Гермиона Грейнджер
Меня ломают, и я понимаю это отчётливо, как никогда прежде. Меня ломают, с упорством, достойным восхищения, если бы таковое упорство было проявлено в несколько иных обстоятельствах. Меня ломают — морально и физически, втаптывая в грязь, чтобы потом уничтожить окончательно. А я осознаю всё это и абсолютно бессильна что-либо сделать. И вот эта моя беспомощность перед лицом своих мучителей убивает меня по-настоящему. Я с детства не боялась дать сдачи и делала всё возможное и даже невозможное, чтобы доказать себе и окружающим, что я достойный противник. А сейчас меня, мою волю и веру в собственные силы медленно расщепляют на атомы и сжигают, не оставляя и пепла. Наверное, я отключилась там, лёжа на холодном каменном полу у ног Волан-де-Морта, в огромном зале, полном Пожирателей смерти, потому что, снова открыв глаза, я вновь оказалась в «родных» ослизлых стенах подземной темницы. Очнулась я от боли, пронизывавшей левую руку, в тот момент, когда Тилли наносила на неё какую-то, по всей видимости, заживляющую мазь. Я сидела, полуобнажённая, на сухой соломе, прислонившись спиной к ледяной, как мне казалось, стене. Все остальные синяки, ссадины и царапины уже были покрыты толстым слоем жирной и жутко вонючей мази. — Неужели лекарства всегда должны быть горькими или не обладающими особенно приятным ароматом? — прохрипела я, улыбаясь через силу. — О, мисс Грейнджер! — всхлипнула эльфиха, всплеснув руками. — Бедная! Бедная мисс! Столько всего пришлось пережить, а вы всё ещё можете шутить! Она заламывала руки, причитая и заливаясь слезами. — Ну-ну, милая, успокойся, — начала я. — Со мной всё хорошо! И не такое случалось. Представляешь, я однажды видела настоящего великана — и ничего, жива-здорова, как видишь! — продолжала бормотать какую-то ерунду, пока Тилли наконец не успокоилась. — Тилли так переживала за вас, мисс! Даже нечаянно разбила одну из любимых ваз Хозяйки, когда вытирала пыль. Но Тилли стро-ого наказала себя! Вот, — и она указала на свои уши. — Тилли прищемила свои уши дверью, чтобы быть внимательнее к вещам Хозяев. — Бедняжка… — выдохнула я, с болью глядя на несчастные уши домовика, красные и кое-как забинтованные. — Тебе эта мазь нужна не меньше моего. — Нет-нет, добрая Гермиона Грейнджер! Тилли наказала себя, специально сделала себе больно, чтобы это служило ей напоминанием о своей оплошности. — Ох, Тилли… — расстроенно протянула я, тяжело вздыхая. — Над психологией домовых эльфов ещё работать и работать. — Мисс, позвольте Тилли обработать вашу руку, — скромно потупившись пискнула та. Уж не подумала ли она, что провинилась передо мной в чём-либо? — Конечно. Я покорно выпрямила локоть и глянула на своё предплечье, невольно ахнув. Какой ужас… На некогда гладкой, нежной коже алыми свежими шрамами выделялись буквы. — «Грязнокровка»… — прошептала я, чувствуя, как слёзы покатились по щекам. Да, меня ломают. День за днём. И я, Гермиона Грейнджер, в прошлом — храбрая и бесстрашная гриффиндорка, сейчас боюсь, что скоро у них наконец получится меня сломать. А я боюсь и не хочу. Потому что я — живой человек и не заслуживаю того, чтобы со мной так обходились.***
Драко Малфой
Я сидел в библиотеке и, вместо того чтобы читать, думал о какой-то херне. «Какой-то хернёй» в данном случае была долбанная Грейнджер, которая засела мне в голову назойливой мыслью и, казалось, не собирается оттуда вылезать. Мысль в свою очередь заключалось в следующем: во-первых, какого гоблина я, отнюдь не самый слабый маг среди Пожирателей, не смог заставить сраную грязнокровку под Империусом выполнить грёбанный приказ? А во-вторых, какого чёрта я, чистокровный волшебник, смог допустить хренову мысль о ёбаных плодах по отношению к ебучей Грейнджер? Запретный плод, блять. И грязнокровка Грейнджер. Драко, ты сошёл с ума? Хотя это должен быть не вопрос, это должно быть утверждение. По правде говоря, мне с самого начала волей-неволей приходилось постоянно думать о ней. На первых порах мне нужно было изобретать всевозможные пытки, чтобы заставить её язык развязаться. Мне посчастливилось не участвовать в операции по захвату Поттера, поэтому на меня не обрушился гнев Тёмного Лорда, когда отряд вернулся с одной бесчувственной Грейнджер. И без Поттера. Поэтому же мне и выпала честь заняться ею. Беллатриса умоляла Волан-де-Морта отдать грязнокровку ей, ползала на коленях и валялась у него в ногах… В общем, вела себя как обычно. Но Милорд понимал, что Белла просто замучает девчонку до смерти или доведёт её до помрачения рассудка, как это было с Долгопупсами, и тогда нам точно не видать никаких ответов. И теперь гриффиндорка досталась мне, в моё личное пользование. Милорд официально закрепил её статус как моей «личной пленницы, с которой Драко волен поступать так, как считает нужным, и которой он вправе располагать по своему усмотрению». И я располагал. Но, как выяснилось позже, ни пытки, ни Легиллименция не способны помочь мне добыть необходимую информацию. И грязнокровка стала бесполезной. Я ожидал, что Волан-де-Морт впадёт в