Never trust a Mockingbird

Тяжелая дубовая дверь, с силой громыхнув о стену, чудом не слетела с петель. Сорока даже не заметил этого — держал свой непрерывный размашистый шаг, стараясь не сбиться с ритма, постоянность которого так хорошо успокаивала нервы. Раз-два, раз-два, раз-два — прямо как в армии, только крики и ругань остались где-то далеко позади, а не шли рядом, как верные спутники. Это показалось странным. Улица встретила его холодным, пробирающим до костей ветром и тьмой, про которую часто говорят «глаз выколешь». В небе сиял бледный полумесяц — единственный источник света, который время от времени перекрывали черные облака. Последний день декабря обжег щеки и скулы невидимым льдом, заставил зябко поежиться и захотеть вернуться в такой теплый и родной уже особняк. Достаточно тонкий бордовый пиджак с рубашкой никак не помогал. Вмиг замерзший символ веры на шее сделал только хуже. Еще и перед глазами так все скачет, будто его вокруг своей оси раз сто раскрутили и отпустили гулять. Мир не уймется никак, планета слишком быстро вертится. В этот раз Док подсунул ему какую-то хрень. Насколько унизительно возвращаться туда, откуда тебя выперли? Уильям втянул шею в плечи, обернулся через плечо на окно, горящее теплым ламповым светом, и, стиснув зубы, спустился с террасы. Промерзшая насквозь земля камнем застыла под подошвой дорогих ботинок. Даже не прогнулась под весом, надо же. Как здесь в такое время может хоть что-нибудь расти? Мужчина не стал долго зацикливаться. Почувствовав, как пальцы на птичьем черепе начали потихоньку деревенеть, резвым шагом заковылял в сторону гаража. Нужно было поскорее убраться отсюда ко всем чертям, пока старик не потерял терпение и не натравил на него собак. Хотя как он может? Собаки ведь Северянином дрессированы и слушают только Северянина, а этот безумный алкаш вряд ли рискнет травить своего напарника, с которым ему еще работать, своими дворнягами… Забавно. В этом доме даже животина Марку не подчинялась, а он, грозный ворон, не сказав ни слова, покинул дом по его приказу. Из уважения, наверное, другого объяснения нет. Он переборщил? Переборщил. Наверное, даже слабо сказано: «Переборщил». Старик Марион вспылил так, будто Коэн лично плюнул на могилу каждого его покойного родственника. Но это ведь не так. Он просто сказал правду. Но правда среди этих людей не ценилась, и потому его выгнали с позором. Как же кружится ебучая голова… Открывая ворота гаража, наемник чуть было не получил рассечение лба — с треском ударился об острое подножие. От голых стен автомобильной обители отскочил сдавленный низкий вскрик. Блестящая серебром рука потерла ушибленное место, глаза с ненавистью взглянули вверх, провожая плавно уезжающее препятствие. — Чтоб тебя, мразь железная. И без тебя дерьма навалом, — пробормотал мужчина без явно выраженной злобы и, стуча тростью о бетонный пол, поплелся в темную глубь помещения на поиски ящика Флойда. В нем он хранил ключи от всех автомобилей. — Куда он только его засунул? Мысли вслух, потеря координации, чрезмерное спокойствие приобщенное к негативным эмоциям злобы и агрессии. Вот так коктейль. Док сумел объединить в одно вещество эффект от смешивания водки, кокаина и травы, при этом немного снизил влияние последней, полностью отказавшись от лени. Теперь было непонятно, как выбраться из всего этого шквала. Как он назвал его? Что-то на «д». Или на «б»… Хер его разберешь сейчас, да и какая к черту разница? Сейчас вот доедет и спросит. Скажет: «Пошел на хуй с такими эксперемнтами». Да. Так и будет. — Да где эта ебаная коробка? Коробка нашлась на столе, заваленная разного рода масляными тряпками и инструментами, которые мальчонка-механик не собрал перед отъездом в город. Уехал к семье на Новый год, чтоб его. Хороший мальчик. Только порядок держать не умеет ни хера. Надо на него Джози натравить, чтобы поучился у нее на своих местах все держать. Или служанку Салли, молоденькую такую девочку, а то парень кроме старух и Валери женщин не видит, все с мелкой возится, непонятно зачем. Давно уже пора о будущем задуматься, а он… Эх, Валери… Все же права была старуха-англичанка. Совершенно точно — бедная девочка. Работает днями и ночами напролет и даже поесть иногда не спускается. Все сидит в своей высокой башне, аки прекрасная принцесса только с бумагами, и ждет, пока принц на коне прискачет… Хотя… Какой к хуям принц? Никуда он ей, этот принц, не впился. Не того она полета птица, чтобы на каких-то там принцев рассчитывать. Сама, все сама. Даже обидно, насколько же, оказывается, он ей не нужен. Перевернув