Дьявольская геометрия

      Чарльз Милвертон оказался неприятным типом. Его худое лицо, с выступающими скулами, было бледным, как лик самой смерти, а тонкие светлые волосы не делали его привлекательнее или моложе. В его натянутой улыбке было что-то пугающее и холодное, а большие глаза, не моргая, смотрели на жертву из-за стекол очков и невольно гипнотизировали. В данном случае, как вы понимаете, они смотрели на меня, и я ощущал себя непривычно затравлено. Совсем чуть-чуть, самую малость, но всё же. Одет Милвертон был в дорогой идеально выглаженный костюм (а я додумался обрядиться в военный комбинезон), и всем своим видом старался демонстрировать превосходство.       — Вы упоминали Джеймса Мориарти? — Он сразу перешёл к делу и сложил руки на столе.       Поясню: в издательство низкопробной, но раскупаемой газетёнки, меня направил отец. Он прекрасно знал Милвертона, даже на память помнил его издательства и курируемые им газеты. А тот, услышав мою фамилию и цель визита, сразу же пригласил меня в небольшой светлый кабинет с широкими окнами и пугающими картинами с изображениями плачущих детей. Он сел за стол, заваленный газетами и бумагами, и указал мне сесть напротив, после чего любезно предложил виски. Я отказался — всё же Милвертон был мне крайне неприятен.       — Да, — ответил я и подался вперёд. — Вчера у меня произошло странное знакомство с Мориарти.       — Расскажите, — попросил Милвертон. Выслушав, он покивал и раздосадовано посмотрел на меня. — Это тот самый случай, когда гениальные возможности по чужой прихоти заперты в клетке, а во главе угла снова деньги.       — О чём вы? — спросил я. — Поясните.       Милвертон открыл ящик своего стола, покопался там, пока я рассматривал его кабинет, и, наконец, достал светлую папку. Он положил её на край стола, открыл, а я подвинулся на стуле. Передо мной лежала научная работа, в тезисах которой я понимал разве что отдельные слова, по типу «работа», «выполнил», «сделал заключение».       — И что это? — спросил я, поняв, что сам, без посторонней расшифровки, не справлюсь.       — А это работа, написанная Джеймсом Мориарти ещё в школе, — охотно пояснил Милвертон. — Теория движения планет и астероидов, высшие математические расчёты, основанные на сакральной геометрии. Пока сыро, как сказал мне один знакомый математик, но это работа уходит далеко за рамки школьной программы. Мальчика ждали в любом университете с распростёртыми объятиями.       — Но Сессил Аберфорд лелеял мечту сбагрить пасынка в монастырь ради какой-то высшей цели, — кивнул я.       — Умоляю, не будьте так наивны. — Милвертон пренебрежительно наморщил нос и махнул рукой. — Это молодой Джеймс Мориарти по наивности мог поверить в подобный бред. Истина намного прозаичнее.       — И в чём же она заключается? — спросил я.       — Дорогой полковник, я же говорил, — вкрадчиво ответил Милвертон и чуть наклонился, — в деньгах.       Я непонимающе нахмурился, и мой собеседник улыбнулся. Он знал определённо больше моего, но не спешил раскрывать все карты. Что ж, я его не торопил, но уже ощущал непривычный интерес.       — Поясняю, — заговорил он наконец. — Род Мориарти всегда был очень богат. Признанный погибшим старший Мориарти оставил своей жене немалое состояние. И она, вступая в новый брак, весьма разумно обезопасила своих детей: по её распоряжению, если с ней что-нибудь случится, Сессил Аберфорд обязуется содержать Джеймса и Роберта, и, как только те вступят в законные браки, он должен отдать им значительную часть их состояния. Добавлю сразу: жалование самого Сессила мизерное, а гуляет он и праздно существует на деньги семьи Мориарти.       — То есть ему выгодно удерживать Джеймса и Роберта при себе? — уточнил я. — В данный момент только Джеймса, так как он старше.       — Именно. Если Джеймс женится на мисс Куинси, Сессил будет вынужден отдать ему кругленькую сумму. А уж если потом и Роберт женится... Подозреваю, именно по этой причине Сессил Аберфорд и не выпускает Джеймса из дома. Для общественности придумана легенда о его болезненном состоянии, сорванных нервах, галлюцинациях, мол, Джеймс унаследовал болезнь матери и стал безумным. В итоге, Сессил опекает его и дальше пирует на чужие деньги.       Я уже понимал, что отвык от жизни в городских джунглях. Звери и хищники были опасными, но они всегда были честны. Только охота, только слежка, только погоня. А люди врали и выкручивались, подставляли других. Я так не умел.       — Допустим... — задумался я. — Допустим, это причина избавиться от Джеймса, который внезапно завёл невесту и вздумал проявить характер. Но ровно год назад погибла Элен, родная дочь Сессила...       — В том-то и дело, — улыбнулся Милвертон, подняв указательный палец, — что не родная. Погибшая жена Сессила, мать Элен, оставила ровно такое же распоряжение. Стоило девушке выйти замуж, как отец обязан был вернуть ей имущество матери, которое он давно прогулял.       Не могу сказать, что был сильно удивлён. И всё же я ощутил холодок при мысли, что есть люди, готовые ради денег убивать тех, кого они растили.       — Какие отношения у Сессила Аберфорда и Дженет, тёти Джеймса? — спросил я, задумавшись о женщине, которая в этой истории пока что оставалась в тени.       — Вот теперь вы рассуждаете правильно, — прошептал Милвертон. — Есть подозрение, что довольно близкие. И чужие дети им не нужны.       Джеймс говорил: Элен погибла в ночь не столь давно после того, как объявила о помолвке. Теперь Джеймс сам нашёл невесту, и его переселили в комнату Элен. Я похолодел: получалось, что он и правда был в смертельной опасности!       — Аберфорд затравил его и превратил в свою жертву, — продолжил Милвертон. — К заключениям врачей не подкопаешься, всё куплено, но при разговоре с Джеймсом становится очевидно, что он нормальный и адекватный, но запуганный. Я не смог помочь ему, но, может, вы попытаетесь?       — Как вы познакомились? — спросил я.       — Он читал мои газеты и узнал меня на выставке. Его привёл отчим, а я пришёл с другом. Джеймс подкинул мне записку, которую я увидел уже дома, зато в другой раз мы сумели пообщаться. В общем, украдкой от Аберфорда мы общаемся уже три месяца, но пока что везде, куда бы ни обращался, я утыкаюсь в стену. Даже полиции помимо домыслов мне предъявить нечего, а на кону жизнь человека.       Да, жизнь. Я промолчал, решив не отвечать, и встал. Во мне всё ещё боролись любопытство и сомнения. Милвертон тоже встал и указал на стеклянную дверь. Я обернулся и увидел сидящую в коридоре молодую даму.       — Видите? — спросил Милвертон. — Это невеста Джеймса. Она каждый день оббивает порог моего кабинета и умоляет помочь. Ради них двоих, прошу вас, защитите Джеймса этой ночью. Вдруг появятся доказательства вины Сессила?       Я слушал его, но продолжал смотреть на девушку. Её лицо было красивым, ровным, с припухшими чуть подрагивающими губами. Ровный носик, тонкая линия шеи, глубокое декольте — она была изящной и трогательной, совсем ещё юной. Подняв на меня взгляд, она замерла, а я окунулся в зелень её глаз. Лучше бы она не смотрела на меня. Лучше бы не будила то, что я заглушил в себе давным-давно. Лучше бы не заставляла малодушно думать, что Джеймс Мориарти вскоре может уйти с моего пути.       Я вышел из здания редакции, поднял лицо к тяжёлому серому небу под мягкие уколы холодных снежинок и подумал, что вот он — переломный момент. Или я могу забыть обо всём, вернуться домой, а позже поближе познакомиться с мисс Куинси, или могу собраться и броситься в дорогу, чтобы попытаться разгадать странную загадку дома Мориарти.       