Дьявольская геометрия

      В тот вечер в роскошном Театре Её Величества ставили «Макбета». К этому событию я заказал пошив твидового костюма. В ателье подобрали ткань приятного тёмного цвета, галстук, покрытый переплетением лёгких, почти невесомых металлических нитей и брошь-зажим для него. От перчаток и маски я категорически отказался (не мог чувствовать себя скованным) и сделал выбор в пользу старомодных шляпы и трости, а после сходил к брадобрею и привёл в порядок волосы и бороду. Сбривать полностью не стал, чтобы и дальше скрывать шрамы и отметины на лице, оставленные войной.       В этом театре в последний раз я был в шестнадцать лет. Тогда он произвёл на меня неизгладимое впечатление. О, эти высокие сводчатые потолки, роскошные люстры, сияние золотого декора и обитые бархатом сидения... Теперь же мне было очень непривычно от здешней никому ненужной роскоши: тяжёлых атласных штор, мягких ковровых дорожек, огромных зеркал и люстр с сотнями свечей. Сам зал был выполнен всё в том же вызывающем красном цвете — от обивки кресел до декора сцены. Всё это казалось мне не богатым, а нелепым.       На меня посматривали с любопытством. Ещё бы! Практически все мужчины и женщины были в изящных резных масках из золота или серебра, полностью закрывающих лицо или только его половину (верхнюю или нижнюю — не важно). Изначально это была вынужденная мера: Другие, принимающие человеческий облик, в порыве гнева или злости этот облик теряли и приобретали свой истинный вид. И одного взгляда на них было достаточно, чтобы умереть. Поэтому они и носили маски, а позже стали носить и люди в знак солидарности. Постепенно знак солидарности превратился в моду, да и чистокровных Других в наше время было сложно встретить — наша кровь давно перемешалась.       Постановка не вызывала у меня эмоций, да и в былые университетские годы я не находил Шекспира интересным. Простите уж это смелое заявление — дело вкуса. Для декораций использовали новые современные механизмы, разработанные механиком Аберфордом, но даже реалистичные гром, молнии и магия не могли развеять мою скуку. Три ведьмы, конечно же, Другие, соблазняли человека по имени Макбет властью и короной. Человек оказался слаб, а в финале его покарали люди, благословлённые Древним Богом Ньярлатхотепом*.       В зале было душно, назойливо пахло женскими духами, и весь первый акт я откровенно скучал и норовил уснуть, а во время антракта сразу же вышел из зала в холл, чтобы размяться или вовсе сбежать и направиться в мой излюбленный бордель. Следующие полтора часа я мог бы с успехом провести там или в пабе — всё лучше, чем тоскливо наблюдать за драматичными потугами актёров на сцене.       И в тот момент, когда я всё для себя решил, мне под ноги упало что-то мелкое и блестящее. Я остановился, рассматривая сияющий в свете люстр чёрный камушек, наклонился и поднял изящную драгоценную запонку. Навскидку, очень дорогую. Осмотревшись, я увидел сидящего у стены юношу. Его лицо и глаза обрамляла маска, и он внимательным взглядом изучал пол. Мимо него постоянно мелькали люди, и он, видимо, уже успел проститься с потерей.       Чего скрывать, я подумывал загнать запонку и выручить за неё приличные деньги (если ты богат, то не стоит быть рассеянным, подумал я), но юноша был молод, растерян, и я сжалился над ним. Я неспешно подошёл, хотел пошутить над ним, но стоило юноше поднять на меня вопросительный взгляд, как я, поражённый, замер. Никогда в жизни я не видел таких глаз — чёрных, огромных, полных бесконечной трогательной тоски и грусти. Я растворился в этом взгляде, подумал даже, что передо мной не человек, но он был людского рода. Он оказался печален и болезненно бледен, даже золотое плетение маски не прибавляло красок его лицу. Он не улыбнулся, даже когда я молча протянул ему потерянную запонку.       — Это действо удручает даже молодых, — сказал я, намекая о постановке «Макбета». — Что уж говорить о стариках.       — Афганистан прибавил вам возраст? — тихо спросил он.       Я снова замер в изумлении, зная, что ничем не выдал своего прошлого. Едва ли хоть кто-то здесь мог узнать во мне солдата. Тех, кто знал меня в лицо, тут вовсе не было. А юноша протянул руку, в такой же, как и маска, плетеной металлической перчатке, и осторожно забрал у меня запонку. Его костюм был пошит из тёмно-синей шерстяной ткани; платок, завязанный под воротником рубашки, украшала золотая брошь в виде девяти изящных щупалец, а из кармана его пиджака виднелись дорогие часы. Он был из обеспеченной семьи, и пересекаться раньше мы не могли.       — Ваша рука, — пояснил юноша и нервно моргнул. — На ней старый след от ожога, оставленный, скорее всего, гранатой. Помимо этого, на вашем лице шрамы, у вас военная выправка и вы сильно загорели. Где ещё в нашем переменчивом мире мог так сильно загореть военный? Вывод прост — Афганистан.       Я потрясённо молчал. За долгие годы одиночества я привык быть безликой тенью и не рассчитывал, что хоть кто-то из присутствующих меня заметит. А меня не только заметили, но и внимательно изучили.       — Прошу прощения, дурацкая привычка, — сказал юноша и встал. Он протянул руку и представился: — Джеймс Мориарти.       — Полковник Себастьян Моран, — ответил я и пожал протянутую руку в ответ, всё ещё находясь под впечатлением.       Рука Джеймса Мориарти оказалась ледяной, холоднее плетения металла, обжигающей потусторонним холодом. Сам он подрагивал, словно замёрз.       — Вы правы, — сказал Мориарти, — это действо удручает даже молодых. А ещё в зале очень холодно. Видимо, для того, чтобы зрители примёрзли и не убегали со своих мест.       Он впервые улыбнулся, и я ответил ему такой же искренней улыбкой.       Вместо того, чтобы вернуться в зал на второй акт, мы решили одеться и прогуляться по тихим улочкам вечернего Лондона. На удивление, было тепло, хотя моросил влажный снег, а тротуары покрылись наледью. Молодой Мориарти рассказал, что очень любит Шекспира, и эта постановка, по его мнению, не имеет ничего общего с великим творцом.       — В ней нет эмоций, — сказал Мориарти и поправил шляпу, когда мы прогуливались по Чарльз-стрит мимо закрытых тёмных магазинов, освещённых ярким отсветом газовых фонарей. Он сказал, что нам надо будет вернуться к театру, потому что на представлении остались его родные.       — А я никогда его не любил, — признался я. — Предпочитал Фрэнсиса Бомонта.       — Неплохо, — лаконично ответил Мориарти и сложил руки за спиной. Мне было непривычно общаться с человеком, чьё лицо, пусть лишь и наполовину, скрывала маска. — Что же вас привело сегодня в театр, полковник?       Мне на щёку упала первая капля. Снег превратился в дождь — типичная зима в Лондоне. Подняв голову к ночному небу, я прищурился, думая, могу ли расслабиться и позволить себе откровенность. Джеймса Мориарти я не знал, мы не были друзьями, к тому же он был значительно младше меня. И всё же я поддался соблазну, так как давно ни с кем не разговаривал.       — Папенька решил, что я должен срочно завести себе друзей или найти даму сердца не из борделя. — Я улыбнулся, услышав тихий смешок нового знакомого. — А вас, мистер Мориарти, что привело?       — Отчим. — Упомянув его, Мориарти нервно качнул головой. — Он два раза в месяц выезжает в театр или на выставки и непременно берёт меня и мою тётю. Я вынужден соглашаться и не имею права спорить. Нужно улыбаться и делать вид, что я доволен.       