***
Эрен: «Для счастья совсем мало надо». Ароматный кофе и кружевные вафли — всегда первое угощение, а за ним и каша. Щедрая: много масла и горка тающего сахара. Такая вкусная! Я счастлив, да так, что не могу на месте усидеть и успокоить внутренний переполох. Никогда прежде меня не звали отведать лакомства Ниссена вот именно так, вместе. Я лишен привычных и простых людских радостей, а всегда хотелось, очень хотелось. И теперь все внутри ликует, щекочет приятно, спускается вниз вместе с проглоченной едой. В отличие от других, у меня нет школьных друзей или студенческих товарищей, которым можно невзначай предложить свою компанию. Я не учился в обычной школе. Базу — а это именно элементарный счет и немое чтение — мне скупо дало социальное содержание. Особая среда, направленная исключительно на подавление прошлого и формирование будущего, никак не поощряя тягу к чему-то другому. Здоровый ребенок не только физически, но и психически не может жаждать знаний. Тем более не должен плакать и проситься к маме. Испытывать привязанность или горе разлуки с родным человеком — не допустимо, и корректируется. Таких лечат, учат сдержанности, покладистому тону. Закрытые одиночные боксы. Таблетки и уколы, насилие в любом доступном виде, пока не покоришься. Примешь свое новое положение и выделенное место в обществе. Я долго не мог перебороть себя. Трижды усыновленный, вновь и вновь оказывался в руках государства. Сбегал в лес, устраивал показательные концерты перед соседями на улице, привлекал внимание чутких жителей, готовых в одно касание набрать номер службы спасателей. И только ближе к шестнадцати я понял, что закончу плохо, если продолжу в том же духе. Старожилы социнститута растворялись. Непокоренные превращались в почивших. Таблетки, что помогают расслабиться и забыть о боли, берут плату другим. Скорее всего, самый большой страх человека, опасение за собственную жизнь, взял верх. В один момент я запер глубоко в подполье все воспоминания и зажил заново. Неплохо, хочу заметить. Я все правильно сделал и делаю. Сначала в моей жизни появился Армин. Уверенно думал, что это единственный на белом свете, кто не просто понимает мое положение, а принимает его. Теперь еще Ривай! И тут совсем все по-другому: с ним я не хочу делиться старым, жаловаться, искать утешения, а желаю испытать новое. Он словно воображаемый друг, что внезапно ожил. Такого придумывают дети, чтоб избавиться от одиночества, чтоб было веселее и с кем поиграть. Редактор FM станции почему-то не ест, смотрит на меня и крутит в руках столовый прибор. Я осторожно уточнил причину: — Вам не вкусно? — мало ли. — Нет. Я ем, — он действительно всунул ложку, поковырял содержимое сладкого угощения и внезапно сказал. — Нужно разрешение на твою работу. Ты понимаешь, о чем я говорю? — от его пытливых глаз я тут же удавился. Что-то бессовестно впилось мне в горло, и я быстро схватил с колен так ровно разложенную тканевую салфетку, приложил ко рту. Скорее всего, по мне было видно неладное, потому что мой собеседник вскочил на ноги. Наверняка приметил хлынувшие градом слезы и мою дрожь. Но я собрался с духом и кашлянул, что было мочи, вытолкнул из себя воздух, сжимая легкие и пресс. Вышло! Убрал ткань и понял, что у меня не просто счастливый день, а единственный такой в жизни. Теперь уже вскочил и я. Громко и бодро объявив во всю: — Орешек! — задрал свою находку выше головы и с улыбкой принимал хлынувшие поздравления. От каждой компании, что угощалась, мне прилетало: «Счастливчик!», «Храни тебя Господь!», «Фа-ли-ра-ли-ра!». И только Ривай промолчал, опустившись на стул, чтоб не мешать. Я и правда тонул во внимании, а