26 декабря 1925, позднее утро
Сизый горький дым поднимался высоко над головой Грима, теряясь в широком голубом небе. Это зимнее утро выдалось на удивление солнечным, поэтому он даже не стал особо одеваться и вышел на террасу в коротких хлопковых штанах и вязаной серой кофте на голое тело, наивно полагая, что чертова звезда достаточно горячая, чтобы согревать всех под ней ходящих. В определении погоды наемник, очевидно, был не силен. Босыми ступнями он чувствовал прохладу светлого дерева и потому часто перебирал пальцами на ногах, глупо пытаясь согреться. Но пока сигареты с этим справлялись намного лучше. Он проснулся довольно поздно для себя, но все же, вышел из своей комнаты в одно время с потрепанным Виктором, который ушел спать намного раньше. Вид русского не вызывал ни одной положительной эмоции как у него самого, так и у Грима, которому посчастливилось его застать. Ничего спрашивать наемник у него не стал, все и так было очевидно. Несгибаемый дух Северянина могло подкосить только похмелье. Ну, или женщина на худой конец. Молча они спустились в столовую, где Джози уже накрыла стол для завтрака. Кроме нее и служанок, впрочем, там больше никого не было. — О, неужто проснулись? — старушка вынырнула из кухни с ароматным чаем на подносе. Поставив его на стол, она критически оглядела мужчин и покачала головой, остановившись на Северянине. Тот страдальчески вздохнул в ожидании поучений и уселся на ближайший стул, откинувшись на его спинку. Женщина скрестила руки под пышной грудью. — Вы только поглядите на него! Не стыдно тебе, окаянный, так нажираться, когда гости в доме? Хорошо хоть хозяйка тебя быстро спровадила, а то учудил бы чего — долго разгребать бы пришлось. — Так Рождество же, Джози, — замучено прохрипел мужчина, на что получил неразборчивое ворчание, основной мыслью которого было то, что в России Рождество празднуется позже. Зеленые глаза Северянина будто позеленели еще больше и теперь горели неясной тревогой в бьющих в окно солнечных лучах. Они, всегда усталые и темные, хоронили в себе столько тайн, сколько у Грима не накопилось за всю его жизнь. Хотя Виктор и казался всем окружающим глупым и надоедливым алкоголиком, это скорее показывало, насколько плохо его знают в том или ином обществе. Его вечная насмешливость и несерьезность скрывали за собой многие качества, о которых знали не все. Потому что не стремились узнать, потому что иногда судить по внешнему облику намного легче, чем попусту тратить время. Сорока был таким. И, признаться, иногда это настолько выводило Грима из себя, что у него начинало сводить кулаки. Коэн не умел ценить людей, не понимал их, а просто клеил ярлык, которого придерживался до конца дней. Так было с ним и Северянином, также случилось и с итальянцем Чангреттой, который не успел и представиться, а недальновидному наемнику уже что-то стрельнуло в голову. Грим осмотрелся по сторонам, поправил кофту так, чтобы она не перекручивалась сзади, и опустился напротив русского, с интересом наблюдая, как он пытается не уснуть на месте. И все же вид у него был не из лучших: залегшие темные круги под глазами, медленно блуждающий взгляд, сведенные к переносице брови и длинные морщины на лбу, что придавало ему лет пять, если не больше. Он, как обычно, даже не подумал одеться перед выходом. Натянул свои излюбленные ободранные снизу штаны — видимо, решил, что достаточно будет и этого, — и вышел из комнаты, почти в чем мать родила, сверкая усеянной золотистыми волосками грудью. Зевнув, Северянин посмотрел на него в ответ и слабо дернул уголками губ. — Ну? Что смотришь? Или глаз от моего похмельного великолепия оторвать не можешь? — мозолистые пальцы оттянули потемневшие веки, и по столовой разлился тихий смех. Ответом на него стало удовлетворенное хмыканье. Немногословный мужчина закончил завтрак чуть раньше своего коллеги, потому