Candles

Не промолвив ни словечка, Джордж ушел. Его руки, большие и сильные, только что ласкали мое тело, а теперь лишь холод остался в стенах этой комнаты. И терпкий запах его одеколона. Со вселенской усталостью я опустился в кресло. В ногах ломило, шея предательски болела, а глаза слипались. Он обиделся из-за моих слов? Они причинили ему боль? Что творится в его душе, закрытой на тысячи ключей одновременно? Почему меня вообще это волнует? Он ведь тот самый, который доставил мне столько неприятностей. Он все еще тот самый альфа, избивший меня, выбросивший на улицу, женившийся на другом. Он подлый, трусливый изменщик. Почему мне постоянно приходится напоминать самому себе, что Джордж больше не может быть моим любимым, моим спутником жизни? Почему сердце все еще замирает при близости этого невыносимого дурака? Я не мог ответить на эти вопросы, как и на множество подобных. Да что там — я не мог позволить себе даже размышлять об этом, у меня просто не было времени. Чарли проснулся. Он снова плакал, а я пел, едва сдерживая подступающую к горлу истерику. — Мой хороший, малыш, пожалуйста… Я пытался успокоить его добрые два часа. Укачивая Чарли, я размеренными шагами расхаживал по комнате. Сыну ничего не помогало — ни игрушки, предназначенные специально для прорезающихся зубов, ни мои веселые (или не очень) песенки. Пот и слезы лились с меня рекой. Джордж ушел в самый трудный момент. А чего я хотел от него? Сам виноват во всех своих ложных надеждах и ожиданиях. Он снова поступил как эгоист! Этот самодовольный альфа даже на секунду не подумал о том, каково будет мне — справляться с дрожащим от плача малышом в одиночку. К моему счастью, Чарли утих ближе к пяти. Хотелось принять душ, поесть, поспать хоть немного. Но я не мог себе этого позволить — малыш мог снова расплакаться. Тогда я понял насколько страшно быть одиноким папой. Никакой помощи, поддержки. Нет возможности даже элементарно обслужить свои нужды. Кое-как в течение дня мне удалось принять душ и поесть. Настроение Чарли понемногу становилось лучше, и он даже улыбнулся мне пару раз. В такие моменты душу наполняло чувство трепета к своему ребенку, а все тяготы отходили на второй план. С каждой секундой надежда на появление Джорджа всё росла. Я волновался за него, я ждал его, я хотел его помощи. Я хотел видеть его в своем доме, как было уже почти полгода. Я так привык, я так привязался. Снова. А он опять ушел. От переполнявших меня чувств было тяжело дышать. Трепет, саднящее чувство беспокойства, нежность перемешались в отвратительную кашу внутри моей измученной души. Я звонил ему около двадцати раз, но он не брал трубку. Джордж заставлял меня тревожиться. От страха у меня тряслись руки. С трудом удавалось дышать. Зачем ты делаешь это, Джордж? Зачем ты мучаешь меня? Зачем оставляешь наедине с гадкой неопределенностью? Конечно, ты мне не ответишь. Лишь печально посмотришь на меня и убежишь от ответа. Совсем как скользкая гадюка. Едва ночь коснулась неба, Чарли уснул. Я же еще долго плакал в подушку, не в силах понять, что происходит. Поспать удалось лишь пару часов. Меня разбудил настойчивый стук. «Джордж вернулся!» — подумал я, стремительно побежав ко входной двери. Я собирался выбить из него все дерьмо! Согласно моему плану, мы должны были серьезно поскандалить, и отступать я не собирался! На пороге стоял Эжен. Первая мысль — Джордж умер, и он пришел мне сообщить об этом. Сердце билось с бешеной скоростью. Мой истинный альфа погиб. Вот так просто — ушел и больше не вернулся. — Здравствуй, Самуэль, — он улыбнулся, — я могу войти? — Оу, да, конечно, — замешкался я. Странно, но Эжен не выглядел как отец, потерявший сына. Он учтиво и