коробку, Сорока высыпал на заляпанный чем-то черным стол горстку ключей. Вроде как, все разные, но такие одинаковые в отсутствии хоть какого-то адекватного света. Уилл рукой распределил по столу все связки, отчаянно пытаясь вспомнить, как же все-таки выглядел тот, что подходил к его иссиня-черному бентли. На ум ничего не приходило. Мозг из-за напряжения начинал потихоньку давать сбои и подкидывать красочные картинки галлюцинаций: разноцветные плавающие круги, потом — квадраты, кубы, превращающиеся в треугольники и после складывающиеся в звезду Давида. В ту звезду, что обычно так красиво переливалась на шее матери. Под веками неприятно зажгло. В горле застрял ком. Мужчина сдавил пальцами переносицу, стараясь успокоиться, но ничего не получалось. Он не чувствовал скорби, просто ощутил, что его тело вдруг подошло к краю. И прыгнуло. Первая соленая капля скатилась по щеке почти незаметно, ускользнула вниз по челюсти и высохла, нет, замерзла где-то на подбородке. За ней сразу побежала вторая. Наемник перехватил ее на скуле и презрительно стряхнул на пол. Зубы его сжались из-за злости. Надо же, плачется как младенец. Какая же омерзительная слабость. Эмоциональность. Еще один признак. Док явно постарался на славу, смешав все, что только нельзя было смешивать. Эмоциональное спокойствие, приправленное самобичеванием и ненавистью ко всему. «Ебучий бардак» — вот как старый хрен должен был назвать свое детище. «Ебучий отвратительный бардак». — Уильям, — наемник вздрогнул от кажущегося таким громким в ночной тишине звука своего имени. Вытерев лицо ладонью, он обернулся. Высвеченный луной знакомый силуэт привлек рассеянное из-за наркотика внимание далеко не сразу. Коэн сумел сконцентрироваться на нем, только когда каблуки дорогих лакированных туфель с характерным цоканьем зашагали по бетону гаража. Обувь с металлическими подметками. Только один человек в Мистхилле носил такую, и появление его никак не обрадовало хромого. Хотя справедливо было бы отметить, что сейчас его бы не обрадовало ни чье появление. — Хули надо? — резко вопросил наемник, крепче хватаясь за череп-набалдашник. Не до конца понятно для чего. Просто мускулы вдруг подали сигнал сами себе и выполнили команду. Как бы вот так случайно не ударить незваного гостя… Мало ли что могло взбрести его мускулам в голову. Впрочем, какая к херам у мускулов может быть голова? Чтобы была голова, нужны плечи, а у этих кусков мяса даже воли собственной нет. Или уже есть? Сорока помотал головой, вплетая широкую пятерню в медные волосы. Теперь еще прибавился и бред. Которым по счету он уже пойдет? Пятым или шестым? «Да срать уже — каким! Главное, чтобы последним!» — Хотел проводить тебя, — силуэт остановился на почтительном расстоянии от Уилла. Зашуршал по карманам, вытащил что-то гремящее по-железному на свет (в данной ситуации корректнее было бы сказать «во тьму») и чиркнул, выпуская в воздух оранжевый лепесток, скупо озаривший стол и скуластое лицо немногословного наемника. Само собой! Кроме зажигалки и портсигара Грим никогда ничего из карманов не вытаскивал, ибо кроме этого ничего в них и не носил. Подкурив сигарету из дорогого табака, он, не потушив огонь, поставил его на стол аки свечку и глянул своими пронзительно холодными глазами на напарника. Из носа его вырвалось два столба дыма. — Или, может быть, уговорить остаться. Коэн фыркнул от обреченности и смеха, бегло осмотрел разложенные на столе ключи. Те, что его, сразу бросились в глаза. Ярко отполированные и чистые — точно его. Никто другой больше не полировал их, потому что, если по правде, попросту не было смысла. А Сорока всегда любил блеск. Блеск и королевскую роскошь, которую наблюдал в основном только издалека. Сунув ключи в карман, Уильям снова обернулся к другу, почти сразу устанавливая односторонний зрительный контакт. Его напарник так и не осмелился отвести взор от рук. Был настороже. Даже обидно, что Грим относился к нему с таким недоверием. В глаза Северянина, Валери и «гражданских» он смотрел регулярно. Ну да, они ведь не могли поднять на него руку… В тусклом свете льдисто-голубые глаза Грима казались абсолютно нереальными, выдуманными больным обдолбанным мозгом. Их цвет теперь был мало похож на айсберги Атлантики. Скорее это было что-то на грани между белым и голубым, совершенно неуловимый цвет. Сорока был далек от художества или писательства, искусства в целом, а потому не мог с точностью подобрать слово, которым можно было бы точно описать его. Кроме как «ангельский» ничего на ум не приходило. Да это было и не нужно. — Исключено, — тряхнул