Грозовые ведьмы

Желая докопаться до истины, я просидела в архиве до самой ночи. От тяжелого воздуха болела голова, пыль резала глаза. Но я упорно ковырялась в бумагах, откладывая те, что могли меня заинтересовать, в отдельную стопку. Пару раз ко мне заглядывала Грима, желающая узнать, как продвигается моя работенка. Но потом эта милая женщина сдалась, и я осталась наедине со знаниями предков. Я погрузилась в их мир, едва не потеряв себя. И кое-что, обрадовавшее меня до глубины души, отыскать все же удалось. Это было небольшое досье, старое, но не старее Города. Создали его тогда, когда ещё не использовалось привычное нам написание дат. Даты ввели спустя полвека существования Города. Значит, досье написали раньше. Буквы были размытыми, но узнаваемыми. Язык, подаренный нам кем-то свыше, за несколько веков почти не изменился, и именно благодаря этому я смогла расшифровать древнее послание. Ровным подчерком было написано: «Пропажа девушки. Имя: Милдери Рэнтон. Возраст: 24 года. Внешние особенности: темные глаза, зеленые волосы, средний рост. Биография: родилась в пятый год после основания Города. Мать: неизвестна. Отец: неизвестен. Брат: Густав Рэнтон, родился в третий год после основания Города. Взаимоотношения неизвестны. В 16 лет вышла замуж, в 20 стала вдовой. Муж, Ридерик Клинт, погиб из-за несчастного случая. Детей нет. Два рожденных сына умерли в младенчестве. Детали исчезновения: Осенью двадцать девятого года после основания Города совершила попытку самоубийства — утопление в Круглом озере, — но осталась жива. Была доставлена в лечебницу после обращения некой Гримы Черсы. Сознавалась, что давно хотела покончить с жизнью. Пробыла в лечебнице одиннадцать дней, на двенадцатый пропала. Побег невозможен: у девушки были тяжелые ранения, она не могла ходить из-за отмороженных ног». Снизу едва разборчиво кто-то начеркал: «Ее украли, но люди в лечебницу не заходили. Есть основание заподозрить…». И уже другой человек подписал карандашом: «Долина ведьм». Я оторвала взгляд от бумаги и посмотрела на дверь. Грима. Грима Черса. А какая фамилия у нашего библиотекаря? Впрочем, раньше такое имя было распространено. Матушка так говорила. Куда больше волнует другое: что же стало с Милдери Рэнтон, пытавшейся умереть? Кто ее украл? И причем тут Долина… Долина ведьм? При всем. Если судить по надписи — при всем. Дрянное училище. Я поднялась со стула, размяла затекшие ноги. Грима сильно обидится, если я позаимствую у нее эту бумагу? Впрочем, если учесть состояние пыльного архивчика, можно предположить, что никто особенно не заботится о его содержимом и уж тем более не устроит истерику из-за бумажки. Да и кому тут заботиться? Грима уже слишком стара, чтобы этим заниматься. А я, хоть и обещала нечто подобное десять лет назад, в помощники к ней ещё не пришла. Милдери Рэнтон. Я просмотрела ещё несколько заинтересовавших меня бумаг, но не нашла более ее упоминания. Да и вообще даже любые намеки на ведьм вдруг испарились, будто стерлись с листков. Осталась только Милдери. Спрятав досье в сумку, я наконец-то покинула архив. Грима стояла, облокотившись на стойку, и дремала. Я попыталась выйти осторожно, чтобы ее не разбудить, но при моем приближении Грима распахнула глаза. — Ну что, малышка? — отозвалась она. — Нашла что-нибудь полезное или придумала оставить эту свою затею? — Нашла, Грима, — ответила я, улыбнувшись. — А вы не подскажете, какая у вас фамилия? Я совсем забыла… — Дренден, Кари, — произнесла Грима. Сонливость исчезла с ее лица, и старушка опять была собранной и очень внимательной. — Неудивительно, что ты забыла — мы столько времени уже знакомы… Ну что, раз все готово, предлагаю разойтись по домам. Моя Капель уже заждалась хозяйку. Капелью звали собаку Гримы, и она совсем не соответствовала своей кличке: была черной, как сама тьма, и огромной, размером с волка. Она достигала Гриме до пояса. Я до сих пор не понимала, как старушке удается прокормить такую тушу, но Грима никогда не жаловалась. Каждый обладает потребностью за кем-нибудь ухаживать. Каждый, кроме моего отца. — Простите, Грима, что я вас задержала, — заметила я. — Передавайте