И, конечно же, я выбрал дорогу.       Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что не только скука и жажда приключений увлекли меня. Было множество причин; и вот, я в поезде. Уже через час я вышел на нужной станции. Чтобы добраться до дома Мориарти мне пришлось нанять устаревшего вида кэб, запряжённый, подумать только, лошадьми! Диво дивное, которое в Лондоне с его самоходными каретами уже и не встретишь.       На дорогах нас то и дело трясло, подбрасывало, и вскоре я увидел небольшой старый чёрный дом. Не знаю, кто и когда придумал придать его стенам этот мрачный тёмный цвет, но выглядело жутко. Что характерно — останавливаться ближе, чем за добрых несколько миль, кэбмен отказался. Я бросил ему монету и пошёл по извилистой тропе, влажной от прошедшего днём дождя. Вокруг стоял лёгкий полупрозрачный туман, в воздухе пахло гнилью и гарью, и эта местность нравилась мне всё меньше: запахи и ощущения были мне чужды. Вдалеке что-то сверкнуло — кто-то разводил костёр. Возможно, те самые Другие, о которых говорил мне Мориарти.       Я прошёл к дому и сразу направился к нужному крылу. Первое окно принадлежало комнате Сессила Аберфорда, а вот второе вело в комнату Элен, где теперь жил Джеймс. Я приподнялся на носках, осмотрел окно, закрытое деревянными ставнями, и достал нож. Проверил каждый зазор, но лезвие ножа не вошло ни в один из них. Изучив раму, я постучал, затем ещё раз. С той стороны послышались тихие звуки, затем скрежет снимаемого затвора. Створка осторожно приоткрылась и, увидев меня, Джеймс Мориарти засиял. Он распахнул окно и с улыбкой произнёс:       — Окно это, конечно, романтично, но я дома один, могу пустить и через дверь.       Дома Мориарти одевался просто: на нём была тёмная рубашка и потёртые растянутые джинсы, которые входили в моду у постоянно бунтующей молодёжи. В такой одежде он смотрелся, как обычный молодой человек, и вовсе не походил на аристократа, каким, по сути, являлся. Только на лице его, как и прежде, была надета маска, абсолютно не сочетающаяся с одеждой.       Мориарти впустил меня, провёл через тёмный душный и пыльный холл, который точно не подходил жилому дому, и сопроводил в роковую комнату.       Прежде чем войти, я внимательно изучил коридор, прошёлся по нему до самого окну, рассмотрел висящие на стенах жуткие картины с окровавленными искалеченными уродцами, давно завядшие цветы в старых вазах на пыльных столиках. От этого места по моей спине пробежал холодок, а вот для иннсмутца Сессила это была привычная и уютная атмосфера. Они любили разложение и увядание, словно сама их природа тянулась к разрушению и смерти.       Под конец осмотра я по привычке отсчитал шаги, чтобы понять, как быстро мог среагировать на крики Джеймс, а как Сессил. Для наглядности я даже провёл эксперимент: закрылся в бывшей комнате Джеймса, где ремонт был начат, но заброшен. Мориарти кричал из своей комнаты, и я удивился: да, было слышно, но довольно глухо.       — Вы говорили, что слышали пронзительный крик сестры, — уточнил я, заходя в комнату. Мориарти тут же закрыл за мной дверь.       — Да, — кивнул он, подошёл к окну и потянулся к ставням.       — Не закрывайте пока, — попросил я. — Хочу понаблюдать.       Мориарти рассеянно кивнул. Он сел на кровать, а мне указал на кресло — мебели в комнате было мало: у стены стояла неширокая кровать, рядом письменный стол, стул, а напротив кресло, где расположился я, и шкаф. И на этом всё. Обои были потёртыми и выцветшими, странного грязно-розового цвета, штор на окнах не было, что тоже удивило меня. Комната не могла порадовать уютом или красотой.       