — Что ты собираешься делать с этим твоим калекой? — первым не выдержал напряженной тишины Чангретта. Он повернулся спиной к бару, вставая примерно также как и его собеседница, только поставил на стойку локти. К алкоголю больше не прикоснулся. Машинально покрутил языком немного размокшую спичку. Марион смотрела на его точеный профиль пару секунд, прежде чем дать ответ. А точнее — задать встречный, немного наивный вопрос. — Думаешь, что-то стоит делать? — А думаешь, не стоит? — длинные пальцы бережно прокрутили красный кончик, с тихим треском отломили его и будто взвесили эту горошину на ладони. Прилагая все усилия, чтобы звучать трезво, сицилиец произнес, стискивая в уголке рта пожеванную деревяшку: — Твой человек в твоем доме, будучи под действиями неизвестных препаратов, оскорбляет неосторожным словом память твоего отца и, не извинившись, хлопает дверью, уходя восвояси без твоего разрешения. И ты, грозный Пересмешник, спрашиваешь меня: «Стоит ли что-то с этим делать?». Мой ответ — да, несомненно стоит. — Пепельница слева от тебя, — красный серный кончик опустили в хрустальную чашу с предельной осторожностью, будто бы он мог спонтанно воспламениться и обжечь мягкие подушечки музыкальных пальцев. Марион в задумчивости поджала пухлые губы. — Что бы ты сделал в такой ситуации? — Преподал бы ему хороший урок, — по-простому ответил сицилиец, блеснув стеклянными, затуманенными алкоголем глазами. Дерево качнулось вверх-вниз, будто давая недвусмысленный намек. Правая рука неторопливо провела по левой вперед и обратно. — Люди должны уметь держать языки за зубами, иначе они их лишатся. Мои умеют. Твои — только на треть. Из трех твоих верных собачонок рот на замке держит только Грим, но его нелюдимость уверенности в нем не прибавляет. Калека в Штатах за свою несдержанность уже давно бы отправился кормить рыб на дно океана, а Виктору срезали бы кончик языка и заставили хлебать собственную кровь. Может, это научило бы его, как нужно себя вести. Из-за невольного представления всего описанного девушку передернуло. В голове против воли стали мелькать страшные сцены, в которых Виктор раз за разом лишался лучшего, с чем умел управляться. Жестоко. Реалистично. Раз — блестит в полутьме заточенное лезвие. Два — крепкие руки разжимают сильные челюсти и вытаскивают на свет розовый подвижный орган. Три — лезвие с упоением вонзается в податливую плоть. Четыре — ошметок падает на грязный, залитый кровью пол под аккомпанемент громогласных криков. И все по новой. Девушка сглотнула вставшую комом в горле тошноту и понимающе покивала головой, намеренно беспокоя светлую, убранную за ухо челку. Та не стала терять свой шанс на свободу и опустилась на левую часть девичьего лица, закрывая ее от ненужного сейчас внимания. Марион пыталась скрыть вмиг побледневшую кожу и неконтролируемо испуганные глаза, что потерянно бегали где-то под ногами. Странные мысли, лезущие в не до конца трезвую голову против воли. Страшные мысли, тревожащие тонкую душевную организацию молодой аристократки. Ужасные мысли, которых нельзя было допускать в такой день, но Чангретта… Он всегда думал в таком ключе или эти мысли всего лишь навеяны алкоголем? Хотелось думать, что второе, но то, с какой уверенностью и серьезностью Лука высказался, с каким холодным спокойствием и равнодушием описывал все устрашающие детали… Будто бы профессионально. В первую секунду казалось, что он сам наслаждается каждым произнесенным словом, воспроизводя в сознании ярко-красные картинки, но довольно быстро это наваждение спало. Сицилиец отнюдь не чувствовал удовольствия в течение своего повествования. Скорее, для него это было чем-то само собой разумеющимся. Так действовала в Штатах итальянская мафия. Так, возможно, действовал лично он. Валери съежилась от нахлынувшего внезапно нежелательного отвращения. Она уже успела позабыть о том, что рядом с ней стоял не просто партнер по бизнесу, а профессиональный гангстер, вырезающий людей целыми семьями; о том, что у покерного стола мило беседовал с ее дедушкой не просто ее немного застенчивый друг, а прирожденный боевик и стратег по прозвищу «Предвестник смерти», о чьей холодной расчетливости до сих пор слагали легенды; о том, что ей за фруктами ушел отнюдь не сводный добродушный брат-шалопай, а русская машина, готовая голыми руками разодрать в честном бою кого угодно. Боже, и они все так непринужденно вели себя в обществе… Вот что значит «многогранные личности». — Виктор… — тонкие пальчики заправили за ухо светлую челку. Лука, даже не посмотрев, мог почувствовать, что взгляда на него пока поднять не осмеливались. В женском голосе явно слышалась тревожная дрожь. — Отзываешься