волосами наемник. Его взор на какую-то долю мгновения сделался стеклянным, из-за чего казалось, словно он смотрит сквозь собеседника, а не на него. Это быстро прошло. — Мне сказали валить — я валю. Вопросов не задаю, никому не надоедаю своей бредятиной. Все правильно? — В каком-то смысле — да, — подтвердил Грим, потрясая сигаретой. Тонкие губы его плотнее сжали фильтр. Немногословный наемник засунул руки в карманы брюк и пошатнулся на пятках. Пепел без помощи рук самостоятельно осыпался на пол. — Но сегодня праздник. Так что было бы правильнее, если бы ты остался. Мог бы попросить прощения у Марка. Ты же знаешь, он отходчив. — Да пошел он на хуй со своей отходчивостью и своим лицемерием, — огрызнулся Уилл. Уверенный тон его испортила горечь, почти незаметно проскользнувшая в гневном восклицании. Сорока знал, что его проницательный друг вряд ли пропустил ее мимо ушей, так что отступать уже было поздно. Серые глаза блеснули обидной влагой в теплом свете маленького огонька. — Ты же видел, как он относится к Валери. Безмолвный пожал плечами. Тонкие губы в обрамлении мелкой коричневой щетины сжались в тонкую полоску. — Да не лги хоть мне! Все ты видел, скотина бессердечная! Уж кто-кто, но ты… — Как? — безразлично спросил Грим, поправив рукава своей белоснежной рубашки. Жест и манера речи до глубины души возмутили хромого. Прежде чем он успел подумать, рука с зажатой в ней тростью с силой опустилась на обожженную кисть да там и замерла в тисках длинных пальцев. Обладатель их не издал ни звука, хотя Уилл мог поклясться, что собственными ушами слышал, как ударился птичий череп о костяшки. Спокойный баритон повторил вопрос: — Как он, по-твоему, к ней относится? — Как к должному, — ответ сквозь плотно стиснутые зубы. Ни один мускул на неземном лице напротив не дрогнул. Склонившись ближе к другу, Сорока посмотрел за его плечо и доверительно заговорил быстрым шепотом, что был скорее похож на бред сумасшедшего, чем на осмысленную речь. — Сегодня ни разу к ней не зашел, не поинтересовался, хотя она весь херов день убила, сидя за его блядскими грязными делишками, что из поколения в поколение передаются. Ни словом, ни звуком о ней не обмолвился, дедок херов, посадил ее на свое место насильно и теперь делает вид, что ее и не существует вовсе. А сейчас сидел и отмахивался от всех разговоров, ты же видел. «Это ее работа». В гробу она видела такую работу. — И поэтому ты сказал, что его сын, по сути, всю свою жизнь был беспощадным, жестоким чудовищем, чье существование не имело смысла? В гараже зазвенела пугающая неловкая тишина. Под пристальным взглядом двух ангельских глаз, хромой просто не мог найти себе оправдание. Да и все равно не нашел бы. Потому что такому идиотскому поступку с его стороны просто не было оправдания. Он сглупил в желании задеть и сам прогорел на этом. Оскорбил память Джеймса. Предал друга, можно сказать. Но как приятно было созерцать этот праведный гнев на лице Марка, знать, что как-никак все-таки отомстил. Грим со всей внимательностью всматривался в лицо напарника, стараясь понять, с чем Сорока переборщил на этот раз. Повышенная частотность дыхания и высокая температура тела красноречиво указывала на кокаин, но на вид мужчина был слишком спокоен и не стремился к постоянному движению, как это бывало у него обычно. Для героина он был слишком агрессивен, а для опиума имел слишком много побочных эффектов. Травка пролетала по всем фронтам. Немногословный наемник потерялся в своих рассуждениях, придя к двум выводам сразу: либо он принял все вместе, каким-то чудом оставшись в живых, либо это что-то иное. — Сядь, Билл. Отдышись. Обожженная рука, с силой сжимавшая птицу-набалдашник, легко подтолкнула его вперед, заставляя хромого попятиться. Тот, чуть не споткнувшись, нащупал сзади старый деревянный стул и опустился на него, всем своим естеством желая, чтобы хлипкие ножки не сломались под его весом. Трость выскользнула из ладони — ее поставили неподалеку, оперев о стол. Послышалось железное звяканье. На долю секунды стало вдруг непроглядно темно, а после — на столе зажглась старая керосиновая лампа. Света стало в разы больше. Выпрямившись в полный рост, Грим пригладил свои кажущиеся в этих потемках черными волосы и стряхнул пепел в какую-то подвернувшуюся под руку жестяную банку. Пепельниц в гараже не водилось, поэтому приходилось выкручиваться, чтобы не навлечь на себя гнев некурящей молодой хозяйки. Этим мыслям сдержанно хмыкнули. — Что ты принял? — Боже, как же бесила эта его идиотская манера спрашивать важные вещи таким безэмоциональным тоном. Будто