сейчас стоял и наблюдал начало дня в полном одиночестве, раскуривая горькую сигарету. Он оперся локтями о деревянные перила террасы, вытянул ноги сзади. При его росте эта поза занимала очень много места и представляла потенциальную угрозу для особо невнимательных, но было как-то по-особенному приятно все равно. Грим прикрыл свои льдисто-голубые глаза, прислушиваясь к себе. Спокойствие теплым потоком разливалось в груди вперемешку с едким табаком и никотином. На удивление редко он стал ощущать себя подобным образом. Суматоха с делами Пересмешника выводила из себя даже его с завидной частотой. А француз, с которым он работал сейчас, только добавлял масла в огонь своей идиотской манерой менять планы в последний момент без конкретной причины. Их встреча в воскресенье переносилась уже два раза и постоянно дополнялась абсурдными условиями. Как бы в этот раз ничего не сорвалось. Из открытого окна гостиной до уха долетел звонкий детский возглас, сетующий на то, что ничего не получается. Грим лениво повернул голову в сторону звука, крепко затянувшись сигаретой. Дым, выпущенный вертикально вверх изо рта, перегородил обзор, а через буквально пару секунд рассеялся, позволив мужчине заметить женский силуэт за тонкими занавесками. Элизабет Глосс, работающая у Марион учителем уже несколько лет, появлялась в Мистхилле почти каждый божий день, чтобы просветлять и наставлять юный ум младшего члена семьи. Несмотря на свое крайне необычное происхождение, которое порицалось по непонятной причине, она довольно быстро сумела найти общий язык со многими людьми высоких чинов и статусов. В основном, конечно, это была заслуга Джеймса Мариона, кто покровительствовал ее семье всю свою жизнь: снабжал пропитанием в трудное время, обеспечивал жильем и теплой одеждой, оплатил обучение детям и устроил родителей на работу в одну из своих многочисленных фирм по производству кофе. Никто не знал, кем являются Глосс семье Марион. В Мистхилле ходил слух, будто мистер Глосс служил в том же полку, что и бывший Пересмешник, и каким-то образом спас его жизнь, вытащив с поля боя на себе. Но никто не мог подтвердить эти слова, а Коэн, кто воевал бок о бок с Джеймсом, не припомнил ни одного чернокожего с похожей фамилией. Бетти не была посвящена в подробности этих отношений, поэтому часто лишь пожимала плечами на вопросы. Ее небольшая низенькая фигурка вновь мелькнула в окне. Грим без особого интереса проследил за ней, подмечая обидную несправедливость. А ведь если бы не Марион, мисс Глосс никогда бы и подумать не могла об успешной карьере и нормальной жизни в чистоте и комфорте. Скорее всего, он встретил бы ее грязную в ободранной одежде на заплеванной улице Бирмингема и даже не обратил бы внимания, с высоко поднятой головой пройдя мимо. И не было бы у него тогда подобных мыслей как сейчас, не было бы сожалений и гнева на общество, ведь он, по сути, был бы его частью. Тяжелая рука хлопнула наемника по спине. Он чуть вздрогнул от неожиданности и повернулся к усмехающемуся русскому. Тот с привычной издевкой проследил за взглядом напарника, почесал заросшую щеку, а после сказал будто с укором: — Я безмерно рад, что кроме сомнительных американок, тебя хоть кто-то смог заинтересовать. Но ты главное помни, что Вольный ножи из-за пазухи вытаскивает быстрее любого из нас. Сытый Северянин выглядел уже не так замучено и жалко, как Северянин из недалекого прошлого. Все такой же неопрятный, он как минимум слегка порозовел и начал улыбаться искренне. Похмелье, видимо, отпустило его не всегда думающую голову, и он почувствовал себя намного лучше. Даже рубашку накинул. Хотя непонятный отблеск тревоги все еще проглядывался в его глазах цвета болотной тины. — Я не думал о ней так, как подумал ты, — Грим выпрямился, принимая более безопасную для окружающих позу столба или колонны. Русский оказался по