Капели от меня привет. Но я пойду, увы, не домой… — А куда? — поинтересовалась старушка. — В мэрию, — я пожала плечами. — Есть кое-какое предложение. Об этом факте моей биографии Грима отлично знала. О нем знали вообще все, и он тоже способствовал не совсем стандартному восприятию меня обществом. В мэрию двери для меня открыты всегда. Несколько раз, ещё в моем детстве, послушные служащие пытались их закрыть, но тут на помощь приходила матушка, внезапно становящаяся яростной. Матушка умеет быть убедительной, когда ей это нужно, и внутрь меня все-таки впускали. Дрянная мэрия. Но все дела в этом городке проходят лишь по ее соглашению, и осуществи я задуманное без разрешения, стану местной преступницей. А преступников у нас мало, и они быстро исчезают восвояси. Что мне не льстит. Ни капли. — Будь осторожна, малышка, — предостерегла Грима, заглядывая за книжный шкаф, в потайную комнатку, где висел ее плащ. — Не нравится мне все это… Но если нужен будет совет, обращайся. Помогу — чем смогу. Ты мне совсем родная, как внучка. Что ж, бабушку по материнской линии я никогда не видела, так что и меня саму порой посещали такие мысли, ещё в детстве. Я улыбнулась. — Вы мне тоже. Родная. Мы распрощались у входа в библиотеку и разошлись по разным сторонам. Улица уже погрузилась во тьму, разгоняемую лишь мутными фонарями и редким засаленным светом окон. Накрапывал мелкий осенний дождь, противный до невозможного, и я куталась в куртку, чтобы прогнать дрожь. Можно было развернуться, пойти домой, к матушке. Но при свете дня на такой рискованный поступок я не решусь — смелость ко мне приходит только ночью. А мэрия всегда бодрствует. Пусть и не в ожидании меня. Это было небольшое деревянное здание, времен возникновения Города — и времен жизни Милдери. Но старым оно выглядело только снаружи: внутри каждый день на чьи-то — наши, горожан — деньги производили ремонт. В каждом кабинете стояли столы из дорогого дерева, на которых лежали позолоченные ручки. А как иначе — мэрия. На себя у нее всегда есть тысяча лишних миллингов. Это же не лечебница и не дрянное училище с потрескавшимся потолком. Когда я добралась до входа в мэрию, широких ворот со сверкающими даже во тьме ручками, дождь начал стихать. Проклятье! Добросовестный, называется, спутник! Я нервно стряхнула капли воды с куртки, шагнула внутрь и оказалась в коридоре, освещенном яркими лампами — и абсолютно пустом. Неудивительно. Ночь, как-никак. Добропорядочные горожане, беспокоящиеся о жизни Города и дающие советы по ее улучшению, в своих кроватях смотрят сны. Ну или численность населения повышают, кто их знает, в окна не заглядывала. Я прошла до конца коридора, к лестнице, поднялась на второй этаж, вновь дошла до стены и повернула. Кабинет Покровителя всей дряни находился в самом углу, будто прятался от горожан. Ну а что бы и не прятаться? Я б на его месте ещё и три замка повесила. И сняла золотую табличку с именем сего Покровителя. Но у меня ещё совесть не до конца умерла. Прислонилась к двери, прислушалась. Там явно кто-то был. Были… И они чем-то занимались. Я отпустила ручку, которой хотела воспользоваться. Совесть… Несколько раз постучав, я принялась ждать. Теперь даже прислушиваться не надо было. И без того я различила переполох, сопровождающийся шорохом. А, когда я успела досчитать до пятидесяти восьми, ручка опустилась сама. Дверь распахнулась, и из-за нее выбежала девица лет двадцати пяти в коротком синем платье и с взлохмаченными черными волосами. Она покосилась на меня, вздрогнула — и умчалась прочь. Туда, откуда только что пришла я. Устремилась прямиком на улицу, замеченная за нехорошим делом. — Там холодно. Дождь, — крикнула я. В самом деле беспокоилась. А вдруг замерзнет, без верхней одежды-то? Но девица меня не услышала, и я махнула на нее рукой. Сама виновата. Дурочка. Не спрашивая больше никакого разрешения, я заглянула внутрь. Мэр сидел за излюбленным столом, одетый в солидную белую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей. Высокий, подтянутый — не чета сослуживцам! И совсем не выглядящий как человек, которому через месяц будет пятьдесят лет. Я