сидишь у врача, которому абсолютно плевать вылечишься ты или нет. Только вот в этом случае бесило именно понимание того, что этой статуе совершенно не плевать. Ему вообще никогда не плевать, если уж на то пошло, но он все равно упорно делал вид, что это не так. И, нужно сказать, достаточно убедительно, потому что даже сам иногда в это верил. Уильям спрятал лицо в ладонях и громко выдохнул. Нужно вспомнить, как назвал его этот старый суицидник Док. Вопрос ведь действительно важный не только для Гримми, кому сегодня отчитываться за проделку напарника Пересмешнику. Не позавидуешь ему. — Не помню, — отняв руки от рта, честно признался хромой. — Док дал мне вчера. Желтоватая такая херь с красными гранулами. Ей-Богу, Грим, не помню, как он ее назвал. Что-то на «б». — Ты забыл, что Валери говорила тебе насчет экспериментов Дока? Знаешь, сколько от них наших клиентов ежедневно загибается? А дилеров? Это не игрушки, Билли, если хочешь колоться — колись тем, что уже знакомо. — Ой, да заткни пасть со своими лекциями. И без них херово, честное слово. Тон у него такой учительский, что у Билли даже свело зубы. Он его отчитывал, надо же. Нотации читал, простая неразвращенная наркотиками душа. Ему ведь даже в толк не взять, каково это. Да это, наверное, и хорошо. Лучше уж пусть свой турецкий табак раскуривает, чем вместе с ним по притонам шляется. Нужен ведь Пересмешнику хоть один действительно хороший работник. На алкоголиках и наркоманах все же свет клином не сошелся. Повезло ей с ним. Сейчас таких трезвенников днем с огнем не сыщешь. Мозолистые руки небрежно растрепали медные волосы. Просто по привычке, прямо как перед сном. Спать и вправду хотелось, но не так сильно, чтобы падать прямо в обледенелом гараже. Сколько ночей его уже мучила бессонница? Две? Вроде как, две. Значит, сегодня он ляжет в постель и проваляется до завтрашнего вечера. Или до утра следующего после завтра дня, это как повезет. Все-таки какой же он ненадежный, столько из-за него ей проблем, какого черта она его еще не выгнала? Впрочем, куда бы он ушел, даже если бы и выгнала? Никуда. Потому что привязался уже. И к ней, и к дому, и к обитателям его, иногда до трясучки раздражающим. Нет, жизни ему вне Мистхилла нет. А в нем она так трудна, что казалось лучше уж вообще ее не иметь. Или иметь, но только рядом с бестией этой недоступной, что стоила всех страданий. — Иногда мне кажется, что я скоро начну ради нее резать всех, кого попало, просто чтобы она по головам прошагала без препятствий, — вымученно и глухо сказал Сорока в полной уверенности, что его услышат. Грим бросил окурок в банку, молча достал из кармана портсигар и вытащил из него еще две сигареты. Одну — вставил в зубы, а другую — протянул другу. Тот с благодарностью в глазах, зрачки в которых были соразмерны блюдцам, принял ароматный сверток, прикурился от чужой зажигалки. Запах турецкого табака с нежностью огладил язык и спустился по дыхательному горлу в легкие, где замер на непродолжительное время. Хромой с блаженным видом выдохнул через рот. — Хороший табак. — Думаешь, оно того стоит? — не заметив похвалы, поинтересовался немногословный наемник. Ангельские глаза его чуть сощурились, глядя сверху вниз на собеседника. — Думаю, что даже этого будет мало, — Коэн обреченно кивнул. — Ей ведь всегда всего мало. Вот увидишь: получит она Францию — и дальше поскачет, еще более опасных людей трясти. — Для бизнесмена это хорошо. — Знал я одного бизнесмена, который из-за жадности своей сейчас в земле разлагается, хотя мог жить да жить… Грим отвел взгляд, без ярко выраженных эмоций посмотрел вдаль, на вход. Там по прежнему все было без изменений: холодный ветер раскачивал деревья, луна своим бледным ликом освещала каменную дорожку, где-то на крыше изредка каркал ворон, надрывая горло, пока внутри особняка снова зазвенел разговор, доносившийся до ушей сквозь открытые окна. На удивление, жизнерадостный, к слову. Старик Марион определенно умел разряжать атмосферу даже после серьезных ссор. В остальном — сплошной непроглядный мрак, на фоне которого стройная фигура Грима показалась Уильяму крайне органичной. И печальной, в каком-то смысле, но печаль эта так подходила его образу несчастного Ромео, чья Джульетта живет на другом берегу океана и наверняка трахается со всеми подряд без разбора. На тонких губах появилась грустная усмешка. А потом они называют его отчаянным дураком… Грим был нисколько не хуже его в этом смысле — все пекся о своей ненаглядной с другой точки планеты, звонил, слал письма и подарки с сопливыми записками в них. Даже кольцо в