Зато на столе лежали механизмы, громоздкие конструкции, инструменты, винтики, болты и шестерёнки. Была даже начатая модель, как я понял, подводной лодки. Она имела длинную веретенообразную форму и два корпуса: один наружный, другой внутренний. Сверху была площадка с кабиной: это была каюта со штурвалом, в которой, по идее, находился рулевой. Я чуть склонил голову набок, изучая странное изделие, а Мориарти пояснил:       — Это Наутилус. Одна из соседских семей заказала у отчима модель.       — Делаете вы, а наживается он? — уточнил я, невольно восхитившись работой.       — Примерно так. Я так благодарен, что вы приехали, — сказал Мориарти, пока я изучал взглядом обстановку.       — Мориарти, скажите честно. — Я серьёзно посмотрел на него и сразу решил прояснить волнующие меня вопросы. — Вы знаете, какое получите состояние, если женитесь?       — Знаю, — не таясь, ответил он. — И про Элен знал. Если вы хотите намекнуть на злой умысел мистера Аберфорда, то зря. Элен была его родной дочерью.       — Не родной, — поправил я.       — Как?..       Мориарти опешил. Он растерянно потёр подбородок, и только тогда я заметил на его запястье свежие тёмные синяки.       — Это он вас? — спросил я.       Мориарти поднял на меня взволнованный взгляд, затем успокоился и будто погас изнутри. Он отстранённо кивнул, и я понял, что если не вытащить его из этого дома, то он точно сойдёт с ума.       — Та цепь у вас на запястье, — вспомнил я, — которая обожгла вас. Это своего рода...       — Поводок, — кивнул он. — Сбежал — получи разряд.       — А маска? Почему вы не снимаете её даже дома?       — Мне нельзя.       — Почему?       — Он говорит, я уродлив.       Я раздражённо выдохнул, встал и подошёл к его столу. Найдя среди гор самых разных деталей отвёртку и шпицу, я подошёл к Мориарти и повернул его голову, чтобы увидеть отверстие замка.       — Так и говорите, что вы не можете, — сказал я и вскрыл нехитрое крепление в пару ловких движений.       Белая блестящая маска с неприятно звонким звуком упала на пол. Мориарти непроизвольно вскинул руку, прикрывая лицо, затем медленно опустил её и не сразу рискнул посмотреть на меня. Он, как я и предполагал, был обычным, приятной внешности, разве что кожа его была слишком уж бледна. Я кивнул, словно говоря, что всё хорошо, и Мориарти встал. Подойдя к окну, он глянул на своё отражение в стекле и робко прикоснулся к щеке. Сколько же лет он не видел себя?..       — Я видел вашу невесту, — добавил я. — Она была у Милвертона.       — О, — он обернулся и чуть вскинул брови, — видели... И я вижу это в ваших глазах. Понравилась, да?       Я промолчал и поджал губы. Разговор невольно повернул не туда.       — Она заслуживает человека лучше, чем я, — сказал Мориарти. — Такого, как вы. Сильного и мужественного...       — Вам просто надо выйти в свет, — перебил я. — Обзавестись знакомыми, раскрепоститься и начать общаться. Не каждый мужчина обязан быть варваром, как я. — На этих моих словах Мориарти рассмеялся, и я невольно улыбнулся в ответ.       Я отвёл взгляд, думая о том, что, как бы мне ни запала в душу милейшая мисс Куинси, я не позволю себе бросить Джеймса в плену, лишь бы заполучить её. Погубить ещё совсем невинного мальчишку? Даже я, прожжённый и бесчувственный, не был способен на такую подлость. Да и что я мог дать красивой молодой даме? Ничего, разве что страдания и скуку.       — Зачем Сессил надел вам цепь на запястье? — спросил я и надёжно закрыл ставни, чтобы проверить их и с этой стороны. — В комнате что-то меняли?       — Нет, ничего, — ответил Мориарти. — А цепь, чтобы держать меня под контролем. Сессил говорит, я безумен и мне нельзя выходить в люди.       — А сами вы как думаете?       — Не так много видел я безумцев и нормальных, чтобы сравнивать.       