Candles

— Мистер Браун, он очнулся! — услышал я встревоженный голос Николаса как только открыл глаза. — Сынок! Осознание того, что рядом мой папа, заставило меня расклеиться снова. Так случается всякий раз, когда видишь родителя во время жутких страданий. Внутренний ребёнок просыпается. — Папочка, — я старался улыбаться, но слезы скатывались по щекам, — зачем ты приехал, у тебя же слабое сердце… — Я в полном порядке, — врал папа, — Ники мне все рассказал. — Вот как, — я бросил неодобрительный взгляд на друга. — Теперь ты не один, — папа погладил меня по волосам, и я постарался раствориться в этом моменте. Для меня было важно беречь папу. Я никогда не делился с ним плохими новостями, чтобы не расстраивать. Мы приложили столько усилий для лечения родителя. Я радовался, наблюдая за тем, как он поправляется. — Тебе лучше уехать, пап. Я не могу рисковать твоим здоровьем. — Со мной все в порядке, милый. Позволь остаться, мне тяжелее быть далеко в такой трудный для тебя момент. — Вдруг снова сердце заболит? — задал я риторический вопрос. — Не заболит, — уверенно ответил папочка, — а если заболит, то я обещаю лечь в больницу. Конечно, в душе я мечтал чтоб он остался. Мы всегда были близки, я ему очень доверял. Что бы ни случилось, он не осуждал меня, не презирал, всегда во всем помогал. Мне очень повезло с ним. — Твой отец приедет завтра, — сообщил папа, — он разберётся с этим недоальфой. — Отец ничего не сможет, — мой рот искривился в нездоровой улыбке, — Джордж бросит его на растерзание своим собакам. — Посмотрим, — замешкался папа. — Ничего мы смотреть не будем, — отрезал я, — не позволю отцу так рисковать. — Ты как всегда, сынок. Заботишься обо всех, но никому не позволяешь позаботиться о тебе. — Я сам виноват, пап, — в глазах снова стали собираться слезы, но я пытался держать себя в руках, — не разглядел в нем ублюдка. Слишком доверился. — Не вини себя, — он взял меня за руку, — ты просто очень любил. И это не преступление. Ненавидеть куда тяжелее, чем тосковать. Ненависть — пожар, который сжигает изнутри. Дотла. Хотелось вцепиться в горло Джорджу, отпинать его ногами как он меня недавно. Джордж лгал постоянно. Он никогда не любил меня. Эта мысль отозвалась в груди смесью боли и злости. Куда деть эмоции? Как избавиться от всего, что на сердце? Столько вопросов и ни одного ответа. Мне не разбивали сердце прежде. Я не любил никого до Джорджа. Да и было ли время? Смит не дал выбора. Самодовольный, напыщенный, эгоистичный нарцисс. Как я не разглядел в нем этого раньше? — Ники поделился радостной новостью, — отвлёк меня папуля, — я скоро стану дедушкой? — Да, — я опустил ладонь на живот, — надеюсь он не будет похож на своего отца. — Только не переноси обиду на ребёнка. — Ни в коем случае, — пообещал я. Мне предстояло выносить дитя. Я знал, как сильно мой бурный поток эмоций влиял на альфочку, но не мог иначе. Эти чувства были похожи на что-то скользкое, липкое и мокрое. Наверное, у меня не выйдет стать хорошим родителем. Папа в миг забыл бы о собственных страданиях ради моего благополучия. А я...дурак. Дни проходили, лучше не становилось. Кто-то сказал, что время лечит, однако я пока не ощутил этого. Папа говорил, что у каждого свой срок, не стоит себя торопить. Но мой ребёночек рос, а я не мог даже встать с кровати, пойти на УЗИ, узнать, все ли с ним в порядке. Я с трудом поднимался даже в туалет, почти не разговаривал. Меня кормили с ложечки и купали, расчесывали, переодевали. Папа пару раз приводил ко мне психотерапевта, но я впадал в истеричные состояния и выгонял его прочь. Все хотели мне помочь, но только не я сам. По телевизору сказали, что Джордж Смит, сын могущественного Алана Смита, женился. Я долго рыдал и кричал, полез в драку с Ником, который пытался меня успокоить. — Я ненавижу его! Я ненавижу вас всех! Я ненавижу эту жизнь! Тогда я впервые за месяц вышел на улицу в одной только лёгкой курточке, несмотря на плохую погоду. Мне нравилось доставлять себе боль таким способом. Слезы больно опускались на раскрасневшуюся от мороза кожу, пальцы онемели. Я исступленно просил прощения у своего малыша за все, что ему приходилось терпеть. Я плохой папа. Я плохой человек. Я плохой сын, плохой друг, плохой парень. Поэтому Джордж и выкинул меня, точно. Скоро все остальные поступят так же, потому что я не заслуживаю ничего хорошего. Мне лучше было умереть, чтобы не становиться обузой для кого-то. А что до ребёнка...я бы предпочёл не иметь родителей совсем, чем таких моральных уродов как я и Джордж. — Сэмми, пожалуйста, давай зайдём домой, — Ник выбежал за мной и накинул на меня тёплое пальто, — тебе нельзя мёрзнуть. — Плевать, плевать, на все плевать, — продолжал кричать я с большей силой, — не хочу жить больше! Оставь меня умереть тут! Ник был испуганным, взъерошенным, растерянным. Я разочаровал его, как и всех остальных. Я не заслуживаю жить больше. Не хочу, не получится, не выйдет ничего. Некуда убежать от этих чувств, некуда спрятаться. Никогда не полегчает. Моя душа обречена на страдания, выхода нет. Из меня не выйдет нормальный человек, я обуза для всех. Ребёнок возненавидит меня, родители и друг тоже. Даже работы больше нет. Я все потерял, все разрушил из-за него. Когда он любил меня, я был таким гордым, таким уверенным в себе. Его любовь придавала мне сил, вселяла надежду на то, что я со всем справлюсь. Проблемы казались незначительными, пока он держал меня за руку. Хоть и с большим трудом, но Нику все-таки удалось загнать меня домой. Папа плакал, отпаивая меня чаем. Вот я и стал разочарованием родителей. Они гордились мной сколько я себя помню, но теперь не станут. Их сын превратился в эгоистичного, слабого, омерзительного человека. Их сын не достоин жизни больше. — Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал папа прежде чем сесть со мной рядом, — и каждая плохая мысль — глупость. Я всегда буду любить тебя. Ты мой единственный сын, Сэмми. Если с тобой что-то случится, меня тоже не станет. Эти слова словно разбудили меня ото сна. Я собирался умереть в то время, как больной папа и самоотверженный лучший друг делали все, чтобы спасти меня. После этого мое поведение немного изменилось, но душевное состояние оставалось таким же ужасным. Я старался жить ради папы, ради сына. Кушал понемногу и уже сам, старался обмениваться хотя бы дежурными фразами. Но чувства, ранящие меня каждую секунду, никуда не ушли. — Давай пойдём в кино сегодня? — предложил папа после обеда. Я говорил больше обычного, и папа подумал, что это верный знак моего исцеления. — Давай, — согласился я, не желая расстраивать самого близкого человека на свете. Я оделся довольно быстро и ждал папу, неторопливо красящего ресницы. Вскоре он закончил, надушил меня и себя своей терпкой туалетной водой. Мы уже собирались выходить, как вдруг Ники принёс мой телефон и подал его мне со словами: «Это Айзек Смит. Он хочет поговорить с тобой».