coercion

      Под конец шестого месяца начинаются тренировочные схватки. Низ живота периодически начинает ныть, тянуть и сковывать лёгкой болью. Это легко стерпеть — в конце концов, в жизни Вергилия были ситуации гораздо, гораздо хуже. Он даже не волнуется и не переживает — беременность болезненный процесс, и странные ощущения внутри это норма. Ребёнок развился достаточно, чтобы теперь ощутимо пинать внутренние органы — неприятно, внутри всё болит, а отбитые внутренности периодически тревожат во сне. Спать приходится на боку или на животе — чаще, конечно, на боку, отвернувшись к краю кровати и чувствуя горячее дыхание в плечо и лёгкую щекотку чужих буйных волос на шее.                     Перестройку организм уже завершил, выделив для ребёнка место и сформировав все нужные дополнительные органы и репродуктивную систему. Больше он не истекал кровью раз в месяц и не выл от боли и слабости под настороженно-заинтересованный взгляд личного демона. Так было гораздо проще. Хотя неизвестно ещё, что бы он предпочёл — страдать несколько дней в месяц или каждые сутки просыпаться от чужого шевеления внутри.              Данте почти не мешает. Может, так и есть, а может, он просто свыкся с вечной тревожностью в груди и принимает её как норму. Демоны гораздо большие животные, нежели люди, и инстинкты им не подвластны. Вергилий совершенно точно знает, что ненавидит мелкого паразита, что живёт внутри него и тянет силы, но чтобы избавиться от него не хватает ни решимости, ни свободы — Данте бдит. Иногда хочется выть волком от собственного бессилия. Рука не поднимается. Демон не может убить собственного ребёнка. И Вергилий никогда бы и ни за что не поверил в такую дурость (он всегда считал себя разумом гораздо выше животных и даже людей), если бы не попробовал однажды сам.              Он помнит, как тускло отливало серебром лезвие добротного кухонного тесака в его руке. Была ночь, темно. Данте спал — никогда нельзя верить этому бесу на сто процентов. Месяц заливал кухню едва видным светом через грязные и пыльные окна. И он не смог. Сперва не смог собраться с духом, чтобы убить то ли ребёнка, то ли и себя вместе с ним. Вергилий давно разучился бояться боли. Страшна была не она, а сама смерть — Вергилий больше всего на свете боится умирать. А потом пришёл заспанный Данте, не обнаруживший под ладонью тёплое и родное тело. Сон с него как рукой сняло, и он опрометью бросился к глупому брату, перехватывая дрожащую руку за запястье.              — Что ты собрался делать, придурок?! — яростно зашипел Данте, бесцеремонно выхватывая из сравнительно слабых пальцев нож. Вергилий не сопротивлялся и не отвечал — «хотел спастись, но не смог даже этого». Выглядело бы глупо и жалко. А он не хотел, чтобы Данте жалел его. Плечи у Вергилия давно осунулись, и, несмотря на примерно равный рост, он выглядел меньше. — Это тебе не игрушка! Ты не должен такого делать!              Данте был зол. А расшатанная психика не могла выдержать чужого крика. Вергилий попятился, в итоге утыкаясь задницей в столешницу, и на щеках снова блеснули дорожки слёз. Данте тяжело вздохнул, успокаиваясь и беря себя в руки, отложил нож подальше, и снисходительно шагнул ближе, принимая Вергилия в свои объятия настолько, насколько позволял живот. Данте грудью чувствовал, как бешено бьётся чужое напуганное действиями хозяина сердце.              — Ты не сможешь себя убить. Ты не должен этого делать. Ты не хочешь, — голос заговаривал и успокаивал. У Данте тоже были инстинкты. Быть рядом с родителем своего ребёнка и малышом, следить, чтобы никто не причинил им обоим зла. И Данте, стоит отдать ему должное, со своей ролью прекрасно справлялся.              Потом Вергилий чувствовал себя невероятно глупо и инфантильно — будто не было у него за спиной долгой истории, пропитанной кровью и утратами.              Но даже если бы не пришёл Данте (а он шёл очень долго, он дал фору в целых полчаса), Вергилий всё равно ни черта бы не смог сделать. Демоническая природа гораздо продуманней, чем кажется.              И сейчас не может. Данте как-то бросил, что облегчить тренировочные схватки поможет либо длительная ходьба, либо тёплый душ. Вергилий много ходил — бездумно наматывал круги по комнате и иногда выходил на улицу, надев что-то максимально широкое и плотное. Обычно с Данте, будто с верным сторожевым псом. Благо, что на дворе не лето со своим пеклом, и выглядел он вполне нормально — живот был не особо большой, ему повезло, а иначе Данте вряд ли пустил бы его на люди. Беременный мужчина мог вызвать кучу ненужных расспросов.              Иногда, когда идти никуда не хочется, он залезает под тёплый душ и подолгу стоит, пялясь в одну точку и обдумывая различные мелочи. Находиться наедине с самим собой ему не впервые, а горячая вода с недавних пор есть всегда. Данте не ленится и честно работает, чтобы были ресурсы на более-менее комфортную жизнь. Иногда он даже убирается.              Вергилий стыдится своего тела и старательно избегает опускать взгляд выше собственных колен. Хорошо, что зеркал у Данте в доме мало — всего два, одно из них битое и растрескавшееся, висит над не менее разбитой раковиной, а другое в одной из спален, большое, в котором он впервые увидел себя с пузом. Данте заставил.              Брат (слово давно приобрело бордовый оттенок в воспалённом мозгу) помогает, как может. Он чуткий, но и не думает делать так, как хочет Вергилий. Потому что, чёрт возьми, теперь настал его черёд жить в удовольствие. И Данте любит. Ему нравится подходить со спины и крепко обнимать, спуская руки к плотному животу. Данте оглаживает натянутую кожу и каждый раз радуется, когда в его широкую ладонь толкается крохотная ножка. Вергилий думает, что уж лучше так, когда ребёнок немного успокаивается, чувствуя присутствие второго родителя, и перестаёт отпинывать ему органы. Проделывать дантовы жесты самостоятельно отчего-то боязно и неловко — будто бы чужая пятка обожжёт или причинит боль. Вергилий вообще старается касаться живота по минимуму, словно это собственность Данте. Пусть он и трогает, и гладит, раз так нужно. Пусть успокаивает ребёнка он.              Реже Данте усаживает брата на барную стойку, несмотря на протесты и злобные взгляды, и прижимается к округлому животу колючей щекой, обняв худое тело за талию.              — Я тебя люблю, — Вергилий в ответ закрывает глаза и зарывается пальцами в спутанное белое гнездо на голове демона.              — Колешься.              Брат в ответ фыркает, щекоча тонкую и чувствительную кожу с тонкими голубыми сетками сосудов. Все бутылки, к которым давно уже никто не прикасался, аккуратно сдвинуты подальше, чтобы было больше места.              Наверное, Вергилий окончательно смирился, хотя в светлых глазах всё ещё горела жажда свободы и желание пойти наперекор судьбе, в которую он никогда не верил. Данте — демоническое зверьё, решившее взять своё во что бы то ни стало — заставил поверить в то, что он действительно любит, пускай и любовь его больная и нездоровая.