о нем как о животном. Разве он тебе не понравился? Острый кончик языка пошевелил покусанное древко спички будто бы в задумчивости. Уголок тонких губ чуть вздернулся в усмешке. — Понравился. Он неплохой парень, — честно признался мужчина, зачем-то бросив беглый взгляд себе под ноги. — Но не в этом дело. Дело в том, что до добра его разговорчивость не доведет. — Он хороший человек и замечательный наемник, — без доли улыбки сказала Марион. Ее руки снова сцепились на груди. Сицилиец понял, что она не могла найти им места. — Они все великолепно выполняют свою работу и еще ни разу не подводили меня. — Даже хромой? Между ними воцарилась недолгая пауза. Трудно было не заметить, как молодая хозяйка мялась на одном месте, тщательно подбирая следующие слова. Эта привычка осталась у нее с детства — Лука отчетливо помнил точь-в-точь такие же неуверенные и скомканные движения маленького хрупкого тельца. Значит, сейчас она будет оправдываться. Вполне возможно, теми словами, в которые сама толком не верит. Ведомый Бог знает чем, мужчина улыбнулся уже смелее и повторил позу задумавшейся собеседницы, также складывая руки. Та даже не заметила шутливого жеста. — Уильям неудержим в своем стремлении, этого у него не отнять. В свое время эта его черта покорила даже моего отца, а сейчас помогает мне в… разных делах. Только благодаря ему Пересмешник нашел пути в Голландию, Испанию и Португалию. Да и в местных филиалах он играет не последнюю роль… Если честно, не знаю, что я бы делала без него. — Ты его любишь? — Прости? — Ты любишь его? Все снова стихло, а после до слуха вдруг донесся немного нервный девичий смех. Чангретта внимательно наблюдал за тем, как накренилось вперед хрупкое тело и как сузились в две щелки сапфировые глаза. Приятное зрелище, но не настолько, как было бы, если бы смех был радостным. С тем ничего не могло сравниться. — Нет. Нет! Что за глупости? — отрицательно помотали светловолосой головой, перестав смеяться. Пухлые губы, растянутые в подобии улыбки, все еще демонстрировали ряд белоснежных зубов. — Я ценю Коэна как работника. Он не привлекает меня в… ином плане. — Только вот он иного мнения, ведь так? — со всей серьезностью спросил мужчина, пристально вглядываясь в синие глаза напротив, напускная веселость в которых быстро угасла из-за его слов. Вместо этого в них загорелся немой вопрос. — Виктор сказал мне, что Сорока уже давно имеет на тебя виды отнюдь не делового характера. Сказал, что он даже жениться на тебе думал… Жаль, раздумал. Так вот за какую оплошность этот балбес просил прощения… Чертов Северянин и впрямь спьяну наболтал ей на проблемы личного характера. Не хватало еще, чтобы макаронник начал апеллировать намерениями и отношением к ней Сороки, используя данные факты себе во благо. Или глумясь, что являлось еще большей неприятностью. Укорачивание языка уже не казалось такой уж мерзостной идеей. — Пожалуйста, давай не будем развивать эту тему дальше. Мне совершенно не хочется обсуждать с тобой моих людей и их планы на будущее, — Валери сама удивилась насколько мягко прозвучала ее просьба. Спорить с ней никто не стал. Лука даже не отпустил последней колкости, видимо, понял, что это бессмысленно — его деловой партнер все равно бы ничего не ответила. Каким-то шестым чувством он знал, что тема отнюдь не была ей неприятна. Скорее, ей просто нечего было сказать по этому поводу. В воздухе между ними не прибавилось враждебности. Ни грамма раздражения, показного холода. Она даже брови не вздернула, похоже, посчитав это ненужной тратой внутренней энергии. Казалось, что ей действительно было безразлично все, что касалось этого озлобленного рыжего калеки. Молчание слегка затянулось, но неловким оно не было. На памяти сицилийца он никогда не чувствовал неловкости рядом с мисси. Злость — да, постоянно. А вот на неловкость как-то не хватало времени: все оно уходило на ссоры и насильные примирения, так что такое ненужное чувство просто не допускалось. Только если при внезапном поцелуе, но тогда это больше походило на естественную заминку… От таких мыслей даже немного страшно. Сейчас они оба следили за тем, что происходило за покерным столом. Довольно объединяющее занятие — простое наблюдение. Никаких контактов — только созерцание общей картины, которую можно было бы назвать «Приятная компания». За столом царила суета подготовки к игре: миссис Чангретта со стариком Марионом весело переговариваясь, раскладывали игральные фишки против каждого места, пока Грим с какой-то несвойственной для него увлеченностью снова взялся за пухлую почти новую колоду, вытворяя с ней нечто совершенно невероятное. И все это под аккомпанемент патефона