когда мой подарок подоспел, обо всем позабыл, даже собственное имя, данное при рождении. Марципановая розовая свинья с огромным красным бантом, привязанном на ее боку, покорила мое сердце с первого взгляда. Как я ее хотел, всю жизнь мечтал, и вот! Любой, кто найдет в Рождественской каше миндальный орех, становится счастливым обладателем марципановой свиньи, и в этом соединились сразу все мои мечты и желания. Приняв свое счастье и чуть отдышавшись от него, я вернулся к вопросу, что по стечению обстоятельств так и завис в воздухе. — Если я хорошенько попрошу — родители согласятся. Все оформят, — обратился я к мужчине, что уже оставил от себя подальше полную тарелку каши. Как видно, все же невкусно. — Сколько времени на это нужно? — я прикинул сроки. — Не больше двух недель, — взял с лихвой, на всякий случай. — Немало, — буркнул он. — В принципе, можно и успеть, — явно рассуждая вслух. — Как с тем, что я просил выучить? — Нормально! — практически уверен в своих силах. Учил ночью и днем. Тренировался и тренировался, на работе тоже. Даже Арлерта просил мне чуточку помочь в обеденный час проверить правильность, ибо могу путать куски местами. Посмотрел бегло по сторонам и заметил, что ближайшие столики опустели — я никого не потревожу своей несуразной болтовней. Решил не откладывать, а сразу выдать сложный текст в моем исполнении на оценку. Полные штаны счастья от полученной свиньи еще не просохли, поспособствовали решительности. Сегодня точно мой день! Ривай слушал, порой сжимал губы, глядя на мои. Я тараторил, старался не на скорость, а на правильность, но к середине текста стал нервничать, волнение усилилось. Моя рука, до того спокойно лежавшая на столешнице, сжалась в кулак и стала постукивать по плоскости костяшками пальцев, отбивая ритм. Так проще, легче сконцентрироваться, не ошибиться и не запнуться, но слушатель не оценил мою попытку держать голосовой темп. Не отрываясь ни на мгновение от наблюдения, он накрыл своей ладонью мою беспокойную кисть. Я понял, почему он это сделал. Профессиональное звукозаписывающее оборудование ловит все шумы, чувствительно, и если я буду так выстукивать у микрофона, меня точно выставят вон за некомпетентность. Сосредоточился, продолжил и вполне прилично закончил непростую речь. — Есть ошибки, — понятно, не все гладко. — Но, в целом, не так плохо. Не прекращай совершенствовать, оттачивай. Утром и вечером, повторяй ежедневно. Нам нужно сопоставить свободное время и поработать над техникой… Мой наставник не успел договорить, его перебили. — Не помешаю? — я мотнул головой к раздавшемуся звуку отодвигающего стула, и это был… — Армин! — вот это да. — Что ты тут делаешь? — два лучших человека на Земле рядышком со мной. — Я с ребятами, — он повел плечом в сторону, где в зеленом свете свечей сидело несколько человек. — Не сразу узнал, прости. Готов хекать и вилять хвостом от прилива радости. Невероятно! Почувствовал, как Ривай убрал свою руку поддержки и вовсе спрятал под столом. Надо же их познакомить! Я мигом предпринял верное и всегда срабатывающее действие. Стоит быстро сказать «Армин, это Ривай. Ривай, это Армин» и оставить их на несколько минут наедине. Лучший способ сблизить людей. Им придется пойти на общение, ведь сидеть молча не прилично. Слово за слово, и, пока я пошатаюсь где-то там, они оба уже будут хохотать над шуткой моего эрудированного товарища. Так и сделал, пригрозив напоследок: — Не вздумайте съесть свинью в мое отсутствие! — задорно хихикнул и оставил их пообщаться.5
5 апреля 2020 г. в 13:14
Ривай: «Шут его знает».
— Это что такое? — Эрвин замахал белым листочком, как опахалом, прямо перед моим лицом.