бешенство, когда я докладывал о своих догадках насчёт Обливейта. Но он спокойно произнёс: — Тогда, мой мальчик, придумай способ, чтобы вновь сделать её полезной. Заставь её позабавить нас. И я придумал. Приказал Тилли привести Грейнджер в божеский вид и попросил Ноймана — немого Пожирателя — проводить пленницу в самый большой зал Мэнора, запретив ему даже смотреть на неё. Правила игры возникли в голове сами собой — незатейливые в своей простоте и лёгкие в исполнении. Всё должно было пройти идеально, но и тут она выкинула фортель. Мало того, что упрямая сучка убедила домовика оставить её маггловский прикид, так она ещё и осмелилась дерзить Милорду. А потом что? Сцепила зубы, уставилась поверх голов присутствующих и, сделав вид, что её это не касается, упорно продолжала хранить долбанное молчание. Только вздрагивала и старалась ещё сильнее выпрямить спину, ещё выше задрать подбородок, хотя по щекам текли слёзы, тело было в синяках и кровоподтёках, а сил держаться на ногах не было. Но я не сумел её сломить. Несмотря ни на что, в её глазах горели ненависть и ярость, и я чувствовал, ощущал каждой клеточкой своего существа, что они направлены исключительно на меня. Как была стервой, так и осталась. В какой-то момент, когда, кажется, Макнейр создал из воздуха плеть и несколько раз с силой стегнул Грейнджер сначала по ногам, отчего та упала, а затем по бокам и плечам, внутри кольнуло. Она сжалась в комочек, чтобы кончик хлыста попадал по участкам голой кожи, просвечивающей сквозь дыры в одежде, как можно меньше. Волосы, частично выбившиеся из причёски, свалялись и походили на гнездо больше обычного. Но на фоне ярко горевшего за её спиной камина фигура девушки напомнила мне чью-то другую. Я представил, как вот таким же образом могут пытать Беллу. Хотя она, пожалуй, даже заслужила чего-то подобного. Я глянул налево, где тётка алчно блестящими глазами провожала каждый изгиб плети и жадно ловила звуки хлёстких ударов. Но тут мой взор зацепился за другой женский профиль. Бледное лицо, рот, сжатый в тонкую линию, и едва заметное выражение болезненной горечи в складке у рта. Мама. Вот почему сжалось сердце, а под ложечкой противно засосало. Потому, что промелькнула предательская мысль о том, что кто-то узнает о слабости матери и донесёт Тёмному Лорду. И тогда уже Нарциссу станут пытать на потеху публике, а она будет вот так стоять одна против всех, невозмутимо принимая все удары, которые будут сыпаться на неё со всех сторон. Мне снова стало не по себе. Яростно затолкал эту мысль подальше, запер её в подвале своего разума на замок. На тысячу засовов и огромный амбарный замок. Я не позволю никому узнать об этом. Никому. Мысли закольцевались, пустились по кругу бешеным галопом. За хлыст Макнейра зацепилось следующее воспоминание и, не удерживаемое никем, всплыло на бурлящую поверхность. Тот самый Нойман, приведший Грейнджер в зал, ожесточённо пытает её. Ярость, исказившая его черты, сочилась в каждом жесте и выглядела ещё страшнее, ибо была безмолвна. Синее пламя вырвалось из палочки Пожирателя и объяло фигуру пленницы. Издав стон, который скорее читался по губам, настолько был тих, она вновь осела на колени. После каждого «выступления» Грейнджер находила в себе силы и раз за разом поднималась на ноги и стояла, пошатываясь, с самым вызывающим видом, на который только была способна на тот момент. Тянула подбородок вверх, держала плечи ровно и упрямо буравила далёкую точку в пространстве. Я знал, что за заклинание использует Нойман. Оно было не из самых распространённых и довольно трудным в исполнении. Тёмно-синее пламя не давало тепла и не потрескивало уютным огоньком камина. Оно не уничтожало всё вокруг. О, нет… Этот огонь нестерпимо жёг изнутри так, что создавалось ощущение, будто каждая косточка оборачивалась металлическим прутом и калила мышцы и жилы изнутри. Грейнджер повезло, что Нойман не сумел достаточно долго удерживать это заклятие и быстро выдохся. Но после такого она уже не смогла встать снова. Немой Пожиратель смерти, разумеется, не смог назвать следующую пытку. Вместо этого он начертил текст в воздухе и, приняв обыкновенный угрюмый вид, уселся на своё место. А после него был Долохов. А за ним я. Замыкающий. Начальное и одновременно с тем заключительное звено в цепочке мучений Грейнджер. Меня непроизвольно передёрнуло. Да, я уже давно сижу в мягком кресле в библиотеке, но нечто мерзкое и жуткое леденящими, липкими щупальцами всё ещё сжимает мой желудок. Я решительно поднялся на ноги. В жопу Грейнджер, в жопу поганые опасения. Теперь я не оставил матери ни шанса совершить глупую ошибку из своих милосердных побуждений. А Грейнджер? Ну, и что, что Грейнджер? В великанской заднице видал я эту Грейнджер, Салазар с ней. Пускай катится к чёрту. Сейчас мне нужно выпить, так что я не отказался бы от порции приличного огневиски. Как кстати пришлось, что днём я слышал, как несколько Пожирателей планировали собраться в одной из многих десятков гостиных, чтобы весело провести время за бокалом-другим хорошего крепкого алкоголя.