Never trust a Mockingbird

Ни одной приличной мысли. Ни одного цензурного слова в них кроме ее имени, которое тоже вдруг стало звучать как ругательство. «Охуевшая девчонка. Бессовестная, бесстыдная змея». В английском языке не осталось таких слов, которые могли бы еще описать его недавнюю собеседницу, поэтому Лука перешел на итальянский, ругая Марион на чем свет стоит. К сожалению, и там все быстро закончилось. Зато остались привкус вина на губах, запах мускатного ореха в носу и теснота в брюках, которая не давала покоя. А еще непонятная злость и восхищение. Лука вихрем влетел в общую ванную комнату и закрыл дверь на щеколду, бросив шляпу на тумбу. Открыл воду, сунул под нее руки, а после наклонился над раковиной и брызнул себе в лицо, стараясь не намочить дорогой костюм. Он повторил эту процедуру еще три раза. Холод остудил кожу щек, которые нагрелись так, что даже сам сицилиец мог почувствовать их температуру. Будь он посветлее наверняка бы покраснел, но, к счастью, Бог уберег его от этого постыдного умения организма. Такого позора он бы не пережил. Только когда возбуждение вместе со злостью отступило, мужчина закрыл кран и оперся двумя руками на раковину, поднимая лицо. Пятнистые глаза встретились с зеркалом, отражение в котором показывало нескрываемое осуждение. «О чем ты только думал? — безмолвно вопрошало оно с яростным блеском в глубине зрачков. — О чем ты, мать твою, думал?!» А Лука просто глядел на него с усталостью и признавался себе, что не знает. Искренне, честно не знает, что руководило им в тот момент, когда эта чертовка поцеловала его, а он, несмотря на ясное понимание того, что делает она это не просто так, что в ее светловолосой головке уже роятся нехорошие мысли, поддался ее чарам и потерял бдительность. А все потому, что… захотел. И явственно почувствовал, что она этого хочет. Незаметно для себя сицилиец облизал нижнюю губу. Ее вкус не смылся с нее до конца, что в какой-то мере порадовало его. Нет, сколь бы умелой лгуньей Валери не была, сымитировать такое не под силу даже ей. Сицилиец всегда очень тонко чувствовал женщин, умел читать их знаки, которые для многих мужчин представлялись загадкой. Он ни с чем не мог перепутать призыв, плескавшийся в волнах насыщенно-синих глаз, а потому был уверен, что, будь они в других обстоятельствах, она бы без раздумий открылась ему. И почему-то и эта простая мысль заставила озорно растянуть губы. Только вот почему? Она ведь, эта скользкая гадюка, не сдалась ему по сути. В ней были только красота, тело — ох, это тело! — и умение, то есть все, что нужно для пустого получения наслаждения. Все остальное не могло его интересовать. Кого могли привлечь лживость и лицемерие? Зато эти мягкие теплые губы цвета спелого персика, эти гладкая кожа и тонкая талия, эти ноги — вполне. Снова почувствовав затягивающийся узел внизу живота, Лука опять открыл воду. Девушка сводила его с ума даже на расстоянии. Чтобы больше не ступать на эту тропу, он попытался отвлечься на мысли более безопасные. На ум так некстати вдруг пришли слова старика Мариона о шаблонном мышлении Чангретты. Сейчас оно проявлялось в полной мере. «Возможно, он и прав, — подумал мужчина, втирая ледяную влагу в веки. — Хотя от того, что он прав эта сучка менее лживой не станет. Так какой тогда смысл в попытках узнать ее? В любом случае солжет и будет с насмешкой наблюдать, как я бессмысленно пытаюсь отрыть истину». Обтерев лицо и руки и уложив волосы в привычную уже прическу, Чангретта вышел из ванной. Кинул быстрый взгляд в сторону кабинета и, не спеша, побрел к лестнице, а после — на первый этаж. Из комнаты, которую здесь все называли «игорной» доносился звучный мужской голос, приправленный грубым акцентом. —…Здоровенный! Метра два в длину! Мы с Вовкой сразу в штаны припустили. У нас-то с ним только рогатки да камни, а у этой тварюги клыки с мой палец длиной! Такие насквозь прокусят — прости, Боже! Лука вошел в игорную преувеличенно вальяжно. Остановился на пороге, без проблем нашел единственного нарушителя спокойствия. Против воли дернул уголком губ то ли в улыбке, то ли в нервной судороге. Стоя перед покерным столом со стаканом в правой руке, русский вещал что-то с большим энтузиазмом и увлеченностью. Вещал он это «что-то» сидящим перед ним за этим самым столом людям, которые слушали его чуть ли не с упоением. Внимательнее всех, конечно, была маленькая букашка, которая не сводила с красного алкоголика глаз, внимая каждому его слову. Старик Марк сидел во главе и тоже смотрел на говорящего, но более сдержанно. В его руке также находился алкоголь, но, в отличие от русского, он пил что-то цветное. Неподалеку от него расположилась Одри Чангретта. В комнате находилось еще двое, не считая служанок. Мужчина заметил их не сразу из-за того, что сидели они на диване, свет на который падал крайне скудно. Двое наемников, с которыми он, к своему неудовольствию, уже успел познакомиться. Один из них, Грим, сидящий с правой стороны, казалось, разговаривал сам с собой, поставив локти на колени и опустив голову. В обгоревших руках он тасовал колоду и делал это с умением крупье. Карты с завораживающей легкостью и скоростью перелетали из одной ладони в другую. Статуя был сосредоточен на своих действиях, но все-таки продолжал говорить что-то своему коллеге, сидящему слева, даже не замечая, что тот его давно не слушает. Сорока смотрел в другую сторону от друга — сверлил ненавистным взглядом появившегося на пороге незваного гостя, которому жуть как хотел вырезать его слезливые глазки. Нога на ногу, он