в углу. В какой-то момент, когда Лука уже хотел прервать тишину и спросить, не стоит ли им тоже присоединиться к этому невероятно интересному занятию, в проеме двери мелькнула знакомая фигура. Северянин той же широкой и быстрой походкой прошел по помещению за бар, держа два ярко-оранжевых шара в руке. Невольно он стал третьим зрителем в этом своеобразном музее искусства. — Опять за карты взялся, шуллер хренов, — специально громко изрек русский с широкой улыбкой. Грим взглянул на него с вызовом, высоко вздернув подбородок. — Чего смотришь? Я перед партией карты пересчитаю, так и знай. И рукава дашь прощупать. Знаем мы тебя… Немногословный наемник насмешливо хмыкнул. Подняв обе руки, отогнул поочередно левый и правый рукава, показывая, что в них ничего нет. В ответ ему только цокнули языком. — Лер, — звякнул о столешницу высокий стакан. Валери неторопливо повернулась лицом к бару, поставив обе руки на стойку, посмотрела снизу вверх в налившиеся зеленью глаза, отмечая для себя их слегка покрасневший белок. Виктор, подобно бывалой кухарке за любимым делом, взялся за доску для резки и нож, одним ловким движением разрезал принесенный фрукт. Апельсиновый сок опасно брызнул вертикально вверх, заставив девушку отшатнуться на шаг назад, спасая свою белоснежную рубашку. Наемник помахал свободной рукой. — Не брызнет больше, не волнуйся. Лер, там Зойка с кухни шоколад под шумок утащила. Если что, я тебе этого не говорил. Скоро прибежит рисульки свои раздавать, так что готовьтесь оба зубы проветривать и комплиментами разбрасываться. А то она уже за сегодня настрессовалась… — Без тебя знаю, — устало вздохнула Марион, почесав бровь. Северянин одобрительно кивнул головой. — Рисульки? — переспросил Чангретта, не до конца поняв смысл переиначенного русским слова. Пара болотных глаз уставилась на него недоумевающе. Виктор уже успел привыкнуть, что его версию английского языка в этом доме понимали без проблем. — Зои увлекается художеством. Рисует, — без энтузиазма пояснила молодая хозяйка, с пристальным вниманием наблюдая, как нарезанные тонкими кругами апельсин, лимон и лайм падают на дно высокого стакана, а после заливаются газированной водой и будто взлетают вверх. Завораживающее зрелище на не совсем трезвую голову. Подперев кулаком висок, девушка взмахнула второй рукой, добавила незаинтересованно: — Она сделала для всех подарки. Для тебя, кстати, тоже, так что постарайся не быть придурком и выдавить из своего высокомерия хоть малую долю благодарности. — Тебе ли, мисси, говорить мне о высокомерии? — парировал Чангретта в той же манере и, подвигав челюстью, вынул спичку изо рта. Выбросив деревяшку в пепельницу, отряхнул пиджак от невидимой пыли, натянув доброжелательную, но сдержанную улыбку, чересчур манерно поклонился одной только головой. Зрачки все еще были затянуты дымкой легкого опьянения. — Благодарю за обслуживание, Виктор. Наемник пожал плечами в ответ, мол: «Обычное дело». В крайний раз оглядев девушку с ног до головы, Лука подмигнул ей больше для приличия, чтобы не покидать компанию, не сказав ни слова. После этого он направился к столу неторопливым размеренным шагом трезвого человека. Его рослую фигуру проводили две пары глаз. Из-за стойки послышалось одобрительное «хм». — Мне кажется, вы друг друга стоите, — подтолкнув к начальнице фруктовую воду, сообщил Северянин. Рука его попутно потянулась к забытой бутылке граппы и налила полный стакан. В воздух взвился запах винограда. — А мне кажется, что тебе следует меньше болтать и больше думать, — Валери сделала глоток своего любимого пойла, немного поморщилась из-за кислоты и газиков. Что не скажи, но навык бармена в русском она ценила больше чего-либо другого. Коктейли он смешивал не хуже, чем управлялся с пистолетом. Жаль только, что все никак не мог совладать с языком. — Зачем ты рассказал ему о Уилле? — Так он бы в любом случае узнал, разве нет? — сделав самое свое невинное выражение, развел руками Вик. Виноватым он при этом не выглядел, хотя и очень старался. Сапфировые глаза еще пару секунд сверлили лицо русского неодобрительным взглядом, пока тот не поник и не сдался. — Ладно, прости. Больше не повторится, клянусь. — Не забывайся, Вик. Чангретта — не тот человек, с которым можно просто поболтать по душам, понял? — А по мне так он вполне себе... — Ты меня понял? — с угрожающим нажимом переспросила Марион. Мужчина обреченно вздохнул. — Да понял я, понял... — Умница, — на пухлых губах расцвела дружелюбная улыбка. Тонкие пальчики обхватили холодное стекло высокого стакана и подняли его над столешницей. — Тогда пошли сыграем. В конце концов, не всю же жизнь Гриму в чемпионах ходить.