элегантно двигался, глаза его ничего не выражали. Строгие брюки, белоснежная рубашка, жемчужные сережки. Густо накрашенное тональным кремом лицо и подведенные черной линией подводки, ничего не выражающие глаза. — Джорджу пришлось отлучиться по работе, — сообщил Эжен, по-хозяйски бросив маленькую сумочку на диван в гостиной, — его не будет некоторое время. Я хочу помочь тебе с Чарли, пока сына нет. Жив. Мой любимый жив. Глупый альфа всего лишь уехал в очередную командировку. Я вздохнул с облегчением — конечно, он виноват, что ушел так просто. Не попрощавшись, не предупредив. Закрыл за собой дверь и все. Даже не хлопнул ей громко. — Что вы, — опешил я, — не стоит утруждаться. Я легко справлюсь сам. Конечно, в моем ответе не было ни слова правды. Я сходил с ума один — либо от непривычки и постоянной опеки Джорджа, либо мой сын действительно изводил меня. Но смущение сковало мою душу. Я чувствовал себя неуверенно и неуютно рядом с этим человеком. Мы были почти незнакомцами, а он протянул мне руку помощи. Разумеется, Эжен делал это ради Джорджа, однако...он не был обязан. Правда. — Я еще помню каково растить ребенка, — лаконично подметил Эжен, — в этом нет ничего, хоть немного напоминающего слова «легко». Ирония омеги заставила меня улыбнуться. Эжен, словно глубокое озеро, таил в себе много секретов и скрытых черт характера. Он улыбался снисходительно, сдержанно, кротко. Легко, сложно, чарующе и отвратительно одновременно. Эжен казался идеальным, но взгляни на него поближе и увидишь паутинку тонких морщинок на этом светлом, благородном лице. Эжен казался равнодушным, но понаблюдай за ним чуточку усерднее — заметишь, с какой любовью он улыбается внуку, с каким трепетом держит его на ручках, с какой наивной радостью с ним играет. Эжен казался счастливым, но прояви чудеса анализа и заметишь, насколько несчастным был этот человек. Он ловко справлялся с Чарли. Его робость, так явно заметная при нашей последней встрече, будто бы улетучилась. Сыну сначала не нравилось присутствие «чужого» в нашем доме, но это быстро прошло. Чарли внимательно изучал дедушку, звонко смеялся ему, цеплялся пальцами за его светлые волосы. Было видно, что Эжену нравилось возиться с внуком. Он постоянно целовал малыша и тискал, вызывался принимать участие в любом уходе за ним. Чарли стал для аристократа отдушиной в его скучной чопорной жизни. Я замечал это — на факультете журналистики хорошо учат психологии. Конечно, мужчина держал дистанцию. Но в этом не было надменности или высокомерия. Омега стеснялся, постоянно неловко поправляя выбивающиеся прядки. Он не слишком любил говорить, заметно больше предпочитая слушать. Наверное, все аристократы такие — болтливость не была их приоритетом. — Можно я искупаю малыша? — спросил у меня омега, когда мы пили кофе, — обещаю, что буду очень осторожен. — Оу, конечно, — почему-то слишком быстро согласился я, — вам понадобится моя помощь? — Нет, я справлюсь сам, — ответил он, сдержанно улыбнувшись. Эжен допил кофе, помыл за собой чашку и направился в детскую, где Чарли радостно гремел своими игрушками и жевал их. Через несколько минут из ванной послышались звуки воды и ласковых сюсюканий молодого дедушки. Мне вдруг отчаянно захотелось понаблюдать за этой картиной и я, оставив свою чашку наполовину полной, направился к источнику шума. — Смотри, милый, у тебя так много утят! — омега светился от счастья, добавляя пену в голубую ванночку моего ребенка. Он выглядел настоящим в этот момент. Без блеска, аристократичной сдержанности, гипертрофированного чувства такта и вежливости. Его волосы растрепались, а идеально выглаженная домашняя одежда стала мокрой. В тот момент мне смертельно захотелось