сидел неестественно прямо и крутил на коленях излюбленную трость. Череп-набалдашник угрожающе поблескивал искорками отражающегося в его металлической поверхности света. Те же искры были и в серых глазах, буквально выжигающих в объекте их пристального внимания сквозную дыру. Лука не видел смысла отвечать на проявление необоснованной агрессии, а потому прошелся по напряженной фигуре наемника беглым, равнодушным взглядом и вернул его к русскому. — И что вы сделали? — писклявым голоском воскликнула букашка и подалась всем телом через стол к говорящему. Она сидела рядом со своим дедом и чуть не сбила локтем его стакан, но, к счастью, все обошлось. Русский сделал глоток прозрачного пойла, что, вероятнее всего, являлось водкой. Сделал и даже не поморщился, продолжая свой рассказ с не меньшим запалом. — А что можно сделать в такой ситуации? — задал он риторический вопрос и усмехнулся еще не сказанным словам. — Ну, мы с Вовкой переглянулись и деру дали, что есть мочи. Да, дебилы, только не обратно в деревню побежали, а к дереву. Не сразу додумались, что эта скотина, может, за нами даже не пойдет. В общем, забрались мы на тополь, что неподалеку стоял, вниз смотрим. А он так заинтересованно в ответ поглядел, так умно. Лапой морду почесал, а потом в нашу сторону пошел. И у ствола сел. Сидит, значит, глазами на нас хлопает, выжидает. Мы — на него в ответ. Что делать — хер его знает. Крикнуть — не услышат, камнями его закидать — разозлится да и не так много их у нас, бежать — страшно до усрачки. Остались мы там ждать. Слава Богу, у Вовки в карманах всегда всякого добра было навалом. В этот раз он горсть орехов набрал из материной вазы. До темноты там просидели, шелуху вниз кидали, еще б чуть-чуть и прям на тех ветках улеглись бы. — А как выбрались? — не унимался ребенок. На этом моменте даже Чангретта заинтересовался. С детства он любил старые байки, которые рассказывал ему отец, чтобы на своем примере показать, как делать не надо. Его тогда еще не особо волновали моральные устои и родительские уроки, его будоражили сами истории, до краев наполненные правдивостью и разного рода ситуациями с неожиданным концом. Мужчина поневоле задумался о том, как бы хорошо сейчас было услышать хотя бы одну такую байку. Русский покачнулся на пятках, поднимая к свету стакан с прозрачным алкоголем, состроил недовольное лицо. А после вдруг напрямую посмотрел в сторону входа туда, где стоял сицилиец. Его болотного цвета глаза переменили оттенок на более темный, взгляд наполнился осторожностью и каким-то незримым напряжением. Тем не менее, враждебностью от него не веяло. Скорее, он просто не знал, чего ожидать от незнакомого человека и старые армейские привычки сейчас диктовали его реакцию. Лука часто встречал таких людей после войны, так что для него подобное было не в новинку. Выпрямившись, он склонил голову чуть вбок и ответил на напряжение спокойствием и уверенностью. Объект внимания русского быстро сменился. Он прокашлялся и уронил будто бы досадный взгляд на дно стакана. — Ну… — протянул хрипловатый голос. Задор его заметно поубавился, словно бы хозяин его чувствовал себя не особо уютно под пристальным вниманием чуждых ему глаз. — В общем, до темноты мы на этом сраном суку просидели. В деревне шум такой из-за нас поднялся, страшно представить. Мать в истерике билась, пока отец отряд поисковый собирал. Собрал пять человек. Четырех наших соседей, которые крепостью отличались, и пятым Сергу взял, дядю моего по маминой линии. Смешной такой мужик. Он постоянно с гусарскими усами ходил и в фуражке, анекдоты пошлые рассказывал да и сейчас рассказывает, наверное. Тощий, но зато воля у него — о-го-го! И стреляет так, что комару в глаз со ста метров попадает. Он-то нас и нашел. Зверюгу пугачом прогнал, нас — в охапку и домой… — Здорово! — букашка задорно улыбнулась, глядя на русского своими ярко сверкающими лазурью глазами. — Да чего здорового хоть? — со скепсисом вопросил мужчина. Болотные глаза сузились в тонкие полоски, от которых лучами растянулись мимические морщинки. — Мало того, что мы с Вовчиком знатно так в штаны напустили, так нас дома еще и за уши оттаскали за то, что гуляем, мол, далеко! — короткая пауза для глотка и вновь разрезающий воздух звучный глас: — Я как вспомню этот день, аж в дрожь бросает. Такие глазищи у отца были злые… — И все же славная история, Северянин, — не согласился с рассказчиком старик Марион. С небольшим затруднением он поднялся со своего стула, чтобы дотянуться до стоящей почти на самой середине широкого стола коричневой бутылки. Чтобы узнать ее, Луке понадобилось чуть меньше минуты. Запах крепкого рома донесся до него с небольшим опозданием из-за того, что мужчина стоял вдали. Подтянув к себе алкоголь, Марк сел на место, хлопнул пробкой и повторил, булькая насыщенно карамельной жидкостью: — Славная история. А самое главное — поучительная! — И чего в ней поучительного? — белые бровки ребенка свелись в непонимании. Девочка уставилась на дедушку. — Ну как же? — старик сделал небольшой глоток рома. Причмокнув губами, пригладил усы двумя пальцами и изрек с видом мудреца: — Урок в том, моя милая, что сначала нужно думать, куда бежать, а уж потом бежать. Чангретта увидел, как русский, растянув губы, фыркнул, видимо, находя талант старого Пересмешника находить мораль даже в самой сомнительной истории феноменальным. Влив одним резким движением в рот остатки водки, он мимолетно поморщился и снова уставился в проем двери. Теперь он без какого-либо заметного дискомфорта бесстрашно задавал Луке