Candles

— Пора вставать, милый, — шептал мне прямо в ухо голос Джорджа, — скоро приедет папа. Сначала я опешил, когда обнаружил, что мы лежим в одной кровати. Но вскоре я вспомнил о продолжении вчерашнего вечера и румянец окрасил мои щеки. — Ты воспользовался моим состоянием, дурацкий альфа! — вскочил с кровати я, попутно заматываясь в простынь. — Мы оба были пьяны, Сэмми, — он улыбнулся, — не вини меня одного в произошедшем. — Только не думай, что теперь все будет иначе, — горделиво сказал я, сомневаясь — действительно ли мне хочется, чтобы он забыл об этой ночи, а мы снова стали просто соседями по квартире? — Я не смею надеяться, — ответил Джордж с явной печалью в голосе. Я корил себя за то, что позволил этому случиться. Корил за то, что целовал его вчера сам, набросился на него с явной похотью в глазах (жаль, что ночь пьянки не стерла мне память наглухо). Но больше всего я корил себя за то, что хотел, чтобы эта ночь повторилась. Снова и снова, я хотел быть с ним. Чувствовать его. Я хотел свободно любить, не терзаясь муками совести. Забыть все и позволить себе снова доверять этому человеку, выйти за него замуж и жить полноценной семьей. Мог ли я дать ему еще один шанс? Что из этого может получиться? Я не знал. Но я чувствовал недоверие, ожидал удара в спину. Знал, что успокоюсь я немного — Джордж снова уйдет, рассыпется, словно пепел в моих руках. Исчезнет. Я не мог себе позволить снова обжечься, это слишком дорого бы стоило. Однажды он сломал меня, и я до сих пор не могу прийти в себя окончательно. Он уничтожил старого Сэмми — жизнерадостного и остроумного, способного журналиста и прекрасного человека. Теперь на его месте лишь бледная тень, подобие Самуэля Брауна. Но чувства внутри меня прорастали каждый раз с новой силой, будто сорняки, которые я не в силах был выдернуть. Любовь к Джорджу стала моим проклятьем, моим вечным бременем, моей обузой. Я ненавидел ту свою часть, которая безропотно любит его — она была глупой и отчаянной, высасывающей из меня жизнь. Можно ли принять обратно человека, который сотворил с тобой ужасные вещи когда-то? Не будет ли это предательством по отношению к самому себе? Я не знал. И это было величайшей мукой — не иметь понятия, что делать дальше. — Сэмми, я все понимаю, ладно? — вырвал меня из размышлений бывший, — все будет по-прежнему. Спасибо за волшебный день и не менее волшебную ночь. Он умел быть обходительным и вежливым, умел быть по-настоящему привлекательным в этой своей непосредственности. Я невольно заулыбался, наблюдая за ним — таким вот влюбленным дураком я был. Совершенно не исправимым, зачарованным. Мне нравилось в нем все — взмах его пушистых длинных ресниц, вечно печальные глаза, крепкие руки. Пусть лицо его вечно покрыто тенью усталости и тоски, он не терял красоты. Он был очень хорош. Он был слишком хорош. Я любил его. Через некоторое время постучали в дверь. Это был Эжен, выглядевший вылизанным с головы до пят, идеальным как всегда. Он кротко мне улыбнулся и вошел в дом. — Чарли! — выхватил я сына из рук омеги едва он успел присесть, — я так скучал по тебе, милый! — Оу, Сэм, его не было всего день, — сказал Эжен, явно возмущенный моим поведением, пусть и пытающийся не показывать это, — лучше расскажите как провели время. В голове крутились воспоминания о вчерашних наших поцелуях в центре зала, опьяняющем танце и неистовом сексе. О тех вещах, которые мы не могли позволить друг другу, но позволили. Нарушили правила, сорвались. — Весьма.