Never trust a Mockingbird

26 декабря 1925, раннее утро

Зои проснулась довольно рано даже для себя. Сквозь окна в ее небольшой комнатке еще даже не собиралось стучаться белое декабрьское солнце, а сон уже совершенно не шел. Она честно пыталась заснуть и проспать хотя бы до восхода, но голодный желудок так громко давал о себе знать, что девочка все же решилась на вылазку до кухни. Может, там еще осталось имбирное печенье с Рождества или на худой конец тот вкусный салатик со вчерашнего ужина. Праздник в новой компании выдался недолгим для двенадцатилетнего ребенка, которого взрослые довольно быстро прогнали в постель, обосновывая это тем, что «Рождество Рождеством, а учебу никто не отменял». Тем не менее, младшая Марион успела хорошо повеселиться, слушая дедушкины истории и рассказы миссис Чангретты о далеких странах, что завораживали девочку сильнее всякой железной дороги, подаренной сестрой на праздник. Впрочем, Валери ее увлеченности явно не разделяла и весь вечер ходила мрачнее тучи, искоса поглядывая на витающего в своих мыслях мистера Чангретту. Но, несмотря на это, можно было сказать, что вечер прошел гладко. Не удосужившись одеться поприличнее, младшая Марион слезла с кровати и, бесшумно открыв громко хлопающую дверь, вышла в темный коридор второго этажа. Весь дом все еще спал, даже внизу не было слышно привычного звона посуды и тихого перешептывания служанок. Обычный среднестатистический ребенок, находясь в подобной давящей атмосфере безмолвия и мрака, скорее всего сильно бы испугался и юркнул обратно в норку, из которой только что вылез. Зои же, чувствующая себя в темноте вполне комфортно, на цыпочках проскочила мимо комнат сестры и дедушки, молясь, чтобы ни одна половица не нарушила эту идеальную тишину. Страшнее не выспавшейся Валери могло быть только безжалостное июльское солнце. Так, опрометью минув все комнаты гостей и наемников, девочка спустилась вниз, шлепая босыми ногами по колючему ковру, расстеленному на лестнице, и быстро скрылась за дверьми столовой, а после прошмыгнула на кухню. Длинная комната с выходом в кладовые встретила ее ярким блеском металла и керамики и, что странно, тусклым дребезжащим светом двух полу расплавленных свечей на разделочном столе. Подойдя ближе, Зои задула раздражающее глаз пламя и свела прозрачные брови над переносицей. Кто мог оставить зажженные свечи? Возможно, мадам Джози попросту забыла затушить их, когда убирала посуду после ужина. Хотя воска под ними было не так много, да и вряд ли бы они простояли всю ночь. Девочка огляделась по сторонам в поисках такой же ранней пташки, но не заметила никого, кроме своей дрожащей тени. Тогда-то она и услышала грохот и ругань. Словно мышь, Зои проскользнула к крутой лестнице в кладовые и заглянула в приоткрытую дверь. Внизу трепетал слабый теплый свет, время от времени прерываемый хождением неизвестного полуночника взад-вперед. До ушей доносился очень тихий шепот, скорее всего, нецензурного характера и будто болезненное шипение сквозь стиснутые зубы, казавшееся знакомым. — Эй! — придав голосу уверенности, пропищал испуганный ребенок. В кладовых на секунду все замерло, даже свет перестал дергаться. — Там кто? Младшая Марион переминалась с ноги на ногу, не до конца понимая, что ей делать. Если это вор или, еще хуже, кто-нибудь из врагов ее сестры, то стоило бы уже бежать и поднимать тревогу. Но что-то ее останавливало, и девочка просто стояла на пороге, прислушиваясь, пока из глубин не прозвучал хриплый голос: — Я. Босые ноги торопливо прошлепали по деревянным ступенькам, тихонько скрипящим под небольшим весом, а после ступили на холодный до ужаса кафель. Запоздало девочка поняла, что стоило надеть хотя бы тапочки, чтобы не отморозить себе пятки. Но сделанного не воротишь, да и за обувью бежать уже было поздно, так что пришлось мужественно терпеть все неудобства. Прямо как учил отец. Грустная улыбка сама напросилась на совсем еще юное лицо. В кладовой, как всегда, было довольно прохладно, и тонкая сорочка совершенно не подходила для нахождения здесь долгое время. Обняв себя тонкими белыми ручонками, Зои огляделась в поисках обладателя знакомого голоса, который нашелся в другом отделении и в весьма неожиданной позе. Высокий широкоплечий мужчина пригнулся ближе к полу, ища что-то под широким