Надеюсь, в твоих снах найдётся место для меня

Фрэнк стал окончательно своим после этого вечера. Не чужаком, отчаянно пытающимся пробиться сквозь крепостные стены, а кем-то… Принятым. Желающим просто быть рядом и получающим согласие в ответ. Собственно, следующие несколько дней они постоянно торчали вместе. Ничего особо не происходило — ну, за исключением истории с Авокадо. — Ты уверен? — Фрэнк вернулся к Джерарду следующим утром, и настроение его было уже отнюдь не таким радостным. Уэй кивнул, пряча взгляд за кружкой кофе. Ну не может он оставить собаку. У него краски, кисти, у него непроходимый творческий бедлам (это он так оправдывался; на самом деле, в бедламе был больше виноват он сам, а не творчество, но Фрэнку об этом знать не обязательно). Конечно, отчасти он понимал его — Авокадо и впрямь был очаровательным (ну, не считая того, что он опять будил Джерарда каждые два часа, наглый комок шерсти). Но… — Он может пробыть там всю жизнь. Ты же видел — им любовь нужна. Как и всем. — Не думаю, что во мне её достаточно. Джерард заставил себя смотреть на Фрэнка и не отворачиваться. Если сейчас будет очередной флирт, то… — Я могу поделиться. …то это совершенно не будет удивительным. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но, так ничего и не придумав, закрыл обратно. Губы Фрэнка разъехались в широченной улыбке. — Ты милый. Безусловно, сидеть как пень и не знать, как ответить на комплимент, было, по мнению Фрэнка, милым. — Ты тоже. — Ты здоров? — насмешливый взгляд и нахально вскинутая бровь. — Очень смешно. Фрэнк выглядел крайне довольным собой и вытребовал у Джерарда кофе. — Он у тебя вкусный. Джерард закатил глаза и, со вздохом отставив свою чашку, вылез из-за стола и принялся варить Фрэнку кофе. А тот сидел, обняв руками колени, смотрел неотрывно и улыбался, когда Джерард, чувствуя его взгляд, оборачивался. Странно было понимать, что они вчера целовались. Авокадо носился между ними, игриво кусал за ноги (почему-то преимущественно Джерарда) и был вполне доволен собой. Но, каким бы милым он ни был в глазах Уэя, тот в конце концов остался непреклонен. Он знал, что, скорее всего, пожалеет об этом, но… — Мы должны отдать его. Улыбка Фрэнка вмиг померкла. Ну нельзя, Джерарду просто нельзя доверять кого-то живого. Ни собаку, ни тем более Фрэнка. А Фрэнк безоговорочно согласен ему довериться. Авокадо словно бы всё понимал. Он жался к Айеро и скулил, когда позже утром они везли его в приют. Он будто пытался собрать больше любви и тепла, будто осознал, что ни Джерарда, ни Фрэнка он больше не увидит. Фрэнк беспрестанно поглаживал его по короткой светлой шерсти и молча смотрел в окно, поджав губы. Джерард чувствовал себя свиньей. Он неловко протянул к щенку руку в конце концов, не выдержав собственного бездействия, но тот отвернул от него морду, уткнувшись Фрэнку в живот. Айеро бросил на Джерарда виноватый взгляд. Тот медленно отвел руку. — Видишь, даже собака меня не любит. — Просто ты даже собаку почему-то боишься полюбить. Уэй сконфуженно опустил голову. Они провалялись допоздна предыдущим вечером. Не целовались больше, конечно. Просто разговаривали о всякой ерунде по типу фильмов и сериалов и вроде бы ещё о чем-то, Джерард не помнил точно. Он помнил состояние. Тотальное спокойствие накрывало его. И он… Ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось прикасаться к Фрэнку. Он играл роль смелого защитника каждый раз, когда обнимал Линдси, и теперь, получив возможность встать на её место и самому прижаться к кому-то, наслаждался этим изо всех сил. Фрэнк легонько обнимал его, а Джерарду казалось, что накопленное эмоциональное страдание