подружиться с таинственным омегой — настолько искренним Эжен выглядел тогда. Не заметив моего тихого присутствия, омега резвился со внуком. Он смеялся вместе с Чарли, говорил милые глупости, целовал его — мыльного и мокрого. Конечно, наблюдать исподтишка было плохой идеей — сцена, открывшаяся мне была слишком…интимной. Не предназначенной для чужих глаз. У меня хватило совести беззвучно удалиться. Смиты вышли из ванной только через полчаса. Эжен нежно прижимал к себе Чарли, завернутого в полотенце и сладко пахнувшего. Сам он был запыхавшийся, с намокшей по локти кофтой и пятнами от воды на штанах. — Мы отлично повеселились, Самуэль, — обратился ко мне омега, — наш мальчик так хорошо себя вел! Правда, Чарли? Ты был молодцом? Малыш засмеялся ему в лицо, а вслед за ним захихикал и сам Эжен. Каким же счастливым был этот мужчина! Я и представить не мог, что омега может проявлять такие эмоции. Он ведь казался холодным, отстраненным, излишне сдержанным. Я в очередной раз убедился, насколько внешность обманчива. — Мне нужно переодеться, — резюмировал Эжен, обводя руками свою фигуру — мол, посмотри на меня, я весь в воде. Я участливо кивнул и взял своего малыша на руки. От него веяло цитрусом, который был в составе пены для ванны и едва пробивающимся собственным запахом дубовой коры. С ума сойти — мне до конца не верилось, что у меня растет альфа. Интересно, каким он будет? Пойдет умом в своего нерадивого отца? Если так, то придется несладко. Впрочем, мы оба не выдающиеся интеллектуалы… Омега вернулся через двадцать минут. Он высушил волосы, надел мягкую (мне так показалось) бирюзовую пижаму. На его бледном лице почти не осталось макияжа. Несмотря на залегшие под глазами мешки, омега без всяких украшательств нравился мне куда больше, чем с ними. Нежный, с чувственной естественной красотой он невольно притягивал взгляд. Наверное, я на него засмотрелся — это стало видно по непонимающему выражению лица Эжена. — Кем был твой папа? — вдруг раздался вопрос мужчины, — знаю, что он скончался шесть месяцев назад и приношу тебе искренние соболезнования. — Спасибо, — глухо отозвался я, — он был замечательным человеком. Папа всегда меня понимал. — Что ты имеешь ввиду? — Он не осуждал, не стремился дать негативной оценки, — грустная улыбка коснулась моих губ, — я все ему рассказывал и никогда его не боялся. Мы ругались-то всего пару раз… — Признаться, такие отношения между родителями и детьми всегда вызывали во мне восхищение, — сказал Эжен, — и зависть тоже. Джордж очень далек от меня. Я мысленно удивился — мистер Смит вдруг начал откровенничать. — Думаю, Джордж далек ото всех, — ответил я, — никому не известно, что творится у него в душе. Эжен кротко кивнул и мгновенно перевел внимание на внука. Он протянул к нему руки, а я аккуратно передал малыша. Пусть Смиты занимаются своими делами — мне нужно было поспать. — Спокойной ночи, мистер Смит, — пожелал я, — надеюсь, Чарли не доставит вам хлопот. — Отдыхай, Сэмми, тебе это необходимо, — сказал Эжен, посмотрев на меня заботливым, отеческим взглядом. В тот день мне стало стыдно за свои предрассудки. Я относился к мужчине предвзято с нашей первой встречи — тогда он подметил, что омегам следует есть поменьше. Разумеется, тот поступок и сейчас не поддается оправданию, но мне определенно не стоило записывать Эжена в злодеи. Все ведь порой говорят глупости, о которых сожалеют позже. Даже психотерапевт советовал не впадать в пограничные состояния. «Мир не делится на черное и белое, Сэмми. Он наполнен множеством цветов и оттенков», — говорил он. Не пришла ли пора, наконец, прислушаться к этим словам? Я становился мудрее, и это радовало меня. Мистер Смит не стал ангелом моментально, но я больше не видел его коварным подлецом. Иногда у хороших родителей вырастают плохие дети. Кажется, эта фраза описывала семью Смитов. Не Алана, конечно — этот мерзкий сексист ни в коем разе не напоминал нормального человека, но Эжен...