шкафчиком, в котором обычно хранились овощи или фрукты. Разглядеть его можно было лишь со спины, но и этого было достаточно для опознания. Он был одет в рубашку, рукава которой были закатаны до локтя, темно-синие брюки и тяжелые сапоги, что не особо удачно вписывались в его образ. Рыжеватые волосы узнаваемо горели в бликах зажженных свечей, становясь будто золотистыми, что забавляло и умиляло. На самом деле, он редко когда мог удивить ее, но сейчас, находясь в такой странной позе, ему это удалось и очень даже. Девочка тихо хихикнула, наблюдая с приличного расстояния за развернувшейся сценой. Мужчина дернулся и, ударившись головой о ручку шкафчика, чертыхнулся, поворачиваясь на звук. Коричневые брови свелись к переносице, серые глаза сверкнули предупреждением, быстро сменившимся на раздражение. — Зачем ты спустилась? — махнул рукой Сорока, встав на колени. — Замерзнешь и простудишься. — Что ты делаешь? В его руках не было трости — она стояла около двери второго отделения, где они оба находились. Зои заметила ее только сейчас, придирчиво осмотрев крохотную комнатку, в которой хранилась вся зелень. Зачем мужчина постоянно усложнял себе жизнь, оставляя единственную опору где-то вдалеке от себя, девочка не понимала. Особенно, когда он не принимал лекарство. Ему было больно и трудно передвигаться, это видно. Нога тряслась как бешеная из-за большой нагрузки, и приходилось придерживать ее рукой, чтобы было не так мучительно. И как бы сильно он не пытался скрыть боль, время от времени отражающуюся на лице, по глазам можно было понять все. Тем не менее, он продолжал расхаживаться в беспочвенной надежде, что когда-нибудь ему станет лучше или он хотя бы привыкнет. Опершись на ручку, о которую ударился, Коэн поднялся и придирчиво глянул на младшую Марион. Девочка-привидение, никак иначе не назовешь. Вся такая тонкая и тощая, несуразная, с виду обманчиво белая как снег, а внутри блестят горячие искорки любопытства и игривости. Она не была похожа на свою сестру от слова «совсем»: слишком теплые у нее руки и заинтригованный взгляд, который все время смущал своей настырностью. И все же она Марион. Такая же чересчур самоуверенная и наглая, а в темно-синих глазах — удивительно прекрасный океан. — Я… — Уилл поправил расстегнутую на две пуговицы рубашку, разгладив ее ладонями на груди, а после продолжил: — Я искал яблоко. Зои нахмурилась и посмотрела на него как на идиота. — Под шкафом что ли? — Под шкафом что ли, — серьезным голосом передразнил ее мужчина. Он оттолкнулся от единственной опоры и аккуратно поковылял к месту, где оставил трость. Дойдя, он привычно уместил ее в правой руке и повернулся. — Оно упало и укатилось… Ты что здесь делаешь? — Есть хочу, — состроили ему в ответ невинные глазки. Сорока хмыкнул. — Это можно делать и в своей комнате. До завтрака еще долго. — Но ты же пришел. — Я уезжаю с рассветом, так что завтракаю раньше. Молчание повисло в комнате. Коэн покачал головой, с усмешкой посматривая на стоящего перед ним призрака прошлого, которого он видел на старых фотографиях на каминной полке. Каждый раз он думал о том, что на самом деле нет никакой Зои, что это всего лишь воспоминания о давних временах, бережно хранимые в памяти этого древнего здания, заложенные в самом фундаменте. Мистхилл открывал свои двери каждому, кто был достоин переступить его порог. А потому надоедливую любопытную иллюзию видели все, кроме тех людей, что не дозволялись ко входу сюда. Те даже не догадывались о ее существовании. Широкая рука, расшитая бисером веснушек и родинок, рассеянно пригладила волосы и по инерции соскользнула на загривок, давая возможность разглядеть не закрашенную птицу на запястье. Осмотревшись по сторонам, Уильям принял решение. — Так, ладно, тогда, — мужчина порылся, не отпуская трость, в правом кармане брюк и вытянул на свет коричневую склянку с плещущейся в ней болеутоляющей жидкостью. Вынув пробку, он опрокинул в себя все до остатка, поморщился, немного прокашлялся и поднял трость, показывая черепушкой на определенные ящики, — возьми четыре яйца, масло и белый хлеб и тащи это все наверх. Только не урони ничего. — Ты что, будешь готовить? — синие глазки уставились на мужчину скептически, но тот лишь махнул рукой и молча похромал к лестнице в кухню, оставив склянку на одном