немой вопрос, который можно было истолковать как: «И долго ты там стоять собрался?». В ответ сицилиец дернул бровью. Действительно, пора было хоть чем-то выдать свое присутствие. Окольцованные золотом руки машинально нащупали в кармане брюк прямоугольный спичечный коробок. С невозмутимым видом мужчина извлек его на свет, таким же голосом произнес, не глядя на своего безмолвного собеседника, не стараясь более поддержать их не совсем желательный контакт: — Занимательный рассказ. Надеюсь, настолько занимательный, насколько и правдивый. Спичка замерла на полпути ко рту, когда сицилиец буквально кожей ощутил направленное на него внимание. После короткого взгляда на вмиг посерьезневшего от его слов Северянина, Лука повернул голову к столу и подмигнул сидящим за ним. Сразу же встретился с успокаивающими карими глазами матери, которая ответила ему теплой улыбкой. Во всем ее виде читалось неприкрытое облегчение, будто все время не особо долгого отсутствия сына она была как на иголках. Старик Марион же преобразился радостью. Прищурившись, он тоже растянул губы, из-за чего его усы будто расплылись по морщинистому лицу еще шире. Хриплый старческий смех разлился по комнате. Протяжное «о» стала ему верным спутником. — Лука! Долго же ты пропадал, мой мальчик! — воскликнул Марк, взмахивая жилистыми руками. Это его резкое движение испугало букашку, которая, несмотря на вполне отлаженные движения деда, на всякий случай немного отодвинулась от него на безопасное расстояние, то есть ближе к миссис Чангретте. Та осторожно прижала ребенка к себе, сотрясаясь в беззвучном смехе. Лука подавил желание закатить глаза. Мистер Марион тем временем уже поднялся со своего места, не выпуская из ладони стакан. В голосе его чувствовалась пьяная веселость. — Проходи-проходи! Мы заждались тебя! Что пить будешь? — Джин, если есть, — спустя недолгое размышление объявил сицилиец. Вскинулась старческая рука в жесте, который можно было трактовать как фразу «Ну конечно же!». — Сидите, господин Марион, я налью, — подскочил русский, быстро проходя за бар. Загремело стекло. Со знанием дела, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, мужчина начал перебирать разноцветные бутылки. Лука закусил дерево, прогулочным шагом направился в сторону бара. Остановившись невдалеке от просматривающего алкоголь русского, оперся локтем на стойку и понял, что именно с этой точки может разглядеть игорную в полной мере. Имевшая форму правильного прямоугольника комната была сделана в коричневых и желтых цветах. В ней не было так много мебели как в гостиной, но этого и не требовалось. Длинный диван и небольшой шкаф для карт, фишек и прочего барахла, стоящие у восточной стены, бар — у западной, покерный стол с зеленым сукном — по центру и десять стульев вокруг него. Больше ничего и не нужно. Одна небольшая люстра, отливающая хрусталем, подсветка над баром и пара торшеров в конце обеспечили уютное для глаза теплое освещение — и все. Играй — не наиграйся в таких-то условиях. Быстро пробежавшись по висящим на стенах разного рода картинам, сицилиец поневоле похвалил того неизвестного дизайнера, кто обставил эту комнату. А потом вдруг спохватился, что в особняке делает это уже не впервые. В Мистхилле все комнаты перекликались, гармонировали на общем фоне. Семья Марион все-таки имела безупречный вкус в интерьере. Да и в одежде, впрочем, тоже. На памяти Луки, и Джеймс, и Марк постоянно заказывали одежду у лучших портных Лондона и на людях были одеты с иголочки. Женская часть Марионов также не отставала от них, и Валери с Зои всегда выглядели великолепно. Даже несмотря на крайне странную для девушки любовь к брюкам у первой. Но эту причуду можно было простить, ибо изящные ножки смотрелись действительно эффектно обтянутыми в белую ткань. Неаккуратная мысль. Сицилиец не сразу заметил, как вдруг в наслаждении прикрыл веки, вспоминая изгибы худого тела, дернул уголками рта в глупой улыбке. Опасно. Не зайти бы слишком далеко в своих фантазиях, будет как минимум неловко. — Все вопросы решили? — сквозь звон стекла и блаженную дрему до ушей донесся знакомый голос Одри. Зрачки в обрамлении каре-зеленой радужки метнулись к ней. Их обладатель будто проснулся, поняв, что мать хмурится, с не озвученным вопросом глядя на него. — Нет, не совсем, — маска непоколебимого спокойствия привычно легла на южно-европейское лицо. Лука взглянул на женщину, почесал гладкую щеку двумя пальцами. То, как мать смотрела на него, ему не нравилось. Она всегда была чуткой к его эмоциям и наверняка почувствовала, что сын витает в облаках. И судя по жгучему неодобрению в ее глазах, может, даже догадывалась, в каких именно. Мужчина решил не отвечать ее подозрениям, а потому произнес как-то уж слишком безразлично. — Если уж говорить начистоту, с Валери не так просто работать. Решать вопросы следует постепенно. — Будь осторожен с ней, Лука, — в темном взгляде матери мелькнул недобрый огонек, заставивший все мускулы под рубашкой сицилийца сжаться в напряжении. Ее слова мрачной тенью легли на сознание. «Будто предостережение», — подумал мужчина, поведя плечами из-за нервов. Заметив это, миссис Чангретта опустила взор в свою чашку кофе и добавила как ни в чем не бывало: — Я слышала, что Валери очень придирчиво относится к своим деловым партнерам. — Уж что верно, то верно, — включился в беседу Марк, видимо, не уловив в тоне женщины ничего подозрительного. И ясно почему. Хотя голос его оставался трезвым, крупный покрасневший нос и слегка замедленная речь выдавали в его организме значительное