Never trust a Mockingbird

28 декабря 1925, вечер

Огромная толпа людей, громкая музыка, противные сальные взгляды, бегающие по телу, и невыносимо сильный запах табака — действующая на сто процентов формула вечно растущего раздражения, смешанного со злостью и ненавистью к подобного рода заведениям. Сборище неуправляемых алкоголиков, наглых героев-любовников, глупых юнцов, вылавливающих дилеров с очевидной целью, и одиноких скучающих аристократов, которые оставили своих жен дома и сейчас активно искали развлечений на стороне. Тошнотворное зрелище, поистине тошнотворное. Испокон веков люди любили убивать друг друга, видели истинное наслаждение в забирании чужих жизней и делали это с особым изяществом. Плаха, эшафот, гильотина, электрический стул, целый ряд жесточайших китайских пыток и прочие ужасы, придуманные еще в древние времена. Человек любит губить себе подобных, но губить себя он любит еще больше. Для этого он начал пить сброженный сок, выращивать табак и вынимать из маков и коки плоды, что заставляют его радоваться всему без особой на то причины. Все это, в конце концов, убьет его. Он понимает это, но продолжает свою бессмысленную деятельность не в силах сопротивляться. Будто сама природа заставляет его. Люди — сами себе убийцы. В той или иной степени. Валери поправила подол своего черного с серебряным узором платья и песцовую накидку на плечах, в очередной раз поморщилась от обилия золота в интерьере и осторожно опустилась на барный стул. Тонкие руки, обтянутые короткими перчатками, придержали норовивший выскользнуть из них клатч. Синие глаза безучастно пробежались по залу в поисках высокой фигуры, облаченной в светло-серый пиджак. Она нашлась на втором этаже сидящей на диване напротив разодетого в белое незнакомого мужчины с такой перекошенной шляпой, что разглядеть его лучше не представлялось возможным. Лицо Грима с абсолютно непробиваемым каменным выражением застыло и не оживало с того момента, как его обладатель переступил порог. Только губы беззвучно шевелились. — Прошу прощения, мисс, — прервал ее изучение незнакомый голос из-за барной стойки. Нехотя Марион обернулась к побеспокоившему ее бармену и обдала его таким холодом, что его, казалось, можно было почувствовать физически. Мужчина замялся, косясь глазами куда-то в дальний угол стойки, но вскоре попытался вновь напустить на себя уверенный вид. Получалось скверно. — Девушкам запрещено сидеть за барной стойкой без сопровождения мужчины. К Вам кто-нибудь присоединится? Подкрашенная коричневым бровь в ожидании взметнулась вверх, отчего бармен только больше смутился. Тогда девушка притворно огляделась по сторонам будто в поисках чего-то определенного и театрально тревожно сказала: — Ох, извините. Видите ли, у моего мужа деловая встреча, и он задерживается. Но он скоро придет, уверяю Вас, нужно только подождать. Непонятного цвета глаза напротив наполнились забавной заинтересованностью, на которую Валери предпочла не реагировать. Он уже придумал для себя целую историю, благодаря которой теперь мог назвать ее наивной дурочкой, чей муж-идиот в данный момент трахает кого-нибудь помоложе и поумней, забыв о прекрасной, но пустой оболочке. Похоть открывает многие пути. — На его месте я бы не заставлял столь прекрасную леди ждать, — улыбнулся мужчина и оперся руками на стойку, сокращая расстояние между ними. Валери чуть заметно отпрянула, удерживая на лице все ту же невинность, мило скривила губы. Он не был в ее вкусе: ушастый и бородатый, неприятно пахнущий дешевым алкоголем и женскими духами. Но отвергнуть его сейчас значило бы получить несвоевременный билет на выход. Мерзкий бармен тошнотворно широко улыбнулся, показывая золотые передние зубы. — Может быть, я стану Вашим спутником до тех пор, пока Ваш муж не вернется? Уверен, у нас найдутся темы для разговора. Нет, не найдутся. Вряд ли от него можно услышать что-то кроме грязных намеков, банальных комплиментов и советов о том, какое вино лучше взять. Он был пустым. Такие люди никак