был не так плох, чтобы воспитать ребенка, который будет издеваться над слабыми. — Эта семейка убивает меня, — прошептал я в подушку и уже через десять минут предался сладкому, умиротворенному сну. Мне давно не снились сны, но та ночь стала особенной в этом смысле. Я видел Джорджа — трепетного, ласкового и радостного. Его глаза больше не были наполнены той степенью отчаяния, которую даже нельзя сублимировать в слова. Он отпустил все, что случилось с нами. Он выглядел счастливым и спокойным. « — Свечи погасли, Сэмми. Свечи погасли навсегда», — шептал он, глотая слезы, стремительно сползающие по его блаженному лицу. Я хотел дотронуться до него, слиться с ним в бесконечном поцелуе, вытереть рукавом кофты мокрые дорожки на его лице. Но я не мог — он словно был призраком. Протяни руку — встретишь лишь пустоту. Я проснулся от странного, болезненного сна в девять утра. Какое невезение — увидеть сновидение впервые за долгое время и остаться неудовлетворенным. Впрочем, времени на анализ не оставалось — валяться в кровати до обеда было бы наглостью по отношению к мистеру Смиту. С кухни доносился запах оливкового масла и свежих овощей. Я ухмыльнулся — Эжен готовил полезный завтрак, которого в этом доме не было со смерти моего папы. Мы с Джорджем обожали яичницу, тосты, бекон. Такое увлечение не лучшим образом отражалось на моем теле — я прибавил пять килограмм. Однако это не показалось мне плохим — набранный вес хоть немного сгладил мою извечно болезненную худобу. Чарли сидел в детском стульчике и игриво размахивал руками. Его рот был вымазан в чем-то оранжевом — кажется, мистер Смит кормил внука морковным пюре. — Доброе утро, — сказал я, — спасибо вам за все. Ну, знаете, завтрак и Чарли… — Пустяки, — отмахнулся он, — лучше скорее садись за стол, Самуэль. Тебе нужно хорошо кушать, а вы с Джорджем питаетесь одним фаст-фудом. Совсем как дети, честное слово! — Я люблю овощи, но почему-то так редко их ем, — ответил я, накладывая себе салат. — В рационе ребенка обязательно должно быть разнообразие овощей и фруктов, — сказал он учительским тоном, — цветная капуста, тыква, брокколи…у вас же только морковь! Он выглядел мило, когда ворчал. В этом тоне было что-то теплое и домашнее. Отцовское. Смотря на Эжена, я понимал, насколько сильно мне не хватает папы. Так здорово, когда тебя просят одеться потеплее или питаться правильнее. Раньше поучения меня раздражали, но теперь их очень не хватало. Эжен мыл посуду, когда я старательно поглощал тосты с арахисовой пастой и вареные яйца. Не знаю, что произошло за ночь, но проснулся я голодный как волк и со спокойной совестью сметал со стола все, что заботливо приготовил Эжен. — Спасибо вам еще раз, — сказал я, встав изо стола, — прошу вас, оставьте посуду. Я домою… Я хотел сказать что-то еще, но запнулся, увидев открытые по локти руки омеги. Похоже он завернул рукава, чтобы не намочить их и совершенно забыл об огромном синяке, распластавшимся рядом с его запястьем. Увидев меня, мужчина испуганно одернул ткань одежды и робко улыбнулся. — Мне совсем не тяжело, — глухо произнес он. — Вы достаточно потрудились сегодня, вы молодец, — я позволил себе коснуться его плеча. Он непонимающе уставился на меня, — и вообще, вам нужно поесть. Вы заботитесь обо всех вокруг, но всегда забываете про себя. Раньше я был таким же. — Я ел, — коротко ответил мистер Смит, но его слова не показались мне правдивыми, — что ж, тогда заберу