Ветерок обдувал, я же пытался высмотреть и определить принадлежность записи к той или иной части скопившихся дел.
— А, — узнал. — Тот, кто принесет счастье и богатство будет лить сладкий мед твоим слушателям в уши ближайший срок, — ответил точно я.
— Нет! — взбрыкнулся внезапно Смит, качнулся на месте, как от несуществующей тряски. — Никаких дел с ювенальной полицией!
— В каком смысле? — тут не понял. Совсем.
— Самом прямом! — Эрвин не на шутку взволновался и заверещал громче. — Категорически нельзя связываться с кем попало! — как укусил кто, честное слово.
— Говоришь так, — сохраняю спокойствие, не собираясь поддаваться на повышенный тон. — Будто впервые на радио сидят уличные прохожие. У него талант. — довольно твердо произношу.
— Какой такой? У таких, как он, только один талант, и он имеет мало общего с дикторским мастерством. Во что ты только вляпался?!
Истерика неубедительного товарища не производила на меня должного впечатления. И как бы Эрвин ни двигался в танце нервного тика, что-то доказывал, наливался пурпуром — останусь при своем.
— На эту работу мне нужен именно он и никто другой. Если ты считаешь, что чутье моё уже негоже, состарился, не могу отличить ложного от истинного — валяй. Пора обсудить мой уход на пенсию, — быстро занял выгодную позицию я в этом странном споре.
Смит надул щеки, зарделся еще ярче, как красно солнышко на восходе от припадка внезапного удушья или еще чего, не поймешь по раздутым щекам. Показалось, сейчас лопнет. А когда все же выдохнул, то расставил точки вполне ясно:
— Разрешение от службы со всеми печатями и подписями или больше не заикайся о нем. Ясно? Этот ребенок заволочет тебя в свои сети и потопит, слышишь? Вдобавок прихватит дело всей жизни моего отца. И да, я готов расставить приоритеты, чтоб как одного, так и второго не случилось, — он намеренным агрессивным взмахом столкнул ни в чем не повинный органайзер для письма, сидевший смирно на краю стола, и все его содержимое вывалилось на пол, разлетаясь в разные стороны. Это так он показал свое раздражение или серьезность ситуации? Ненормальный.
Что я могу предложить взамен на такой вот ультиматум? Точно, ничего. Громить все вокруг в духе Смита я не намерен. Потому закатил недовольно глаза, причмокнул, а затем, прыснув в голос, покинул «зал заседаний» и пошел по единожеланному пути — травиться.
Самое скверное, что толком не объяснена причина. Намеки, неизвестные мне доводы, какой-то громкий бред. Вот что Эрвин хотел до меня донести? Если опустить взволнованность и уменьшить звук, станет ясно — что-то серьезное. Почему не сказать спокойно и по существу? Я не понимаю завуалированных вещей, а вникать, разбирать, догадываться некогда, своих дел выше крыши. Спешу побыстрее упорядочить творческий хаос, хоть немного наперед, чтоб была возможность уделить время новичку, и его «настроить», как музыкальный инструмент, натянуть струны. А тут еще это. Щелкнул зажигалкой, подношу к сигарете в зубах, но не подкурил, провернул кисть и посмотрел на время. Черт!
Возвращаюсь с видом обиженного примата — кто там развеял теорию Дарвина? Поспешил. Содрал демонстративно с вешалки пальто и шарф. И прямо перед светлыми, еще не остывшими очами оделся. По официальным бумагам мой рабочий день закончился еще пару-тройку часов тому назад. Смит хочет жить по закону? Хорошо, мне не трудно. Все равно в таком его состоянии выяснить соль случившегося не выйдет.
— До завтра, — нарочно вежливо отстегнул своему обидчику. — Приберись тут, — намекнул на разбросанных мелких помощников и уже окончательно вышел.