ее не привлекали, и, уж тем более, не возбуждали. Когда пухлые губы, накрашенные красной помадой, слегка раскрылись, чтобы изречь очередную лестную ложь, бармен внезапно поменялся в лице, смотря куда-то поверх острого плеча. Мужчина посерьезнел и отодвинулся от объекта своего развратного желания подальше, учтиво склонив голову и сделав вид, что протирает стакан, который стоял ближе всего. На периферии зрения мелькнула знакомая унизанная массивными кольцами рука с черным крестом на ней, аккуратно опустившая на блестящую поверхность стойки серую шляпу-федору. Валери не знала радоваться ей или просить бармена вернуться. Она заметила его, как только вошла в заведение. Трудно было не придать отдельное внимание этой хорошо узнаваемой долговязой фигуре в невероятно дорогом сером костюме. Он сидел за баром, что находился у самого входа, и разговаривал с отдаленно знакомой женщиной, которую не удалось разглядеть как следует. Марион не стала зацикливаться, ибо ее ждало дело поважней, а потому почти сразу прошла в большой зал, где некоторое время назад уже исчез Грим. Она надеялась, что он не заметит ее. Заметил. И пока неясно к лучшему это или к худшему. — Надеюсь, ты ждешь не долго? — провибрировал с акцентом мужской голос. Обладатель его бесшумно опустился на стул рядом и обратился к стоящему за стойкой. — Бурбон. А даме… — Фруктовой воды, — бросила Пересмешник холодно. Только когда бармен, покраснев от необоснованной злобы, выполнил заказ, Валери посмотрела на устроившегося рядом мужчину. Он выглядел великолепно. Как всегда, с идеально уложенными смоляными волосами, безупречно выглаженной рубашкой, правильно подобранным галстуком… Удивительно, но это крайне раздражало. В домашней обстановке он нравился ей больше. Отхлебнув из граненого стакана янтарной ничем не разбавленной жидкости, Лука причмокнул губами. Его пятнистые глаза лениво проводили спешащего покинуть их компанию бармена, и уже после так же безучастно проскользили по сидящей рядом девушке. — Замечательно выглядишь, — со скучающим видом будто проконстатировал он, заставив свою собеседницу скупо усмехнуться. — Замечу, что платья тебе идут больше, чем брюки. — Оригинально, но замечу, что по части комплиментов ты профан, — в той же манере, что и он, произнесла Марион с толикой насмешки в голосе, что тут же развеяла скуку на лице сицилийца, сменив ее невысказанным возмущением. Девушка растянула губы более искренно. Удивительно, как же просто на самом деле задеть мужскую гордость. Ты всегда будто разговариваешь с большим ребенком, готовым общаться на взрослые темы, но воспринимающим все личное слишком близко к сердцу. Самый сильный и уверенный снаружи, обычно так раним в своем мягком нутре. Стоит только указать на его несовершенность в самую глупую и очевидную шутку, и он тут же состроит из себя обиженку и будет думать об этом до конца своей жизни, хоть ты сотню раз извинись и скажи, что пошутила. Почему-то Валери до конца думала, что Чангретта был этаким исключением из правил: непоколебимый и серьезный большую часть времени, но не без чувства юмора. Так он выглядел каждый раз, когда она пыталась уколоть его. Даже при обсуждении его отвратительного одеколона выражение его лица варьировалось разве что от сосредоточенности до смятения и обратно. И не тени ненужного самоанализа. Сейчас на его широком лбу невидимыми чернилами был выведен вопрос: «Да разве же я в этом плох?» Довольно разочаровывающе. И, на удивление, интересно. Впрочем, этот глупый вопрос быстро смылся с несвойственно светлой для сицилийцев кожи. Лука выпрямился на стуле и сел полубоком для более комфортной беседы лицом к лицу. — Что ты здесь делаешь? — вздернулись темные брови. Он вновь сделал небольшой глоток и сдержанно прокашлялся с непривычки, а после продолжил: — Я думал, что твои люди достаточно продуктивны, чтобы птичка могла никогда не покидать своего родного гнезда. — Я делаю здесь то же, что и ты, — синие глаза снова нашли на втором этаже костюм Грима и тут же