повышение градуса. — Упрямая девочка, моя Валери. Любит попаясничать и поиздеваться. Она это не со зла, так что на свой счет, мой мальчик, не принимай. Женщины! Они все такие. Спешки не любит, это ты верно заметил. Все из-за отцовского характера. Джимми тоже все мало-помалу делал, больше времени уделял. Зато качественно! Чангретта бесшумно хмыкнул. «Отцовский характер». Даже смешно. Джеймс Марион, несомненно, был очень тяжелым человеком, контакт с которым мог наладить далеко не каждый. Его упрямство и дерзость в сочетании с раздражающей уверенностью и обжигающим холодом отталкивали неподготовленных людей. Отчужденность и безразличие — единственно подлинные его эмоции. Бизнес — единственный интерес. В Валери была большая доля отца. Она переняла лучшие его качества, чтобы продолжить дело всей жизни. Но того стержня, той внутренней силы, которой веяло от Джеймса за тысячу миль, в ней не чувствовалось. Только страх неизвестности и будто бы… нежелание всего происходящего. — Надеюсь, она не сильно бесновалась в этот раз? — поинтересовался Марион, опрокидывая остатки рома в себя. Лука поджал губы, склонив голову на бок, пригладил волосы. — Не то чтобы, — изрек он глухо. — Она устала и выпила достаточно вина, чтобы мы поговорили без… не как обычно, проще говоря. — Бедная девочка. Весь день там сидит, — тихо вздохнула миссис Чангретта. — Это ее работа, она привыкла, — махнул рукой Марк. Темные брови сицилийца сошлись над переносицей. Перед глазами мелькнуло воспоминание измученной девушки, неприлично развалившейся в отцовском кресле. «Это ее работа» — слишком мягкая фраза для описания подобного. Здесь больше подошло бы: «Это ее бремя». И дед хорошо это знал, просто сглаживал углы. Улыбнувшись во все зубы, он беззаботно добавил. — Значит, тебе очень повезло сегодня, Лука! Моя внучка, подвыпив, становится покладистей. Мягче, можно сказать. Может быть, даже потанцует с тобой, если повезет. Он сказал это таким заговорщицким тоном, будто танец с этой гадюкой являлся высшим благом, которое только можно было получить на Земле. Подобная манера слегка смутила американца. Старик словно бы намекнул ему на что-то и теперь сидел довольный своим гением, просто переключился на мать, рассказывая ей какую-то свою историю. Будто не имел ввиду ничего серьезного, вроде как, пошутил. Но чувствовалось, что что-то не так. Что-то настолько банальное, что неочевидно. О лакированную поверхность около локтя Чангретты ударились два чистых невысоких стакана с гранеными стенками. Их перезвон отвлек сицилийца от размышлений, заставив слегка повернуть голову. Северянин озорно подмигнул ему из-за стойки, вновь нырнул под нее, гремя чем-то покрупнее. — Так, значица… — задумчиво протянул он снизу, а после перешел на английский. Его манера обращения была где-то на грани между фамильярностью и почтительностью. — Джин в здешних краях частенько разливают, но у нас этого добра не так много. Смотрите, Вам что предпочтительнее: «Бифитер», «Танкерей» или «Гриноллс»? Есть еще «Бутс», но под Ваши америкосовские стандарты он не подходит вообще. Южно-европейское лицо сморщилось. Опять все британское, ничего западного. Только излишне горчащие и терпкие пойла, пригодные разве что для подачи в каких-нибудь захудалых пабах. Англичане совершенно не умеют делать алкоголь. Все, что путного они сумели выдумать в этой сфере — сидр, который даже не относится к крепким напиткам. Нужно быстрее разобраться с цыганами и ввести в эту консервативную страну чего-то более пригодного. Пробежавшись быстрым взглядом по открытому бару, Лука не нашел для себя ничего интересного, потому что большую его часть в этом доме составляли ром, ирландский виски, шампанское и что-то прозрачное, не имеющее марки. Мужчина предположил, что в безымянных бутылках находится водка, что нисколько не улучшило положения. Спирт в чистом виде могли пить только безнадежные алкоголики или извращенцы. Или русские, само собой, которые являлись симбиозом и того, и другого. — Не хочу торопить, но у меня тут все сейчас разморозится, — высунулась из-за стойки короткостриженная круглая макушка. Глаза на ней, темные и подозрительные, снизу вверх поглядели на точеный профиль американца, а после метнулись куда-то за его спину. С той стороны послышался звук приближающихся шагов и размеренный стук. — Я бы предпочел что-нибудь импортное, Северянин, — собеседник, усмехнувшись хмыкнул, когда услышал собственное прозвище, произнесенное мягко, с довольно приятным на слух акцентом. — Посмотрю, конечно, но вряд ли. «Дружелюбный какой», — пронеслось в обритой голове не без удовольствия. Похвально. Наемник уж думал, что итальяшка не собирается налаживать контакты ни с кем, кроме босса. Это было бы грубо с его стороны. А еще неправильно, ибо, если вдруг запахнет жареным, и Лер ввяжется, то жизнь иностранца будет зависеть в большей степени от наемников, нежели от ее величества Пересмешника. Отношение может повлиять на качество работы. Северянин никогда не был против пообщаться с кем бы то ни было. Разных людей он повстречал за свою не такую уж и долгую жизнь, и люди эти — кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, — привносили в его личность свою кроху мудрости. Или глупости, опять же — в зависимости от человека. Пока неизвестно, какой вклад мог сделать в его жизненный опыт этот дрыщавый макаронник, но изъять из него по-любому можно было много. Иначе не стоял бы он сейчас здесь. — Не-а, — спустя время выдохнул Северянин, вставая на ноги. Уперев руки в бока, он почти что с сочувствием посмотрел на