бархатной коробке купил и отложил. Кретин, ей-Богу. Можно подумать, красотка Иви так и ждет своего британского принца, моря себя голодом, вместо того, чтобы по хуям прыгать. Так Билли и поверил, конечно. — Тебе пора завязывать с этим, — не глядя на него, изрек Грим, почесав золотистую бровь. Обгоревшие пальцы его со слегка пожелтевшей от курева кожи будто бы нервно мусолили и без того разваливающийся фильтр турецкой. Прикрыв глаза, Сорока непроизвольно вспомнил, как эти пальцы выглядели, когда только получили свое увечье, как они кровоточили, судорожно сгибаясь и разгибаясь, как несло от них паленым мясом, как сходила кожа. Отвратительное зрелище, увидеть которое не пожелаешь и врагу. Но самым ярким воспоминанием были крики боли и изуродованное страданием лицо, с ужасом и усталостью смотрящее на свои красные от крови конечности. Только тогда, на памяти Уилла, Грим показал, как выглядел он без своей непробиваемой маски. Точнее, это был даже не Грим. Это был тот, другой, что жил еще до него и умер в день его рождения. Безымянный молодой парень, неизвестно из какой глуши и с какими намерениями из нее сбежавший. — Знаешь же, что не могу. Хотел бы, но при всем желании, Грим… Не смогу я с этой культей без опиума, — хромой оперся локтями о свои колени, сцепил руки в замок, зажав в пальцах дотлевающий бычок. Простреленная нога отозвалась тупой болью под коленом. Значит, действие этого загадочного доковского порошка начинало ослабевать. Хоть бы в бентли еще осталась заначка, иначе придется терпеть до самого притона. Управлять машиной будет трудно. — Ты не представляешь, как эта сука трещит по ночам. Иногда сам удивляюсь, как это я так с карниза не прыгнул головой вниз, лишь бы больше ничего не чувствовать. — Я тебе сейчас не про наркоту. — Тогда тем более не могу. — Ты даже не пытался. — Потому что не хочу пытаться, ясно? Ты ж не пытаешься отшить эту свою заморскую! Грим рвано выдохнул, стараясь не показывать свою озабоченность. Насколько правильно будет сейчас все ему рассказать? Наверное, абсолютно неправильно. Сорока под распространенной наркотой обычно был довольно непредсказуем в своих реакциях, а под «экспериментом» ему могло вообще сорвать тормоза. «…резать всех, кого попало». Почему-то в том, что слова эти не были лишены истины, не было никаких сомнений, а потому опасения только усиливались. В этот вечер не хватало только крови. Горячей как солнце летом над Сицилией. Валери просила его ничего не говорить Сороке, со всей строгостью наказывала держать рот на замке в присутствии хромого. Наверное, причина была в этом. Она просто боялась реакции своего верного наемника, а, вследствие, полного провала и потери Франции, ради которой так долго работала. Будет обидно, если все это похоронит ревность. Причем, ревность, на которую у Коэна нет никаких прав и оснований. Вряд ли Валери хоть на секунду задумывалась о том, что происходит в голове ее наемника. Ее не беспокоили его мысли, чувства. Ей было все равно, чем он занимается в свободное время и для чего ездит в Бирмингем так часто. Плевать на то, что одно ее слово могло заставить этого обреченного завязать со всеми своими пагубными привычками. Коэн для нее являлся лишь средством, верным псом, который никогда не променяет ее на кого-то другого. Она извлекала пользу из его привязанности, которая иногда выходила боком. Грим пытливо вгляделся в сгорбленную фигуру друга. Какой будет его реакция, если он вдруг узнает о том, что Валери переспала с Лукой Чангреттой? Он будет зол. Очень зол. Зверски зол, если говорить на чистоту. Будет обижен и сломлен, снова закроется сродни прочному сейфу. Будет чаще уезжать в Бирмингем, где Санни за определенную сумму любезно предоставит ему все необходимое для искусственной амнезии. Может быть, Доку в очередной раз придется откачивать этого обреченного, что последнее время происходило все чаще и чаще. В конце концов это когда-нибудь кончится трагедией. Но проблема была даже не в этом, не в потенциальной смерти ценного сотрудника. Валери беспокоило то, сможет ли этот ценный сотрудник, отличающийся импульсивностью поступков и вспыльчивостью нрава, взять в руки оружие, чтобы устранить того, кого считает помехой. Ответ определенный. Сорока в гневе мог сделать все, что угодно. И опаснее всего то, что никто не в силах точно предугадать его намерения. Многие бывшие «партнеры» Пересмешника кончали жизнь самоубийством или умирали вследствие несчастного случая. Если вдруг уплатившего вольной птичке долг Луку Чангретту найдут в ванне его собственного номера с текущим по венам героином вместо