будто бы уходило в этот вечер по чуть-чуть. И он улыбался просто так, пока Фрэнк рассказывал очередную историю. Было тепло. И чего уж врать, он хотел почувствовать это снова. Поэтому, скрепя сердце отдав Авокадо и оба опоздав в то утро на пары, они стали проводить время вместе почти каждый день. Джерард всё вспоминал слова Фрэнка о том, что родственная душа поймет и почувствует тебя лучше всех. И Фрэнк понимал. Он прикасался, когда Джерарду это было нужно, отвлекал от заходящих не в то русло мыслей и будто бы выпрямлял их, выравнивал, делал стройными и ясными. Каким-то образом все излюбленные Джерардом путаные размышления Фрэнк буквально парой вопросов сводил к ясным фактам. Джерард восхищался. — Да откуда ты всё это знаешь?! — его терпение лопнуло на выходных. Они торчали вместе и занимались каждый своим: Джерард неустанно проклинал учебу, сидя за ноутбуком, а Фрэнк упрямо бренчал на своей гитаре, пытаясь разобрать песню или что-то там такое. Он так восхищенно и со скоростью пулемета рассказывал о своей обожаемой музыке и новом задании, что Джерард так почти ничего и не понял. Фрэнк горел своими нотами и едва ли не подпрыгивал, когда продвигался вперед по заданию. Смотреть на это можно было бесконечно. Поэтому скоро Уэю надоел ноутбук вместе с его нудными файлами и открытыми вкладками, и он принялся приставать к Фрэнку. — Откуда у тебя столько сил на музыку? — Где ты берешь вдохновение? — Я всё время спать хочу, я вообще не понимаю, откуда у тебя столько энергии. Айеро сначала смеялся, потом отмахивался, однако всё же позволяя Джерарду мешать ему и зажимать лишние струны, а потом, сдавшись, согласился сделать паузу и уделить время своей родственной душе. Он прямо так и сказал, про родственную душу. Джерард смутился и тут же опустил взгляд. Ему, кажется, начинало нравиться быть чьей-то родственной душой. Ну, родственной душой Фрэнка. Ну, это было неплохо. Он сварил себе кофе, Фрэнк потребовал чай, они сидели на кухне, и Фрэнк снова начал говорить про всеобщую любовь. Мол, она вдохновляет, заряжает, дарит энергию и всё такое. Джерард сначала насупился, а потом задал этот вопрос: откуда Фрэнк всё это знает. Тот снова улыбнулся, опуская взгляд и неосознанно проводя пальцем по ободку кружки. Джерард часто замечал во время их философских разговоров, что улыбка парня не была полностью счастливой, а была скорее… Немного вымученной. Он будто бы отчасти смирялся с тем, что говорит. Джерард разбирался в улыбках, он всё-таки был художником. Фрэнк пожал плечами. — Знаешь, не одному тебе бывает одиноко. Он поднял взгляд на Джерарда и сделал глоток кофе. Уэй вскинул бровь. Фрэнк набрал в грудь побольше воздуха. — Я рассказывал. Я был подростком, все мои друзья встретили своих соулмейтов, и мне тоже нужно было любить кого-то. Ну, знаешь, тебе шестнадцать, в тебе бурлят все эти эмоции, их нужно куда-то выплескивать, — он секундно улыбнулся, исподлобья взглянув на Джерарда. — Но тогда ещё не было тебя. Так что я постоянно отвлекался, зависал с музыкой, читал все эти интервью, и кто-то из музыкантов как-то сказал о буддизме, знаешь, об их мировоззрении. Я потом почитал пару книг, мне понравилось. Они говорят, что чем больше любви ты отдаешь миру, тем больше будешь получать в ответ. В самых разных формах. И мир действительно прекрасный, он и правда заслуживает любви. Ну, искусство, небо, скейты, разбитые коленки… — К которым ты, видимо, стремишься. Нет, правда, начав общаться с ним больше и больше прикасаться к нему, Джерард заметил, что парень и впрямь постоянно щеголял с синяками и царапинами. Где он их брал, просто представить было невозможно. Из тех, о которых