спокойно, — ответил я, стараясь не смущаться. — Да, папа, прекрати уже этот допрос, — проворчал Джордж, поглядывая в мою сторону. — Ладно, — смирился Эжен, улыбнувшись чему-то в своей голове. — Что ж, я совсем ненадолго, — продолжил мистер Смит, начав копошиться в своей сумке. Он вытащил из нее небольшой сверток из крафтовой бумаги, — это тебе, Сэмми. — Мне? Зачем? — спросил я совершенно нелепо. — Подарок на день рождения, — объяснил Эжен, снисходительно улыбнувшись. — Оу, спасибо огромное! — не сдержав порыва нежности, я обнял омегу. Он выглядел растерянным и смущенным, но отталкивать меня не стал. Мистер Смит не переставал меня удивлять, он был самым непредсказуемым человеком на свете. Мы, конечно, немного сдружились за время, которое провели вместе, но получить от него подарок было неожиданно приятно. Теперь я был не чужим для него человеком, я имел значение. Джордж смотрел на нас с нескрываемым удивлением — мы ведь раньше видеть друг друга не хотели, а теперь обнимаемся как старые друзья. — Я бы с удовольствием побыл с вами подольше, но возвращается Алан, — Эжен запнулся на имени мужа, — и он будет не в восторге, когда обнаружит пустой дом. В общем, ты знаешь своего отца, Джорджи. Я провожал Эжена грустным взглядом, прижимая к себе сверток, который казался мне дороже всех драгоценностей. Получить подарок из его теплых идеальных рук было несравнимо ни с чем на свете. Я даже не раскрыл подарка — мои пальцы выводили узоры на приятной крафтовой бумаге, сохранившей запах духов мистера Смита. Я принюхался — именно так пахнет совершенство. — Не знал, что вы с папой стали друзьями, — Джордж скептически выгнул бровь, — или лучше сказать, что он стал твоим кумиром. Ты даже ко мне так не принюхиваешься. — Закрой свой рот, дурак! — рявкнул я, — между прочим, твой папа замечательный. Ты, наверное, приемный. Джордж лишь покачал головой — ну конечно, что с такого омеги взять. Его внимание привлек сын, которому он тепло улыбнулся. Я тайком наблюдал за ними — с каким трепетом этот глупый альфа смотрит на моего Чарли, с какой нежностью держит его. Я старался не улыбаться, смотря на них, чтобы не выдавать себя — делал вид, что все еще занят разглядыванием подарка. Эти двое погрузились в собственную Вселенную, где не хватало лишь одного человека — меня. С самого первого вздоха Чарли, с первого его взгляда мы выглядели семьей. Так правильно, так нужно, так естественно. Мои глаза предательски защипало — стало так жаль малыша, себя. Нас. Мы навсегда потеряли возможность жить той судьбой, которая для нас была уготована. Мы навсегда потеряли лучшее, что было у нас. Что могло быть. Как вновь приобрести все, что растерял уже давно? Все, что откинул, пытаясь идти дальше и прийти, наконец, в себя? Как снова научиться доверять? — Жаль, что ты еще не умеешь говорить, Чарли, — услышал я через пелену размышлений, — ты бы мог спросить, почему твой папа такой задумчивый сегодня. Как думаешь, что его тревожит? Я улыбнулся уголками губ — ох, Джордж, меня тревожит все то же самое, что тревожит и тебя. Нам снятся одни и те же ночные кошмары, Джордж. Я знаю, как сильно ты себя ненавидишь за все, что ты сделал, но я бы собрал тебя по кусочкам, милый. Я бы показал тебе силу своей любви, показал силу своей нежности. Но тогда у меня ничего не останется на самого себя — я едва держусь. Поцеловать тебя было бы лучшим решением, Джордж. Стать снова твоим было бы лучшим решением. Но ничего уже не будет прежде, милый. Я больше не в силах тебе помочь. Ты слишком уничтожен бесконечными муками совести, а я — животным, первобытным страхом перед тобой. Я вздрагиваю от каждого твоего резкого движения, от немного повышенного тона твоего приятного голоса. — Кажется, папа не хочет объяснять нам, — продолжал разговаривать с сыном Джордж, — думаешь, я его слишком огорчаю? Прости меня, Чарли. Твой папа превратился в затравленного по моей вине. Тогда слезы потекли из моих глаз — я отбросил сверток на кресло и выбежал из комнаты. Зачем ты разбиваешь мне сердце, Джордж? Зачем пережевываешь то, что я так