перебежали назад, столкнувшись с мимолетным ледяным взглядом. Валери отпила немного из своего бокала и поморщилась от кислоты плавающего в нем лимона. — Пью и наслаждаюсь музыкой. — Развлекаешься, значит… — Если это можно назвать развлечением, — откинувшись на спинку стула, Валери обвела помещение небрежным узким жестом и постаралась улыбнуться для вида. Получилось как-то чересчур неубедительно, — то в каком-то смысле. Чангретта дернул уголком рта и бесшумно постучал подушечками пальцев по стеклянным граням стакана. Этот вымученно довольный вид, что был знаком с детства, никогда ему не нравился. Ее улыбки сквозь силу, синий взгляд, полнящийся желанием уйти или разрушить все по кирпичику, и напряженное тело, словно покрывшееся толстым слоем инея раздражали его в ней больше всего. Ведь никто не заставлял ее здесь быть, Лука в этом уверен. Она пыталась что-то доказать. То ли себе, то ли окружающим, то ли кому-то выдуманному, несуществующему в этом мире. Валери Марион всегда было трудно понять. В большей степени из-за ее скверного характера, что не мог удержать хоть одну эмоцию дольше, чем на час. По крайней мере, так было двадцать с лишним лет назад. Она была непостоянна, металась из стороны в сторону и не всегда знала, как ей реагировать на некоторые вещи. Ее настроение менялось по щелчку пальцев: сначала веселится и дурачится на траве, как обычный ребенок, а после вдруг срывается и начинает ругаться на все, что попадется под руку. Американец считал ее ненормальной и в большей степени именно из-за этого сторонился. Но, как он и сказал, это было достаточно давно. Сейчас многое изменилось. Валери стала сдержаннее, спокойнее. Умела удерживать то лицо, которое считалось визитной карточкой Пересмешника, и делала это ничуть не хуже своего отца. Но старые привычки все еще прослеживались в ее речи, ее движениях и мимике. Они уже не вызывали таких бурных негативных эмоций как раньше, но оставляли неприятный осадок и вызывали потребность сейчас же от них избавиться. Мужчина провел указательным пальцем по брови и покосился в сторону. Он пытался отыскать хоть одно знакомое лицо среди толпы, но успехом это не увенчалось. Кроме кучки танцующих на середине зала людей и незнакомых шумных компаний за столиками — никого. — Ради всего святого, не оборачивайся, — предупредила девушка до того, как эта мысль перешла в исполнение. Лука не стал противиться, он наблюдал как подносят к красным от помады губам бокал с желтоватой жидкостью и ждал ответа на свой невысказанный вопрос. Стекло замерло в дюйме от красиво приоткрытого рта. — Иначе посеешь ненужные сомнения и все испортишь. — Так я помешал? — В какой-то степени. Ты немного спутал мне карты своим неожиданным появлением, но, наверное, стоит поблагодарить тебя за это, — она кивнула в сторону, куда ушел бармен, смешно поморщилась в театральном отвращении и изрекла многозначительное: — Не люблю чересчур самоуверенных мужчин. — В таком случае Рене Лессар для тебя не лучший вариант. Лука хмыкнул в плохо скрываемом смехе, наблюдая как вмиг изменилось выражение на девичьем лице. Ее глаза с нехорошим прищуром сосредоточенно застыли, буравя в сидящем напротив мужчине дыру. Их синева сгустилась и стала непроницаемо ультрамариновой словно океан во время бури. Но вопреки всему этому на губах играла слабая улыбка, ощутимо отдающая холодом. — Откуда знаешь? — голос слегка дрогнул от напряжения и затерялся в реве саксофонов. Но американец все же сумел расслышать и, прежде чем ответить, допил свой бурбон. — Не у тебя одной есть связи, — проговорил сицилиец, отставляя подальше пустой стакан, и кинул задумчивый взгляд на танцующих. На ментальном уровне он почувствовал ее требующий объяснений взгляд, полный негодования. — Ты знакома с Дарби Сабини? Ответом на вопрос стали возведенные к потолку глаза и усталый вздох. — Полагаю, что это «да», — Лука перевел взгляд на девушку. — Я встречался с ним вчера, чтобы обсудить расклад дел с Шелби, и разговор зашел о тебе. Осведомлен он не так