крови — никто не удивится. Обвинить в его неаккуратности мрачного ворона никто не посмеет. Потому что доказательств не будет. А без доказательств нет дела. Вряд ли кто-то, кроме вдовы Чангретта, будет горевать об убитом. Но единственное звено, связывающее Пересмешника и «Черную руку», оборвется. Это будет некстати. Америка снова отдалится. Но зато ухажеров у Валери вновь поубавится, и разум Билла ненадолго обретет спокойствие. Грим неопределенно дернул бровью. Нет, такой вариант его не устраивал. Максимальная выгода должна быть в приоритете, а здесь выигрывал разве что Сорока с его эгоистическим намерением отрезать Марион от личной жизни. Переживает, что молодая хозяйка много работает, а сам отрезает ей самый верный путь к расслаблению. Или сужает круг желающих. Оба варианта отвратительны с моральной стороны. Если бы только этот факт кого-то беспокоил… Желание скривиться подавили где-то на подсознательном уровне. Понимание бессмысленности этого действия, на удивление, хорошо в этом помогало. Тратить энергию для того, чтобы выразить свое негодование — глупо. Уильям и без того точно знал, что его нелюдимый напарник сейчас думал о нем, в этом сомнений не было. Не обязательно видеть презрение на лице, чтобы знать, что оно есть. Хуже всего, когда это презрение обосновано. — За что ты ее любишь? — он спросил это обыденно, так, будто его вопрос не нуждался в ответе. Устремил свой ангельский взор в пол и, казалось, был больше заинтересован в падающем на него пепле. Но слушал. Терпеливо дожидался ответа. Коэн тоже потупил немигающий взгляд под ноги, будто пытаясь найти ответ на острых носах своих дорогих туфель. Как ни странно, ничего на них не было, кроме вездесущей гаражной пыли. Мужчина повел плечами, пытаясь сконцентрировать сознание. Оно, сродни кругам на воде, разбегалось от него, не желая подчиняться воле хозяина. — За многое, — будто бы с трудом выговорил наемник, пугливо сжавшись. Чтобы собраться, ему понадобилось немного меньше минуты. — Нет, не «за многое». За все. В ней все такое невероятно удивительное. Я люблю ее полностью и безраздельно. Признание осталось без ответа. Точнее говоря, на него ответили гнетущим молчанием. Немногословный наемник даже мускулом на своем остром лице не потрудился пошевелить, чтобы показать, что сказанные слова до него дошли, но будто бы сгустившийся воздух выдавал все его неудовольствие. Ответ Сороки ему не пришелся по душе: он был слишком инфантильным, а Грим терпеть не мог инфантильность. «За все». Сколько неопределенности в этом «за все». За что — «за все»? За холод? За пренебрежение? За ответную нелюбовь? Или, может, за все это вместе взятое? Но ведь за это невозможно любить. Уильям не любил Валери, это Грим уяснил для себя, еще когда Джеймс был жив. Чувство, которое хромой испытывал по отношению к Марион можно было назвать как угодно, но только не «любовь». Мания, одержимость, болезнь, желание, навязчивая идея… Сам для себя немногословный наемник окрестил это «боготворением», потому что, по его мнению, это слово с точностью описывало состояние его напарника. Коэн делал из Валери Богиню, чтобы всю оставшуюся жизнь падать на колени перед ее величием, смотреть за ней с Земли и расплываться в довольной улыбке от красоты, излучаемой ею. Он затеял очень опасную игру, потому что вложил в этот образ весь смысл своей жизни. Исчезни он — исчезнет и Сорока. А образы зачастую бывают очень хрупки. — Продолжишь в том же духе — ни к чему хорошему это не приведет, — оранжевый огонек потух — его вдавили в неровные стенки из жести. Нет, все-таки с планом Валери стоит немного повременить. Психическое здоровье Билли и так довольно шаткое, не хватало только чтобы он устроил резню в Бирмингеме. Сверкнули в тусклом свете льдисто-голубые глаза. — Ты должен держать себя в руках, Билл. Семья для нее — первостепенна, и если ты снова оскорбишь ее отца или деда, она попросту вышвырнет тебя. Хорошо, если живым. Машинально дольше задержав дым в легких, Сорока буквально выплюнул его в приступе нервного смеха. Откинувшись на спинку, он обреченно посмотрел на Грима. Тот даже мельком не глянул в его сторону. «Он прав», — подумал хромой, но произнести этого вслух не решился. Помотал головой, отгоняя вредную мысль, с силой надавил на глазные яблоки. «Да, точно прав. Как всегда, чтоб его». — Скажешь ей, что я уехал в Бирмингем, — это должен был быть вопрос, но мрачный наемник настолько запутался в себе, что даже не сумел придать фразе нужную окраску. Голос уже давно перестал его слушаться. Как только он сейчас поедет на машине? — Только не говори, что я в дерьмо, ладно? Чтобы… не волновалась. «Когда она в последний раз волновалась за твою жизнь?» — пробежала в русой голове токсичная мысль, которую быстро отогнали. Высказать ее вслух хотелось безумно, но было бы это далеко не по-дружески. Поэтому Грим лишь сдержанно кивнул. Похлопав его по плечу в благодарность, Сорока отпер дверцу автомобиля и завел мотор. Через пару минут иссиня-черный бентли выехал с территории особняка.

