Попалась!

Драко Малфой

Салазар, на кой ляд я потащился прочь оттуда? Ну зачем? Какое мне дело до этого мохнатого коврика на ножках? Посмотрел он, понимаете ли, как-то не так. А мне ли не насрать? Ещё и Грейнджер эта… Сучка. Сколько у меня не было женщины, интересно? Веду себя как псих озабоченный. Запретный плод — тоже мне! Что за грёбанный целибат я себе устроил? И всё же этот блохастый кусок шерсти… Что-то мне не даёт покоя. Кажется, было недавно… Вроде он пытался тявкать в мою сторону… Чёрт. Не помню. Да и хрен с ним. Плохо сиделось мне, что ли? Или в заднице у меня соплохвост свербел? Нет и нет. Так за каким хером я попёрся… А куда я, собственно говоря, попёрся? Мысли ещё не путались, но сознание уже подёрнулось каким-то странноватым флёром вседозволенности и раскованности, а алкоголь горячил кровь. Эмоции, удерживаемые до того волевым усилием в ежовых рукавицах, выплеснулись за грань самоконтроля, беря верх над некогда холодным и рассчётоивым рассудком. Последний — явно не справлялся со своими прямыми обязанностями в данный момент. Какой же бред в голову лезет под мощную дозу огневиски на голодный желудок. Бред, голод… Грейнджер. Хочу её увидеть. Да, давно мои светлые очи не лицезрели эти тёмные спутанные лохмы, бывшие когда-то небрежными кудрями, и эти бешеные глаза дикого зверя. Нет, пожалуй, зверька. Огромные глаза маленького львёнка. Я хмыкнул. Да, львёнку, конечно, подчистили память, вырвали когти, точнее один коготь — волшебную палочку, и спеленали лапы. А потом поиздевались себе на потеху и будут продолжать… Бедный, бедный львёнок. Ему, наверное, грустно, больно и одиноко… Салазар, это я что, сейчас Грейнджер жалею? Да нет, хвала мерлиновым яйцам, — просто иронизирую, ничего нового. А грейнджеровская палочка, кстати, хранится у меня в зачарованном сейфе. Меня не смущала некая двойственность моего сознания. Я вёл внутренний монолог сам с собой, рассуждал, злился, язвил, но при этом оценивал этот словесный поток как бы со стороны — благо, монолог этот был исключительно мысленный. На самом же деле я плутал, не разбирая дороги, знакомыми коридорами с абсолютно невозмутимым видом, будто так и должно было быть. Единственное, что могло смутить неожиданного встречного, — опустошённая почти на две трети бутылка крепкого огневиски. Хорошего, надо отметить, забористого такого. Ноги сами привели меня в коридор, из которого быстрее всего можно было добраться до камеры львёнка. Львёнок. Мне понравилось мысленно её так называть. К этому моменту в ценном сосуде плескалось чуть больше четверти не менее ценного содержимого. Я поднял левую руку с зажатой в ней бутылкой, слегка встряхнул, пронаблюдав за тем, как колышется жидкость на дне. Правой рукой нащупал в кармане палочку сквозь ткань брюк. Зачем? Так сам до конца и не понял. Возможно, пресловутая интуиция. Но я не на дурацком уроке стрекозы Трелони, в жопу всякую отвлечённую херню. Хочу Грейнджер. Нет, не то… Хочу увидеть Грейнджер. Или всё-таки просто хочу? К чёрту. Я быстро очутился возле двери, ведущей в темницу, где обитал мой львёнок. Мой львёнок. Словосочетание неожиданно согрело душу. И ведь действительно — мой, Тёмный Лорд сам отдал мне её. И я могу делать с Грейнджер всё, что захочу. Несмотря на лёгкий туман в голове, приятно дурманящий мысли, движения мои не утратили чёткости и выверенности, не смазались. Ну, или мне так казалось. Спокойно открыл тяжёлую створку, отгораживавшую меня от неё. Как я сдержался и не запустил в него Авадой — до сих пор остаётся для меня загадкой. В том невменяемом состоянии, что я находился… Одним словом, сейчас ни капли не удивился бы такому исходу событий. И тем не менее я сдержался. И жалею об этом — впрочем, это не столь существенно. Первая реакция, когда проход в камеру не успел