своего «клиента». — Извините, нет у нас вашего изысканного звездно-полосатого пойла. — Очень жаль, — будто бы безразлично протянул Лука, покрутив спичку. Выпрямившись в полный рост, он поджал губы и скупо махнул в сторону бара. — Может, бурбон? — О-о, нет, — поспешно вскинул руками русский и оскалился. — Такого здесь отродясь не водилось. Только настоящий ирландский и шотландский виски. Больше ничего. Опять же прошу прощения, хотя справедливости ради стоить отметить, что это не моя вина. Чангретта почесал бровь, побарабанил пальцами по деревянной поверхности стойки. Все-таки стоило прихватить из дома гостинцев для старика — было бы что пить. Последний досадливый взгляд на бар. Долгий просмотр разноцветных этикеток. И ни одной хорошо знакомой «звездно-полосатой» марки. Только Англия, Ирландия, Шотландия… На предпоследнем ряду американец уже отчаялся найти хотя бы что-то выходящее за границы Великобритании. Он уже понял, что найти алкоголь из США ему в этом доме не удастся, поэтому решил перенаправить свой вектор и искать что-то Неанглийское. Уже на втором ряду, мужчина понял, что эта миссия обречена на провал, как вдруг на глаза попался знакомый до боли, спрятанный за Англией родной по отцу остров Сицилии. Тонкие губы Луки растянулись. Он с невинно поднятыми бровями посмотрел в лицо «бармена», который явно растерялся из-за вмиг переменившегося настроения «клиента». — Что такое? — спросил наемник фривольно, озадаченно поднимая голову в поисках чего-то неопределенного. — Я пропустил что-то? — Пропустил, — хмыкнули ему в ответ, указав, куда обратить взор. Буквально через пару секунд после этого на стол опустилась высокая бутыль с плескающейся в ней желтоватой жидкостью. Окольцованные золотом руки подхватили ее и аккуратно повертели, показывая со всех сторон. Еле слышный смех донесся до ушей Северянина сквозь громкие голоса из-за стола. — Santo cielo! Fantastico! Просто невероятно. Как долго она здесь простояла? Русский попытался разглядеть то, что так обрадовало итальянца, но детальное изучение толстого стекла емкости ему, к сожалению, ничего не дало. Этикетка также не несла в себе никакой информации, потому что, во-первых, рассмотреть ее полностью так и не получилось, а, во-вторых, та часть, которую все-таки получилось, была написана на незнакомом языке. Как удалось установить — итальянском. — Я бы ответил, если бы знал, — чистосердечно признался Северянин. Указав пальцем на неизвестный алкоголь, он спросил со всем доступным ему спокойствием. — А это что вообще такое? Сколько здесь обитаю, впервые вижу подобное. Темные глаза обратили свой немигающий взор в светлое славянское лицо. Взгляд их как бы обвинял в богохульстве, из-за чего стало вдруг неловко. Жидкость булькнула, ударившись о крышку, из-за очередного поворота. — Это граппа, — стекло стукнулось о дерево. Чангретта прикусил спичку и вытащил ее изо рта, указывая кистью на бутыль. — Riserva, Monovarietale, Aromatizzata. Другими словами: выдержанная более года, одного сорта, ароматизированная. Высший класс. Только вот почему она стоит в закромах… — Наверное, любителей не нашлось. Я ж говорю, здесь в приоритете только местное производство. — Не ищите вы новых впечатлений. — Попрошу, господин Чангретта! — вскинулся собеседник, словно бы услышал грязное оскорбление. Густые брови его мрачной тенью нависли над глазами, указательный палец взметнулся вверх. Сам мужчина подбоченился и с важным видом изрек: — Заметьте, что большинство обитателей этого дома составляют англичане, у которых, видимо, в крови алкогольная сегрегация! Я же, как исконно русский человек, могу сказать, что не имею предрассудков и почту за честь опробовать этот невероятно привлекательный на вид итальянский напиток. В конце этой своеобразной бравады лицо русского скривилось выражением гордости, которое, сицилиец был уверен, было натянуто только ради эффекта комичности. И хотя смеха это маленькое представление не вызвало, Лука вдруг понял, что ему начинает нравиться этот безумно харизматичный человек. Эта несерьезность в нем цепляла, дурачество казалось уже не столько глупостью, сколько разряжающей атмосферу необходимостью. Возможно именно это старик Марион и имел ввиду тогда на террасе. Как он там сказал? «Многое скрывается под излишней жизнерадостностью»? — Sei un uomo interessante, — задумчиво проговорил Чангретта скорее для себя, чем обращаясь к кому-то. Но отклик эти слова все же нашли. — Язык у Вас красивый, — опершись на стойку, обыденно сообщил наемник. — Вряд ли это моя заслуга, но grazie. Ты разливать будешь или я? — Я здесь заведую баром, господин Чангретта… — Лука. — Виктор. Приятно. — Взаимно. Хлопнула пробка. С приятным бульканьем разлилась по стаканам желтоватая жидкость, наполняя их ровно наполовину. Лука поднял свой стакан, как только наемник отставил бутылку, приблизил его к носу, вдыхая мягкий запах винограда, отдающего спиртом. Наемник подобного жеста не повторил — просто поднял свой стакан и несильно ударил его верхней частью о дно стакана собеседника. — За знакомство и сотрудничество, так сказать, — улыбнулся он во все тридцать два зуба, после чего поднес граппу к губам, опрокидывая ее чуть ли не полностью в глотку. По традиции ударив дном емкости о стойку, американец сделал смелый, но аккуратный глоток. Когда исчезла ровно половина, мужчины отпрянули. Виктор сморщил нос, поднося к нему рукав своей полосатой рубашки, которая составляла единственную вещь его гардероба выше торса. Болотные глаза блеснули влагой. — Господь Иисус, эту штуку надо рюмками