прислонилась к косяку, сложила руки на груди и заботливо заметила: — Ты того, осторожнее. Не повторяй ошибок молодости. — И не выдержала: — Очень уж та девица испуганная. Ей ты что пообещал? — Если тебе нужны деньги, веди себя вежливее, — произнес мэр, поднимая на меня глаза. Не поздоровался. И я тоже. У нас, может быть, договоренность такая. Делать вид, что мы друг друга не знаем. Но у меня такие же темные глаза, как у него, и горбинка на носу такая же, и хмуримся мы одинаково. Лишь только жгучие черные волосы у мэра уже поседели, опустились уголки губ. А так… Будь он на тридцать один год моложе, нас смогли бы принять за двойню. Ещё и поэтому ему не удалось ничего скрыть. — Мне никогда не были нужны твои деньги, — призналась я, встречаясь с ним взглядом. Смотреть так непроницаемо, как мэр, я ещё не научилась. — Подпиши мне разрешение на выезд — и можешь развлекаться дальше. — На выезд? И куда же ты собралась? — он щелкнул той самой ручкой о поверхность того самого стола. — Да так срочно, что решила меня побеспокоить. — Побеспокоить? — я рассмеялась. — Да брось. Она младше тебя в два раза. — С Вивеной мы обсуждали строительство нового театра, между прочим, — заметил мэр. — Ты обещал нам новый театр ещё десять лет назад, — напомнила я. — И до сих пор его обсуждаешь? Впрочем, мне на твой театр плевать. Подпиши соглашение на выезд, и я тебя оставлю. Может, Вивена даже вернется — продолжить обсуждение. Так что? — Как мэр, я не имею права подписывать какие бы то ни было разрешения ненормальным девушкам, заявляющимся посередине ночи. Это была последняя капля. Я оторвалась от косяка, подошла к столу, за которым сидел мэр, наклонилась — совсем глаза в глаза! — и уточнила: — А как отец? Это всегда срабатывало. По крайней мере, раньше. Я напоминала мэру, кем мы друг другу приходимся, и он сдавался. Делал мне некоторые поблажки, как дочери, чтобы поскорее от меня избавиться. Не обращать на меня совсем никакого внимания отец не мог. Когда-то он пытался отказывать мне и отправлять восвояси. Но потом перестал. Потому что тогда в дело вступала матушка, и уже на следующий день после отказа весь город обсуждал, насколько наш мэр плохо и безответственно относится к единственному ребенку. Доверие к мэру падало, ухудшалась торговля. И отец приходил просить извинения. То есть: давал матушке денег, и она сообщала всем, что он одумался. Поэтому — да, получалось. Но сейчас мэр лишь заметил: — Как отец, я тем более должен беспокоиться о твоей безопасности и никуда тебя не выпускать. Так куда ж ты собралась, Каррен? Как я могу подписать разрешение, не зная твоих намерений? И отклонись ты, наконец! Мне невозможно дышать. Я шлепнула губами в воздухе, пытаясь изъявить безмерную дочернюю любовь (хотя в самом деле я бы никогда не осмелилась его поцеловать), но все-таки выпрямилась. И уже потом, глядя на мэра сверху вниз, ответила: — В Туманный лес. — Заделалась в художники, хочешь набраться вдохновения? Это меня тоже бесило. Отец всегда считал мои порывы мелкими и бестолковыми. Поэтому я надеялась его удивить, когда произносила: — Хочу завершить дальнее заброшенное расследование и, может быть, встретиться с ведьмами. Проект. — Передернула плечами. — Понимаешь ли, в начале четвертого года обучения в нашем дрянном училище всех заставляют браться за выпускную работу. — И какую тему ты выбрала? — спросил мэр, как будто ему было это интересно, хотя на самом деле ему хотелось лишь посмеяться надо мной. — Завершение расследований? — Нет, — я была хорошей дочкой и не собиралась шутить. — Случаи столкновения ведьм и людей. — Опять чудишь, Каррен, — он покачал головой. — Твоя матушка плохо на тебя влияет. Впрочем, чему тут удивляться? На заявление о матушке я не отреагировала. Может, и плохо. Но влияет. В отличие от того, кто по ночам обсуждает театры. Мы молча смотрели друг на друга одинаковыми глазами, и отец, не выдержав, заговорил первым. — Итак, — сказал он, будто находился на собрании или выступал перед жителями Города. — Ты никуда не едешь. — Почему? — спросила я уверенно. — Потому что я не разрешаю это тебе делать. — Почему? — голос стал тише. Мэр