окончательно открыть моему взору более чем интересную картину, — запах, какой-то не такой, неправильный. Значит, что-то неладно. Буквально доли секунды — и вот я уже всё вижу. Когда я вошёл, Грейнджер отходила от отвешенной ей оплеухи, судя по её виду — очередной и далеко не первой. Губы заметно распухли, на скуле синяк. А ниже… Порванная блузка, рассыпанные по полу пуговички, спущенные до самых лодыжек джинсы… И ещё на ней не было нижнего белья. Совсем. А эта скотина… Это животное… Я был готов растерзать его голыми руками, прямо на месте. Глаза заволокло красной пеленой, хмель с новой силой ударил в голову, подстёгивая. Выхватил палочку, не выпуская из левой руки бутылки огневиски, и рявкнул: — Эверте Статум! Сивый пыльным мешком отлетел к противоположной стене, с силой впечатался в каменную кладку и свалился на пол грудой тряпья и меха. И кажется, у него всё же сползли штаны. Мерзкий, жалкий свалявшийся кусок шерсти. — Круцио! Он страшно заорал. Да уж, не чета безмолвной Грейнджер. Погоди, Бобик, это только начало. Я хочу, чтобы ты не просто страдал, чтобы у тебя выворачивались кишки от боли, а из глаз текли кровавые слёзы. Я усилил действие заклятия в два раза, и вопль оборотня воспарил на пол-октавы выше, вспоров затхлый воздух подземелья. Я поморщился. Да, по всей видимости, и вправду соскучился по немой ненависти своего личного львёнка для битья. Впрочем, это легко исправить. Невидимый хлыст, вызванный мною, захлестнул Сивому горло, обвиваясь вокруг его шеи змеёй, душа. Крики оборвались в один миг и сменились сдавленными хрипами. М-м, а так гораздо лучше. Слепая ярость и жажда разрушений по-прежнему кружили голову. Я сдёрнул удавку с коллеги по цеху и метнул в него новое заклинание. Новая вспышка, новые стенания блохастого половичка на лапках. Как же я ненавидел его в этот момент. Швырял одно заклинание за другим, мешая непростительное с чарами попроще, не такими опасными, но я вкладывал в них настолько чудовищную силу, что они превращались в ещё более смертоносные, чем самые тёмные проклятия. Он только слабо поскуливал, съёжившись в комок грязной свалявшейся шерсти. Я не остановился и тогда, когда из ушей и носа Сивого тоненькими струйками потекла кровь, и даже тогда, когда столь желанные мною кровавые слёзы прочертили свои жуткие узоры на лице оборотня. Я не терял сил, только дыхание становилось всё тяжелее, и бешеная буря внутри постепенно, медленно сходила на нет. Что ж, хватит, пожалуй. — Инкарцеро. Снова верёвка поймала горло Пожирателя в захват, на этот раз вполне видимая и очень даже осязаемая. И опять: — Круцио, — теперь это не полный злобы рык, а довольное шипение. Фенрир Сивый тоненько взвыл. Я усмехнулся. Нет, Псивый, здесь нет луны, можешь не голосить так жалобно. Всё равно никто не услышит, да и не нужно это никому. Оборвал пытку, и красный луч померк. А теперь коронное, завершающее, хлёсткое: — Сектумсемпра! Кривясь от брезгливости, я подошёл к этому ничтожеству немного ближе. С такого расстояния стало заметно, что оборотень тихонько скребёт обломанными ногтями верёвку на шее в попытке ослабить хватку. Ага, сейчас. Это не поможет, мой маленький мохнатый друг. Осторожно, чтобы не запачкаться, надавил на место рядом с раной на его боку. Скулёж поднялся ещё на пару тонов выше. Да, я знаю, что больно. Склонившись над ним, я негромко, но внятно отчеканил: — Ещё раз твои мерзкие сальные глазки посмотрят в её сторону, и я тебе их выколю. Ещё раз твой поганый грязный язык произнесёт хоть слово в её адрес, и я вырву его у тебя и заставлю сожрать на ужин. Ещё раз ты посмеешь меня ослушаться, и смерть покажется тебе райским чудом. Ты понял меня, и дважды я не повторяю. Я резко отстранился и отошёл от туши, безвольно валявшейся в углу. Верёвка растаяла в воздухе по моему