правую руку от него, на лестнице, ведущей во двор. Он стоял на двух ступеньках сразу, а потому казался намного ниже, чем есть на самом деле. — М-м-м, крайне разочаровывающе, — Виктор резко повернулся лицом к наемнику, растянулся в самой широкой своей улыбке и протянул вперед мозолистую руку. — Дзержинский Виктор Ярославич, Вас как? Дымящийся окурок не спеша вдавили в ближайшую пепельницу. Льдисто-голубые глаза также лениво вернулись к собеседнику и осмотрели протянутую ладонь. Вскоре ее крепко сжали аристократично длинные пальцы. — Грим. Русский разочарованно махнул рукой, притворно сплюнув в сторону розовых кустов, и спустился с лестницы на дорожку, проложенную для садовников. Дорожка была выложена белыми булыжниками, впечатанными прямо в почву, и струилась мимо кустарников и деревьев, словно змея, исчезая за углом особняка и продолжая свой путь на заднем дворе. На одном из самых больших камней Северянин остановился. — Надеялся, что в сотый раз это сработает? — прилетело ему в спину безэмоционально. До слуха долетело очередное звонкое возмущение из окна вперемешку с хриплым смешком. — Тебе ведь безразлично мое имя. — Правда твоя, но я по натуре любопытный. А еще я недавно думал о том, как быстро эти дебильные прозвища с нами срастаются. Куда ни пойди, везде: «Ой, Северянин… У меня к тебе дело, Северянин… Сделай что-нибудь, Северянин». А Рязань — это ведь далеко не север, — пошаркивая босыми ступнями о пожухлую траву, Виктор неторопливо направился вдоль по дорожке. На улице стояли ощутимые пять градусов Цельсия, так что смотреть на него почти неодетого было физически неприятно. С громким хрустящим звуком нога разломила засохший лист. — Ты сам-то хоть его помнишь? Прежде чем ответить, Грим сглотнул, опустив взгляд на розовый куст под ним. Кивнул несколько коротких раз без особого энтузиазма, поджал и без того узкие губы. — Да. — И не заебало еще, что тебя все Гримом величают? — Нет. — А ты как всегда многословен, братец, — Вик дошел до одного из многочисленных кустов фиолетовой гортензии и присел перед ним на корточки, будто пытаясь что-то разглядеть за густыми зарослями. Как можно аккуратнее он раздвинул тонкие стебли и вытянул шею, цокнув языком. Беседа тем временем продолжалась как ни в чем не бывало. — Как-то тихо сегодня, не находишь? Грим окинул взглядом окрестности. На небе за редкими плоскими облаками солнце стояло уже достаточно высоко, время близилось к двенадцати. Двое садовников орудовали у розовых кустов и диковинных цветов, мирно и незаметно обхаживая каждый с особенной скрупулезностью. Верхушки всего растущего на переднем дворе чуть трепыхались на слабом, но пронизывающем холодными иглами ветру. Лес вокруг поместья отзывался тихим шелестом, птичьим пением и хрустом веток, ломаемых дикими животными. И ничего необычного не происходило. — Наверное, ты прав. Сегодня действительно очень спокойно, — пожал плечами мужчина, запахнув кофту на груди. Он начал замерзать. — К вечеру обещали осадки. Северянин оторвался от своего занятия, чтобы обратить на собеседника свое недоумение, а после вернулся к делу. Видимо, не удовлетворившись поисками, он выругался на родном языке и передвинулся на два шага влево, к следующему яркому кусту. Перед тем как начать мучить очередное растение, еще раз осмотрелся по сторонам. — Рыжей морды что-то не видно. И вправду. Коэн обычно вставал раньше всех и, пока остальные досыпали часы, уже вовсю работал над бумагами или следил за неугомонной Зои. Когда наемники просыпались, работа Уильяма уже была сделана, и он с чистой совестью мог отправиться по своим собственным делам, попутно ругая их с Виктором нерасторопность. Сейчас ругани и подгонов слышно не было, а, вспомнив почему, Грим чуть было не ударил себя по лбу. — Валери поручила ему кураторство итальянцев. Уехал в Бирмингем, — холодно произнес мужчина, вытягивая