Candles

— Отец сказал, что его все устраивает, — Джордж разлегся на диване и уставился на меня взглядом победителя. Все-то ему удается! — но для этого ты должен разрешать им с папой видеться с Чарли по меньшей мере раз в две недели. — Какая наглость! Что они себе позволяют? — возмущался я, хоть и в глубине души понимал, что старики по-своему правы — конечно, им хотелось участвовать в жизни внука. — Это еще не все, Сэмми. Самое важное условие для него — фамилия. Чарли будет носить фамилию Смитов. — Я не вижу в этом проблемы. Пусть будет Смитом, — ответил я с долей отчаяния в голосе. Для меня не имело значение все это, но было обидно понимать, что я зависим. Снова зависим от действий этой поганой семейки, от их требований. Хотелось кричать от отчаяния — что делать, разве есть другой выход? Я попал в ловушку, из которой уже никогда не выберусь. Но ради Чарли, ради моего светловолосого ангела я засовывал свои претензии и недовольство куда поглубже. Я обещал себе, что мой сын будет счастлив. Я обещал себе, что он ни в чем не будет нуждаться. Пусть даже приходилось идти против собственной гордости, но что она такое, когда речь идет о благополучии ребенка? Я бы продал душу за это. — Рад, что мы обошлись без скандала, — Джордж нежно коснулся моего плеча, а я вздрогнул от неожиданности, — прости, я… — Не смей прикасаться ко мне, — процедил мой голос сквозь зубы, — не смей. — Я понял, Сэмми, извини, — ответил он искренне, — я уложу Чарли. Какой-то части меня нравилось. Нравились его прикосновения, его близость. Видеть его лицо совсем близко, рядышком, чувствовать размеренное дыхание. Смотреть в эти вечно грустные глаза. Глаза, в которых потух свет. Безжизненные, тусклые. Ему было больно. Мне было страшно. Мы не знали, что нас ждет впереди. Но мы любили нашего малыша и отбросили все ради него. Джордж уснул рядом с Чарли. Умилительная картина — здоровый альфа спит с крохой на моей кровати. Его пушистые ресницы подрагивают, а широкая грудь медленно вздымается. Он такой, черт возьми, красивый. Я подошел поближе к кровати и присел на ее краешек. Джордж спал нечутким сном, поэтому будить его всегда было сложно. Почему все так сложилось, милый? Как мы превратились в это? Как мы стали такими несчастными, ответь. Ответь мне, если можешь, Джордж. Почему ты не поверил мне? Мне хотелось поцеловать этого глупого альфу. Хотелось до ужаса, до безумия, до изнеможения впечататься в его губы своими. Целоваться до утра, до захода солнца, до пробуждения нашего малыша. Свободно дотрагиваться его, обнимать, позволять ему говорить нежности. Быть его омегой. Поддавшись порыву очередного прилива ласки, я осторожно погладил Джорджа по волосам. Шелковистые, мягкие. Словно пух, словно вата, словно перышки птичек. Я и забыл, насколько приятно трогать эти каштановые пряди, зарываться в них пальцами. А его лицо...его божественное, аристократично красивое лицо с россыпью мелких родинок. Сейчас такое спокойное, совсем не печальное. Умиротворенное. Губы, зачем же вы тянетесь к его впалой щеке? Что же ты наделал, Джордж, — произношу шепотом. Мне нужно было уйти как можно скорее, пока я окончательно не потерял голову. Пока остатки самоконтроля еще позволяли покинуть эту злосчастную комнату. Расположившись на диване в гостиной, я забылся в своих отчаянных, тихих рыданиях. В тот момент мне казалось, что нет человека несчастнее. Потерять все в одночасье, в одно мгновение. Терпеть постоянные испытания от жизни. Атмосфера безысходности витала в воздухе. Все мое существование было похоже на прогулку в туманном лесу. Когда ты один, тебе мокро и страшно. Когда неизвестно, что впереди. Так я и уснул — весь зареванный и изнеможденный, без подушки и одеяла. Просыпался от холода несколько раз за ночь, но не был в состоянии позаботиться о себе. Я не хотел вставать с кровати. Не хотел делать что-либо. Меня разбудили голоса. Я обеспокоенно вскочил с дивана, совсем не понимая, что происходит. Гостей не ждал, ничего не заказывал. Это что, грабители? Но ведь солнце уже встало, на улице посветлело. Разве есть смысл грабежа посреди дня? Однако все оказалось гораздо хуже. Пришли родители Джорджа. Этот надменный альфа с хищной, уродливой улыбкой. Он всегда навевал страх, необъяснимое чувство тревожности. Хотелось отойти от него подальше, выколоть глаза, только бы не чувствовать на себе этот чудовищный взгляд. — Здравствуй, Санни, — произнес вдруг Алан. От такого варианта моего имени я чуть не рассмеялся ему в лицо. — Отец, его зовут Сэмми, — поправил бывший. — Извини, — небрежно бросил старший альфа, — мне сложно запомнить имена всех омег сына. — Что ты такое говоришь? — вмешался