Я кивнул, решив не уточнять, что именно сокрыто под словом «вынужден». У каждой семьи свои секреты и порядки. Кто я такой, чтобы лезть в чужие дела? Правда, тоска в глазах Джеймса Мориарти не давала мне покоя. Я видел много морально искалеченных людей, но он казался мне не просто сломленным, он был... опустошённым. И никакие золотые узоры с красными камнями не могли оживить его лицо.       — А можно вас спросить? — После пары часов разговоров о самых незначительных вещах, Мориарти внезапно преградил мне путь и поднял голову, чтобы заглянуть в мои глаза.       — Конечно, — ответил я, моментально сдавшись и растерявшись под напором столь детской непосредственности. — Спрашивайте о чём угодно.       — А вы видели монстров, когда были в Афганистане?       Клянусь, в тот момент я вздрогнул. О, я видел их, видел. Тема была шаткой, болезненной; заныли старые раны, а перед глазами замелькали картины из прошлого. Я ощутил, как глубоко внутри царапнули воспоминания, и невольно отступил на шаг от молодого собеседника. Я хотел оборвать тему и осадить его, но Мориарти смотрел на меня так открыто и доверчиво, что у меня не осталось выбора. Я вдохнул, выдохнул и даже сумел выдавить нервную улыбку.       — Да, — коротко ответил я после повисшей паузы. — Видел. Я видел их. А потом сражался с ними в джунглях, от них же получил загноившиеся шрамы на груди, из-за которых был вынужден вернуться домой.       Брови Мориарти медленно приподнялись. Он жадно всматривался в моё лицо, ожидая подробностей, но мне нечего было рассказать: нас убивали, мы убивали, в этом не было ничего захватывающего или интересного. Кроме того, что теперь и я был вынужден улыбаться этим монстрам, будь они продавцами в магазине или врачами, лечащими раны, оставленные их собратьями.       — Какие они? — наивно спросил Мориарти.       Я не сдержался и усмехнулся. Мне захотелось спросить, сколько же ему лет — двадцать, двадцать два, двадцать пять? Ведь столь глупые вопросы было не принято задавать в приличном обществе.       Несмотря на откровенную бестактность, я всё же ответил:       — Они жуткие в своём истинном обличии, мистер Мориарти. Это ад на земле, и радуйтесь, радуйтесь, что существуете в раю, вдали от войн и огня. Здесь, в Империи, мы соблюдаем мир, и для мирных граждан это благодать.       — Поверьте, ад мне ближе рая.       Внезапно интерес во взгляде Мориарти потух, и он снова сделался грустным, осунувшимся и болезненно бледным. Если бы не чернота глаз, он сошёл бы за привидение, а не за живого человека, состоящего из плоти и крови. Он был истощён и слегка подрагивал. Что-то в моих словах болезненно затронуло его.       — Я вас разочаровал? — обеспокоенно спросил я.       — Нет! Что вы, полковник... — Мориарти снова замолчал, достал из кармана плаща платок, промокнул лоб, а потом продолжил. — Вы не любите их, да? Других?       — Не то чтобы...       Он внезапно побледнел пуще прежнего и посмотрел мне за плечо. Я обернулся: из театра выходили люди. Спектакль-пытка подошёл к концу.       — Мне жаль, что этот вечер так быстро закончился, — со вздохом произнёс мой новый знакомый и протянул руку, осторожно тронув зажим, украшающий мой галстук. — С вами было очень интересно. Знаете что? Я хочу сказать вам...       Его слова прервал нетерпеливый и раздражённый оклик. Яростное: «Джеймс!» заставило молодого Мориарти вздрогнуть и выронить из рук платок. Он прикрыл глаза, выдохнул и попытался улыбнуться дрогнувшими губами. К нам спешно подошёл среднего возраста господин. Он не успел застегнуть пальто и неправильно держал трость.       — И как это понимать? — резко спросил незнакомец и поймал Мориарти за руку. Только после этого он глянул на меня. — Вы кто такой?       — Полковник Себастьян Моран, — холодно представился я. — Что-то не так?       — Простите, что так резко прервал разговор, полковник. — Услышав мои звание и фамилию, незнакомец немного поостыл и даже смутился. — Я заволновался, когда Джеймс не вернулся в зал. Исчез, не сказав ни слова! Сессил Аберфорд, к вашим услугам. А Джеймс — мой сын.       Я кивнул, догадываясь, что это тот самый отчим, о котором не столь давно говорил Мориарти.       — А теперь, — сказал Аберфорд. — Нам пора.       — Ты делаешь мне больно, — тихо сказал Мориарти и оттолкнул его руку. Отвернувшись от раздражённого отчима, он глянул на меня всё с той же печалью в глазах и попрощался, как если бы мы виделись последний раз в жизни. — Прощайте, полковник. Спасибо за этот вечер. Прощайте.       Я молча смотрел им вслед, пока холодный ветер безжалостно трепал полы моего пальто. Джеймс Мориарти и Сессил Аберфорд растворились в вечернем тумане, словно их никогда и не было, а я только сейчас заметил оброненный собеседником платок. Какой же Мориарти был рассеянный!.. Я подобрал платок и сжал, удивлённый, что недолгая беседа увлекла меня и помогла скрасить вечер. Только после этого у меня на душе остался лёгкий флёр тихой морозной грусти.

***

***       — Почему вы грустили? — спросил Арчи и нарушил затянувшееся молчание.       Полковник Моран поднял на него взгляд и задумчиво улыбнулся. Удивительно —он помнил всё с такой точностью, словно это произошло вчера, а не сорок лет назад. Он смотрел на собеседника понимающе и мягко, а за окном, наполовину прикрытым шторой, моросил снег, как в тот самый вечер, когда Моран и Мориарти впервые встретились.       — Потому что грусть чужой разбитой души порой оставляет след и на нас, — философски ответил полковник с лёгкой улыбкой. Он покрутил бокал в руках и поднял его к свету. — Вы не видели Джеймса Мориарти, и вам этого не понять, но тоска, спрятанная в глубине этих чёрных глаз, разрывала мне сердце. А ещё, если честно, дело было в тщеславии.       — В тщеславии? — непонимающе уточнил юноша.       — Да. В тот момент я этого не понимал, но интерес Джеймса Мориарти ко мне, то, что он заговорил со мной, придало моему обезличенному силуэту форму и краски. Одинокий, брошенный и забытый я вдруг стал кому-то интересен! Это вдохнуло в меня жизнь, пробудило от долгого затянувшегося сна, и мне было мало.       Арчи кивнул, задумался, потом снова кивнул. Он понимал, пытался понять, но ему не хватало опыта, чтобы прочувствовать то, о чём говорил полковник Моран. Слова достигали его разума и сердца, ложились на бумагу, но больше завораживали, чем вызывали ответные чувства.       — И что же вы сделали после? — снова спросил Арчи.       — Я пошёл в бордель, — ответил полковник и рассмеялся, когда увидел изумление, отразившееся в глазах его собеседника. — Юноша, я хотел забыться! Я прекрасно понимал, что никто больше не проявит ко мне подобного интереса, и прозябать мне никем в пустоте и темноте долгие и долгие годы. Тогда я ещё не знал, что встречусь с молодым Мориарти снова. Я и не подозревал, сколько забытого и потерянного пробудит во мне эта встреча! И я не знал, сколько ужаса она мне принесёт. Я... потерял бдительность, смотрел, но не видел. Это история моего позорного поражения, и смею ли я после этого зваться охотником? Не знаю. Сети были расставлены, и я сделал первый шаг навстречу им. Так вот, в то утро Джеймс Мориарти был бледен и напуган так, что его озябшие пальцы постоянно дрожали...