старательно пытаюсь забыть? Зачем разрушаешь меня снова? Почему не оставляешь для меня ни единого шанса? Истерика охватила меня целиком — мои пальцы дрожали от этого мерзкого, грязного страха. Зачем ты показал мне зверя, прячущегося внутри тебя? Зачем растоптал мою душу, когда я отчаянно цеплялся за нашу любовь? Когда я отчаянно цеплялся за тебя. Я не помню, сколько проплакал, сидя на кривом шатающемся стуле. Но меня долго не отпускало — за окном уже потемнело, когда я пришел в себя. — Сэмми, мне так жаль, — услышал я сдавленный шепот подле себя. — Я знаю, — хрипло ответил я, — знаю, Джордж. — Что я могу сделать для тебя, скажи, Сэм, что мне сделать, — альфа сам срывался на плач. Я видел его таким впервые, — что мне сделать, Сэм, я так больше не могу. Я не могу жить так, у меня не выходит. Я сломанный с самого детства. — Все в порядке, Джордж, — я дотронулся до его щеки, — пожалуйста, не надо, ты же мой добрый, мой замечательный Джордж. Ты просто оступился, ты запутался. — Не смей, Сэм, — сказал он, — не смей меня оправдывать. Я не заслуживаю тебя. Я монстр, убивший в тебе все хорошее! Прости меня когда-нибудь, Сэмми. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю… Джордж сорвался на крик, дрожащий от раздирающего мою душу воя. Он опустился на колени передо мной и плакал прямо в мои пижамные штаны, которые я так и не переодел. — Я люблю тебя, Сэм. Люблю больше всего на свете! Люблю тебя, Сэм, я люблю все в тебе. Я люблю тебя больше этого мира. Больше жизни люблю. — Я знаю, Джордж, пожалуйста, — я снова расплакался, — пожалуйста, хватит, милый. — Не могу забыть. Не могу забыть твои глаза. Не могу забыть твои глаза, полные слез. Не могу забыть твои глаза, полные надежды. Не могу забыть твои глаза, полные боли. Не могу забыть как я своими руками… Он вытянул передо мной свои большие ладони, не отрываясь взглядом от моего лица. — Вот этими вот руками уничтожил все. Уничтожил нашу любовь. Уничтожил тебя. Уничтожил себя! — Я простил, Джордж! Все позади, честное слово, все позади! — Как мне забыть, — сорванным от истерики голосом говорил он, — как мне забыть все, Сэм? Я не могу! У меня не выходит! Ничего больше не будет как раньше. Я потерял все. Я потерял тебя. — Ты не потерял меня, Джордж, — мои пальцы касались его плеч, — я все так же люблю тебя, Джордж. Я все так же люблю тебя, ты меня слышишь? Слышишь, милый? Хороший мой, пожалуйста, успокойся… — Ты не должен любить меня, — он импульсивно закачал головой, — не должен, не можешь просто. Не надо! Не смей любить меня, ты слышишь? — Я ничего не могу с собой поделать! — Выкинь это. Вырви из сердца. Уничтожь, Сэм! — закричал он, смотря в мои глаза так, будто пытался найти в них спасение. Найти в них исцеление. — Все пройдет, Джордж, обещаю, что все пройдет, — я гладил его по волосам, пытаясь успокоить, — все забудется, Джордж, мы вместе будем растить нашего ребенка. Мы похороним ту часть нашей жизни. Мы будем счастливы. — Будем, конечно, — вдруг улыбнулся он, — ты прав, Сэм. Только не забывай никогда — я люблю тебя. Будь счастливым, пожалуйста, стань счастливым когда-нибудь. — Мы будем счастливыми вместе. Обещаю, дорогой мой, хороший, — я обнял его. Мы постепенно успокоились — я почти не слышал всхлипываний Джорджа. То мгновение застыло и стало частью вечности — смешалось с воздухом, с каждой клеточкой этого мира. Мы обнажили свои истерзанные души перед друг другом — это была абсолютная нагота. Трепетная, интимная и сокровенная — такая бывает лишь между истинно родственными душами. Секс был пустяком в сравнении с такой степенью откровенности. — Я хочу побыть с сыном, — вдруг прервал он наши объятия. — Конечно. Джордж ушел, а я остался на кухне, пытаясь прийти в себя. Холодная, почти ледяная вода немного успокоила