Джерард знал, были: укусы Авокадо (с которым Фрэнк провел один!!! день), царапина от бритвы, след от сорванной корочки со старого расчесанного укуса комара, синяки от шуточной битвы с каким-то одногруппником Фрэнка по имени Боб и результат эпического столкновения Фрэнка с тумбочкой посреди ночи. И Джерард был уверен в том, что это ещё верхушка айсберга. — Это они ко мне стремятся, — отмахнулся Фрэнк. — Они меня любят. Но так вот, мир правда классный. Ну, и знаешь, нас заряжает то, что мы любим. Это и дает мне силы, — он снова улыбнулся, а потом вновь уткнулся в свой чай. Джерард недовольно поджал губы. Ладно, он мог поверить в то, что ты любишь мир и хочешь действительно жить в нём, жить им, дышать им и воспевать его. Но… Почему тогда оставалась эта грусть в глазах Фрэнка? Если всё так прекрасно? Он не стал спрашивать об этом сразу. Они допили чай и кофе и вернулись к своим делам. А потом, ближе к вечеру, когда вдруг оба снова оказались лежащими на кровати Джерарда, тот всё же не удержался. — Ты чувствуешь ответную любовь? — М? — Фрэнк, до этого лежавший с закрытыми глазами, взглянул на Джерарда. Тот почему-то смутился. — Ну. Ответную любовь. От мира. Ты говорил, что он будет любить тебя, если ты полюбишь его. Фрэнк внимательно, будто изучающе смотрел на него несколько секунд. Джерард заставлял себя не закрывать глаза. Он должен учиться принимать этот взгляд, слишком глубокий, целящийся в самую душу. У Фрэнка красивые глаза. Радужка со множествами вкраплений, как туманность в бесконечных просторах Вселенной. Его пронизывающий взгляд сложно было выдерживать без смущения, но и отворачиваться не хотелось. Еще доли секунды — и магия исчезла в воздухе. — Моя жизнь довольно неплохая, — Фрэнк улыбнулся. Снова также, немного вынужденно. — Думаю, старушка-Вселенная любит меня. Уэй усмехнулся. Всё же чему-то он у Фрэнка научился за это время. Конкретным вопросам. — Ты не ответил. Ты чувствуешь любовь от мира? На этот раз Фрэнк, смирившись, сам опустил веки, даже не взглянув на Джерарда. Наверное, ему было сложно признаваться в этом самому себе, минуя самообман и отчаянные уговоры в собственном счастье. — Нет. Уэй шумно вздохнул. Всё это чушь, значит. Они с Линдси были правы в своих убеждениях. Какой смысл любить всё, если всё не будет любить тебя? Можно сколько угодно распинаться о любви к небу, закатам и рассветам и всему человечеству, но… Небо не будет любить тебя. Оно просто будет оставаться, висеть там над головой и менять облачно-цветные наряды каждый вечер. И вовсе не нужно растрачивать свою любовь на всё на свете, на целый необъятный мир. Это позиция отчаяния, любовь от отчаяния. Любишь всё, потому что больше любить нечего. Некого. Вот только… Фрэнку есть, кого любить. Мысли Джерарда, словно бегущие марафон и почти уже достигшие финиша, споткнулись об этот простой факт. Фрэнку есть, кого любить. И при этом он говорит Джерарду тоже полюбить всё. Всё вокруг, всё мироздание, а не одного только его. Почему? — Тогда какой смысл любить целый мир? — тихо спросил он, окончательно путаясь в этом странном человеке. — Если не почувствуешь ответную любовь? Фрэнк тихо усмехнулся, всё ещё не смотря на Джерарда. Его руки покоились на животе, а сам он лежал на спине и выглядел словно мудрец. Мудрецы одиноки. — Почувствуешь. Когда встретишь родственную душу. Сердце екнуло. Опять они. Родственные души. Это представление о «частичках тебя», располовинивание людей. Снова эти глупости, боже, Фрэнк… — Я говорил тебе, помнишь? Невозможно удерживать весь мир внутри своей головы, нужно отдавать. Ты любишь всё, ты собираешь в себе всю эту любовь к миру, а потом отдаешь. Соулмейту — потому что, как я тоже уже говорил, вы почувствуете друг друга лучше всех. И если он, этот твой соулмейт, делает то же самое — тоже отдает тебе всеобщую любовь, то так ты и получаешь свой ответ. Получаешь любовь от мира, потому что он любит вас друг через друга. Фрэнк… Так красиво. Джерард смотрел на него, вглядывался в его лицо в полумраке. Он удивительный. Он ходит со своими синяками, бренчит на гитаре и верит в любовь целого мира. Он почти ангел, почти нереальный, откуда он такой взялся? Раньше Джерард практически не обращал внимания ни на кого, кроме себя. Он только и знал, что свой собственный голос, бубнящий старые установки. И он никого не видел, не видел Фрэнка по-настоящему. Но теперь вся его красота — внутренняя и внешняя — почти беспрестанно обрушивалась на Джерарда, и он от неё задыхался. Он чуть было не оттолкнул самого удивительного человека в своей жизни. Он хотел послать его, он готов был остаться в своей сухой пустыне. И сколько любви должно быть во Фрэнке, чтобы он принимал всё это, принимал колкости, принимал Джерарда в его состоянии унылой колючки, в состоянии лужи, в состоянии «чего тебе от меня нужно, у меня девушка есть». Сколько любви должно быть в человеке, чтобы не сбежать, не сдаться, а дождаться разрешения взять за руку и увести от этой внутренней смерти. Фрэнк любит так сильно. И он сдерживает себя сейчас. Он не целует Джерарда, не берет за руку, не смеется в шею, не будит с улыбкой и чашкой кофе, не касается каждого миллиметра его тела. Он ничего из этого не делает, но какая огромная волна любви обрушится на Уэя, если он позволит Фрэнку стать ближе. Сердце Джерарда как-то странно екнуло, будто вышло на забастовку с плакатом «Я хочу эту любовь, ты, бестолочь!!!» Джерард снова взглянул на Фрэнка. И этот удивительный человек может стать ещё счастливее. Он сможет ощущать чистое счастье, не смешанное с мыслями о том, что его любовь, какой бы искренней она ни была, всё же односторонняя. Он, безусловно, заслуживает ответной любви от целого так любимого им мира. Вот только этот ответ может быть дан только Джерардом, и он должен быть достаточно смелым. Он должен открыть себя необъятной жизни, пропустить её через себя и отдать Фрэнку концентрированную любовь. Потому что никакой другой Фрэнк не хочет. Джерард не выдержал. Закрыл глаза, чуть подвинулся на кровати и прильнул к Фрэнку. У того дыхание сбилось на секунду, и он положил свою теплую руку на плечо Джерарду. *** — Ты знаешь, мне так и хочется устроить скандал. Они опять валялись на диване во вторник. У них оставалось шесть дней. Фрэнк лениво повернулся к Уэю. — А? Может, во всём была виновата эта ерунда с родственными душами, но рядом с Фрэнком Джерарду становилось настолько спокойно, что он только и хотел, что лежать пластом и дышать. Ничего больше. Концентрироваться на этом, чувствовать, как воздух проходит в легкие, ощущать приятные покалывания десятков иголочек по всему телу. Так что да, они с Фрэнком валялись рядом. Не обнимались даже, а просто — были. Каким-то неведомым образом успокаивались, находясь рядом. И Джерард вдруг сказал это. Так и хочется устроить скандал. Он чувствовал это все последние дни. — Просто… — он поежился, смотря на Фрэнка, но почти не различая его в темноте. — Всё слишком спокойно. Неправильно. Сама собой напрашивается драма. Фрэнк глубоко вздохнул, то ли успокаиваясь, то ли просто позволяя своему организму получить больше кислорода. — Какая, например? — Ну, не знаю, — Джерард повел рукой. — Типа я скажу тебе, что это всё замечательно, но я так не могу, ты мне не нравишься, это неправильно и мне лучше одному. А потом пройдет время, я