"Цитрус". Неканон

      Фрагмент из дневника Юдзу Ивамото.       «Милый дневничок, честно говоря, даже не знаю, с чего начать сегодняшнюю запись. Я так взволнована… Времени полпервого ночи, но чувствую, что заснуть не смогу, по крайней мере, пока не изложу здесь все свои мысли и переживания.       Итак… Завтра я еду в Токио! Да, это свершилось! Мой Великий План (про себя я его всегда называла именно так — торжественно и с большой буквы) вот-вот осуществится. Сколько же лет я к этому шла? Не знаю, смогу ли ответить, тем более иногда мне кажется, что шла я к этому всю свою недолгую пока еще жизнь, сначала инстинктивно, по мере взросления — все более и более осознанно. Упорно, последовательно. Преодолевать возникающие трудности порой было ой как нелегко, но когда у тебя есть цель (нет, даже не так — Цель), все становится по силам. У меня такая Цель была (и есть!)       С чего же все началось? Не знаю, нормально ли это, когда жизнь человека во многом определяет незначительный на первый взгляд эпизод из глубокого детства, но у меня случилось именно так. Несмотря на то, что столь ранние детские воспоминания обычно не сохраняются — это накрепко врезалось мне в память.       Что ж, было мне тогда года четыре. Мы с родителями и младшими братишками приехали на званый ужин по случаю дедушкиного дня рождения. Помню, что банкетный зал поразил меня своей огромностью, длинными рядами столов, ослепительной белизной скатертей. Еще помню, что вела я себя в тот вечер не лучшим образом: мне все казалось, что родители уделяют слишком много времени моим братикам, и считала это несправедливым, так что требовала внимания самым простым из доступных мне способом — криком. Сейчас мне, конечно, стыдно за те свои выходки, но, не веди я себя тогда из рук вон плохо — вряд ли бы произошло то, что произошло, поэтому я не сожалею, да и вообще, как утверждают философы, все в этой жизни неслучайно.       А произошло следующее. Я как раз набирала в легкие побольше воздуха, чтобы побить свой собственный рекорд громкости, как вдруг почувствовала прикосновение. Более ласковое, чем мамино, но в то же время более уверенное, чем папино. Конечно, такими категориями я тогда не мыслила, ощутила лишь одно, но зато самое главное: мне очень нравится, что этот «кто-то» взял меня на руки. В следующий миг я увидела взгляд. И взгляд этот поразил меня до глубины души — не только и не столько из-за цвета глаз («Совершенно фантастического, вызывающего в памяти Мировой океан и саму Вселенную», — сказала бы я сейчас; «Какие красивые…» — подумала я тогда). Дело было скорее в их выражении, ведь мама и папа никогда не смотрели на меня так. Ты спросишь, дорогой дневник: «Так — это как?» Знаешь, лишь спустя годы я поняла: тот взгляд не выражал умилительного снисхождения, с которым обычно смотрят на маленьких детей, тем вечером взрослый человек впервые посмотрел на меня как на равную себе. Затем она (к тому моменту я уже сообразила, что это женщина) что-то мне сказала. Смысл произнесенного я не совсем поняла, но по интонации и присутствовавшему в предложении слову «вопли» догадалась, что она не одобряет мое, столь шумное, поведение. Нужно ли говорить, что замолкла я в тот же миг, и весь оставшийся вечер была паинькой? Наверное, тогда я воспринимала свое эмоциональное состояние как «боязнь ее рассердить». Теперь думаю иначе: возможно, я действительно боялась, вот только не разозлить ее, а разочаровать…       Из последовавшего сразу за этим разговора я узнала, что она приходится маме родственницей… ага, значит, и мне тоже. А еще я узнала ее имя — Мэй. Звучит подобно музыке, не правда ли? Я сохранила его неподражаемое мелодичное звучание в своей памяти, так же, как сохранила воспоминания о том прикосновении и том взгляде.       