Джордж, мельком взглянувший на меня. Будто бы проверял, насколько я поверил словам дедушки моего сына. — Шучу, конечно, — сдался Алан, — он ни о ком кроме тебя не говорит. Я чувствовал, как румянец коснулся моих щек. Этот несносный дурак все-таки говорит обо мне. Интересно, в каком контексте? Проклинает? Обзывает? Восхищается? — Покажите мне уже внука, — нетерпеливо произнес другой голос, и мой взгляд устремился на его носителя. Эжен Смит. Папа Джорджа. Его красивое лицо светилось доброжелательностью, что очень меня удивило. Мы не очень-то поладили в тот единственный ужин, который провели в месте. Но по правде говоря, Эжен был невероятно красив. Его потрясающие, яркие синие глаза завораживали. Он был воздушным как облачко, тонким. Этот омега жестко следил за своей фигурой, не позволяя лишнему углеводу пробраться в недры его желудка. Красивое тело, несчастное лицо. Пожалуй, классика аристократического омеги. — Джордж, надеюсь ты справишься, — кивнул я в сторону бывшего и… забежал в комнату, где раньше жил Ники. Я так волновался. Совершенно не понимал, что делаю и как глупо выгляжу. Смиты застали меня врасплох. Я ведь даже переодеться не успел! Заспанный, в растянутой пижаме времен беременности, которая уродливым мешком висела на моем худом тельце, пусть и была удобной. А самое ужасное — комната. Я старался не заходить в нее, избегал всеми возможными способами. Боялся, что посттравматический синдром задушит меня, если позволю переступить ее порог. Мерзкая, уродливая. Я ненавидел ее. Ненавидел, потому что в ней жил мой когда-то лучший друг, который бросил в самое тяжелое время и даже не отвечал на звонки. В ней я потерял самого близкого человека. Но теперь стоял здесь. Все в ней оставалось таким же, будто ничего не произошло. Будто эти стены не знали, что такое смерть. Широкая кровать и большие подушки. Письменный стол из красного дерева. Одиноко стоящий торшер. Пустующий шкаф. Только слой пыли на мебели и… Клочки бумаги? Они валялись на полу, поодаль от двери. Я настороженно взял их в руки. — Сэмми, иди сюда, пожалуйста! — вдруг раздался голос Джорджа, и я обеспокоенно сунул мусор в карман пижамных штанов. Вроде бы преодолел свой страх — вошел в злосчастное помещение и даже не расплакался. Но ощущения все равно были ужасными. Впрочем, зацикливаться на них не было времени — я стремительно направлялся к чокнутой семейке. Представляю, сколько раз Эжен в своей голове назвал меня неотесанным, неряшливым и уродливым. Он ведь всегда выглядел идеально. До тошноты. — Почему ты покинул нас, Самуэль? — спросил у меня омега, неуверенно держа на руках Чарли. Я молился всем богам, лишь бы этот недотепа не уронил его. — Мне нужно было переодеться, — сказал я, совершенно не подумав своей «светлой» головой, что, вообще-то стоял перед своим неудавшимся свекром все в той же одежде. Эжен окинул меня скептичным взглядом, но не подал виду, что сомневается в правдивости моих слов. Омега снова опустил глаза на внука, и в его лице я впервые различил что-то живое, настоящее. Что-то теплое. — Джордж, у тебя чудесный сын, — произнес он полушепотом, — спасибо Самуэлю, что подарил нам наследника. Сначала показалось, что мне послышалось. Эжен поблагодарил меня? Он действительно сделал это? Я услышал от него что-то, кроме презрительных замечаний? Надо же, удостоился почета от самого Смита! Наверное, теперь будут писать обо мне в желтушных журналах и узнавать на улице. Какая честь, младший Смит! Давайте я поцелую подол вашего платья! — Молодец, сынок, — Алан похлопал Джорджа по плечу, — тебе повезло, что родился альфа. Не знаю, что бы я сделал, будь твой сын жалкой омежкой. — Я бы любил ребенка любого пола, отец. — Глупости какие, — старший Смит усмехнулся, — впрочем, спорить нет времени. Нам с твоим папой пора. — Но мы только пришли, — робко подал голос Эжен. — Я сказал, — отчеканил грозный альфа, — успеешь еще с ним понянчиться. От промелькнувшего в глазах Эжена страха сделалось не по себе. Он передал мне малыша, кротко улыбнулся ему и последовал за своим мужем к выходу из дома. — Твой отец что, сексист? — возмущенно поинтересовался я у Джорджа как только дверь за его родителями захлопнулась. — Я бы не хотел говорить об этом, — буркнул альфа в ответ. — Как всегда избегаешь разговора. Я в очередной раз убедился, насколько странной всегда была его семья, насколько странным был сам Джордж. Но я никогда не замечал этого, смотрел ему в рот все годы наших отношений. С кем я вообще связался? Безумно хотелось послать этих людей к черту и начать с Чарли новую жизнь в другом городе. Ощутить свободу, которая была необходима. Знать, что я ничего