из портсигара сверток. Русский присвистнул. — Не особо разумно. У них будут серьезные проблемы с… взаимопониманием, — сосредоточенно проговорил он, поднимая хрупкую веточку. Относительную тишину разрывает резкий треск и тихое ругательство. — Твою-то мать… — Их там нет, — в тонких руках щелкнула металлическая крышка, и на волю вырвался желтый язычок пламени. Сделав свое дело, зажигалка быстро исчезла в широком кармане серой кофты. — Флойд вчера убрал все твои заначки подальше. По приказу Пересмешника, само собой. Коротко подстриженная круглая голова в нерешительности покачалась из стороны в сторону, а руки отступили от куста, который тут же шумно схлопнулся, шурша листьями и большими яркими бутонами. Несколько сиреневых лепестков, трепеща, опустились на черную землю у самых корней. Огрубевшие пальцы два раза вверх-вниз прошлись по виску, тем самым почесав его. Грим встретился взглядом с глазами собеседника. — Что, прямо-таки все? — в ответ — утвердительный кивок. Бледные губы сжались в тонкую полоску от разочарования. Хлопнув себя по коленям, Северянин поднялся и в последний раз оглядел ряд кустов. Заключил: — Обидно. Что ж, ладно, тогда пойду и псов выгуляю, все равно делать нечего. Надеюсь, хромой хоть в Оксфорд заглянет. Там почта уже дня два лежит, если не больше. С этими словами он повернулся и зашагал по дорожке за угол. Его босые ноги шаркали по шершавым булыжникам, а не особо мелодичный голос проговаривал слова, отдаленно знакомые по звучанию, но абсолютно непонятного содержания и смысла. Зарифмованные фразы на незнакомом языке часто выскакивали из груди и рта Виктора, будто бы жили своей собственной жизнью, когда он радовался или пытался сокрыть совершенно очевидные эмоции, которые считал проявлением слабости. Обычно стихи звучали задорно и громко, но эти были совершенно иными.Благодарю за дружбу граждан сих, Но очень жёстко Спать там на скамейке И пьяным голосом Читать какой-то стих О клеточной судьбе Несчастной канарейки.
Голос постепенно затих за углом особняка, также как и шарканье ступней. Мистхилл вновь замолк, лишь его мерное холодное дыхание теребило выбившуюся из привычной прически темно-русую прядь. Она слегка мешала обзору, но со лба не убиралась, трепыхалась замерзшей сосулькой перед глазами, время от времени запутываясь в ресницах. Даже голоса в гостиной стихли — Зои занялась правописанием под строгим надзором своего учителя. Пальцы обжигал догорающий пепел, падающий с нежеланной сигареты. Его машинально стряхнули небрежным движением. Ветер бесстыдно влезал через крупную вязь кофты, щипал за обнаженные грудь и бока. Казалось, будто он пробирался к самым костям и замораживал их, делая такими хрупкими, словно сухие ветки. Ударишь — и он развалится сродни карточному домику. Только сейчас Грим заметил, как его тело пробивала дрожь. Все-таки он не подходил для такой температуры. Стоило бы вернуться в тепло прежде, чем Джози выйдет на террасу и отругает его словно нашкодившего мальчишку. Недокуренная сигарета опустилась в пепельницу. Мужчина вложил руки в карманы штанов и, помедлив, повернулся. В тот же момент дверь хлопнула, выпустив наружу нового жителя особняка. Лука остановился у самого входа в дом, перегородив своей долговязой фигурой проход, и поводил нечитаемым взором сначала по территории Мистхилла, а после переключился на стоящего перед ним. В отличие от Грима он смотрелся солидно, ибо оделся поприличнее избалованного комфортом наемника. Как минимум не поленился надеть костюм и зализать волосы в излюбленном итальянцами стиле. Взгляд льдисто-голубых глаз не изменил своему равнодушию, хотя в груди все, как обычно, сжалось от напряжения. Назвать это страхом было бы некорректно. Скорее, это было некой подготовкой организма к серьезному разговору, усвоению информации и быстрому принятию решений. Сомнений в характере