25 декабря 1925, вечер
Бентли Виктора подъехал к особняку в начале шестого, когда солнце уже село. Марион ждала его на террасе, сидя в плетеном кресле и попивая чай с мятой и смородиной. Она услышала рев мотора еще до появления машины в поле видимости. В этом районе кто-то кроме обитателей Мистхилла ездил крайне редко, поэтому Валери с большой точностью могла определить знакомый автомобиль. У бентли русского явно были какие-то неполадки с выхлопной трубой, нужен ремонт. Северянин буквально вырвался из кабины и быстрым шагом направился к террасе, посматривая на свет в окнах. Он что-то говорил на своем языке, видимо, проклиная ситуацию, в которую его опять занесла требующая приключений задница. В потоке непонятных слов иногда проскальзывали и родные «блять» и «дерьмо». Когда Виктор подошел достаточно близко, чтобы услышать ее без напряжения связок, Валери шикнула на него и показала на кресло рядом. Мужчина погладил себя по короткому ежику волос, ругнулся еще пару раз, сказав что-то про шляпу, и нехотя сел, достав из кармана флягу. От него сильно пахло перегаром вперемешку с бензином и гарью. От него пахло Бирмингемом. — Где макаронник? — первым делом спросил Северянин, отхлебывая припасенного алкоголя. — Я всрал ебучую шляпу. — Во-первых, будь добр, говори тише, — Марион сделала глоток из чашки. Нервозность собеседника начала потихоньку передаваться ей, что совершенно не устраивало. Ему нужно было успокоиться, иначе она его ударит. — Во-вторых, Чангретта сейчас играет в бильярд с моим дедушкой, так что вряд ли они нас услышат, но перестраховка не помешает. И в-третьих, забудь о ебаной шляпе и расскажи, что с тобой происходит. И теперь она перешла на мат… Этот русский пагубно влиял на любого, с кем имел честь разговаривать. Порой, когда Виктор был чересчур раздражающим и ветренным, как сейчас, Валери сомневалась в его надобности. Но после каждого такого промаха он, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, лез из кожи, чтобы все исправить. И исправлял ведь, гад удачливый, каждый раз исправлял, улыбаясь как сумасшедший. Сейчас Северянин был далек от улыбки, и это, признаться, сильно пугало. — Откуда ты узнал о Джоне Шелби, Вик? Ты уверен? Мужчина поерзал в кресле, пытаясь найти удобное положение для рук, но быстро сдался, схватив ладонями колени. Он изрядно подвыпил, это было видно по его не сложенным движениям. Как только не разбился по дороге сюда… Еще и федору потерял, с которой буквально не расставался ни на секунду, оправдывая это тем, что почти лысому холодно без головного убора. — Уверен ли я? Черт, да я собственными глазами видел, как везут его хренов труп по коридорам больницы! — грубые от мозолей руки разогнали воздух вокруг себя, не в силах сдержать эмоций хозяина. Виктор не кричал, лишь громко шептал, но даже этим его шепотом можно было разбудить мышей под домом. Он шумно вздохнул, пытаясь успокоить нервы, но получалось довольно скверно. — А за ним на каталке ехал их младший, мальчонка Грей, не помню, как звать, но ты поняла. Оба — решето, по-другому не назвать. Только один, вроде как дышит, возле него врачи вьются, а другого — сразу в морг, без выяснения причин. Черт, а я ведь этих зверей только-только привез… — Что ты делал в больнице? — вопрос, заданный холодно спокойным тоном, казалось, вышиб мужчину из колеи. Прервавшись, он отвел глаза куда-то в сторону, пытаясь избежать испытующего взгляда Пересмешника. Было видно, что ему совершенно не хотелось говорить. Секретов у Северянина всегда было хоть отбавляй, и не во все хотелось лезть, но сейчас это было необходимостью. — Я, вроде как, заходил к одной медсестричке, — наконец сдался он, махая руками, словно информация ничего не стоила. — Боже, Вик, — девушка приложила руку ко лбу, — у нас здесь намечается довольно серьезное дело, а ты по девкам шляешься? Наемник оставил вопрос без ответа, лишь неопределенно дернул плечами. Его руки с силой сжали колени, а после вновь схватились за флягу, откручивая крышку. Опрокинув в себя еще немного огненной воды, Виктор резко хватанул ртом воздух, будто задохнувшись, прокашлялся и откинулся на спинку кресла. Глаза цвета болотной тины смотрели на собеседницу не в состоянии сфокусироваться. Пьян в стельку. — Томми Шелби видел меня, Лер, — проговорил он, выставив вперед указательный