хуярить… — Прости? — с насмешкой переспросил Чангретта, даже не скривившись. Видимо, его собутыльник не ожидал от неизвестного пойла высокого градуса, а потому отнесся к нему пренебрежительно. В отличие от сицилийца, который точно знал, что представляет из себя граппа и каким образом ее нужно пить. Наверное, стоило было сказать об этом и русскому… — Хорошо, говорю, очень хорошо, — хрипловато ответил ему Северянин и откашлялся. — Замечательный… Никогда не встречал чего-то подобного. Будто очень крепкое вино. — В какой-то мере, — согласился Лука. — Граппа делается из виноградной выжимки и на вкус действительно похоже на вино. Вино, в котором градус достигает пятидесяти, — поджав губы, сделал паузу, пристально рассматривая бутылку. — Отец привез ее на Рождество в девяносто восьмом семье Марион. Получается, она стоит здесь уже двадцать семь лет… — Благородный старичок. Стоит поблагодарить Джеймса за забывчивость, — заметил русский, вновь хватаясь за стакан. — У тебя есть тост? От этой мысли, высказанной вслух, вдруг стало физически тяжело. Невидимый груз скорби, который покоился на широких плечах вот уже год со смерти отца, словно бы вмиг набрал огромный вес, давящий на кожу почти что физически. Винсенте Чангретта подарил эту граппу своему хорошему другу Джеймсу Мариону. Оба они убиты и развеяны прахом по воздуху. А чертов подарок остался нетронутым стоять на барной полке, забытый всеми. — Bevo per te, padre. Блеснуло в теплом свете толстое стекло. Раздался глухой звон, быстро потонувший в звуке перебивающих друг друга голосов. Только сейчас до мужчин дошло, что в их формальное отсутствие развязался нешуточный спор, тему которого удалось уловить не сразу. Да и захотелось уловить не сразу, ибо уж очень ожесточенными показались тона, на которых переговаривались двое — подвыпивший старик Марк и совершенно спокойный мрачный калека. —…То есть ты утверждаешь, что война — необходимость, я правильно тебя понял? — желание закатить глаза подавили в зачатке, ибо смотрелось бы это как минимум несолидно. Вместо этого, махнув Северянину, чтобы он подлил еще, Лука встал к стойке полубоком так, чтобы видеть, что происходит за спиной, но при этом не отходить далеко от своего места, которое уже успело полюбиться. Покерный стол привлек внимание пятнистых глаз. Помимо матери и Марка с букашкой в его районе появилось два знакомых лица. Бордовый пиджак ярким пятном выделялся на общем фоне черно-синей картины. Его обладатель, сверкая полированной тростью и медными волосами праздно расхаживал вдоль северной стены. Выглядел он очень сосредоточенно, внимательно вслушивался в произнесенные оппонентом слова и подбирал аргументы в свою пользу с невероятной скрупулезностью мысли. Сорока намеревался донести свои слова до ума старика, который, по его мнению, совершенно не понял смысла сказанного ранее, хотя оно считалось настоящей элементарщиной. — Отнюдь, мистер Марион, — поднял он голову и произнес самым миролюбивым тоном, на который только был способен. Он видел, как преображается злостью изрезанное морщинами лицо, а потому пытался сгладить углы. — Я лишь говорю, что у современного человека до сих пор имеется потребность, которую он стремится удовлетворить. Как голод или жажда, желание кровопролития копится в нас, а потом выливается в настоящую трагедию. А так как закон сдерживает все человеческие порывы к насилию, это желание в равной степени заполняет всех нормальных людей, и тогда война становится неизбежностью. — Боже, прости его за извращение идей Твоих, ибо не ведает этот ебалан, что выливается из рта его помойного, — еле слышно протянули за спиной на незнакомом языке. Виктор склонился, перенеся вес своего тела на сложенные на стойке руки, чтобы собутыльник сумел услышать его слова. — Ты это… К его словам всерьез не относись. На него так обезболивающие иногда влияет. — Опиум, — поправил сицилиец, коротко глянув на собеседника. — Называй вещи своими именами и тогда понимать друг друга станет легче. Русский пожал плечами, сделал глоток алкоголя, после — поморщился, но не так сильно, как в первый раз. Все-таки водка больше щадит, чем это заморское пойло. Но у водки нет такого волшебного вкуса и кидает от нее жестче, так что можно и потерпеть. — Ты несешь бред, Билли! — вновь раздался гневный выкрик. Старик Марк был очень близок к тому, чтобы начать бить по столу, в таком сильном возмущении он сейчас пребывал. К счастью, присутствие ребенка в комнате заставляло его держать себя в руках и как минимум не отпускать свои эмоции дальше явно очерченной границы. Тема и так довольно щепетильная, а его реакция может сделать только хуже. Зои уже начала жаться ближе к миссис Чангретте в поисках защиты. — Твои слова — апогей идиотизма, ты уж меня прости. Жажда крови — не потребность, а отклонение! Ни один нормальный человек никогда не захочет убить другого человека! Никто не получает удовольствие от боли! — Я видел много людей, которые ловили кайф от насилия. В этой комнате даже есть парочка, — серый взгляд пробежался по помещению и остановился на баре, а точнее на человеке, что стоял за ним. — Плесни мне виски, Северянин. Ирландский со льдом. Виктор не ответил. Выждал недолгую паузу, сверля коллегу страшными глазами, а после, усмехнувшись, загремел стеклом. Спустя недолгое время рядом на другом конце стойки звякнул стакан, который тут же со сдержанным «спасибо» подобрали мозолистые от трости руки. Сорока оперся спиной на столешницу и мазнул презрительным взглядом по стоящему в небольшом отдалении американцу. Тот сделал вид, что