сломаю себе жизнь, пойму свою ошибку и приползу обратно к тебе, а ты окажешься занят, или мертв, или переедешь в Россию. Ну, знаешь. — Я не перееду в Россию. Джерард вздохнул. — Я образно. Они молчали какое-то время. Джерард сначала думал о том, что все-таки сморозил глупость, но… Нет, это не глупость. В любой истории должно быть что-то такое. И где их кульминация? Где драматичное «Будь счастлив» на прощание? Где экзистенциальный кризис и осознание самой великой своей ошибки? Где эпическое возвращение? У них с Фрэнком как-то внезапно всё стало слишком спокойно. Конечно, особых поводов для беспокойства и не было — в большинстве случаев они просто занимались своей домашкой, а потом валялись рядом, разве что не медитируя и изредка обсуждая что-нибудь не слишком значимое. Выводящий из колеи их обоих вопрос с Линдси решился, до назначенной даты ещё было время, и они будто застыли в анабиозе. Джерард не привык к такому. Он привык к бездействию, но не к спокойствию. А именно это он и чувствовал. Спокойствие. И это было неправильно. — А тебе не хватило драмы? — М? Фрэнк снова вздохнул. — Ты от меня почти месяц бегал. Драматизировал. Не надоело? Джерард ничего не ответил и уставился в стену. — Почему спокойствие — это неправильно? Фрэнк всё смотрел на него, не отрываясь. Джерард взглянул на него секундно, и Фрэнк, на момент замешкавшись, протянул к нему руку. Не прикасался — предлагал. Уэй медлил. Они стали слишком часто обниматься. Не то чтобы это было плохо — наоборот, это было очень… Неплохо, но всё же. Они бесконтрольно сближались каждый день. Проводили время вместе, и этого было достаточно, чтобы больше друг другу доверять. И то тепло, которое Джерард как-то поймал в себе, расползалось и становилось ещё сильнее. Это не было влюбленностью, это было… Приятно. Он сдался и приблизился к Фрэнку, устраиваясь в его объятиях. Тот усмехнулся, слегка прижимая его к себе. — Что неправильного в таком спокойствии? — он негромко повторил вопрос. — Это слишком просто, — ответ Джерарда тоже прозвучал тихо. — А зачем всё усложнять? Джерард громко вздохнул. — Я не знаю. Он правда не знал. Он просто чувствовал, что должен преодолевать, добиваться, убегать, строить схемы и юлить. Усложнять, действительно. — Это распространенное мнение, — Фрэнку, наверное, нравилось рассуждать о мироздании. Особенно обнимая Джерарда при этом. — Если что-то просто, то это плохо. Или глупо. Но это не плохо и не глупо для меня. Что плохого в том, что ты откроешься? Ненадолго повисло молчание. — Ничего. — Ничего. — Я просто… — Джерард осознал, что напряжен. Спокойствие исчезло. Оно всегда исчезало, когда они говорили о пустыне. Уэй ловил себя на том, что ему хочется убежать, спрятаться, не показываться никому, исчезнуть. Выходить из раковины было чертовски тяжело. — Мы можем не общаться, если ты не хочешь. — Я хочу. — Тогда что? Молчание. — Линдси сказала, что я тряпка. — Линдси права. Прости, это грубо. И снова. — Просто не думай. Ты уползаешь в свою раковину каждый раз, когда начинаешь думать. — Как можно не думать? — Ты знаешь. Взгляд на Фрэнка. Его приободряющая улыбка. Джерард закинул руки ему на шею и уткнулся носом в плечо. Конечно, он знает. Делать, а не думать. — Что изменится, если мы начнем… Встречаться? — они лежали так какое-то время, а потом Джерард задал этот вопрос. Фрэнк усмехнулся. — Я не хочу, чтобы ты ставил «встречаться» на первое место. — А что должно быть на первом месте? Айеро выдержал паузу, а потом прошептал на ухо: — Я хочу стать твоей родственной душой, а не парнем. — Это исключает твое желание стать моим парнем? — Нет. Снова тишина. Сердцебиение Фрэнка. — Ты