Чарли в гостиную. Думаю, он будет рад поиграть с дедушкой. Позови, если тебе понадобится помощь. — Обязательно. Вскоре Эжен скрылся, а я остался наедине со своими размышлениями. Мытье посуды всегда было для меня своего рода медитацией, но сейчас я бездумно намыливал тарелки и полоскал их. Увиденное серьезно шокировало меня. Откуда синяки на его руках? Почему он так отреагировал на мое появление? Ответ в моей голове появился сразу — Алан избивает супруга. Догадаться было несложно — если вспомнить, как мерзавец отзывался об омегах и с каким страхом Эжен в прошлую нашу встречу реагировал на его приказы… В сердце что-то екнуло — мне стало жаль мистера Смита. Он оказался таким теплым, добродушным человеком, хоть и делать выводы было рано. В любом случае, никто не заслуживает избиений мужа. Я прекрасно помню, как это тяжело — смириться с тем, что тот, кого ты любил больше всего на свете, поднял на тебя руку. Мир не видел больших предательств, чем насилие над слабым, доверившим тебе свое сердце человеком. Конечно, я мог попытаться поговорить с Эженом. Мог бы убедить его, что насилие — это плохо, что альфа не имеет права так поступать, что от Алана нужно бежать. Но разве он бы послушал меня? Разумеется, он и сам понимал, что в здоровых отношениях так не должно быть — любой думающий человек осознал бы. Значит, у Эжена были свои причины не уходить от мужа. Убравшись на кухне, я присоединился к Смитам. Чарли усердно грыз свои игрушки, а его дедушка смотрел телевизор. Кажется, это была передача про путешествия — вылизанный с головы до пят корреспондент-альфа рассказывал о Риме. Эжен смотрел с едва заметным восторгом, его глаза поблескивали. — Любите Италию? — решил задать риторический вопрос я, чтобы разрядить мрачную обстановку. Конечно, он любил Италию. Как вообще можно не любить ее? — Всегда мечтал побывать там, — тихо ответил он, — мне очень нравится их культура. — Не сочтите за дерзость, но, — неловко начал я, — разве при ваших средствах это сложно? — Нет, — ответил он, пожав плечами, — деньги тут не причем. По сдержанному тону омеги я понял, что расспрашивать его дальше было бы неправильно. Он бросил на меня грустный взгляд и сразу отвел его в сторону телевизора. Мне вдруг стало тревожно за человека, которого я почти не знал, а несколькими месяцами назад и вовсе презирал. Что таят его печальные глаза? При взгляде на меня снисходительные, на Чарли — полные любви, а на мужа.обреченные. — Я почти ничего не знаю о тебе, — подал голос Эжен, — расскажешь немного? Не важно, что ты сочтешь нужным — я буду рад слышать обо всем. — Что ж, ладно, — быстро согласился я, мельком поглядывая на Чарли, — но при одном условии — вы сделаете то же самое. Эжен замер на секунду, но затем смиренно кивнул. Я широко улыбнулся, почувствовав себя победителем. — Я родился в штате Арканзас, город Литл-рок. Мой отец — военный, а папа был детским врачом, — на словах о папе я запнулся, — когда мне исполнилось 10, мы переехали в Вашингтон. Родители хотели лучшего для меня. Они считали, что образование тут будет на голову выше и, впрочем, не ошиблись — когда я только поступил в школу, на порядок отставал от сверстников. Влиться в темп жизни здесь мне удалось только к следующему учебному году. Я жил журналистикой и литературой с самого детства. Папа никогда не навязывал мне ничего, но он очень хотел, чтобы я пошел по его стопам. Понял, что его желанию не суждено сбыться он довольно быстро — сразу после того, как я вступил в два разных литературных клуба одновременно. Воспоминания тяжким грузом возникли в сознании… « — Этот мальчик потреплет нам нервы своей творческой натурой, Чарли, — говорил отец, когда я закатил очередную