не заметил его, продолжая потягивать свой желтоватый алкоголь. — Ты возводишь частные случаи в абсолют, — раздраженно дернул усами Марк. Голос его звенел металлом, какой свойственен Пересмешникам. — Люди меняются после первой пролитой по их вине крови. Они становятся неподверженными, но это не значит, что они получают удовольствие. Здесь собрались только те, кто был вынужден этим заниматься. И никто здесь, до их первого раза, не хотел убивать. — Но война заставила. — Именно! Война заставила! Не будь ее — никто бы из вас здесь сейчас не стоял! — Это не так. Война — это не причина, а следствие, — глуховатый баритон Сороки все также размеренно тек по помещению спокойной рекой, грозящей в любую секунду выйти из берегов. Могло показаться, что лишь янтарная жидкость со льдом сдерживала бурлящую воду. Уильям сделал скромный глоток. — Следствие скрытой в глубине жестокости. В каждом из нас. Вне зависимости от пола, положения, возраста, образования и статуса. И утверждение, что «люди меняются после пролитой крови» совершенно, на мой взгляд, неверно. Люди не меняются, мистер Марион, а раскрываются. Показывают, что таит их грешная душа. Кому-то на это хватает сил, кому-то — нет. Но это факт. Даже самый скромный тихушник в мире, в своей башке кого-то убивает. Может, даже изощреннее, чем прирожденные убийцы. — По-твоему, человек жесток априори? — По-моему, Бог создал нас по образу и подобию своему. А не будь Он жестоким, не допустил бы Великого Потопа, Содома и Гоморры и эпидемии чумы с испанкой, к тому же, — Сорока развел руками, прокрутив в одной из них трость. На лице его отражалось вселенское спокойствие, и даже тень торжественной улыбки тронула тонкие губы. Осмотревшись по сторонам, мужчина наткнулся на неодобрительный взгляд Одри, кому его высказывание, видимо, показалось богохульным. Против воли серые глаза коротко глянули на рядом стоящего иностранца. — Нет, не подумайте, миссис Чангретта, я ничего такого не имел ввиду. Я верю в Бога и молюсь перед сном каждую ночь, замаливая грехи свои, но… с каждым годом жизни на Земле я все явственнее начинаю осознавать, что сотворил Он нас неидеальными только потому, что не идеален сам. И препятствия он нам ставит только из-за все той же жажды крови, что досталась нам от Него в наследство. В игорной вдруг стало нечем дышать. Наэлектризованная атмосфера чувствовалась кожей, щипала щеки и оголенную шею. Чангретта сомкнул губы, задумчиво рассматривая дно стакана. Господи, как он устал от этого дня. Слишком много негатива, слишком мало конструктива. Сначала девчонка с ее невменяемыми выходками, а теперь… О чем вообще спор? Слова Сороки казались ему дикой какофонией звуков, настолько неправильных, что даже забавных в какой-то мере. Забавных из-за абсурдности восприятия этого мрачного клоуна, пытающегося казаться образованным умным человеком. Возможно, на кого-то это и сработало бы, но точно не на американца, который большую часть жизни провел в Соединенных Штатах, окруженный со всех сторон такими вот псевдо-интеллектуалами с громкими оппозиционными речами. На самом же деле, они просто гребут всех под одну гребенку и не замечают других точек зрения, что оспаривают их собственную. На периферии мелькнула знакомая рука русского, что сжалась в крепкий и довольно крупный кулак. Не нужно было смотреть на Виктора, чтобы знать, как сильно он сейчас был зол. Лука где-то слышал, что православные — самые ревностные христиане, и тот, кто сказал ему это, оказался прав. Высказывание о жестокости Бога, видимо, сильно задело русского, и он, следуя первобытным инстинктам, уже готов был отстаивать свою веру насилием. Ирония в том, что, если Северянин в действительности набросился бы на зарвавшегося хромого, то тому это только сыграло бы на руку. А потому возмущенный православный просто стоял за стойкой и напряженно цедил граппу сквозь зубы. — Тебе стоит сбавить обороты, Билл, — донесся из-за стола знакомый уже, отдающий холодом камня голос. Статуя, все это время безмолвно сидевшая на месте напротив двери и перебирающая в руках колоду, подала признаки жизни внезапно для всех. Одно резкое движение — и карты мастями вверх разложились ровным веером на столе. Подняв свои стеклянные льдисто-голубые глаза на коллегу, Грим произнес сухо и почти мертво: — Изначальной темой разговора была война, а не Бог, если не забыл. Настоятельно рекомендую вернуться к ней, чтобы твой язык не завел тебя слишком далеко в тернии. Скрытая угроза в сторону наглого наемника неожиданно порадовала Луку, заставив спрятать напросившуюся усмешку в изгибах стакана. Все-таки была в этой статуе какая-то сила, не соответствующая смазливой внешности. Сила, которая могла бы поставить на место любого, если он того заслуживал. А Сорока сейчас как раз только этого и заслуживал. Преобразившееся покорной смиренностью выражение его лица говорило о понимании положения. — По мне так, этот разговор вообще стоит прекратить, — вставила свой цент Одри. Букашка, пугливо прижимавшаяся к ее боку, мелко вздрогнула. — Вы сотрясаете воздух. И пугаете ребенка, к тому же. — Я, кажется, начинаю понимать твою идеологию, Уильям, — несмотря на резонное замечание, продолжил Марк. Выглядел он уже намного спокойнее, чем до этого. Погладив усы, вверх взмылись два узловатых пальца. — Ты считаешь, что война — необходимая мера обуздания человеческого желания насилия, которое применяет государство для того… — Необходимость войны в первую очередь заключается в людях, а не государстве, сэр, — перебил хромой, выпрямившись. Звезда Давида на его