из шкафчиков. Лекарство, если его можно было таковым назвать, начало действовать только на выходе из кладовой. Вспышка произошла почти сразу, а вот онемение и спокойствие слегка запоздали. На кухню Сорока вошел уже с почти пустой головой и легким телом. Ногу чуток попустило: она позволила ходить быстрее, но все еще очень плохо гнулась и время от времени дергалась будто в конвульсиях. Но кому до этого дело, когда по организму гуляет опиум? Дойдя до разделочного стола, Уилл огляделся по сторонам, стремясь найти графин с водой. В непроглядной тьме высмотреть ничего не удалось, так что пришлось вновь шарить по карманам, чтобы найти спички. Он отчетливо помнил о том, что, когда спускался, мог ясно видеть под собой ступени из светлого дерева и даже темные пятна на них. Сейчас не было видно ничего дальше собственного носа. Чиркнула тонкая спичка, и комнату озарил тусклый свет быстро угасающего огонька. Коэн поспешил поджечь свечи, которые он оставил здесь перед спуском, и осмотрелся вновь. Графин нашелся в самом углу кухни, полный не воды, но кроваво-красной жидкости. На дне его разлеглись темные круглые пятна. Успев напрячься и списать это на яд в его крови, мужчина запоздало вспомнил, что вчера к ужину мадам Джози приготовила свой невероятно вкусный морс из вишни для детей и непьющих, и стремительно подскочил к тумбе, казалось, позабыв о ноге. Не став тратить время на поиски стакана, он отхлебнул прямо из графина, припав губами к узкому носику и стараясь не запачкать белую рубашку. — Мадам Джози говорит, что пить из общей посуды нельзя, — Сорока услышал шлепающие по белому кафелю пятки, а после на периферии зрения заметил, как на поверхность тумбы опустилось все необходимое для быстрого завтрака. Он поставил полупустой графин на свое место и повернулся к Зои, которая стояла за его спиной. Она снова нахмурила белые бровки. — У тебя теперь губы красные. Словно в крови. Уильям вытер рот ладонью, вызвав этим самым еще больше негодования. — Не путайся у меня под ногами, — раздраженно проговорил он и достал из нижнего ящика широкую сковородку. Девочка взглянула на его действия в легком замешательстве. — Ты будешь готовить? — Да. — Да разве это возможно, чтобы мужчина готовил? — Как видишь, возможно, а сейчас сядь за стол и не мешай. Его, на удивление, быстро послушались, не сказав ни единого слова против, и поспешно сели за небольшой столик для поваров и прислуги. Тогда Коэн смог отложить трость в сторону и приняться за готовку. Под пристальным вниманием двух любопытных глаз он включил газ и поставил на него сковороду, залитую подсолнечным маслом, подождал, пока она прогреется, а потом разбил туда все четыре яйца. — Папа говорил, что кулинария мужчине неподвластна, — хмуро заметили сзади, заставив наемника согласно хмыкнуть. Он глянул через плечо на темный силуэт у окна, в котором уже светлело небо. — «Кулинария» — слишком громкое слово для того, чем я сейчас занимаюсь, — легким движением руки большой блин из яиц перевернулся и зашкварчал, брызгаясь маслом во все стороны. К счастью, боль все еще притуплялась опиумом. — Скажем так: мое детище позволит тебе дожить до нормального приема пищи, но вряд ли ты будешь им наслаждаться. Спустя минуту импровизированный завтрак уже дымился на столе, разложенный на две белоснежные тарелки. Сорока, сев напротив Зои, принялся за свою порцию без особых раздумий и лишних прелюдий, изредка бросая быстрые взгляды на не доверчивую девочку. Она долго принюхивалась к блюду, смотрела и тыкала трехзубчатой вилкой, пока из него не начала вытекать ярко-желтая густая жижа. — Сломай хлеб, макни туда и ешь. Потом возьмешь вилку, — наконец не выдержал мужчина и подтолкнул к ребенку нарезанный батон. — Ты будто в первый раз яйца видишь. — Джози обычно делает блинчики, — буркнули ему в ответ. Белые ручки, вымазав мякоть в желтке, поднесли ее к пухлым губкам, за которыми та моментально исчезла. Младшая Марион долго молчала, тщательно пережевывая, а потом подытожила: — Пресно. Уилл вздохнул, решил, что лучше будет проигнорировать, и продолжил употреблять свою, возможно, единственную на сегодня трапезу. Этот день обещал слишком много мороки, от которой вряд ли выйдет избавиться в несколько минут. Тем более, что большую часть времени у него должна была занять дорога. Ему