невозможный какой-то. — Не от мира сего? — Да. И нет. — Я стараюсь произвести впечатление. На самом деле я неугомонный и могу надоедать посреди ночи. — Это безусловно делает тебя самым несносным человеком на Земле. Фрэнк рассмеялся, и Джерард чувствовал его дыхание на своей коже. Драматизировать хотелось уже как-то меньше. — Помещай свою драматизацию в искусство. — Что? — переспросил Уэй. Фрэнк шутливо ударил его по руке. Ладно-ладно, намек понят, Джерард должен слушать, а не витать в облаках. — Ты же художник. Ты хотел заниматься комиксами. Вот и выливай туда всю свою драму. Джерард вздохнул. — Я не художник. Он мог называть себя так в своей голове. Но перед другим человеком он был не способен этого сделать. Что такого он сотворил, чтобы называться художником? Все незначительные рисунки, которые ему самому нравились — их недостаточно. Художники должны гореть. Как Фрэнк горит своей музыкой. Художники должны созерцать, сплетать реальность с собственным видением, не спать ночами, их руки и волосы должны быть перемазаны в краске. Они должны творить каждый день. Они должны создавать то, что трогает людей, переворачивает их сознание и меняет мир. Вот это — художники. А он… А он просто Джерард. — Кто ты тогда? Уэй слабо выдохнул. — Я просто… Фрэнк прижал его к себе ближе. Они замолчали. Джерард изо всех сил надеялся, что Фрэнк сейчас снова скажет что-то важное, мудрое и в то же время простое, как всегда делал, но он ничего не говорил. А Джерард никогда не станет великим. — Я тоже «просто». Фрэнк прошептал эти слова едва слышно, и его старая фраза снова вспыхнула в сознании Уэя. «Не ради чего-то великого, а просто чтобы почувствовать процесс». А может, люди и не должны быть великими. Великим может стать их искусство, а сами творцы… Они просто хорошие люди. В них достаточно смелости, чтобы распахнуть свою душу и превратить её в произведения искусства. К их смелости нужно стремиться — а не к их несуществующему величию. И если правда, как Фрэнк и сказал, помещать все свои вопросы, мысли и чувства в искусство, в творчество, то так можно проживать их, а настоящим, живым людям оставлять счастье, которое непременно будет пробиваться, когда тяжесть уйдет на страницы книг, смешается с краской и останется между нот. — Ты не «просто» для меня, — пробубнил Уэй. Он не мог уже сдерживать эту правду. Он должен был озвучить её хотя бы ради себя самого. Потому что он чувствовал это — что бы там ни твердил его глупый мозг, Джерард так чувствовал. И это, наверное, было важнее. Фрэнк тихонько усмехнулся. — Ты для меня тоже. *** — Вы мило выглядите вместе. Фрэнк Фрэнком, а встречи с Линдси и разговоры обо всём на свете никто не отменял. И пусть кто-то только попробует отменить. Джерард найдет этого человека и засунет голову ему в задницу. Они сидели в кафе, был четверг, и у Джерарда оставалось четыре дня. У Джерарда с Фрэнком оставалось четыре дня. — Так говорят, когда вы пара, а мы не пара. — Ой, да брось, — девушка шутливо толкнула Джерарда в бок. — Вы постоянно торчите вместе в колледже. Он пристает к тебе, да? Джерард прокашлялся. — Ну, он меня обнимает. Линдси закатила глаза. — Вы оба просто нерешительные идиоты. — А ты типа нас… — Я ещё не поженила вас в своей голове, если тебе интересно. Ты был моим парнем два года, я вообще-то ревную. — Правда? — Дурак. Эта девушка — просто лучшее, что есть на свете, серьезно. Джерард приобнял её и прижал к себе. Линдси довольно вздохнула и прикрыла глаза. — Как ты? Она вела себя довольно легко рядом с ним каждый раз, когда они виделись, но Уэй не был уверен в том, что Линдси в порядке. — Я стараюсь отвлекаться. Джерард нахмурился. — Он