предстоящей беседы не было никаких. — Доброго утра, сеньор Чангретта, — переход на знакомый итальянцу язык казался разумным методом внедриться в доверие или хотя бы закрепить нейтралитет. Но реакция на безобидное «сеньор» проявилась неоднозначно. Темный взгляд резко переместился на острое лицо наемника, который на секунду, смутившись, сделал паузу и отвернулся перед тем, как добавить: — Надеюсь, вам хорошо спалось. Дернув вверх прямыми черными бровями, Лука поиграл золотыми кольцами на правой руке. Они стоили, наверное, целое состояние, если не больше, и никогда не снимались с пальцев. Виктор бы предположил, что кое-кто страдает паранойей или еще чем похожим, в то время как Уилл признал бы это очень дорогими понтами. В голове Грима ничего такого не проскочило, он лишь поджал одеревеневшие от холода пальцы ног и подумал о Северянине, кто сейчас ходил по замерзшей земле без каких-либо эмоций. — Неплохо, спасибо за беспокойство, — прогудел в ответ низкий голос с сильным акцентом. Изящным движением поправив свой пиджак, Чангретта достал из нагрудного кармана спичечный коробок и, открыв его, взял одну из деревяшек с красным кончиком. Он оторвал его и выбросил куда-то в сторону, не спеша вставлять в зубы основу, посмотрел на пристройку у особняка, к которой вела широкая дорога, проделанная грубой резиной колес. Итальянец смотрел в ту сторону достаточно долго, чтобы прочитать его дальнейший вопрос. — Грим? Наемник кивнул и вытащил руки из кармана, посчитав это положение не совсем приличным. Надоедливая прядь все качалась перед носом при каждом дуновении ветерка. — Сегодня у меня назначена важная встреча, — продолжил праздным тоном Лука со спичкой во рту. Он заметно при этом поменялся, стал более угрожающим, как бы говорящим сквозь стиснутые от ярости зубы. — И я бы хотел сейчас покинуть Мистхилл, чтобы к ней подготовиться. — Боюсь, что в данный момент это невозможно, — как можно вежливее возразили ему. — Пересмешник пока не дала Вам разрешение на выезд из поместья, а без ее слова мы не имеем права открыть ворота. Тонкие губы чуть разомкнулись, из-за чего спичка опасно повисла, готовая упасть в любой момент, брови взметнулись вверх. Лука отвернулся и понимающе покачал головой, почесав гладко выбритую щеку. Грим пока не разглядел в своем собеседнике нечто, что могло так резко вывести из себя его далеко не подверженного напарника. Да, он держался довольно уверенно для человека, находящегося на чужой территории, расслабленно и в какой-то мере даже небрежно, что могло сыграть на нервах Коэна. Но, в конце концов, это все еще просто американский итальянец, который, возможно, мнил о себе чуть больше положенного. Ничего необычного для таких как он, наемник не видел. Наоборот, у этого были хоть какие-то общепринятые нормы поведения в обществе, да и не так рьяно он хотел казаться лучше других. Извинялся, если что не так, благодарил за проявление заботы и гостеприимства и не пытался выразить свое недовольство на публичный уровень. Проще говоря: с ним можно было общаться. Пускай, пока только о делах и погоде. Несмотря на свое поведение, производящее положительное первое впечатление, его внешность в детальном рассмотрении вводила в неформальные суждения, мысли, которые бы посчитали не слегка неприличными. Нет, обычный человек, столкнувшийся с этим очаровательно грустным и задумчивым, внушающим доверие взглядом, вряд ли стал бы рассматривать этого милого мужчину угрозой для личной сохранности. Грим никогда не любил глаза. Они казались ему крайне лживым органом, с помощью которого проворачивались искусные схемы, приправленные таким количеством лжи, что в ней можно захлебнуться. Пока Вы смотрите в глаза, приветливо светящиеся теплым лампадным светом, руки уже тянутся к пистолету, заткнутому за пояс. Поэтому наемник предпочитал смотреть на руки. По ним можно было понять