палец. — Он посмотрел на меня в упор такими глазищами, будто это лично я выпустил в его брата обойму. Он все знает… — Ты бредишь, — попыталась отмахнуться от него Пересмешник, но сделать ей этого не дали. — Да хуй там! — выкрик затерялся в темном лесу, окружающем поместье со всех сторон. Валери поспешно шикнула, заставив наемника говорить тише. — Томми знает, кто я, на кого работаю и, если вскроется, что мы укрываем у себя хреновых макаронников, он просто так этого не оставит, ты же знаешь. Я блять с самого начала говорил тебе, что так будет! Он цыган, Вал! Цыгане дикие, предательств не прощают, а это, мать твою, предательство чистой воды! — Ты боишься? — замолчав, Виктор уставился на девушку глазами пьяного параноика полного надежд. Она не видела в них страха, только непоколебимую уверенность и предупреждение. Русский был прав, цыгане действительно не терпели перебежчиков. Марион провела кончиком языка по нижней губе, а после сказала, смотря на припаркованную у входа бентли. — Мы поговорим об этом утром, Вик. А сейчас ты сразу же пойдешь спать. И никакого больше алкоголя. И Вик ушел, громко хлопнув входной дверью, пока Валери осталась на террасе допивать свой чай. Ее, как обычно, всполошили зря. Параноидальные мысли Северянина не стоили внимания. Единственной полезной информацией в его нескончаемом пьяном бреде оказалась новость о кончине Джона Шелби. Действительно неожиданно оперативно итальянцы скосили младших. Они с Джоном не были знакомы, поэтому девушка восприняла его смерть достаточно спокойно, можно сказать, не восприняла в целом. А вот мальчишка Грей… Полли, наверное, сейчас рвет и мечет, не иначе. Что же касается Томаса, то вряд ли он, убитый горем, сможет вспомнить о чем-то помимо брата и раненного кузена. А если и вспомнит, то Северянин ведь просто заглянул пообщаться с медсестрой, ничего больше. Связать эту случайную встречу с произошедшей трагедией при всем желании невозможно. В любом случае, Шелби рано или поздно узнают о том, кто обеспечивает людей Чагретты проживанием, и, само собой, в восторге не будут. Но проблемы в этом Марион не видела. В конце концов, любую ситуацию можно перевернуть в свою сторону, это она уже усвоила. Пересмешники всегда выходили из положения если не победителями, то точно уж не проигравшими. Когда входная дверь в очередной раз открылась, чайник был пуст. На террасу, стуча сапожками, вышла мадам Джози. — Не сидели бы Вы на улице, мисс, — услышала Валери ее приятно плавный голос, пока женщина убирала посуду. — Зима ведь, ночами такой дубак встает, что выйдешь — и околеешь вмиг. Зайдите, мисс, в дом, обогрейтесь перед ужином, он почти готов. Джози, казалось, работала в этом доме с самого его приобретения семьей Марион и ни капли не изменилась. В ее речи, спустя долгие годы нахождения в обществе самых разных аристократов, все еще оставался тот деревенский говор, который привносил в окружение каплю уюта, а ее характер и поведение — что-то, чего у наследниц Джеймса Мариона никогда не было, как такового. Эта женщина могла бы назваться членом семьи, и никто бы в этом доме не смел оспорить это заявление, ибо не было здесь того, кто не был бы признателен ее заботе. — Спасибо, Джози, — встав с кресла, Валери отряхнулась и посмотрела на пухленькую старушку чуть свысока. — Надеюсь, ты присоединишься к нам за праздничным столом? — Да что Вы, мисс! У меня работы непочатый край, как я могу? — Возложите всю работу на своих девочек. Женщина охнула, махнув двумя руками в сторону хозяйки, как бы говоря: «Да что они смогут без меня, эти дурехи?». Спорить девушка не стала. Старушка жила работой и не хотела отдавать дом, свое дитя, в не совсем еще умелые руки молоденьких служанок. А так как упертости мадам Джози было не занимать, бессмысленные упрашивания пришлось отложить. На улице и правда была далеко не жара, но Марион почему-то почувствовала, что замерзает только сейчас. Девушка еще раз поблагодарила старую домработницу и направилась в особняк, растирая себе плечи и руки. Внутри было необычайно тепло и необычно шумно. Справа, за закрытыми дверями столовой, слышался задорный смех служанок и звон посуды, расставляемой на столы. В глубине дома, в игровой комнате, бились о бортики бильярдного стола шары, сопровождаемые дедушкиным басом, рассказывающим истории, видимо, со