Candles

На секунду мне показалось, что я сошел с ума. Просто помешался рассудком. Как это возможно? Тело Джорджа в реке? Моего Джорджа? Этого не могло быть! Это было глупой выдумкой журналистов, дурацкой шуткой. Глупый альфа снова решил разыграть меня, не иначе! В ином случае, как это — Джордж, мой милый, мой хороший Джордж мертв? Чушь. Он не сделал бы с собой ничего такого! Джордж не мог сорваться, не мог покончить с собой. Я же знал его, я знал его наизусть, он не был способен на самоубийство. Мой Джордж боролся бы до самого конца. Мой Джордж не предпочел бы смерть. У него огромная сила духа. Дрожащие пальцы искали телефон, чтобы позвонить Эжену и убедиться в наглой лжи со стороны телевидения — напридумывают желтушники ерунды какой-то, а нам потом переживать! Я был в ярости, но внутри понемногу возникало мерзкое чувство — интуиция подсказывала, что сказанное журналистом не могло быть ложью. Мистер Смит не ответил ни на один из пяти звонков, сделанных мною. В полусознательном состоянии я оделся в первое попавшееся под руку и кое-как одел плачущего сына. Мне нужно было увидеться с Эженом, увидеть мистера Смита и понять, что мой Джордж жив. Что Джордж, мое небо и звезды, в порядке. В груди нарастало беспокойство, с каждой секундой дышать было все тяжелее. Мне казалось, что таксист едет слишком медленно, что вся Вселенная движется со скоростью улитки. «Быстрей!», — хотелось кричать всему миру. Было необходимо как воздух увидеть Эжена. За окном мелькали знакомые места, и капли дождя уродливыми разводами стекали по ту сторону стекла. Мир стал грязным в мгновение. Он потерял краски и сохранил в себе лишь серость повседневности, черноту злой, беспощадной судьбы. Когда мы доехали, и я увидел огромное скопление машин во дворе Смитов, то понял — это правда. Джорджа больше нет. Джордж убил себя. Я вбежал в дом, переполненный людьми в черных нарядах. Омеги прикладывали платочки к уголкам глаз, делая вид, что они очень расстроены. Альфы отмалчивались, попивая горячительные напитки. На диване сидел Эжен, изображая подобие улыбки. По щекам бежали дорожки слез, но он, вечно сдержанный человек, пытался не показывать своей боли никому. Он всегда носил маску невозмутимого аристократа, не имеющего права на проявление чувств. — Мистер Смит! — истошно закричал я, не обращая внимания на всех знатных персон, собравшихся тут, — почему, мистер Смит? Почему он ушел? Я обнял Эжена, и он прижал меня к себе покрепче. Сдерживаться больше не было сил — осознание будто молотом ударило по голове. Я истошно рыдал, хватаясь за мистера Смита словно за последнюю надежду. Он был единственным в целом мире, кто мог понять меня. Пришло понимание — я потерял Джорджа навсегда. Он ушел едва слышно, словно вспорхнул крыльями и улетел. И ты больше никогда не увидишь его, Сэм. Ни его глаз, ни его рук. Боль потери не была камнем, лежащим на груди. Не была тягучей, липкой или мокрой. Она раздирала душу, рубила сердце на кусочки. Убивала, истязала. Опустошала. — Не надо, мой мальчик, не плачь, — шептал Эжен, ласково гладя меня по голове. — Я хочу с ним попрощаться! — на мой надрывный тон голоса все присутствующие обернулись, — вы ведь еще не похоронили его? Вы же не могли сделать это, не дождавшись меня? — Конечно, Сэм, — ответил омега, — я проведу тебя к нему. Эжен встал, и мне удалось разглядеть его целиком, пусть и через пелену слез — это был единственный день, когда мистер Смит не выглядел идеальным. Лохматый, заплаканный, в черной одежде, прибавляющей ему лет пять. «Этот человек потерял сына», — подумал я. Тех, кто лишился своих детей, бывает видно издалека. Взгляд у них стеклянный, почти прозрачный. Почти все забудут боль потери, но они — никогда. Горе будет следовать за ними по пятам, куда бы они ни прятались. Мы с мистером Смитом вошли в другую комнату, и мое изодранное сердце заныло вновь. Мой милый, мой замечательный Джордж лежал в открытом гробу. Его губы посинели, худое скуластое лицо вытянулось еще больше и приобрело землянистый оттенок, но он все еще оставался красивым. Одетый в дорогой черный костюм, даже после смерти пропитанный благородством. Еще вчера он мог плакать, улыбаться. Он обнимал меня, говорил со мной. Теперь Джордж лежит в гробу. — Как мне жить без тебя, глупый альфа? — рыдал я, обняв его бездыханное тело, — как нам жить без тебя… Когда-то я думал, что мы состаримся вместе. Купим маленький домик в глухой деревушке, заведем маленькую козочку и будем ждать встреч с нашими детьми по выходным. Это было бы идиллией, ведь я знал, как сильно ты ненавидишь большие города, Джордж. Как сильно ты хочешь покоя, как сильно нуждаешься в уединении. Твое лицо теперь выглядит довольным, будто вся жизнь была тяжелым бременем для тебя. Прости меня, Джордж — я не знал, насколько ты несчастен. Не хочу от тебя уходить, Джордж. Как только выйду за двери этой комнаты, я больше не увижу тебя, любимый. Больше не коснусь твоего лица, больше не поцелую тебя, Джордж. Я говорил тебе вчера, что мы будем счастливы, что заживем новой жизнью. Почему ты не поверил мне, Джордж? Почему не прислушался к моим словам, почему не заметил той всепоглощающей любви в моих глазах? Мой альфа, душа моя и любовь, я потерял тебя навсегда. — Милый, — Эжен нежно коснулся моего плеча, — не следует тебе здесь задерживаться. — Я хочу насмотреться. Хочу запомнить каждую черту его прекрасного лица. Хочу насытиться им, — ответил я, не отрывая взгляда от любимого. — Не выйдет, Сэмми. Сколько бы ты ни провел с ним времени, этого будет недостаточно. — Я не хочу уходить! — мой голос снова сорвался на крик, — я не хочу, мистер Смит! Я больше никогда не увижу его! — Я понимаю твою боль как никто другой. Но у тебя сын, Сэмми. Ты должен быть сильным. Только секунду, мистер Смит, я прикоснусь к нему в последний раз. Мои пальцы запомнят каждый сантиметр его тела — они будут хранить в себе воспоминания его касаний. Мой хороший, мой добрый Джордж. Я целую тебя в губы в последний раз и стараюсь запомнить этот момент, раствориться в нем. Прощай, моя душа. До встречи по ту сторону, моя боль. Спи спокойно, моя любовь.