молчаливому приказу. Заклинанием очистил ботинок от всё же попавшей на него грязи и крови. Позвал домовых эльфов. — Уберите эту псину отсюда. Еды не давать до следующего дня, ближайшие сутки не лечить. Никого к нему не подпускать, никому с ним не заговаривать. Раздеть полностью и посадить в самую дальнюю камеру, приковать, как её, — я кивнул в сторону Грейнджер, хотя до сих пор даже не взглянул на неё ни разу. — Ответишь… за… э-это… — раздалось еле слышное с пола. Я не постеснялся и молча метнул в него одно очень забористое проклятие, в сущности невинное, если при тебе есть волшебная палочка и капелька мозгов на контрзаклятие. Но у Сивого ни мозгов, ни палочки не было. — Не смей со мной спорить, — ровно произнёс я. — Больше я к этому вопросу возвращаться не буду. Начиная со следующего раза — бью без предупреждения, не щадя, — и уже эльфам, склонившимся в подобострастных поклонах: — Всё, выполнять. Молча. Домовики исчезли, а вместе с ними и вонючий кусок дерьма под названием Фенрир Сивый. И только тут я наконец посмотрел на неё. На секунду мне стало жутко… Я не узнал её выражения лица. Страшная гримаса. Она уставилась стеклянными глазами в пустоту прямо перед собой и тянула губы в ужасной, неестественной улыбке, которую даже полный кретин не принял бы за улыбку, — скорее судорога, сведшая мышцы лица. — Грейнджер? — окликнул её вполголоса, но всё ещё не приближаясь. А она вдруг вся мелко затряслась и… тихо, совсем на грани слышимости, засмеялась каким-то истеричным, сумасшедшим смехом окончательно свихнувшегося человека. Даже моя чокнутая тётка никогда так не смеялась. Я перебесился, так что хмель весь выветрился, но уж лучше бы я был пьян… Мерлин, как я испугался. Того, что её психика не выдержала всего этого: насилия, издевательств и пыток — и что Грейнджер всё же спятила. Сломалась. Да, я сам некогда хотел этого — сломать, растоптать, уничтожить, но когда действительно возникла вероятность того, что это в конце концов произошло, я испугался. Воистину — бойтесь своих желаний. Мне нравилось играть бывшей гриффиндорской старостой, всезнайкой-Грейнджер, доводить её до края, до предела, а потом отпускать, но не на долго. И тем не менее, когда на долю секунды я допустил подобную мысль, мне, как оказалось, совсем не понравилось, что любимая игрушка-таки сломалась и пришла в негодность. Однако я отнюдь не пальцем деланный, а потому быстро взял себя в руки. Чего не скажешь о Грейнджер. Та хохотала всё громче и безудержнее, сотрясаясь в отвратительная конвульсиях. Лицо её страшно перекосилось так, что вполне годилось бы для маггловских фильмов ужасов. Н-да, чертовски хуёвая ситуация. Я всё ещё сжимал в руке злополучную бутылку с огневиски. Что ж, самое то в подобных случаях. Подошёл к ней почти вплотную, взмахом высвобождая запястья пленницы, и убрал волшебную палочку обратно в карман. И хотя кому-то могло показаться неэтичным бить Грейнджер снова, я отвесил ей пару-тройку слабых пощёчин и гаркнул: — Грейнджер! Приди в себя, мать твою! Знаю. Я полная сволочь, но особенно жалости я не испытывал. Только злость. На неё. Какого хрена? Она что, сдаётся? Не может мой собственный львёнок, настолько безрассудно храбрый и глупый, девиз которого «слабоумие и отвага», всё пройти, выдержать, чтобы в итоге сдаться на финишной прямой! Сложить лапки и склеить грёбанные ласты! Грейнджер, которую я знал вот уже больше восьми лет, просто физически не могла так поступить. Ей бы не позволила пресловутая тупая гордость. Но она не унималась. Продолжала смеяться, как безумная. Я раздражённо цокнул и тряхнул её за плечо, усаживаясь рядом на корточки и становясь с ней в один уровень. Ну вот, теперь у неё покатились самые что ни на есть настоящие слёзы. Плачет и хохочет. Диагноз — истерика. Лечение… А чёрт её