службы. Слева, из гостиной, до ушей доносилась музыка, и лишь на втором этаже — тишина и спокойствие. Первой мыслью стало пойти наверх, чтобы как следует отдохнуть перед ужином, который обещал быть сложным на психологическом уровне. Подремать полчасика в тишине и спокойствии, без напыщенных итальянцев и ветреных русских. Но вместо этого она почему-то повернула в гостиную. Просторное богато обставленное помещение утопало в приятном полумраке. Комната была сделана в коричневых и белых тонах с добавлением золота. В ее середине стоял широкий и длинный диван молочного цвета, перед которым располагался низкий столик с пустой цветочной вазой на нем. С двух сторон от зажженного камина, над которым повисло квадратное зеркало с узорчатой золотой рамой, как и в большинстве комнат в этом доме, возвышались широкие книжные полки и шкафы, а прямо перед ними — два удобных кресла под цвет дивану. На темном полу разлегся пушистый ковер с белым ворсом. В углу поставили пышную украшенную золотыми и серебряными лентами и горящую десятками свечей ель. Около зашторенных окон разместился письменный стол, за которым часто занималась Зои. А сбоку от него проигрыватель крутил пластинку. Валери прошла вглубь гостиной, не снимая обувь, и чуть ли не с разбега приземлилась в объятия мягкого гиганта цвета молока. Впервые за день удалось хоть немного расслабиться. Закрыв лицо одной рукой, девушка прислушалась. Да, музыку определенно выбирала сестра. Голосящие высоким тенором мужчины с песнями про любовь всегда были ей по вкусу.Красивая девушка, как мелодия, Которая преследует тебя днем и ночью…
Зои недавно исполнилось двенадцать лет, и ей еще никогда не приходилось чувствовать себя красивой рядом с кем-то. Она ни разу не выходила за пределы Мистхилла, никогда не общалась со сверстниками и людьми вне поместья. Ее познания о возвышенных чувствах и эмоциях ограничивались рассказами болтливых служанок, книгами и вот такими вот песнями из патефона. Валери скоро должно было исполниться тридцать четыре, а ее младшая сестра, казалось, знала о любви больше нее. Она не принимала серьезных чувств. Девушка не перечитывала огромные сборники стихов о любви, предпочитая им детективные романы или сухой реализм, а на музыку ее времени не хватало вовсе. Она не была сентиментальна, и это, казалось, должно было быть преимуществом. Не сказать, что в ее жизни не было мужчин. Нет, они были и довольно много, но половина из них уже давно канула в омуте ее не особо хорошей памяти. Все отношения, которые у нее когда-либо были, никак нельзя было назвать серьезными. Единственное, на чем все они держались — секс. И в этом не виделось ничего ненормального или аморального. Ее отец был женат по расчету. Всю жизнь он ложился в постель с женщиной, которая никогда его не любила, и даже заделал с ней двух дочерей. Оба понимали, что этот брак — чистая формальность, которая соблюдалась лишь на бумаге. Поэтому женщина, которая называлась ее матерью, сбежала в Америку вскоре после смерти ее отца, второго дедушки Валери, единственного кто держался обеими руками за этот союз. Впрочем, потеря была невелика. Сейчас мисс Марион не думала о любви от слова совсем. Джеймс как-то сказал ей, что чувствам нет места в бизнесе, и, как всегда, оказался прав. Мужчины, какими бы великолепно-прекрасными они не были, интересовали ее только как средство или деловые партнеры. Ни с одним из них у нее не было общего будущего, ибо к ней зачастую относились так же. Влюбленные по уши дурачки встречались крайне редко. Они хотели любить и быть любимыми, но, кроме жалости, девушка не испытывала к ним ничего, что могло бы удовлетворить их желание. Уильям Коэн был хорошим тому примером. Нельзя было не заметить, как часто Сорока буквально из кожи вон лез, чтобы угодить и получить от нее похвалу, будто домашняя собачка. Его было жалко, да. Он был красив и умен, мог бы с легкостью охмурить любую сентиментальную графиню, коих в Лондоне развелось как собак нерезаных, и жить себе с ней в гармонии и любви. У него могло быть будущее, любящая семья, может, дети. Но вместо всего этого он предпочел работать, не покладая рук, на ту, что никогда не стала бы рассматривать его никак иначе как верного посредника и, в лучшем случае, интересного собеседника. Валери сделала глубокий вдох и медленный