больше, чем казалось на первый взгляд. Так, к примеру, белые нежные руки с узкими ладонями никогда не знали труда, черные от грязи и пыли — работали в шахтах, длинные тонкие пальцы определяли музыканта, ловкие и неуловимые — карманника, толстые короткие — чиновника. Руки, изрезанные бледными полосками шрамов, вырезали по дереву, красные руки с шелушащейся кожей видели много огня, грубые и покрытые мозолями — занимались невероятно тяжелой работой, а те, что по локоть покрыты кровью, принадлежали повару, солдату или гангстеру. Хотя сейчас два последних скорее являлись дополнением друг друга. Чангретта же являлся явным исключением, потому что солдатом не был. Американцы редко выходят на поле боя с осознанием, что вряд ли получат что-то взамен. Зато, завидя на горизонте выгоду, тут же кидаются за ней вперед всех. Кровь на его пальцах давно застыла коричневой коркой, он убивал не часто, был больше бизнесменом с подтекстом, чем опасным мафиози. Хотя у Грима не возникало сомнений, что оружие в его руках чувствовало себя также хорошо, как и договоры о сотрудничестве. Черные кресты, круги и прочее скорее походили на похождения юности или же на дерзко криминальное прошлое — очень уж подозрительно выглядели все эти шрамы на вытянутом лице и сломанный нос. Тем не менее, одно другого не исключало. Помимо американского акцента и внешности человека, который пригласит Вас в свой дом опробовать его фирменного чая, секретным ингредиентом которого является мышьяк, в его речи скрывались родные английские обороты. Витая в своих неоднозначных мыслях о личности итальянца, Грим чуть было не пропустил мимо ушей очередной вопрос. В раздумьях он почти забыл, где и с кем находится и что все еще продолжает мерзнуть, словно бы находился на северном полюсе. — Нельзя обойти эти ваши правила единственный раз? — Лука смотрел на мужчину перед ним также внимательно и безэмоционально, как и он — на него. Он пытался понять, что этот человек из себя представляет и почему позволяет себе такой откровенный моветон по отношению к нему. Дернув плечами, англичанин поджал бледные губы, будто бы показывая предельную задумчивость. Видимо, мисси со своим странным папашей любили собирать вокруг себя сомнительных личностей. Рыжий калека со слабой нервной системой, коммунист-алкоголик, не отличающийся большим умом, и статуя, не способная даже на самую низменную эмоцию и смотрящая куда угодно, но только не в глаза. Итальянец не желал находиться в любых контактах ни с одним из них, но, стоило признать, что последний хотя бы выглядел не так отталкивающе, как двое других. Даже если брать во внимание эту отвратительную накидку на его плечах. Статуя медленно выдохнула. Ее лицо застыло, ледяной взгляд лениво переместился, губы разомкнулись, чтобы, перед тем как начать, забрать в свое полое тело как можно больше кислорода. — Понимаете ли, мистер Чангретта, — голос был таким же ненастоящим, как и его владелец. Он тек неестественно ровно, не срываясь на ноту ниже или выше. Так звучал бы голос внезапно ожившего изваяния. — Мы не можем отпустить Вас в силу того, что беспокойство о Вашей безопасности, как гостя семьи Марион, теперь также является частью нашей работы. Дело в том, что Оксфорд, как своеобразный перевалочный пункт к особняку, находится под строгой защитой наших людей. Они крайне придирчивы, дотошны в этом отношении. Если они не узнают лицо и не найдут Вас в списке поправок на сегодняшний день, то долго думать не станут, так уж научены. Лука перекатил обломанную спичку влево, подумав, что не слышал ни о какой охране Мистхилла двадцать пять лет назад. Возможно потому, что ее и не было. Простая мысль о том, что Валери Марион боится оставаться здесь без мнимой защиты отца, почему-то заставила невесело усмехнуться. — Здесь после смерти Джеймса многое изменилось, — не для кого подытожил он вслух еле