вздохнул, попытался перевести тему: — Упорства тебе не занимать. Трудись, и когда-нибудь займешь мое место. Власть любит смелых. — Мне не нужна власть, — я хмыкнула. — Мне нужно провести исследование и узнать правду. А правду власть не любит. Скажи мне ещё раз: ты не разрешаешь мне уезжать? Ты не подпишешь это разрешение? И это не минутная прихоть? Мэр безнадежно покачал головой. — Ты пожалеешь, — бросила я. — В кои-то веки пожалею о том, что позаботился о дочери? Не думаю. И не пробуй даже незаконно перейти границы: я все узнаю и приму соответствующие меры. Я сжала кулаки, чтобы сдержать внезапно нахлынувшие эмоции. Мне хотелось плакать и кричать. Но ни слезы, ни крик ничего не дадут. То самое упорство я переняла от мэра. Если однажды мы что-то решили, назад не повернем. Пусть вокруг все будет рушиться, пусть мир превратится в прах — мы будем стоять на своем. И сейчас это меня ломало. — Всего хорошего, — заметила я со сталью в голосе. Развернулась и собиралась уйти, но уже у двери мэр остановил меня словами: — Каррен, помни. Все, что я делаю — в том числе для твоего же блага. Я обернулась. Не выдержала. — Для моего блага ты исчез из моей жизни и лишил меня отца? — уточнила я. Гордо подняла голову. — Пусть будет так. Для моего же блага можешь навсегда забыть мое имя, мэр. Он приподнялся, собираясь что-то мне сказать, но я была быстрее — уже через мгновение скрылась за дверью. Я оказалась в заточении. В заточении собственного дрянного Городка и не менее плохого отца. Голова не соображала — слишком много я впитала за сегодняшнюю ночь… и вчерашний день тоже. И обойтись без мгновения передышки я не могла. Дом — каким бы ужасным он не был — все-таки дом, к себе я и направилась. Матушка была уже там. С недавних пор ночи она проводит дома, а днем работает. Когда-то было иначе. Когда-то матушка была ещё молода, красива и востребована. Она не спала. Когда я вошла, отперев дверь собственным ключом, матушка как раз вытирала пыль с комода в комнате, одновременно являющейся и моей, и матушкиной спальней. Услышав посторонние звуки, матушка повернула голову в мою сторону и улыбнулась. Она была голубоглазой и рыжеволосой, с белым, как у ведьм, лицом. Ростом матушка была ниже меня на голову, но зато могла похвастаться женственной фигурой. Матушку любили, любили многие. И я, возможно, тоже. Но никогда об этом не говорила. Я никогда не говорю о любви. — Как все прошло, дорогая? — спросила матушка, оттирая прилипшую на комод кляксу. — Как твой первый учебный день? И почему, — она кивнула на окно, — ты так поздно? — Была в библиотеке, потом у мэра, — призналась я честно, снимая ботинки. — Ну и как там наш мэр? — матушкина рука на мгновение замерла. — Могла бы взять меня с собой, Кари, мы бы быстро все решили. — Он уже сам все решил. Что я никуда не поеду. — А куда ты, моя дорогая, собиралась ехать? Вот теперь я полностью завладела матушкиным вниманием. Она смотрела на меня большими голубыми глазами, ожидая ответа, и я призналась: — В Туманный лес. — И зачем? Захотела развеяться? Почему я узнаю об этом позже твоего отца, Кари? Ты могла бы пригласить меня с собой… — Не развеяться, — я покачала головой. — А узнать… У Гримы в архиве я нашла упоминание о девушке, украденной ведьмами… Ее зовут Милдери. Ты же знаешь, мама, что в последний год обучения всех заставляют писать работы о ведьмах? — Знаю, — матушка кивнула. — О том, какой вред они приносят — девочки мне жаловались. Но никто и никогда, — наши взгляды пересеклись, — не упоминал никакую украденную Милдери — а я такие разговоры слышу не первый год. Она замолчала, будто подловила меня на обмане. Но я матушку не обманывала. — У меня другая тема, — я помотала головой, — и за последние десять часов я говорю об этом в третий раз. Поговорим об этом завтра, ладно? Спокойной ночи, мам. Сама-то спать не собираешься? — Тебя ждала, изобретательницу, — она вздохнула. — Так и быть: завтра ты обо всем мне расскажешь. Матушка отвернулась и принялась вновь натирать комод. Я скрылась за дверями в умывальную комнату, потому что только она могла полностью спрятать меня от матушки. Время близилось к трем ночи.