выдох. Кажется, она задремала, но это было к лучшему. В гостиной невероятно тепло из-за горящих в камине дров, похрустывающих и иногда стреляющих яркими искрами. Пахло елью, корицей и чем-то еще, что девушка не могла определить. Над головой прозвучал хорошо знакомый щелчок. Марион снова вздохнула, проклиная себя за такие наивные мысли о безопасности в собственном доме, а после убрала руку с лица, пытаясь найти взглядом только что возведенный пистолет, направленный в ее лоб. Оружие, впрочем, она не нашла. Зато встретилась со знакомыми зелеными в карюю крапинку глазами. В нос ударил резкий запах одеколона. — Не шутил бы ты так. У людей в этом доме развиты очень нехорошие рефлексы, — устало проговорила девушка, наблюдая за стоящим перед ней итальянцем. — Я могла бы тебя застрелить… — Только если из пальцев, — усмехнулся он и, не спеша, побрел к книжным полкам, высматривая на них что-то определенное. С их встречи в кабинете прошло уже около двух часов, и Лука успел сменить свой невероятно дорогой на вид костюм на нечто более простое: белоснежная рубашка без галстука, рукава которой на сей раз были на пуговицах, черный жилет с тонким блестящим узором, брюки ему под цвет, на которых повисла кобура с черным револьвером, и лакированные туфли с острыми носами. Весь его вид говорил о том, что мужчина чувствовал себя в Мистхилле, как дома, что немного смутило молодую хозяйку. Даже его волосы, при встрече зализанные назад, сейчас будто чуть сбились, и несколько черных прядей опустились с правой стороны лица. Одеколон он, правда, так и не сменил, что расстраивало, ибо задохнуться на ужине не особо хотелось. Валери не двинулась с места, чтобы принять более манерный вид, просто не видела смысла. Если он здесь чувствовал себя комфортно, то почему она не должна? В конце концов, он ее гость. — Надоел бильярд? — лениво потянувшись, поинтересовалась девушка. Чангретта не обернулся, продолжая ходить вдоль полок и всматриваться в корешки. — Твоя сестра — очень надоедливая особа, — тем же незаинтересованным тоном изложил он. Не выдержав такого откровения, Марион фыркнула от смеха. — Что смешного? — Ничего, просто ты первый на моей памяти, кто признал это, — длинные пальцы, наконец, вытащили из огромного количества книг одну. — Обычно люди говорят: «Боже, какое прелестное создание!» — Моя мать так и сказала, — Лука, пройдя мимо кресел, вновь остановился у дивана, смотря на разлегшуюся девушку сверху вниз, чуть сведя брови. По его взгляду, темному из-за скудного освещения, нельзя было понять в каком расположении духа он находился. — Можно? В конце дивана еще было достаточно места, чтобы уместить туда двоих мужчин, но, видимо, Чангретту не устраивало сидеть так далеко от столика, на который можно было сложить ноги. Почему-то Валери не сомневались, что именно так американец и поступит. Тем не менее, девушка через силу села, согнув ноги в коленях и давая мужчине место. Удобно разместившись на самой середине, Лука, вопреки ожиданиям, сложил нога на ногу, закинул одну руку на спинку изумительно мягкого дивана и замолк, раскрыв книгу почти в самом конце. Рассмотреть обложку в потемках не представлялось возможным, а, чтобы спросить, не хватало интереса. Валери обняла себя руками и снова прикрыла глаза. Желания разговаривать все еще не появилось. Хотя, стоило признать, что сейчас итальянец не спешил устраивать ее терпению какие-либо испытания. Он действовал на нервы, но уже не так сильно, как делал это двумя часами ранее. Честно говоря, Марион сама не знала, чем именно раздражал ее Чангретта. То ли его вечно напыщенным видом, то ли американской манерой речи, то ли вот таким вот поведением, будто все и вся ему, великолепному и неподражаемому, должны. Скорее всего, все это вместе. Девушка сказала бы, что мужчина умел разделять себя для дела и дома. Также как Пересмешник и Валери Марион, так и грозный мафиозный лидер Лука Чангретта отличался от своей домашней стороны. Хоть кардинальных изменений не было заметно, они все же ощущались. В тусклом свете пламени Лука не выглядел высокомерно, да и пока не вел себя, словно капризный властелин разваливающегося на глазах королевства. Лишь все та же американская речь резала уши, но ее все больше сглаживал итальянский акцент и приятная вибрация его низкого голоса. Скривив губы, молодая