Нужно успеть остановить будущего диктора до того, как он направится к радиостанции. Тут ему не рады, как оказалось. Ну ничего, перенесу место встречи. И чем быстрее, тем лучше. Вызываю такси прямо на ходу, жму быстро кнопки — лучшее решение по перехвату.
Успел. Пока ожидал появления парня у магазина с товарами на любой случай жизни, то быстро и умело накурился, да так, что голова затрещала, как эфир поутру. По телу все еще гуляет напряжение от моего недовольства к Смиту. Пробирает до кончиков пальцев, огонек сигареты подрагивает. Эрен вышел ускоренным шагом, а увидев, остановился. Не верит появлению или смотрит не туда? Нет, кроме охлажденного зимним вечером меня, только пара автомобилей на парковочных местах. Не стал растягивать момент приветствия и сам подошел ближе.
— Здравствуйте, — о, ожил. — А я только освободился. Работал же… — залепетал так, будто виноват в том, что я тут стою. Хотя да, виноват.
И только сейчас дошло, что мог позвонить и отменить сегодняшний визит. Легко и просто, но от нескладности задуманного и смитовского напора поддался эмоциям. Да уж, давненько такого не случалось.
— Что скажешь, если зайдем туда? — на ближайшем перекрестке подпрыгивали желтовато-оранжевые огни заведения, я их приметил, пока впитывал дозу никотина. Указал на те рукой.
— Вы меня приглашаете? — молодой человек не скрывал удивления, а я кивнул. Подробности объясню на месте. — Поесть каши? — спросил он, и я снова кивнул, не задумавшись. А надо было.
То-то огромные буквы названия, горящее ярко, мне показались знакомы. Последние пару дней наш невзрачный коллектив только и делал, что напевал самую известную мышиную песенку, восхваляя Юль, и обсуждал лучшие места для «Рождественской каши». Традиция такая, ничего не попишешь. В предпраздничной лихорадке нужно много успеть и ничего не забыть. Особенно задобрить рисовой кашей друзей и коллег, а в сочельник родных и самого главного, того, кого называют Юлиниссен. Тогда счастье точно не обойдет твой дом.
— Как я рад! — парень неожиданно бросился мне на шею и крепко обнял.
Ну такое… Я заморгал и перекрыл дыхание. Объятья за миску с кашей? Это входит в рамки традиции? Не понял, но уточнять не стал.
— Ага, я тоже, — проявил терпение, мало ли. Разгневаю еще самого главного гнома, навлеку беду. Похлопал обнимающего по спине, чем дал понять, что хватит нежности, и отступил.
Кто-то сказал, что зимняя ночь в стране троллей долгая и темная? Он прав, но не совсем. В ожидании праздника каждый шаг озарен: во всех окнах горит звезда, расставлены рождественские горки, выглядывают соломенные козьи мордочки. Витрины наполнены приятным светом, интересным, непривычным мне содержанием. Эрен заглядывает в каждую по пути, комментирует скорее сам себе, чем мне. Немного о лисьих повозках, забавной жене Юлибукка, что неустанно вяжет тому носки, об особенной каше, которую варят специально в канун Рождества из смеси муки и сливок. Он погружает меня своими словами в невероятные рассказы, и я действительно задумался о них. На несколько минут все остальное перестало существовать, я четко представил снующую меж сосен повозку, что мчит вперед, гонимая плутовками-огнёвками. На ней нагружены мешки с подарками для детворы, а сверху них сидит старичок. Короткие штанишки, полосатые высокие гетры, деревянные башмаки со вздернутым носком. Меховая жилетка поверх ярко-красной рубахи и такого же цвета колпак. Он не боится упасть, слабо придерживает поводья и что-то выкрикивает, а может, напевает…
На нос упала белая пушинка и тут же растаяла. Поднял голову — заволочено. Значит, не показалось. Эрен топчется на порожке, заляпанный золотым светом от вывески, и сам по себе кажется чем-то нереальным, Рождественским вымыслом, сказочным персонажем.