И — с тех пор эти воспоминания сопровождали меня, всегда и всюду. Я пронесла их сквозь все этапы детства, сквозь отрочество и начинающуюся юность. Будь я постарше — я бы, конечно, сразу задумалась, почему так происходит, почему эти давние образы (прикосновение… взгляд…) никак не желают оставлять меня, и весьма скоро осознала бы истинную причину… На деле же пришлось вмешаться Его Величеству Случаю.       В младшей школе, когда мне было лет… ну не знаю… восемь? девять? да не суть, — один мальчик из класса признался мне в любви. Мы с ним неплохо общались, и он был мне в общем-то симпатичен, но в ответ на его признание я категорично отказала, причем отказала раньше, чем даже осознала, что собираюсь это сделать. Он воспринял отказ достойно, лишь позволил себе предположить, что я, видимо, уже кого-то люблю, раз при ответе не колебалась ни секунды. И тут у меня словно спала пелена с глаз. Мэй! Ну конечно! Я ведь люблю ее с того самого дедушкиного юбилея, просто далеко не сразу смогла осознать свои чувства; да это и неудивительно, учитывая, что любовь пришла ко мне в столь раннем возрасте. Люблю — несмотря на то, что после того самого вечера видела ее только на фотографиях в семейных альбомах и соцсетях. Ндааа… Как там у Пушкина: «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух!»       Но, как оказалось, «чудные открытия» только начинались.       Следующее из них ожидало меня лет в тринадцать. Пресловутый переходный возраст начался у меня сравнительно спокойно, и сколько-нибудь серьезных неудобств мне не доставлял. Однако, некоторые сюрпризы мои гормоны мне все-таки приготовили. Еще в детстве у меня сложился своего рода ритуал: каждый вечер перед сном вызывать в памяти те самые образы (прикосновение… взгляд…). Воспоминания эти приводили меня в состояние какого-то удивительного уютно-теплого покоя, и я сладко засыпала до самого утра.       Но однажды эффект оказался прямо противоположным. Стоило мне, забравшись под одеяло, направить свои мысли по известному маршруту, как меня захватило очень странное, никогда мной ранее не испытанное ощущение. В душе воцарилось лихорадочное волнение, хотя, казалось бы, никаких поводов для этого не было. Сердце забилось неровно и часто. Стало жарко, несмотря на раскрытое настежь окно. Сонливость как рукой сняло. Ворочаясь с боку на бок, я пыталась все же заставить себя заснуть, но все было тщетно. Извертелась вся; простыня стала напоминать какой-то плохо скрученный жгут, но на тот момент это было последним, что меня беспокоило. А дальше… Видимо, на секунды разумный контроль над телом ослаб настолько, что управление перехватили инстинкты и подсознание. Хмм, тут идет щекотливый момент, но я не сомневаюсь, мой милый дневничок, что это останется только между нами. В общем, в себя я пришла, когда моя рука уже практически проникла в мои же собственные трусики! Моим первым побуждением было немедленно «прекратить все это, что бы это ни было»; но направляемая генетической памятью поколений ладонь явно знала, что делала, и я решила ей не мешать. Сколько же нового я узнала о себе в тот вечер! И — содрогаясь под действиями своих же рук, часто-часто дыша в ночной тиши и временами исступленно постанывая, я ни на миг не переставала думать о том касании и том взгляде. Вернее будет сказать — просто не могла перестать о них думать… Той ночью мои заветные воспоминания наслоились на невероятно яркие ранее неведомые мне впечатления, и заиграли совершенно новыми оттенками, попутно приобретя несколько иное, чем раньше, значение…       Чуть позже, лежа абсолютно обессиленная на скомканной постели, я пыталась, во-первых, привести дыхание в норму, и, во-вторых, хоть как-то систематизировать свои чувства. Второе было непросто, но кое-что отныне не подлежало никакому сомнению: я не только люблю Мэй, но еще и желаю ее — страстно, пылко и безудержно, как только может желать подросток на заре пубертатного периода.       