***

Ярко-красные фары скрылись из виду. На улице было достаточно морозно и, так как оставаться снаружи уже не было никакого смысла, Грим не стал закуривать свою третью и вернулся в дом. С уходом Сороки атмосфера внутри заметно разрядилась. По крайней мере, уже не было слышно той отвратительно громко звенящей тишины — только приглушенные расстоянием голоса, доносящиеся до слуха из игорной. В них слышалась легкость непринужденной беседы. Будто и не было ничего. Старик Марион умел преодолевать себя и рушить нежелательную напряженность: наверняка занялся этим, как только двое из трех наемников удалились. Грим знал, что Марк не злился на Сороку. Как он и сказал, старый плут был очень отходчивым человеком, и, скорее всего, даже разрешил бы хромому остаться, если бы тот явился с повинной. Но Уилл всегда был принципиален, и его решение уехать не стало бы для обитателей Мистхилла сюрпризом. Также как и его решение остаться. Праздновать Новый год в одиночестве не хочет никто. Уильям Коэн не хочет этого больше кого бы то ни было. Поэтому он поедет в притон, сыграет в карты с Санни и Доком, уляжется на старую кровать, у которой нет ничего кроме матраса, и пустит по венам его любимый яд — он перенесет его из двадцать пятого в двадцать шестой за считанные секунды. Хотя, судя по времени на часах, иссиня-черный бентли пересечет территорию Бирмингема лишь в следующем году. Обидно, наверное, в момент боя Биг Бена находиться в пустой холодной машине, окруженной мраком английской ночи. Грим поправил рукава, проверил алмазные запонки. Он надел их только потому, что Валери сказала это сделать. По ее мнению, только они, присланные из США в красивой изумрудной коробке, которая пахла знакомыми лавандовыми духами, подходили к его лучшей белоснежной дорогой рубашке с мягким воротничком. Что ж, стоило признать, что Марион оказалась права, ведь, кроме как с ней, такую вещь ни с чем носить было нельзя. Поэтому большую часть времени запонки бережно хранились в тумбе у кровати и доставались только лишь в самые особенные дни. Как этот, вероятно. Мужчина хмыкнул, глядя на то, как красиво отражается в драгоценных камнях свет. Очень дорогой подарок. Можно даже сказать, до неприличия дорогой. Иви прислала его в начале месяца, чем буквально обескуражила немногословного наемника. До этого она никогда ничего ему не дарила, кроме ночных разговоров по телефону и внимания — обычно это он брал на себя инициативу порадовать ее чем-то в яркой обертке. А тут вдруг… До сих пор Грим не мог понять с чего вдруг такой не до конца понятный, но, несомненно, приятный жест. Может быть, он забыл что-то? Упустил какую-то знаменательную дату или у него был День Рождения? Черт, нет, точно не последнее. Он сам очень смутно помнил, в какой день какого месяца родился. То ли девятого февраля, то ли третьего марта, то ли двенадцатого июля… Впрочем, какая разница? Главное, что точно не в декабре, а, значит, этот вариант отпадал. Самым разумным было предположить, что Иви всего лишь таким образом поздравила британца с Рождеством. Только вот ни она, ни Грим в Бога никогда не верили, и даже он в этот праздник ничего ей не отсылал. Беседовал до утра, не более. От бессмысленных мыслей об аксессуарах Грима отвлек неторопливый отзвук каблуков. Подняв свои льдисто-голубые глаза, мужчина невольно выпрямился, глядя, как по лестнице спускается хорошо знакомый силуэт босса с очень озадаченным лицом. Насыщенно-синий взгляд его был направлен в небольшой, оплетенный красной кожей ежедневник с вставленной в страницы ручкой. Брови свелись над переносицей, отбрасывая мрачную тень. Пухлые губы напряженно сжались. Тонкие пальцы перелистнули страницу. — Расслабляешься? — поинтересовалась Валери, спустившись с последней ступени. Глаз от записей она не отвела, лишь мельком глянула на носы его туфель. Ноздри ее прямого носа дрогнули, втягивая запах французского одеколона и турецкого табака. Из-за опущенных на лицо волос Гриму не было видно, как скривилось очаровательное лицо. Зато по голосу можно было понять многое. — Фу, Грим. Сколько ты выкурил? От тебя несет за милю. — Две, — честно признался наемник и по