предстояло проехать как минимум две сотни миль: от Мистхилла в Бирмингем и оттуда — в Лондон. Как правило, кураторство привносило в его жизнь очень много беготни между двумя английскими центрами торговли, и зачастую она была совершенно бессмысленна и могла быть облегчена в тысячу крат, если бы не необходимость держать расположение поместья в тайне. Его ждала невыносимая рутина, которую возможно было избежать, только благодаря наркотикам. К счастью, семья Марион могла позволить обеспечение своих людей всем необходимым для работы. Приятная тишина на кухне продлилась не особо долго, что расстроило бы мужчину, если бы нога до сих пор болела. Зои, ковырявшаяся в своей яичнице, стукнула зубчиками вилки по дну плоской тарелки. Та издала мерзкий скрип, показавшийся в полной тишине еще отвратительнее, а после улеглась рукояткой на изрисованный золотым узором край. Девочка насупилась, взяв в руки еще один кусок хлеба. — Куда уезжаешь на этот раз? — спросила она, подражая безынтересной манере сестры. Получалось крайне забавно. Сорока дожевал и проглотил корочку, а потом поднял серые глаза. В окне за спиной собеседницы небо начало приобретать желтый и белый оттенки, а значит время было как минимум на полчаса за семь. Стоило бы ему выехать еще до того, как рассветет, но, видно, уже не выйдет. Его взгляд переметнулся к ребенку. — Сначала — в Лондон, — скупо сообщил он. — Потом — в Бирмингем. — Не так далеко, как я думала, — был тихий и, как показалось, расстроенный ответ. Мужчина склонил голову на бок. — А что ты думала? — Думала, что ты поедешь на Сицилию. Хотела, чтобы ты привез для меня что-нибудь оттуда. — Почему Сицилия? — коричневые брови приподнялись в вопросительной манере. Острые плечики подпрыгнули. — Не знаю. Говорят, там красиво. Подобная формулировка не могла не насторожить наемника. Зои никогда так не говорила и на то были свои причины. Странно слышать «говорят» от человека, который большую часть своей жизни провел в стенах дома и редко встречал кого-то помимо семьи и приближенных к ней. Поставив локти на стол, Уильям чуть наклонился вперед, пытаясь разглядеть бледное личико, скрытое тенью и бьющими ей в спину солнечными лучами. — И кто говорит? — синие глазки недоуменно захлопали, будто мужчина спрашивал нечто очевидное. Вскоре лицо преобразилось. — Вчера, когда вы с Гримом ушли, мы разговаривали об Италии, — в тихом высоком голосе звучала глупая детская улыбочка. Девочка мечтательно возвела взгляд к потолку. — Мы говорили об архитектуре и природе. В Италии узкие улочки, они украшены зелеными растениями и виноградной лозой. А еще там статуи, не отличимые от настоящего человека, и широкие разноцветные поля и равнины. На них так много цветов, Уилл, это невероятно! И люди там рады каждому прохожему и готовят намного лучше тебя. И везде, куда не пойдешь, пахнет лавандой и виноградом! И музыка! Отовсюду музыка, и все танцуют! Миссис Чангретта сказала, что прекраснее страны в мире нет и стоит только побывать там, чтобы влюбиться до потери рассудка. Но миссис Чангретта не рассказала главное. Коэн никогда не был в Италии и потому не мог сказать, что старуха англичанка лжет, но не договаривает уж точно. Вероятно, она рассказывала неокрепшему уму о прошлом, не особо вдаваясь в то, что происходило там сегодня. Сказка на ночь о когда-то, возможно, действительно прекрасной стране, в которой сейчас процветала и набирала силу смертельная отрава фашизма. Наверное, говорить об этом ребенку вот так прямо не стоило, чтобы не калечить и без того хрупкую психику. Поэтому Коэн решил смолчать, оставляя этот вопрос на семью девочки. Он подвигал челюстью взад-вперед и всковырнул вилкой яичницу, тем не менее не спеша отправлять ее в рот. — Северянин бы с тобой не согласился, — произнес он равнодушно, провожая взглядом падающие на тарелку желтые капли. Зои разочарованно вздохнула и уложила голову на руки. — Он бы сказал, что лучше России места нет, но это ведь неправда, — пухлые губки сложились трубочкой будто в обиде. — Там холодно и опасно, зверье дикое повсюду. И снега по горло, жуть! Не понимаю, как Виктор может желать возвращения. — Что для тебя жуть, то для него истинное великолепие, как бы он выразился. Там он родился, жил большую часть своей жизни. Там его семья, друзья, воспоминания. Нет