Я снова глянул на него, удивляясь тому, что в свои годы он был совсем ещё ребёнком. Неопытным и ранимым, слабым и бесконечно доверчивым. Хотя, позже я удивлялся тому, как я в свои годы мог оказаться настолько слепым, недальновидным и откровенно глупым.       Вы не поверите, но у меня даже мысли не закралось о том, что всё это очень странно. Ничего не ёкнуло, инстинкт хищника молчал. Именно это дело я считаю своим фиаско, позором, камнем в огород опытного и прозорливого полковника Морана. Именно ту ночь, которую я пережил чудом, могу назвать пятном на своей идеальной репутации.       Я осмотрел мебель, пространство под ней, и смутил меня разве что прикрученный к полу шкаф.       — Зачем это? — спросил я и постучал по деревянной дверце.       — Я сам был немного удивлён, — ответил Джеймс. — Не знаю, кому потребовалось прикручивать к полу шкаф, но, когда я переехал сюда, так уже было.       — Было, значит...       Я глянул на противоположную стену, затем вышел в коридор и вернулся. Что-то было не так, и я уже догадывался, что именно. Измерив комнату шагами, я хмыкнул, открыл шкаф и провёл пальцами по внутренней деревянной стенке. Одежды внутри было мало: пара дорогих выходных костюмов, а в остальном самые обычные вещи.       — Я видел костёр у лагеря Других, — сказал я. — Как часто они останавливаются тут?       — Раз в сезон, — ответил Мориарти. — Они циркачи. Выставка уродов, опасные акробатические трюки со слабой страховкой и гибелью актёров, избиения друг друга на сцене — это всё они.       — Я думал, это давно запрещено.       — Официально — да, но отчим их не сдаст. Они его друзья.       — Вариант один, — сказал я, закрывая дверцы шкафа. — Ждать ночи.       — Вы останетесь? — с надеждой спросил Мориарти.       — Да, останусь. Спрячусь тут, а ночью, когда ваш отчим ляжет спать, вы проберетесь в свою старую комнату от беды подальше.       — А вы?       — Останусь тут.       Не совру, если скажу, что меня ожидала самая страшная ночь в моей жизни.

***

      — Вы боялись? — тихо спросил Арчи и перелистнул страницу тетради.       — Тогда нет, — ответил полковник и пожал плечами. — Чего бояться? Я в джунглях видел многое, но не ожидал, совсем не ожидал, что именно случится со всеми нами в ту кровавую роковую ночь. Мои ожидания и предположения чуть-чуть не оправдались.       — Я пытался найти информацию о тех событиях...       — Всё, что касается Мориарти, засекречено, — перебил полковник. — Слишком много высокопоставленных людей оказалось втянуто.       Арчи изумлённо распахнул глаза.       На улице снова шёл снег с дождём, отблески свечи играли на стекле окна, и кто-то там, внизу, внезапно громко рассмеялся. Полковник Моран глянул в сторону улицы и задумчиво улыбнулся. Ветер легко раздувал штору, но в комнате было тепло. Полковник закусил губу, откинул голову на спинку дивана и, казалось, абсолютно забыл об интервью.       — Расскажите всё, как было, — напомнил о себе и их общем деле Арчи.       Полковник Моран кивнул. Помолчав ещё пару минут, он наконец-то распрямился и продолжил:       — Сессил Аберфорд вернулся, когда на улице стемнело. Прямо как сейчас... Он колотил кулаками в дверь Мориарти и требовал, чтобы его впустили, что нужно поговорить. Я, как в плохой комедии, прятался под кроватью, но Сессилу хватило ума не выносить дверь с плеча. Он пообещал выловить Мориарти утром, после чего ушёл. Мы дождались, пока в доме наступит полнейшая тишина, пока хлопнет дверь в комнату Сессила, и все звуки стихнут. После этого я велел Мориарти уходить, но он отказался. Упрямо мотнул головой. Хотел встретить свой страх лицом к лицу... Что ж... Мы остались в комнате вдвоём. Приближалась полночь. При мне были только мой любимый глок и безумная отвага последнего глупца.