Candles

Я плохо помню, что происходило в следующие три дня. Лишь небольшие воспоминания, рваные и резкие. В сознании всплывает бездыханное тело папочки, отец, прижимающий меня к себе со словами «он покинул нас, Сэмми!» и мои рыдания, много рыданий. Я плакал до хрипоты, до боли в глазах, до потери сознания. Каждый человек знает, что ему придется хоронить родителей, но моя потеря была неожиданной и несвоевременной. Кто-то сказал, что жалеть нужно живых, а не мертвых. И я полностью согласен с этим — покойнику уже не больно, а у его близких душа наизнанку. Папа должен был увидеть внука. Дожить до момента, когда я снова стану счастливым. Он так мечтал, что я стану прежним Сэмми — веселым, жизнерадостным и полным энергии. Я не знал, как жить дальше. Что будет с человеком, если у него отнимут душу? Самое дорогое, сокровенное? Самое любимое. Нужно было справиться ради сына. Я не имел право на горе. Мне предстояло стать родителем, и это было большой ответственностью. Я пытался подбодрить себя, настроить на лучшее, найти причины не сдаваться. Но здравый смысл снова покинул меня, и я чуть было не вернулся в депрессивное состояние. Если бы не Джордж, все могло бы закончиться гораздо печальнее. Каким бы отвратительным ни был этот альфа, он делал все для того, чтобы помочь мне. Успокаивал и поддерживал, не позволял делать работу по дому, читал мне на ночь что-то приятное и волшебное, и тогда казалось, что все хорошо. Папа не умирал, малышей в животе было два, а мы с Джорджем не расставались. Мои первые шаги, первые слова. Первые достижения, первые друзья, первые слезы и разочарования. Первая и единственная любовь. Все видел папа, вел меня по дороге жизни. Был моей путеводной звездочкой. Мир потерял краски без него. Развалился, превратился в руины. Это боль, которая никогда не пройдет, даже если ты начнешь забываться потихоньку. Где-то там, за ребрами, сломалось что-то важнее костей. Это та самая точка невозврата, когда ты понимаешь, что уже не будешь прежним. В ту самую секунду, когда папочка покинул мир, я повзрослел. Ушли все иллюзии, ложные представления о мире. Я снова стал мрачным и грустным, но истерики прошли — это была грусть, въедающаяся прямо в личность, в характер. — Я люблю тебя больше жизни, пап, — говорил я каждый день, прежде чем лечь спать. Тем временем врачи начали бить тревогу. С родами нельзя было тянуть, иначе плод мог погибнуть. Я становился слабее и уязвимее, а Джордж пользовался этим. Позволял себе обнимать, гладить и даже целовать меня. Я дал слабину, и больше не мог сопротивляться. Не собирался впускать его в свою жизнь снова, но пока мне была необходима помощь. И не важно, кто ее оказывает...пусть даже ненавистный бывший. Липкий страх окутал меня, когда доктор сообщил, что роды назначены на завтра. Конечно, возможность наконец-то увидеть малыша радовала, но мне никогда не делали наркоз и уж тем более не оперировали. Но, при всем моем волнении, казалось, что Джордж переживает больше. На альфе лица не было, хоть он и старался не показывать этого. Он хотел быть сильным для меня, но я чувствовал, как потеют его ладони. Это заставило меня улыбнуться. — Эй, — сказал я неуверенно, — ты мне теперь чужой человек, не стоит так волноваться. — Сэмми, — я чувствовал как альфа теряет самообладание, — ты можешь думать как хочешь, ненавидеть и желать мне смерти. Но пожалуйста. Не вслух. Мне хотелось возразить, но сил не было. Возможно, действительно стоило немного позаботиться о чувствах Джорджа, но мне тогда было все равно. Я потерял всю человечность, что была во мне. Я перестал быть собой, ожесточился. Лишился сердца в ту самую секунду, когда папочка перестал дышать. Раньше я жил любовью. Любовью к родителям, друзьям, Джорджу. Любовью ко всему миру. Сейчас же осталась лишь пустота. Вечером прохладного весеннего дня Джордж собирал мои вещи. Ребенок толкался, а я не верил, что уже увижу его. Он дарил надежду на лучшее. Папа всегда говорил, что я часто был причиной жить и двигаться дальше для родителей даже в самые темные времена. — Я помогу тебе искупаться. Надеюсь, ты не станешь противиться. Это было бы глупо в моем состоянии. Его руки касались моего оголенного тела, а я смущался, как маленький девственник. Будто бы мы не проводили каждую мою течку вместе и не трахались днями напролет в первые месяцы наших отношений. Будто бы я не кричал его имя так сильно, что нас слышали даже соседи. Будто бы я не отсасывал ему каждый день. Будто бы он не был любовью всей моей жизни когда-то. Джордж никак не комментировал мое целомудренное поведение, но я видел, как он улыбался украдкой. В тот интимный момент он показался мне самым красивым альфой на