места лучше того, где живут любимые люди, — слабая улыбка добавила каплю печали в мрачный образ наемника, что не могло укрыться от пытливых глаз. Последний кусочек блюда все же скрылся за стеной ровных зубов. Прожевав остатки, Сорока указал зубчиками вилки на развалившуюся за столом девчонку и строго сказал: — Шустрее, давай. Иначе остынет и есть будет невозможно. — Это и так есть невозможно. Они закончили завтрак в полном молчании, убрали тарелки и вышли из кухни в гостиную. Там уже хозяйничали молоденькие горничные Салли и Кэтрин, хихикая между собой, смахивали пыль с камина и полок. Впрочем, когда в комнате появились младшая Марион и мрачный наемник, девушки сразу притихли, замерев с испуганными лицами на месте. Надо сказать, что испуг быстро сменился любопытством, как только их блеклые глаза наткнулись на открытые руки и грудь мужчины. Заметив это, Сорока нахмурился и поправил рубашку, как подобает джентльмену, а после приказал принести из его спальни пиджак под цвет брюк, что лежал на кровати. Обеих как ветром сдуло. Тогда мужчина взглянул на устроившуюся на диване Зои. — Когда приедет твой учитель? — шершавые пальцы вслепую застегнули пуговицы на рукавах и тут же небрежно отряхнул их. Девочка оторвалась на секунду от рассматривания книги, что лежала на кофейном столике еще с прошлого вечера, чтобы критическим взглядом окинуть своего собеседника и сразу вернуться к прежнему делу. Облизав кончик тоненького пальчика, она с умным видом перелистнула страницу. Уилл усмехнулся и разгладил воротник. — У нас занятия в девять, так что мисс Глосс приедет где-то в полдевятого, — отрапортовала она серьезным тоном, пробегая глазками по строчкам. Она взяла недолгую паузу, пока Коэн собирался, затягивая на плечах портупею с блестящей рукоятью пистолета. Когда он закончил, пиджак был принесен и надет, а служанки скрылись за дверью столовой, девочка подала голос. — А ты бы назвал Мистхилл? Сорока поднял серые глаза. Он машинально закрутил набалдашник трости покрепче, вслепую ощупывая его. Надо бы уже сменить эту потемневшую черепушку на нечто более новое. Мужчина нахмурился и, проводя пальцами по длинному клюву, пытался вспомнить к чему вообще был этот вопрос. На него был направлен ожидающий чего-то откровенного, будто личного, взгляд, который заставил наемника на секунду смутиться. Он всеми силами пытался вернуться к прерванному разговору, и ему это удалось. — С чего… — наемник замялся, постучав круглой стороной черепка по своей ладони. — С чего ты взяла? — Ну, — острые плечики дернулись в нерешительности. Зои отложила книжку, отодвинув ее на самый край стола, и уселась на диване поглубже. — У тебя ведь нет семьи… По крайней мере той, к которой хотелось бы вернуться, точно нет. Зато сюда ты постоянно возвращаешься. Ни один мускул на лице Уилла не дрогнул, он стоял на месте, бесцельно смотря куда-то мимо девочки, и потряхивал тростью в правой руке. Эти слова, хотя и были правдивыми, не задели его. Они будто отразились от стенок полой грудной клетки и потом, словно птица, вылетели вон вместе с бесшумным выдохом, тут же затерявшись в огромном количестве помещений особняка. Может быть, далеко в прошлом, эти слова нашли бы отклик, который, вероятно, вылился бы в настоящую катастрофу. Возможно, будь ему сейчас двадцать или даже двадцать пять, он бы разозлился так, что довело бы до греха. Ветреный, чересчур самоуверенный и слепой юнец никогда особо не разбирался, кто и что ему говорил. Ему было достаточно заметить упрек или враждебность в интонации, чтобы пустить в ход резкие слова или руки. А если касались его «семьи», оппоненту следовало подыскивать удобное место на кладбище. Сорока усмехнулся и почесал подбородок, на котором уже начинала пробиваться щетина. Железный наконечник трости звякнул об пол. На часах уже полдевятого, и ему стоило поторопиться, чтобы успеть до темноты. Он сказал, не особо подбирая слова: — Для лучшего места здесь слишком много детей и слишком мало обнаженных девиц и кокаина. Грубые руки одним движением поправили лацканы пиджака. Коэн, в последний раз взглянув на преобразившееся недоумением личико младшей Марион, развернулся к выходу и, по пути захватив с полки федору под цвет костюма, вышел на улицу, где его уже давно ждал Флойд с ключами от темно-синего бентли.