никому не должен, кроме своего сына. Не быть вынужденным улыбаться сквозь зубы идиотским Смитам. Вместо этого — запертая клетка. Безысходность. Тупик. — Надеюсь, старики не слишком тебя утомили, — перевел тему Джордж. — Они не пробыли тут и десяти минут, — лениво ответил я. — У отца слишком много дел всегда. — Но Эжен хотел остаться, — зачем-то подметил я. Альфа промолчал. Он старался не смотреть на меня, избегал столкновения наших взглядов. Будто бы это приносило ему физическую боль. Он ничего не говорил — только направился на кухню, и через пару минут оттуда послышался звук шипящего масла. Мысль о еде отозвалась в животе легкой болью. Я не ел ничего со вчерашнего вечера. Завтракали мы тоже в полной тишине. Джордж выглядел задумчивым и отстраненным. Словно у него была проблема, заставляющая альфу беспокоиться. Он ковырялся в тарелке, размазывая яичницу, и я больше не мог терпеть этого мерзкого зрелища. — У тебя что-то случилось? — я старался не показывать волнения в голосе. — Не голоден просто, — Джордж мельком посмотрел на меня. — Я не об этом. Ты поник после ухода родителей, — я откусил кусочек хлеба, и он посыпался прямо на стол. — Неуклюжий, — улыбнулся альфа и большим пальцем стряхнул крошки с моего подбородка. От его прикосновений было почти больно. — Я же говорил, — мой голос дрожал, — не прикасаться ко мне. Джордж усмехнулся самому себе. О чем этот мерзавец думал, интересно? Пытался спровоцировать меня? Надеялся, что я утону в его руках? Самодовольный, напыщенный индюк! — Если еще раз посмеешь, — я вытер салфеткой рот и агрессивно встал изо-стола, — тебе придется несладко! — Боюсь-боюсь, — он поднял руки и театрально округлил глаза, — только в лицо не бей, пожалуйста. — Я не настолько ужасен, чтобы портить произведения искусства. Флиртовал. Да, я, неуравновешенный, глупый и немного больной омега флиртовал с тем, кто избил меня и предал. Что толкнуло на это? Порыв. Идиотский, несвоевременный порыв. Пламенный «привет» от чувств, сидящих за грудной клеткой. — Считаешь меня красивым? — Отстань! — бросил я и поспешил ретироваться. Дыши, Сэмми. Это ничего не значит, Сэмми. Порой мы сдаемся в своей борьбе, особенно если это борьба с самим собой. Завтра ты начнешь сначала, Сэмми. Не вини себя, Сэмми. Разумная часть меня пыталась успокоить депрессивную, которая не на шутку взбунтовалась. Я винил себя за все ошибки, мне нелегко давалось принять их, пусть они и часть нашей жизни, без которой не обойтись. Джордж был непозволительно близко. Мы почти жили как в моих мечтах — дом, ребенок, любимый альфа рядом. Только теперь совершенно чужие друг другу, разные люди. Слишком потрепанные временем и жизнью. Много воды утекло, да? Так говорится? Сопротивляться тяжело. Он ведь совсем рядышком. Спит на моей кровати. Ест за моим столом. Ухаживает за моим ребенком. Улыбается своей идеальной улыбкой, весь такой аккуратный, всегда с благородным выражением лица. Может, мне стоило дать ему еще один шанс? Возможно, он просто оступился когда-то и сможет измениться. Мы бы зажили счастливо, помогли друг другу залечить душевные раны. Эта давящая боль, из-за которой порой было мучительно дышать, покинула бы меня навсегда. Я стал бы прежним Сэмми — веселым, вечно смеющимся и лучистым. Почему мы не можем вернуться туда, откуда начали? Почему все не может быть как раньше? Почему жизнь оказалась такой несправедливой, почему она из раза в раз заставляла меня проходить через самые тяжелые ситуации и события? Чем я заслужил такого? Размышления, бесконечные размышления и терзания — все, что осталось у меня. Я провел за ними целый день, отвлекаясь лишь на малыша и перечитывание книги студенческих времен. Сонливость появилась только поздней ночью. Чарли, кажется, видел уже десятый сон, а Джордж смотрел телевизор в гостиной. Мы выглядели как типичная американская семейка. Это даже смешно. Мягкость хлопковой пижамы позволила немного расслабиться. Мой взгляд мельком окинул зеркало. Выглядел я не очень — растрепанные лохматые волосы, огромные круги под глазами и бледное лицо. Слишком худой для омеги, родившего пять месяцев назад. Да я почти не отличался от мертвеца — с ума сойти, Смитов наверное тошнило от одного моего вида. Эта выцветшая кофта, растянутые до размеров великана штаны и... торчащие из кармана бумажки? Я вынул листочки и внимательно осмотрел их. «Ненавижу его лицо, его тупой характер. Он отвратительный, я больше не хочу его терпеть». «Ненавижу Сэма. Поскорее бы он уже убил себя, пока останавливается только на порезах». «Джордж правильно сделал, что выкинул его из своей жизни». Паническая атака накрыла меня с головой. Это был почерк Ники.