истерику по поводу отказов изданий публиковать мои ранние статьи. — Ну что ты, милый, — папа с укором посмотрел на мужа, — он будет замечательным журналистом. Он уже замечательный. Он всегда таким будем, что бы ни случилось». Сдерживать слезы с каждой секундой становилось все тяжелее. — Послезавтра у меня день рождения, кстати, — зачем-то сообщил я. — Сколько тебе исполняется? — Двадцать четыре, — улыбка коснулась моих щек, — еще год назад я думал, что не доживу до этого возраста. — Почему? — учтиво спросил Эжен. — Потому что я был в шаге от суицида, — отчего-то смутившись ответил я. — Извини, — омега с явным сожалением посмотрел на меня, — полагаю, это из-за моего сына. Возможно, Джордж разозлится, если узнает, что я так отзываюсь о нем, но мне очень за него стыдно. Если бы вы могли знать чуть больше… — Что вы имеете ввиду? — Встрепенулся я. — Нам не стоит говорить об этом дальше, — отмахнулся он, — я наболтал лишнего, но все еще прошу прощения. Я делал все возможное для сына, но у меня ничего не вышло. Такая ирония. В комнате воцарилось молчание. Я прикусил губу от нахлынувшей боли, так сильно режущей по сердцу. Воспоминания все еще выводили меня из себя. — Моя жизнь не слишком интересная, — решил разорвать паузу Эжен, — нас в семье было двое — я и мой брат-омега Лазар. У нас была чудесная жизнь, честное слово! Мы были полны надежд, мечт о великом, стремлений. Я обожал учиться и мой брат тоже. Но потом все изменилось… — Что случилось? — Альфы сильно меняют наши жизни, Сэмми, — философски ответил он. — Вы правы, — сказал я, — порой я их ненавижу. Эжен лишь ухмыльнулся. Кажется, мистер Смит больше не собирался откровенничать. Он прибавил звук телевизора и полностью погрузился в просмотр. Во мне же проснулось импульсивное желание потискать своего малыша. До конца мы перебросились лишь парочкой слов о незначительных вещах. Пусть наш диалог оборвался стремительно и казался мне не завершенным, но если учитывать, что собеседником был сам Эжен Смит… Его искренность удивительна. День завершился чашечкой горького кофе. Я изо всех сил старался не вспоминать, что Джордж Смит, та еще задница, не отвечал на звонки. Точнее его телефон был выключен, и с дурацким альфой могло что-то случиться. Разумеется, ничего не вышло. Я постоянно думал о нем. Бывшего не было лишь два дня, а по ощущениям целую вечность. Я видел его в каждой вещи нашего дома — в погремушках, которые он выбирал сыну, чистых полках без пылинки (его стараниями), аккуратно лежащей стопочке книг. Как мне удалось справиться со столь долгой разлукой, настигшей нас раньше? Ответа не находилось. Забыв пожелать Эжену спокойной ночи, я уснул. Следующий день оказался гораздо хуже предыдущего. Мистер Смит был молчаливым и задумчивым. Хотелось расспросить у него, в чем причина резких перемен настроения, но я не решился. Я боялся, что он сочтет меня нетактичным тупицей, вечно лезущим не в свое дело. Я всегда много чего боялся. И в этом был мой порок. Чарли капризничал, Эжен затравленно сидел в гостиной, погрязнув в собственных мыслях. Было бы здорово залезть в его голову. Узнать, наконец, что его тревожит сейчас — он постоянно проверяет телефон на наличие сообщений и от волнения покачивается на месте. Аристократ разрешил себе слишком много эмоций. Настолько много, что я читал его как открытую книгу. Возможно, я преувеличивал, но некоторые ребусы в огромной головоломке Смитов мне все же удалось разгадать. Все шло тихо. До тех пор, пока в день своего рождения я не обнаружил коробочку с кольцом на своей кровати. Оно было бриллиантовым, а на обратной стороне красовалась гравировка: «Свечи давно погасли, но ты всегда будешь огнем моей надежды».