привычке проверил портсигар и зажигалку. Все было на месте. Покачнувшись на пятках, мужчина склонил голову к плечу, глядя на босса сверху вниз. Та посмотрела в ответ со скепсисом. — Они крепкие. Запах сильнее. — Заметно, — хмыкнула Пересмешник и снова зашелестела страницами. Чтобы понять написанное на разлинованных листах, пришлось потрудиться. Из-за неудобного ракурса слова были перевернуты. Спустя недолгое изучение аккуратного женского почерка Грим понял, что это смета. Изящным движением руки убрав с лица светлую челку, Валери встрепенулась. Улыбнулась, растягивая подозрительно покрасневшие губы. Против воли наемник дернул бровью. Заметив это, девушка состроила самое милое свое лицо. — Иви просила передать, чтобы ты позвонил ей после праздника. Постарайся только не засиживаться всю ночь. — М-м, ладно, — наемник смутился, сведя брови, что вызвало еще более широкую улыбку на девичьем лице. Это заставило прийти в себя. Грим прокашлялся. — Умоталась? — Слегка. С этими расходами свихнуться можно. Стоит признать, что математика — не моя сильная сторона. Мечтаю вручить эти чертовы бумажки Сороке и забыть о них как о страшном сне. И без того тонкие мужские губы сжались в полоску. И почему всегда ему приходится рассказывать мисс Марион плохие новости? Обидная несправедливость. Хотя резонно будет заметить, что тактичностью его коллеги не отличались, так что, наверное, решение сделать его послом было правильным. Пригладив двумя пальцами золотистую бровь, Грим как-то чересчур рассеянно почесал под глазом. Это движение поселило в голову девушки нехорошее сомнение. Сложив руки под грудью, она с вопросом посмотрела на подчиненного. — Если не управимся со всей хренью до конца года, то я точно сойду с ума в следующем, — мрачно изрекла Валери усталым голосом. — В чем дело? — Сорока уехал в Бирмингем, — спустя недолгое молчание со вздохом пояснил мужчина. Острые девичьи плечи поникли. — Они с твоим дедом слегка повздорили. Марк выгнал Билли из дому. — «Слегка повздорили». — Можешь сказать мне, что хотела. Возьму его работу на себя. «Какой великодушный», — фыркнула девушка про себя, отводя взгляд в сторону. Она знала, что Грим этим невинным «слегка» попытался сгладить углы, но даже у него это получилось неубедительно. Если бы это «слегка» действительно имело место, дедушка не погнал бы никого из особняка и, скорее всего, эти двое сейчас сидели бы и распивали виски, как это бывало обычно после их перебранок, что считались отнюдь не редким явлением. У людей, имеющих так много точек соприкосновения, просто не может не быть конфликтов. Но сегодня Сорока распустил свой острый язык совершенно некстати. Валери сжала в руках блокнот, немного смяв уголки открытых листов. Хренову смету должно было доставить Доку завтра утром, и сделать это предстояло Коэну, который благополучно избежал ответственности. Теперь этим придется заняться Северянину, а он терпеть не мог все эти заведения, в которых доктор Хэмлок считался хозяином. Хотя какая к черту разница? Этот русский много чего не переносит, но это ведь не повод ничего ему не поручать. — Ладно, тогда перепиши все и отдай Вику. Пусть отвезет в Бирмингем. Нет, стоп! Не в Бирмингем. Док уезжает в Лондон завтра с утра, так что пусть везет туда. Так что проследи, чтобы не напивался до недельной отключки, — в изрезанные ладони настойчиво впихнули обитый кожей блокнот. Оттянув веко, девушка потупила взгляд в пол, как будто что-то вспоминая. Тонкий указательный палец взметнулся в воздух, слепо указывая куда-то в район прямого носа британца. — После праздника позвонишь Санни, осведомишься доехал ли наш болезный. Еще я хочу знать, кто в гребаном Бирмингеме такой смелый, чтобы отслеживать мои передвижения. Надеюсь, все запомнил? — За тобой кто-то следит? — самым учтивым своим тоном спросил Грим. Все тело его подалось вперед в жесте, который можно было бы трактовать как беспокойство. На самом же деле наемник вряд ли почувствовал что-то кроме внезапного прилива чувства ответственности. — Очень настойчивый поклонник, — Валери эмоционально отмахнулась, дернув плечом. Это ее движение сказало о многом. Мужчина многозначительно хмыкнул, глянув в сторону игорной, но промолчал, не желая смущать молодую хозяйку. Та, догадавшись о мыслях подчиненного, страдальчески скривила лицо. — Не важно. Он следил за мной в день нашей встречи с Томми. Дальше сам справишься. Все! Меня больше не трогать! Сегодня я больше не работаю. Грим лишь поднял руки в примирительном жесте. Легкой походкой девушка обошла его с правой стороны, направилась по коридору к игорной.