свете. Так сильно хотелось поцеловать его. Дать себе возможность снова быть ведомым, покорным. Но я уже был не тем чувственным и открытым Сэмми, который был готов на все ради своего любимого Джорджа. Я научился себя контролировать, научился ценить собственное достоинство. Раньше оно было лишь мокрым пятном на моей личности, сейчас же новообретенная гордость давала о себе знать. — Помнишь как я познакомил тебя с моими родителями? — вдруг спросил Джордж, намыливая мои руки, — ты так волновался, что упал в обморок. Да, такое вряд ли забудешь. Отец Джорджа сразу показался мне грозным, властным и волевым человеком. Я очень боялся ему не понравиться. Мне хотелось произвести на родителей альфы хорошее впечатление, и я изо всех сил старался для этого. Я оделся как приличный омега, научился пользоваться всеми приборами и подготовил заранее ответы на все самые страшные вопросы. Однако они забылись сразу же после того как я увидел огромный дом Джорджа. Тогда я подумал, что не достоин его, что слишком прост для такого богатого альфы. Джордж мягко взял меня за руку, и мы вместе направились ко входу в дом, но я так и не дошел. Это был мой первый обморок в жизни. Ужин состоялся, но гораздо позже — меня около получаса приводили в чувства. Старший Смит смотрел на меня с подозрением и, как мне показалось, легким презрением. Папа Джорджа оказался явно зацикленным на своей внешности омегой, вяло перебирающим листья салата и помидоры черри в своей тарелке, а что еще хуже — наблюдающим за мной. Я с удовольствием пробовал блюда, которых до этого не видел ни разу в жизни и это было божественно вкусно. Папа Джорджа долго наблюдал за мной, а потом бесцеремонно заявил, что омеги в любом возрасте и при любом телосложении должны следить за питанием и фигурой. Дескать, разонравишься своему альфе и что потом будешь делать? Тогда я понял, что, несмотря на головокружительную роскошь, человек так и не стал благородным. Он остался невоспитанным и лезущим не в свое дело. Я старался не провоцировать конфликт, но мягко подчеркнул, что могу есть сколько захочу и это даже Джорджа не должно касаться. Мой альфа тогда рассмеялся, а омега Смит недовольно посмотрел на него. — Они сразу меня невзлюбили, — едва прошептал я, — даже не знаю за что. — Да какое нам до этого дело, — ответил Джордж, — я всегда ставил тебя на первое место, и это не изменится никогда. От слов Джорджа у меня пробежали мурашки по телу, а внутренний омежка завизжал. Но я не давал себе спуску — нельзя принимать того, кто обидел однажды, кто из-за собственных догадок проявил жестокость. — Неуместно говорить такие слова, Джордж, — я вел себя так, будто не сижу голым перед ним, — следи за своей речью, пожалуйста. — Извини, — бросил он. Альфа помог мне вытереться, одеться и дойти до кровати. Он лег рядом со мной, после смерти папы мне было страшно оставаться наедине с собой. Я мог впасть в истерику и в полусознательном состоянии снова приняться резать свою кожу. Только Джордж меня и останавливал. Я очень скучал по папе. Мы с ним столько всего преодолели после моего расставания, я так был благодарен ему, но не успел сказать спасибо. Не успел сказать, что я люблю его больше всего на свете. Не успел сказать, что он был самым лучшим папой для меня. Не успел сказать, как много значит его поддержка. Я даже не успел попрощаться. Не сказал «Пока, папочка, наблюдай за нами с небес, пожалуйста». Я ничего не успел, и это разрывало душу в клочья. Папа умер так неожиданно и я даже до конца не осознавал, что могло спровоцировать приступ. Когда я уходил, он чувствовал себя хорошо, и подозрений не возникало, что ему поплохеет. Я не мог перестать винить себя в его смерти. Мне казалось, я был не слишком внимателен, не замечал перемен в его самочувствии. «А если» все время крутилось в голове, я не мог смириться. Не понимал. Корил судьбу, винил эту ужасную, страшную жизнь, которая отняла у меня столько всего. Что делать дальше, какой вектор направления брать, как поступать…хотелось спросить совета у человека, который теперь лежал в сырой земле. Отец похоронил его на нашей родной земле, и я еще ни разу не был на кладбище. Мне были противопоказаны перелеты и далекие поездки, это могло навредить ребенку. Человек умирает тогда, когда умирает последнее воспоминание о нем. Я пообещал себе помнить. Бархатистый голос моего бывшего, шепчущего приятные слова, убаюкивал меня. Легкий весенний ветерок дул из окна, кот Джорджа лег рядышком. Царство Морфея поглотило меня целиком. Я улыбнулся впервые за долгое время вечером следующего дня. В тот самый момент, когда в моих руках оказался малыш, названный в честь человека, подарившего мне жизнь — Чарли Смит.