Надеюсь, в твоих снах найдётся место для меня

Пролетевшие выходные показались Джерарду какими-то болезненно далёкими и почти нереальными. Он сидел теперь в кафетерии кампуса и хмуро глядел на бледно-коричневую жидкость, которая продавалась под названием «кофе», совершенно точно понимая, что ему нужна ещё минимум неделя отдыха. А лучше — две. Субботу они провели с Линдси. Она наигрывала ему новые мелодии, он валялся на её диване и курил. А в воскресенье он послал к чёрту преподавателей и их тупые задания (началось…) и просто лежал под одеялом, бездумно просматривая один за одним эпизод очередного сериала. Он обещал Лин, что будет рисовать. Он самому себе обещал, что будет рисовать, и чувствовал себя сейчас по этому поводу крайне паршиво. Он хотел рисовать. Он обожал сам процесс, когда забывается всё остальное, когда все проблемы кажутся какими-то детскими, глупыми, ни капли не значимыми, и самым главным в жизни становятся линии, одна за другой творящие на бумаге новый мир. Не было ничего важнее в эти моменты, чем передать с максимальной искренностью, на которую он был только способен, всё то, что копилось в его голове. Не было никакой более сложной и первостепенной задачи, чем убедиться в том, что все красивые, порой путаные, не до конца ему самому понятные, но такие важные мысли облечены в подходящую форму. И видит бог, он рисовал бы круглыми сутками, он не вставал бы из-за стола и забывал про приёмы пищи, он не спал бы до глубокой ночи, доводя линии до совершенства, он создал бы в конце концов нечто невероятно значимое, переполненное эмоциями, он нашёл бы способы показать это миру, он достучался бы до других. Он сделал бы всё возможное и невозможное, если бы он только знал, чего он хочет. В его голове было слишком много всего. Слишком много разношёрстных мыслей, которые кричали каждая своё и раздирали его на части. Они не давали ему покоя, они требовали выражения, потому что были чертовски важными, но он не мог связать эти мысли между собой, не мог создать цельную картину, не мог написать полноценный текст. Он бездумно пытался соединить частички пазла между собой, потом бросал это, потом пробовал снова, но не знал, что должно было получиться в итоге. Может быть, поэтому он сам себя считал скорее неплохой заготовкой, ещё необожженной глиняной фигуркой, которая, однако, могла легко потерять форму. И эта болезненная неспособность выразить себя через творчество вкупе с неорганизованностью его жизни, вкупе с вечным беспорядком, бесконечной ленью и постоянно манящими соблазнами вроде новых комиксов или кровати с тёплым одеялом заставляли его чувствовать себя бесполезным и жалким. И зачем он тогда вообще нужен? — Привет. Джерард вздрогнул и резко поднял голову, возвращаясь в реальность. Боже… — Тут свободно? — милая улыбка. — Ты меня преследуешь? Парень (Как там его? Фил? Феликс?), не дождавшись разрешения, поставил поднос с салатом и колой на стол и бесцеремонно уселся напротив Джерарда. Тот приподнял бровь. — Так что, преследуешь, Фредерик? Тот наигранно-недовольно закатил глаза. — Я Фрэнк. — Я запомню, Филипп. Джерард потянулся за своим кофе и принялся безразлично глядеть на галдящую толпу студентов, собравшуюся в кафетерии. Чёрт с ним, с этим Фрэнком, пусть сидит здесь, сколько ему влезет. — Слушай, мы можем поговорить? Уэй скосился на соседа, который и не думал притрагиваться к своему обеду. Если это, конечно, можно было назвать обедом. — У тебя что, друзей нет? Фрэнк улыбнулся. — У меня, кажется, есть очень вредная родственная душа. Серьезно? Джерард глубоко вздохнул. — Слушай, — он постарался придать своему голосу как можно больше мягкости. — Я знаю, что все в этом съехавшем с катушек мире хотят встретить того самого человека и жить долго и счастливо, потому что они родственные души и их союз благословлён на небесах, — Джерард на этих словах закатил глаза, разъясняя, что конкретно он думает о родственных душах и небесах. — И я знаю, что все становятся ненормальными и очень счастливыми, если кто-то им там наконец приснится. И я даже не исключаю, что тебе приснился я. Но послушай, — Джерард выдержал паузу в несколько секунд. — Я не могу быть твоей родственной душой. Я не вижу снов. Никогда не видел. У меня нет родственной души. И вероятно, ты просто заметил меня где-нибудь в коридоре, и твой мозг решил подкинуть тебе меня ночью. Всё. Джерард чуть склонил голову, вопросительно глядя на парня, мол, ясно тебе? Господи, пусть только он отстанет со своими фантазиями, без него тошно. А Фрэнк уже не улыбался. Выражение его лица было каким-то болезненно-разочарованным. Будто бы он придумал себе чудесную историю с обязательным хэппи эндом, а её разнесли в пух и прах и швырнули остатки ему в спину. Джерард буквально почувствовал, как где-то в животе заворочалось тошнотворное чувство вины. В конце концов, он прекрасно знал, что такое разочарование. Он сделал глубокий вдох. Потом медленно выдохнул. Не хватало ему ещё, помимо всего прочего, быть ответственным за моральное состояние каких-то левых первокурсников. — Слушай… — Ты мне в августе ещё снился, — Фрэнк перебил его. Он говорил так, словно маленький ребенок, которого наругали ни за что. В его голосе звучало искреннее непонимание и совершенно оправданная обида. — Ещё в Нью-Джерси. Нигде я тебя тогда не видел. — Так ты из Нью-Дж… — Джерард оборвал сам себя. Не надо. Ничего. О нём. Знать. Они замолчали, напряжённо глядя друг на друга. Слова застряли на полпути к свободе. Ну не мог он видеть его во сне ещё в грёбаном Нью-Джерси. Потому что тогда он приснился бы и Джерарду, а Джерарду ничего не снится. Джерард не может быть ничьей родственной душой. Джерард вечный изгой, вечная насмешка, даже у бога. Фрэнк вцепился руками в свою колу. Молчание начинало затягиваться и давить на нервы. — Как ты сказал? Не видишь снов? Вина куда-то провалилась, оставив после себя чёрную дыру. Напряжение спало. Джерард вновь принялся невидяще глядеть на толпу. — Да. — Почему? — Потому что у меня конфликт с богом. Люди, занявшие почти все столики, о чём-то оживлённо разговаривали, улыбались, попутно поедая свой ланч. Джерард мимолетно взглянул на остывшую коричневую жидкость в своей кружке, и ему захотелось вылить её куда-нибудь. Фрэнк тоже не начинал трапезу. Он сидел с идеально ровной спиной, заламывая пальцы. Джерард скользнул по нему взглядом. На руках красовалось несколько татуировок, нижняя губа проколота, а тёмные волосы находились в очаровательном хаосе. Красивый вообще-то. Но боже, у Джерарда не было сил здесь находиться. С ним. И вообще. Он отодвинулся назад вместе со стулом, который издал противный скрежет, проехавшись ножками по полу; потом взял свой кофе и, вставая с места, ещё раз посмотрел на Фрэнка и выдавил из себя короткое: — Мне жаль. Тот посмотрел на него обезоруживающе растерянным взглядом, и Джерард точно не хотел снова видеть этот взгляд. Он уже закинул сумку на плечо, когда Фрэнк подал голос: — Имя твоё хотя бы можно узнать? Уэй застыл на пару секунд. Взял кофе в другую руку, чтобы хоть чем-то себя занять, и также негромко ответил: — Джерард. Меня зовут Джерард.