шее качнулась, отразив свет ламп мелкими камнями-самоцветами. — Хотя и государство, не спорю, имеет с этого довольно большую выгоду в виде смиренного народа. Но солдату эта выгода неведома, потому что он обретает другую. Он обретает единение и понимание того, что он, больной маниакальный ублюдок, не один такой. Что мы все такие. А война — это всего лишь доступный способ утолить свой голод. — Но ведь, если бы все было в действительности так, то в четырнадцатом все пошли бы на фронт добровольцами и не пришлось бы государству насильно тащить людей на передовую. Но они ведь тащили. — Многие сейчас ищут войны, сэр, — Сорока ударил тростью о пол и оперся на нее двумя руками. Взгляд его коротко метнулся в сторону сицилийца, но тут же снова вернулся к столу. Нахмурились коричневые брови, опасно прищурились глаза, смотрящие на своего собеседника с плохо скрытым снисхождением. Речь его вдруг приобрела мрачный, почти презрительный тон. — Да и кроме жажды крови в людях имеются еще и потребности в самореализации. Почему-то многие сейчас считают, что война — преграда в этом отношении. — А ты так не считаешь? — казалось, с неподдельной заинтересованностью спросил старик, подпирая кулаком подбородок. — Все это бессмысленное беганье с оружием в руках по грязи и минам в угоду зажравшимся аристократам, которые все это и устроили, отнимает огромное количество времени у молодых людей. Вместо того, чтобы развиваться, они проводят четыре года под обстрелами. Ты можешь, конечно, сказать, что четыре года это не так много, но один знакомый наш действительно перспективный юноша за этот срок шестьдесят лет назад сумел добиться таких высот, что по сей день семья его находится в достатке. Это ли не показатель? Как думаешь, пойди этот юноша воевать, находились бы мы все сейчас здесь? «Он над ним смеется», — внезапно дошло до Луки, и он осторожно посмотрел на рыжего наемника, кто явно ничего и не подозревал. Пятнистые глаза чуть сузились, пытаясь найти в профиле Сороки что-то необычное, но из-за ракурса этого сделать не удалось. Тогда они перевели свое внимание на все еще стоящего за стойкой кусающего щеку русского. Тот быстро поймал их взгляд и подался вперед, прошептав еле слышное: «Это что-то посильнее опиума». И только после этих слов сицилиец наконец заметил, как мелкой дрожью пробивает мозолистые руки. Маниакальный взгляд серых глаз приобрел совершенно иное значение. — Что ж, вряд ли, — тонкие губы хромого задела усмешка. И, видимо, только Чангретте она показалась злобной. — И, если пойти вашим путем, мистер Марион, то ответьте мне на вопрос: не пойди Ваш сын в четырнадцатом на фронт добровольцем, поднял бы он Вашу империю на тот уровень, на котором она находится сейчас? Я вот очень сомневаюсь. Джеймс нашел себя на этой войне, докопался до сути. Понял, кто он и что должен делать. Без нее он бы ничего не добился. Марк вмиг посерьезнел. Между ними только что будто что-то треснуло. Кожу Мариона обдало холодом, а потом тут же накрыло жарой, как от болезни. Он побагровел. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — почти сквозь зубы прошипел старик. В ответ ему только улыбнулись. — О, нет, сэр. Я-то как раз знаю, о чем говорю, потому что видел весь его долгий путь. Мы прошли его вместе. Плечом к плечу. — Мой сын не вернулся с войны. Он потерял голову, потерял веру, потерял самого себя и больше не смог вернуться. Отчаяние поглотило его. Джимми умер еще до Ирландии. — Это не так. — Молчи, Уильям… — Джеймс обрел смысл. Свистящие пули над головой помогли ему понять… — Заткни пасть. — …что на самом деле его жизнь не имеет значения, но зато жизни его дочерей… Оглушительный грохот прокатился по помещению вперемешку со звонким детским вскриком. Не сразу поняв, что случилось, Лука против воли сунул руку под пиджак, пытаясь нащупать заткнутый в портупею пистолет, только потом вспомнив, что оставил его в кабинете. С опозданием до него дошло, что в помещении повисло напряженное молчание, а Марк, до этого спокойно сидевший на своем месте за покерным столом, вдруг вскочил. Кулак его с нечеловеческой силой давил на столешницу. Это он громыхнул о суконную поверхность с силой больше похожей на взрыв мины. Медленно убрав руку из-за пазухи, Чангретта посмотрел на мать. На сына она внимания не обратила — сверлила злостным взглядом рыжего наемника перед ней. Весь ее вид источал презрение. Старик выпрямился, с холодной ненавистью осмотрел Сороку с головы до ног. На лице его заходили угрожающие желваки. На лбу вздулась вена. Металлом прозвенел старческий охрипший бас: — Ты зарвался, Уильям. — Мне попросить прощения? — прозвучало насмешливо. Лука сдержал порыв к насилию, прикрыл глаза в попытке успокоиться. Этому мудаку лучше молчать, он и так слишком много наговорил. — Когда я говорю тебе заткнуться, ты должен заткнуться! — узловатые пальцы резким движением взмылись в воздух и указали на наемника. — Ты подчиняешься моей крови! — Я подчиняюсь Валери, мистер Марион, а не Вам. Снова грохот. Снова взметнувшаяся ввысь жилистая рука, направленная в сторону двери. Только от металла не осталось и следа. Лишь звериная ярость, ознаменовавшая полный провал Нового года. — Пошел вон из моего дома! На секунду в комнате воцарилось идеальное молчание. Сорока понимающе покачал головой будто бы с досадой, а после заковылял в сторону выхода. Лука проводил его напряженным взглядом. Только когда рослая фигура наемника исчезла за дверью, мужчина вновь ощутил легкость. За спиной послышался усталый выдох на незнакомом языке: — Отметили блять Новый год…