хорошо, как хотелось бы, но знает, как я понял, многое. — «Многое»? — усмехнулась девушка и быстрым движением заправила за ухо светлую прядь. — Осведомленность этой истерички состоит из догадок и слухов. На твоем месте я бы послала его ко всем чертям. — Насчет Лессара он оказался прав. — Это единственное, в чем он оказался прав, — она поболтала в руках полупустой бокал и скучающе проследила за тем, как фруктовая вода в нем образует неглубокую воронку. — Дарби Сабини ориентируется в этой жизни наугад, так что не стоит верить ему на слово. — Крайне поучительно. Но, при всем уважении, верить тебе тоже не лучшая затея. Ей нечего было ему ответить, а потому между ними повисла тишина. С неким извращенным удовлетворением Валери подумала о том, что этот напыщенный индюк прав. Верить ей и правда было глупо, и как же хорошо, что он это понимал, ведь теперь можно было начать ее любимую игру. Марион вновь со скучающим видом взглянула на второй этаж, где все оставалось без изменений. На этот раз Грим не отвлекся на нее, продолжал неотрывно смотреть на своего собеседника, который, по-видимому, что-то объяснял ему, взмахивая тонкими руками, блестящими серебром колец. Так плавно и изящно мог жестикулировать лишь истинный француз, а Рене Лессар был именно таким. Чистокровный, утонченный, высокомерный лягушатник с большой монополией и деньгами. Словом, действительно важная шишка. А также приглашение Пересмешника в многострадальную Францию. Он был золотым билетом, который любой ценой должен достаться ей. И говоря «любой ценой», имеется в виду буквально любой. Валери вышла из своей зоны комфорта не для того, чтобы просто посидеть за баром, попивая кислую фруктовую воду. Она была запасным планом в случае, если француз откажется от заключения сделки или завысит до невозможности свои и без того немалые требования. Тогда он сделает ошибку. Катастрофическую ошибку, которую сам себе не простит. Вероятность совершения этой самой ошибки опасно приближалась к сотне из-за чрезмерной самоуверенности Лессара. Он не хотел пускать на свою землю англичан, но согласился на переговоры из-за заманчивых перспектив. Что ж, в случае если он вдруг захочет прибрать к рукам империю Марион, то у него не останется ничего больше пустых обещаний и разобранного по кирпичику замка бывалого успеха. Он лишится всего, стоит только соловьиной трели пробежаться по помещению. Рене Лессара убьет алчность. Валери опустила глаза с балкона VIP-ложи и тут же наткнулась на точеный профиль американца, смотрящего в сторону танцплощадки. Его вытянутое лицо изображало тщательный мыслительный процесс, что почему-то забавлял своей серьезностью. Она не знала, о чем с ним говорить. Не знала, почему он все еще восседал перед ней, весь такой раздражающе совершенный неурод. Странно, что даже сейчас девушка так пристально рассматривала его, не до конца понимая, что именно привлекало ее в этой необычной внешности, которая, казалось бы, никоим образом не должна волновать. Лука Чангретта был крайне посредственным идеалом красоты, но все же был совершеннее тех редких уникумов, подходящих под все аспекты, заданные развращенным обществом. Совершенный в своей несовершенности, от которой почему-то яро желал избавиться. Эта прическа, эти повадки, мимика, а точнее ее отсутствие — следствие социального давления. Общество скучно. Кратковременные стандартны, которые оно задает еще скучнее. Его слоган «Будь как все» — несусветная тоска. Раньше в моде были усы. Марион никогда не любила все, что было связано с растительностью на лице, но к усам она испытывала особую ненависть. Отвратительные щетки, завитые в кольца, обладатель которых уделял им больше внимания, чем чему-либо действительно стоящему и важному. Бесполезная вещь, подходящая, разве что, для стариков и не приносящая ничего кроме дискомфорта как носителю, так и его пассии. Кроме этого, еще были монокли, смокинги, высоко поднятые головы и абсолютно неоправданный высокомерный тон. Сейчас все женщины сходили с ума по