всё еще снится тебе? — Да, — голос девушки стал чуть тише. — Знаешь, реальная жизнь, оказывается, классная. Ну, по крайней мере, здесь никто никого не мучает. Они замолчали. Потом Джерард неуверенно, сомневаясь в том, правильный ли совет он дает, протянул: — Я не знаю, возможно, тебе стоит всё-таки пообщаться с ним. Ну, знаешь, Фрэнк тоже сначала… — Да не во Фрэнке дело, — девушка резко перебила его. — И не в Джеймсе даже. А во мне. Взгляд Джерарда стал пристальнее. Линдси вздохнула. — Ну, Джи, сны — это просто подсознание. Если у тебя всё хорошо, то тебе и снится что-то хорошее. Ну, а если кошмары… — она вымученно улыбнулась и пожала плечами. — Надо разбираться в себе. — В тебе нет ничего плохого, — уверенно произнес Уэй. — Тебе не должно такое сниться. Линдси усмехнулась и, крепче обнимая его, положила голову ему на плечо. — Знаешь, возможно, Фрэнк прав. Может, человеческим душам и правда нужно больше любви. Мы должны любить больше. — Всё вокруг? — усмехнулся Уэй, и девушка приподняла уголки губ. — Хотя бы себя самого. *** Свалившийся на голову понедельник застал Джерарда врасплох. Во-первых, он чуть не проспал, снова просидев допоздна с рисунком. Во-вторых, на этот понедельник была назначена защита проекта, и Марк всю первую половину дня строил из себя важную персону, как будто он перед нацией выступать собрался, а не учебную работу представлять. Джерарда ужасно утомил его вид, так что на большой перемене он плюхнулся за стол Фрэнка и Рэя и ещё какого-то незнакомого парня и уронил голову на руки. — Жизнь — это борьба? — осторожно поинтересовался Рэй, легонько хлопая Джерарда по локтю. Фрэнк хмыкнул, спрятавшись за своим чаем, и Джерард жестом указал на парня. — Это к нему с такими вопросами, — невнятно ответил он Рэю. — Всего только полдень, я не доживу до вечера. Ладно, он должен дожить до вечера. Потому что сегодня понедельник. Очень важный понедельник. Джерарду действительно следовало бы дожить до вечера. — Может, ты хочешь кофе? — всё же подал голос Фрэнк, и в этом голосе слышалась улыбка. Джерард медленно поднял голову и почти неверяще посмотрел на парня. — Я продам тебе душу за кофе, — умоляюще сказал он. Рэй невежливо фыркнул, и Джерард метнул в него уничтожающий взгляд. Рэй расплылся в улыбке. — Это забавно звучит из его уст, — объяснил он ничего не понимающему парню, который всё ещё сидел с ними за столом. — Они просто родственные души. Парень с прищуром взглянул на Уэя и приподнял бровь. — А-а, — выдал он, а в следующую секунду кивнул головой и улыбнулся, протягивая Джерарду руку. — Я Брайан. Пока они знакомились с Брайаном, вернулся Фрэнк, с самой милой на свете улыбкой отдавая Джерарду кофе. Брайан потом сказал, что они двое мило выглядят вместе, и Джерард вздохнул. Он устал всем объяснять, что они не вместе. *** Он тянул до самого вечера. Они с Фрэнком встречались в коридорах кампуса ещё несколько раз за этот день, будто сам Бог, закатывая глаза, то и дело сталкивал их друг с другом, приговаривая: «Вы сегодня поговорите, нет?». Джерарду было глубоко всё равно на нетерпение Бога, потому что пошёл он подальше, заноза в заднице. Пусть лучше нормально выполняет работу и следит, чтобы всем снились сны, а не подглядывает за ними с Фрэнком. Нет, ну правда. В общем, все шансы выловить Фрэнка днём и решить их вопрос Джерард успешно пропустил. И только вечером, когда солнце из желтой тарелки на небе стало превращаться в сияющий золотой шар, а в стенах колледжа у группы Джерарда заканчивалась эта невыносимая защита проектов (они получили высший балл, и Марк от счастья раздувался как индюк) Джерард-таки взял себя в руки. «У меня пара