меня. Сотни мыслей крутились в моей голове — то, что произошло между нами, поменяло все. Мы будто бы снова стали близки! Стали родными друг другу… Выйдя из кухни, я решил присоединиться к Джорджу и Чарли, но замер прямо на пороге комнаты, в которой они находились. — Ты должен быть сильным, мой мальчик, — альфа смотрел прямо в лицо сыну, а тот сосредоточенно слушал, будто бы что-то понимал, — я очень люблю тебя. Я больше всего на свете мечтал о тебе. Ты придаешь мне сил, мой мальчик, ты моя единственная надежда. Пожалуйста, не будь как я. Не будь на меня похожим, я прошу, я умоляю тебя. Береги своего папу. Он лучшее, что происходило со мной. Ему придется очень непросто. Ты должен радовать его. Должен защищать. Ты не станешь на меня похожим, ты станешь лучше, я знаю. Ты станешь удивительным человеком. Я всегда буду гордиться тобой. Всегда буду любить тебя. И твоего папу тоже… Я слушал эти странные наставления, и мое сердце сжималось от боли. Мне хотелось снова обнять его, снова утешить. Заверить, что все будет хорошо, все обязательно наладится, но тот момент принадлежал лишь ему и Чарли. Я не хотел его портить, не хотел ставить альфу в неловкое положение. Мне оставалось лишь украдкой наблюдать как Джордж гладит малыша по голове, как целует его в пухлую розовую щечку, как улыбается сквозь слезы. Мой хороший, мой милый Джордж. Твоя душа покрыта рваными ранами, которые никогда не срастутся. — Твой папа удивительный человек, — вдруг вновь послышался шепот альфы, — цени его, пожалуйста, не будь похожим на меня. Твой отец ничтожный, гнусный. Но папа..сокровище. Твой папа заслуживает целого мира. Береги его, я прошу тебя, я умоляю… Что ты такое говоришь, милый? У тебя много недостатков, но ты никогда не был ничтожеством. Ты был идеальным для меня очень долгое время, ты был самым лучшим. Почему ты не хочешь увидеть, сколько прекрасного прячется в тебе, сколько чарующего и замечательного? Ты все еще не простил себя, Джордж, но это так глупо — ведь я давно простил тебя. Ты сделал для меня столько всего! Ты спас меня, когда я тонул. Пусть даже ты и был тем, кто топил меня… В ужасных, расстроенных чувствах я ушел в спальню. Я обещал себе, что завтра мы с Джорджем начнем все с начала, что завтра нас ожидает новая, лучшая жизнь. Мы забудем все, что было раньше! Только нужно выспаться, нужно отдохнуть, нужно набраться сил. Необходимо как воздух поспать прямо сейчас. Едва моя голова коснулась подушки, я погрузился в сон. Мне чудились прекрасные вещи — искры светлого волшебства, дарящие жизнь всему вокруг. Я словно парил в воздухе, и все плохое отпускало меня. Вся та боль, каждый день терзающая мое сердце, осталась позади. Был лишь покой, лишь умиротворение. Мне не хотелось просыпаться — вот бы блаженство длилось вечно. Но плач моего сына, оказавшегося в одной постели со мной, разбудил меня. Я поднялся с кровати, взяв Чарли на руки. — Джордж, приготовь кофе, пожалуйста, — сказал я громко. В ответ ничего не последовало. Это было непривычно — альфа всегда вставал раньше и даже будил меня иногда. Скользкое, мерзкое волнение стало нарастать — Джордж снова решил пропасть без предупреждения? Почему несносный альфа всегда поступает импульсивно, следуя лишь своим глупым порывам? Почему никогда ничего не объясняет? Что с ним вообще не так? Тем временем Чарли сокрушался рыданиями в моих руках, его нужно было покормить. Мы направились на кухню, где я вытащил баночку детского пюре с яблоком и попутно включил телевизор, пытаясь отвлечься от плохих мыслей, навязчиво лезших в разум. Мой сын радостно поглощал ложку за ложкой в то время как симпатичный диктор в кокетливой шелковой рубашке ледяным тоном сообщил, что этим утром в реке Потомак был найден труп сына известного бизнесмена — Джорджа Алана Смита.