Рудольфу Валентино с его зализанной прической, прямым пробором и грустными глазами побитой собаки. И сначала он действительно казался Пересмешнику довольно привлекательным, но, как все знают, закон рынка гласит, что «спрос рождает предложение». Мужчины со всего мира, заинтересованные в привлечении женского внимания, само собой, стремились быть похожим на современного идола. Боже, сколько же таких ходило по Бирмингему, а о Лондоне и заикаться не следовало. Куда ни глянь — везде Валентино с его задающим стандарты стилем, уже не кажущимся таким привлекательным. «Избыток вкуса убивает вкус», — пролетела в голове хорошо знакомая строчка. Валери сжала губы, рассматривая зачесанные назад смоляные волосы американца и вспоминая ту непослушную прядь. «Эх, Рудольф, что ж ты делаешь с этими волосами?» Валери покачала головой от досады, тихо вздохнула и опустила глаза на дамские наручные часики, сверяясь со временем. Половина одиннадцатого. Грим вел переговоры уже добрых пятнадцать минут, а значит, что уже скоро он должен будет закончить, и настанет ее черед. Стоило выпроводить Чангретту до того момента, как это случится. — Есть ли какая-то веская причина, почему ты все еще здесь? — не стала тянуть Валери, чтобы не тратить лишнее время на намеки, что, скорее всего, пролетели бы мимо. Она допила свою кислую воду, наблюдая за тем, как рука в золотых кольцах тыльной стороной гладит красивую линию челюсти. Лука, будто нехотя, повернулся к девушке лицом, смотря на нее с высоты своего немалого роста. — Думаю пригласить тебя на танец, — равнодушно ответил он и снова отвернулся, будто ничего не сказал, а после глухо добавил: — Достаточно веско? Его слова сначала обескуражили, а после развеселили Пересмешника до такой степени, что она совсем неприлично фыркнула, привлекая к себе внимание рядом сидящих высокопоставленных дам. Мужчина тоже скосил взгляд. — Боюсь, что сегодня я танцую только с французами, мистер Чангретта, — со смешком проговорила девушка и зачем-то прокрутила на стойке пустой бокал. — Ты не дождешься француза. У Лессара есть жена, в которой он души не чает. На танцпол и, уж тем более, в постель ты его не затащишь. К тому же, он предпочитает брюнеток, — исписанная татуировками кисть взметнулась к девичьей голове и небрежно указала на светлые прямые волосы, заколотые с одной стороны и свободно спадающие до плеч с другой. Марион дернулась в противоположную от нее сторону. Мужчина не стал упорствовать и опустил руку. — А тебе, значит, больше по душе блондинки? — Непринципиально. Меня возбуждает женщина, а не цвет ее волос. — Это намек? — Отнюдь. Я приглашаю тебя на танец в честь плодотворного сотрудничества и дружбы наших отцов. — Ты же не умеешь танцевать, — подкрашенные брови иронично вздернулись вверх, показывая всю абсурдность ситуации. Так кстати вдруг вспомнился эпизод из далекого детства, как маленький Лука и мисси — Боже, как отвратно звучит! — учились танцевать вальс в гостиной Мистхилла. Закончилось все парой оттоптанных девичьих конечностей и очередной ссорой с громкими обвинениями писклявым голосом. В общем-то не самый лучший день, который стоило бы вспоминать. Лука, видимо, тоже мысленно вернувшись в детство, устало вобрал в легкие воздуха. Наверное, она действовала ему на нервы, и он уже сотню раз пожалел о своем глупом необдуманном приглашении, но из-за своего врожденного упрямства отступить не мог. — Я не умел танцевать в десять лет, признаю, — на выдохе произнес сицилиец и слегка наклонился к лицу собеседницы. — Но я многому научился в Нью-Йорке. Уверяю тебя, мисси, твои ноги не пострадают. Валери хмыкнула, и взгляд ее против воли вновь метнулся к ложе. Сказать, что увиденное приятно поразило ее, значило бы смолчать, ведь она готовилась к совершенно иному исходу. Там, на втором этаже, двое мужчин, в белом и сером костюмах, поднявшись со своих мест, крепко пожимали друг другу руки и обменивались прощальными словами, прежде чем разойтись. Об их эмоциях ничего сказать было нельзя, ибо