слышно, но из-за стоящей на улице почти полной тишины эти слова все же нашли своего слушателя. — Прошу прощения, «многое» изменилось еще за двенадцать лет до этого. Услышав ответ на свои пустые размышления, Чангретта опомнился и погладил приятную на ощупь ткань дорогого пиджака, каждый стежок которого пропитался родной кровью. После рука машинально взметнулась вверх, согнутая в локте, и потрясла тремя пальцами где-то в области торса. Грим зачем-то вывел в своем подсознании «2», не до конца понимая, что именно имел ввиду. — Так сколько мне ждать? — прозвучало не особо дружелюбно, но было уже все равно. Итальянец планировал уехать раньше, намного раньше, чтобы успеть до того, как на фабрике Шелби объявят стачку. Его дела не могли долго ждать пробуждения этой избалованной до нельзя невыносимой девчонки с огромными тараканами в белобрысой голове. Раздражал сам факт того, что приходилось подстраиваться под нее. Наемник, не удостаивая особым вниманием перемену в настроении собеседника, засучил рукав и кинул небрежный взгляд на золотой циферблат часов с кожаным ремнем, подумал секунду, поджимая нижнюю губу, и подытожил холодно: — Около часа, не больше. — Невероятно… Хлопнула за спиной итальянца дверь, и Грим, и без того стоящий прямо, вытянулся еще больше, словно стоя в строю. Чангретта по привычке подвинулся в сторону от выхода и повернулся на звук, тут же сталкиваясь взглядом с темными старческими глазами. Мистер Марион улыбнулся ему сквозь свои густые усы и поежился, потерев морщинистыми руками плечо, обтянутое тканью темно-зеленого пиджака. — Морозно сегодня, джентльмены, не находите? — спросил он театрально задорно, закидывая себе на не до конца облысевшую голову кепку под цвет пиджаку. Окинув быстрым взглядом Луку и оценив его костюм одобрительным «хм», он также быстро перевел его на Грима и тут же неодобрительно поцокал языком, делая акцент на чуть ли не посиневших уже ногах. — Какой ужас, Грим! Ты смотрел сегодня с утра на термометр? Шел бы ты в дом, пока у нас на одного калеку не стало больше. Помявшись долю секунды, статуя все же сдвинулась с места и нетвердым шагом направилась по направлению к двери. Спустя недолгое время снова раздался хлопок, и на террасе остались двое. Провожая наемника взглядом, Чангретта не сразу заметил, как старик опустился в плетеное кресло у столика и даже успел закурить трубку, сделанную на заказ из темного дерева в 1898-м году. Закинув свои длинные ноги одна на другую, он постучал по основанию и заинтересованно уставился на мужчину снизу вверх, будто ожидая чего-то. — Узнаешь? — наконец спросил он хрипяще и посмотрел на вещицу в своих руках. — Винсенте подарил мне ее в то Рождество, когда вы здесь гостили. Он сказал, что это — знак дружбы между семьями Марион и Чангретта, этакая «Трубка мира» как у индейцев. Невероятное изделие. Твой отец разбирался в трубках. Марк вновь отвлекся на лакированный кусок дерева в его руках, что дало Луке возможность спешно прийти в себя. Воспоминания о потерянных членах семьи могли сбить любого, и Чангретта не был исключением. Пускай, его тоска по родным не проявлялась столь явно, как, например, у его матери, но, только заслышав знакомые имена, сердце в груди будто сходило с ума, то замирая, то продолжая свой бег с невероятной скоростью. Горестно вздохнув и собравшись с мыслями, старик переключил свое внимание на стоящего будто в трансе мужчину и натянуто улыбнулся, кивнув на стул с обратной стороны чайного стола. — Что ж, присаживайся, мальчик мой, — пригласил он, затянувшись табаком и выпустив белое облако дыма из своего большого покрасневшего носа, а после тихо посмеялся, договаривая незаконченное предложение: — Иногда мне кажется, что только ради лишних двух часов сна моя милая внучка и стала всея Пересмешником. Но зато теперь у нас есть время немного потолковать. Этак полчасика.