закончится через полчаса, не хочешь прогуляться?». Ответ Фрэнка был, конечно, очевиден. Они встретились у центрального входа. Фрэнк был в какой-то безразмерной бежевой толстовке, и Джерарду казалось, что парень с минуты на минуту должен в ней утонуть. Такие вещи на Фрэнке всегда вызывали в Джерарде дикое желание обнять. Впрочем, с этим можно было повременить. Фрэнк потащил его в центральный парк. Они ехали на автобусе в сердце вечернего города, и в окнах отражались яркие вывески, только-только начинающие загораться и сиять перед наступающей ночью. Фрэнк предложил Джерарду наушник, они сидели рядом и слушали Smashing Pumpkins. Джерард думал, что согласен с Билли Корганом в том, что «сегодня — самый лучший день, который у него когда-либо был». Просто потому что он — сегодня. Несмотря на то, что сегодня — дурацкий понедельник. А потом он начал думать о том, что всегда размышляет о всякой ерунде рядом с Фрэнком. А потом он перестал думать, потому что они приехали, и Фрэнк потащил его гулять. Джерард рассказывал про проект, про Марка и про то, какая он зануда. А потом история закончилась, и новая тема как-то не находилась. — Давай, что ли, сядем… — смутившись от тишины, предложил Джерард. Фрэнк согласился. Они еле-еле нашли свободную лавочку, и Фрэнк, только-только устроившись на ней, принялся смотреть на небо. Разгорался розоватый закат. Джерард сидел как бревно и думал о том, что этот гений вообще-то мог бы сам начать разговор. До гения как-то не доходило. Так что Уэй, в конце концов плюнув на всё, тоже уставился в небо. Вокруг носились дети, и Джерарду очень хотелось бы, чтобы они поменьше визжали. Они сидели так какое-то время. Дыхание постепенно успокаивалось. Впрочем, оно это делало, потому что это Джерард изо всех сил его успокаивал. Ну, пытался. Фрэнк, начни разговор. — Там облако как динозавр, — лениво заметил Айеро, и Джерард отвесил ему мысленный подзатыльник. Фрэнк, начни нормальный разговор. Фрэнк молчал. Джерард шумно вздохнул и сел на скамейке с идеально ровной спиной, резко развернувшись к Фрэнку. Всё, давай, возьми себя в руки. — Сегодня месяц, — выдал он. Фрэнка, кажется, это мало волновало. Ну, по крайней мере, меньше, чем небо. — Месяц, — просто согласился он. Джерард глубоко вздохнул. — И я должен тебе что-то сказать, как мы договаривались. Фрэнк кивнул. — Должен. — Ты можешь, пожалуйста, перестать туда пялиться? — Уэй возмущенно ткнул пальцем в небо. Губы Айеро внезапно разъехались в улыбке, и он засмеялся, тепло глядя на Джерарда. — Я просто хотел, чтобы ты расслабился, ты слишком нервничаешь. Уэй насупился. — Я вообще-то настраиваюсь на серьезный ответ. — Я тебя не замуж зову, — насмешливо-добрый взгляд. Джерард не придумал, что ответить, и закатил глаза. Фрэнк всё улыбался. Их взгляды встретились, и Джерард принялся работать над тем, чтобы не улыбнуться в ответ. Серьезный разговор. Ладно, серьезным разговором и не пахнет. — По-моему, всё очевидно, я всё ещё должен что-то говорить? Фрэнк закусил краешек губы, сдерживая смех, и кивнул. Джерард коротко выдохнул. — Ты мне нравишься. Пауза. — В смысле, как человек, и я в тебя не влюблен, ну, то есть, не совсем, я, ээ… Не знаю, что это. — Это называется соулмейты, — Фрэнк смотрел на него с обожанием. Да, Джерард вел себя как идиот, а Фрэнк его обожал. М-да. Вероятно. Соулмейты. Уэй вздохнул. — Ну, я… Был бы не против что-нибудь с тобой попробовать, знаешь. Фрэнк сидел, опершись рукой на скамейку, и смотрел на него. Тепло-тепло и долго-долго. Джерард не знал, куда себя девать. А потом Фрэнк перестал сдерживать улыбку, и он выглядел безумно счастливым, когда сказал: — Давай попробуем.