француз до сих пор стоял спиной к бару, а по вечно каменному выражению Грима определить его чувства было весьма затруднительно. Тем более, издалека. Девушка опустила глаза на американца, когда ее немногословный посредник, завершив задание, развернулся на пятках и направился к лестнице в зал. Уже через пару секунд он уверенно шагал сквозь веселящуюся толпу и, держа в левой руке шляпу, правой пытался нащупать в карманах портсигар. Он прошел неподалеку от бара, чтобы в последний момент кинуть льдистый взор на Пересмешника и сидящего рядом мужчину. Еще через пару секунд его фигура исчезла из виду, не проронив ни звука. — Твоя горгулья спорхнула с Нотр-Дама, — в вибрирующем голосе Чангретты — насмешка, умело скрытая за равнодушием ровно настолько, чтобы слышалось лишь ее далекое эхо. Он также проводил фигуру наемника взглядом, а после, вернувшись к озадаченной девушке, сложил брови домиком и слабо растянул губы в улыбке. — Ну так? Что скажешь? Валери выпрямилась на стуле, постучала пальцами по гладкой поверхности стойки будто в раздумьях. На втором этаже уже не было ни одной живой души, кроме, разве что, снующих туда-сюда, официантов. Потом синие глаза нерешительно пробежались по танцующим парам в зале и невольно прищурились. Если приглядеться, можно было увидеть, как в них мелким шрифтом пробегали все «за» и «против» — Когда ты решишься принять мое приглашение, солнце встанет… — пухлые губы театрально поджались, светлая голова плавно покачалась из стороны в сторону. Мужчина дернул бровью. — Что? Для этого тоже нужны свидетели? — Для того, чтобы я могла принять твое приглашение, Лука, тебе для начала нужно меня пригласить, — пожала плечами Марион. — Вот я и жду, когда до тебя дойдет. Замерев на долю секунды, сицилиец озадаченно хмыкнул. Его поражало то, как Марион постоянно перекручивала ситуацию, выходя сухой из воды и оправдывая каждую свою запинку и необдуманный шаг. И все в такой невинной манере… Для смягчения реакции, само собой. С неким удовлетворением мужчина подумал о том, что на него эта женская уловка работала слабо, а иногда и вовсе не работала, имея скорее обратное предполагаемому свойству. Как тогда, в гостиной. Лука, пригладив волосы на затылке, неторопливо поднялся со своего места и поправил пиджак. Его скучающий взор случайно зацепился за косящего на него бармена, который, как не сразу вспомнилось, еще несколько минут назад пытался обаять мисси своей безликостью. Забавно, как много на себя взял этот уже достаточно немолодой человек, обнадежившись подстрелить птичку столь высокого полета. И хоть эта лживая девчонка даром не сдалась Чангретте, он все же не удержался от издевки в быстром взгляде в сторону неудавшегося казановы. Тот, казалось, вмиг побагровел. — Не окажете ли Вы мне честь, мисс Марион? — склонившись как можно ближе к женскому ушку прошептал американец, выставляя свою руку ладонью вверх в приглашающем жесте. Горячее дыхание опалило чувствительную кожу шеи, и Валери против воли отшатнулась чуть в сторону, машинально оборачиваясь к нарушителю пространства лицом. Еще бы чуть-чуть нахал позволил себе приблизиться, и они бы точно нелепо столкнулись лбами, как постоянно происходило в детстве. Но, похоже, ее негодования Лука не разделял, издевательски растягивая тонкие губы. Если бы это произошло в менее публичном месте, она непременно бы влепила пощечину напыщенному индюку за его выходки. Но нет. Они в баре и у них чертово перемирие, сделка, которая не имеет силы. Привлекать внимание бессмысленными скандалами — не лучшая идея, а эта компрометирующая поза — которую можно было бы назвать «секунды до поцелуя», — наоборот была как раз кстати для шумного веселящегося бара. Что ж, на сей раз она простит ему его нездоровую тягу к близости, которой он, видимо, пытался компенсировать свой недотрах. Шальные мысли заставили глупо прыснуть, опустив глаза. — Ладно, — прохладные пальчики обхватили непривычно мягкую для мужчины ладонь. — Давай посмотрим, чему там научил тебя Нью-Йорк.