хозяйка без особого энтузиазма заметила для себя, что только что положительно оценила говор этого зазнавшегося макаронника. Совсем скоро ее переклинит, и она начнет заглядываться на него в ином контексте. Безумно захотелось уйти. — Что с ней? — приоткрыв один глаз, Валери бросила сонный взгляд на точеный профиль итальянца, который не отрывался от печатных строк ни на секунду. Казалось, его даже не волновало почти полное отсутствие освещения. Услышав тихое вопросительное мычание, Лука пояснил: — Твоя сестра, что с ней? — Альбинизм, — не сразу ответила Марион, опустив одну ногу вниз с дивана. — Врожденная мутация. Мужчина поджал губы и понимающе покачал головой, не отводя взгляда от книги. Грубые пальцы осторожно перелистнули желтоватую страницу, а после снова вернулись на молочную обивку. Если вопрос, который он задал, действительно его интересовал, то он искусно скрыл это за попыткой завязать праздную беседу. И, непонятно зачем, девушка решила ее поддержать. — У Зои сильная чувствительность к солнцу, — набрав в легкие воздуха, продолжила она и притянула вторую ногу ближе к себе, — слабые иммунитет и зрение, а еще огромная тяга к знаниям. Она боится света и смерти, которая подстерегает ее на каждом шагу в виде рака кожи или сумасшедших африканских ведьм, видящих исключительно ее ушки, пальцы и носик, что могут стать отличными амулетами на удачу… — Валери осеклась, запуская руку в распущенные волосы и зачесывая их назад, а после чуть дернула уголками губ вниз. Впрочем, светлые пряди никак не хотели принимать то положение, которое им стремились придать. Сдавшись, молодая хозяйка отвела руку в сторону от головы ладонью вверх. — Это, кстати говоря, одна из причин, по которой твоих людей сюда не пустили. — «Никаких чужаков», — протянул Чангретта, подперев голову свободной рукой. — Он существовал еще до ее рождения. Марион хмыкнула, смотря на итальянца прищуренными глазами. Почему-то она была уверена, что он скажет нечто подобное. Отголоски старой памяти всплывали в голове постепенно, только рядом с ним и только о нем. Несколько раз девушка пыталась максимально напрячься, чтобы вспомнить хоть что-то о младшем брате Чангретты, с которым, по словам дедушки, она проводила большую часть времени нежели со старшим. Но ничего, кроме запечатленного в альбоме случая с деревом, вспомнить о нем так и не удалось. Будто Анджело Чангретта, умерев в действительности, стерся из памяти подчистую и вряд ли вернется. Тонкие, почти костлявые пальцы задумчиво теребили слегка покусанную нижнюю губу, когда Валери почувствовала на себе чужой взор. Опомнившись и подняв глаза, она чуть вздрогнула от внезапного столкновения с прямым взглядом. Лука опустил раскрытую книгу обложкой вверх себе на колено и, немного наклонив голову в бок, внимательно разглядывал свою невольную собеседницу. Та не стала препятствовать, не сменила положения тела, оставшись все в той же странной, неприемлемо открытой позе. Он читал Диккенса. Прямо как двадцать с лишним лет назад. Марион отчетливо увидела картинку все такой же гостиной, ничуть не изменившейся, разве что с более новой мебелью. На диване в середине, закинув обе ноги на столик с пустой вазой на нем, сидел тощий парнишка с большим носом и читал «Приключения Оливера Твиста» с такой увлеченностью, что можно было позавидовать. Ей она никогда не нравилась. Маленькая Валери пыталась всеми силами вытащить этого идиота на улицу, чтобы, очевидно, с пользой провести время, оставшееся до Рождественского ужина. Но он с такой упертостью цеплялся за чтение, что приходилось идти на крайние меры. Сейчас никто не собирался бить вазы и прятать книги, но воспоминания о том Рождестве теплом отдавались в груди. И, видимо, ни для одной Марион. Чангретта запустил пальцы в черные, как смоль, волосы, что было бы непростительной ошибкой для его обычной прически. — Ты прав, — запоздало пожала плечами Валери, а после оперлась поясницей о подлокотник. — Полагаю, что тебя можно поздравить с первой победой. Только не зазнавайся. Зная Шелби, она может оказаться единственной. Сцепив руки в замок на животе, Лука усмехнулся и опустил глаза, надеясь высмотреть что-то на полу. Как оказалось, ничего там не было, так что он довольно быстро вернулся к невинно глядящей на него девушке. — «Разговоры о делах вне кабинета