знает! — Грейнджер, угомонись, — резко бросил я. Естественно это не сработало. А что тогда сработает? Как ей помочь? Я снова глянул на трофей, зажатый в кулаке. Ну, попытка не пытка в конце концов. — На, пей. Я сунул ей огневиски, но Грейнджер не обратила никакого внимания на мой благородный жест. — Пей, чёрт возьми, Грейнджер! — заорал я ей в лицо. Я боялся признаться самому себе, что боюсь… Боюсь, блять, за неё. Я пытался не впасть в панику, но как полный идиот самым натуральным образом-таки впал в банальную панику, сам того не замечая. Наверное, ещё тогда, когда обернулся и увидел её жуткое лицо. Поднёс к её рту горлышко и постарался влить содержимое бутылки насильно, с радостным облегчением наблюдая за тем, как Грейнджер спустя пару мгновений и несколько пролитых на оголённую грудь капель начинает пить, постепенно утихая, успокаиваясь. По крайней мере, теперь она не тряслась всем телом и походила на буйно помешанную чуть меньше. Да, стала выглядеть как тихо помешанная. Грейнджер пила небольшими глотками, прикрыв веки и вцепившись пальцами в плечи, но не делая попытки закрыться. Я решил, что ей уже точно хватит и отнял бутылку от её рта. Она разжала руки, сложила их на по-прежнему голых коленках и, распахнув глаза, уставилась прямо на меня. Казалось, что зрачки её зловеще горят. А затем она негромким шелестящим и надтреснутым голосом проговорила медленно, с расстановкой: — Я ненавижу. Всех вас. Но тебя, Малфой, — особенно. Потому что ты — гад. Пожиратель смерти. И враг. И всё равно ты пытаешься меня… защитить? — последнее слово прозвучало полувопросительно. Она помолчала несколько секунд и потом добавила как-то измучено и устало: — Зачем ты это сделал? Ну зачем? Ты же меня спас… Теперь на меня смотрели карие глаза, ненависть из которых никуда не пропала, нет… Но её потеснило очень странное выражение. Эта ненависть стала замешана на какой-то утомлённой тоске. Я промолчал и не стал задумываться, что это было. Я просто сидел на корточках, лицо моё находилось напротив её лица. Она откинула голову назад и прислонилась к стене, всё ещё не пытаясь прикрыться. Видимо, привыкла к холоду ледяного камня. Или к унижению?… Я, продолжая хранить молчание, всматривался в её глаза. В душе отдавалось таким же немым и тупым отчаянием. Салазар, что с нами творится? И, Мерлиновы яйца, как же я устал. Я отставил почти опустевшую тару в сторону и поднялся на ноги. Взял Грейнджер за локоть и тоже заставил подняться. Заметил, что её руки и колени слегка подрагивали. — Оденься, — бросил я и отступил на два шага назад. Она посмотрела на меня всё с той же непонятной усталостью во взгляде и как бы нехотя провела кончиками пальцев вдоль рубашки. — Пуговиц нет, — прозвучал её равнодушный голос. — И белья тоже. Помолчали. — Он порвал, — соизволила пояснить, едва пожав плечами. Я снова разозлился, как по щелчку пальцев, и вспылил: — И что? Так и будешь тут сидеть полуголая на холодном камне, пока не схватишь воспаление лёгких и не сдохнешь в лихорадке? Грейнджер медленно перевела отстранённый взгляд на известную ей одной точку в пространстве за моим плечом и отозвалась прежним тоном, сложив руки на груди: — И на джинсах молния разошлась. Я громко выдохнул, вложив в это действо всё своё раздражение и, к собственному счастью, беря себя в руки. — Отправлю к тебе Тилли, она всё сделает. Отмоет, подлечит, накормит… И, может даже, наконец-то причешет тебя нормально, — сухо произнёс я холодным тоном и, поколебавшись самую малость, добавил: — Больше никто тебя не тронет. Не посмеют. После этих весьма многообещающих слов я развернулся и вышел вон из камеры. А недопитая бутылка так и осталась стоять на полу возле Грейнджер. Надо пойти и взять новую, но на этот раз выпить всё в одно рыло, от начала и до самого донышка.