Примерно тогда же я поняла, что все мои чувства к Мэй теряют смысл, если я хотя бы не попытаюсь донести их до нее. Но — не приедешь же вот так ни с того ни с сего к ней в Токио, и не заявишь с порога: «Я тебя люблю, прошу, дай мне шанс!» Сначала хорошо бы некоторое время просто пообщаться, узнать друг друга получше, побыть рядом; идеальным было бы пожить вместе — так, как живу сейчас с родителями.       Да, мой милый дневничок, именно тогда у меня и сложился тот самый Великий План. Если коротко — заключался он в том, чтобы, закончив среднюю школу, поехать учиться в старшей в Токио — мол, там перспектив больше, и т.д., и т.п. Я знала, что если мне удастся убедить родителей в неизбежности такого поворота событий, мама обязательно вспомнит, что ее сестра — директор одной из лучших токийских школ, и предпочтет, чтобы ее дочь училась в академии Айхара, чем где-то еще. Ну и, разумеется, вопрос: «Где поселиться юной девушке, приехавшей учиться в столицу?» — даже и не должен был возникнуть. Действительно, какой смысл заставлять дочь мотаться по съемным квартирам, когда в Токио у тебя есть сестра, которая твою дочь и приютит, да и присмотр, опять же, обеспечит…       План был хорош, но, чтобы он сработал, мне необходимо было кое-что сделать. Первый момент — подтянуть учебу, ибо какая разница, где учиться на «удовлетворительно»? Так что всю среднюю школу я, можно сказать, «головы не поднимала» от учебников. Учителя все не могли поверить, когда «Юдзу-легкомысленная», «Юдзу-болтушка», «Юдзу-хулиганка», — вдруг стала получать высшие баллы по всем предметам.       Ну, а второй момент связан как раз с теми эпитетами, которыми меня, и вполне заслуженно, одарили в школе и дома. Легкомысленная, болтушка, хулиганка, — да, все это было про меня. Каковы шансы у школьницы с подобным реноме быть отпущенной родителями учиться в другой город? Правильно — нулевые. Поэтому над поведением тоже пришлось поработать, став из «девчонки-оторвы» серьезной и рассудительной девушкой. Родители только диву давались, наблюдая мои метаморфозы, и, похоже, решили, что это переходный возраст пошел мне на пользу. Знали бы они истинную причину…       Да, дорогой дневник, все это: и учеба на «отлично», и примерное поведение, — давалось мне непросто, но, как я сказала раньше, все становится по силам, когда у тебя есть Цель. Тот долгожданный момент, когда все мои старания себя оправдали, наконец наступил. Мама позвонила сестре в Токио и сообщила, что считает лучшим для меня вариантом дальнейшее обучение в Айхара; а еще — попросила приютить меня на три года старшей школы и «позаботиться обо мне». Присутствовала ли я при этом разговоре? Ха, крутилась все время рядом с мамой, так, что и палкой было бы не отогнать!       До сих пор не верится, что завтра я покидаю Киото. Нет, не так. Завтра я еду в Токио. Еду к той, которую люблю, с которой, и я твердо в это верю, мы предназначены друг для друга самой судьбой.       Возможно, милый мой дневник, ты спросишь: а не слишком ли это странно — говорить такие вещи и испытывать подобные чувства к человеку, во-первых, одного с тобой пола, во-вторых, на двадцать лет старше тебя и, наконец, в-третьих, твоей родственнице? На это скажу тебе, что эти чувства были со мной, сколько я себя помню, поэтому лично я ничего странного в этом не вижу; думаю, для меня, наоборот, было бы неправильным вдруг перестать любить ее… Впрочем, уверена, что такого не случится.       Мэй, я еду к тебе! И, ты знаешь, я не могу гарантировать, что в Токио моя «легкомысленно-хулиганистая», столь тщательно подавляемая все последние годы составляющая — не будет себя проявлять.       Проще говоря, быть совсем уж паинькой я не обещаю.»