запрещены», — как бы между прочим напомнил мужчина, заинтересованно наблюдая за тем, как невинность на ее лице меняется на более привычный холод. — Это слова твоего отца. — Боюсь, мой отец сейчас ищет себе котел попросторнее, ему не до соблюдения правил, — прозвучало неубедительно безучастно, за что молодая хозяйка успела себя поругать. Чангретта фыркнул, будто осуждающе покачав головой из стороны в сторону. Отступать было уже поздно, поэтому аккуратные брови вздернулись в любопытствующей невинной манере. — Ты правда надеешься таким образом сместить Шелби? Думаешь, что возвещать его о вендетте было хорошей идеей? — Справедливой, — просто ответил итальянец на выдохе, качнув острым носом ярко блестящей туфли. Марион прыснула от смеха. Одно-единственное слово — и маска грозного Пересмешника сползла с ее бледного личика. К сожалению, ее веселья не разделяли. Мрачный голос Луки прорезал ножом тихий смех, прервав его. — Ты так не считаешь… — Нет, не считаю, — Валери насильно заставила себя успокоиться и вытерла кончиками пальцев выступившую слезу. — Более того, я считаю тебя крайне наивным дураком. — И откуда ты узнала о младших? — решил не продолжать эту тему итальянец, цокнув языком и оглядев свои исписанные руки. — У меня есть доверенные люди. — М-м, да, я слышал легенды о вездесущих вестниках. Все думал, что бред. — Эти легенды дошли до Штатов? Что ж, это льстит. — Это не твоя работа, не присваивай себе все лавры. — Это работа Пересмешника, а значит и моя тоже. Напряжение встало в гостиной густой стеной, будто ее можно было ощутить физически. В груди все ходило ходуном от поднимающегося раздражения. Не стоило, наверное, поднимать эту тему сейчас и портить довольно мирную беседу, но по-другому ее развитие Марион никак не представлялось. Разговоры с этим заносчивым итальянцем не могли не заканчиваться на ссорах, словно это было заложено с самого их рождения. — Так ты установила слежку, — спустя паузу продолжил Лука этот гиблый разговор, который, скорее всего, ни к чему не приведет. Валери дернула подкрашенными коричневым бровями вверх и улыбнулась, — за мной и моими парнями? — Не смогла удержаться, — проговорила она все тем же невинным тоном. — Мне слишком любопытно, чтобы все это оставить без внимания. — Время идет, а ты остаешься прежней, мисси. Очень печально, — мужчина снял правую ногу с левой и взял в руки книгу, чтобы положить ее на столик. Его слова прозвучали как-то чересчур привычно и оттого обидно. Он был будто разочарован. Девушка посерьезнела. — Зато ты изменился, Лука. И не знаю даже в лучшую или худшую сторону, — мисс Марион не спеша поднялась, сопровождаемая нечитаемым взглядом, аккурат с появлением служанки Салли, спешащей сообщить о том, что ужин готов. Тонкие руки поправили рукава рубашки и стряхнули невидимую пыль с плеч, Валери повернулась к собеседнику. — Кстати говоря, не знаю, как там в Америке, но в Англии женщины не терпят мужчин, от которых несет за милю, — она прищурила глаза в издевательской улыбке и добавила уже тише: — Смени одеколон или прекрати лить его в ванну вместо воды. Чангретта усмехнулся вслед уходящей девушке, пересиливая в себе желание пустить пулю ей в спину. Эта стерва изрядно истрепала ему нервы за один неполный день, проведенный в ее доме. Не так он планировал провести это Рождество: не с этими людьми и не при таких обстоятельствах. Совет матери просить помощи у знаменитого в определенных кругах друга семьи, которому он слепо последовал, как последний идиот, обернулся для него еще одной менее кровопролитной войной, в которой бои велись один на один. Хоть помощь и была получена, ее безвозмездность подвергалась большому сомнению. И пункт сделки «не мешать» мог вылиться, во что угодно. Он нередко слышал, что говорили о так называемых Пересмешниках, и это привносило только больше скепсиса в их с Марион отношения. Хотя, наверное, «отношения» — слово слишком громкое, да и, если подумать, сотрудничеством это тоже не назвать, ведь Лука по сути ничего не дает взамен, будто оставаясь в долгу. И это абсолютно его не устраивало. Оставаться в долгу у этой ветреной невыносимой особы было, если не опасно, то унизительно. Чувствовался подвох, что не давал покоя и сбивал с мыслей о более важных делах. Ему следовало бы разобраться с ситуацией после окончания вендетты.