Гробовщик

      Я просыпаюсь на рассвете. День обещает быть на редкость светлым, словно в противоположность тьме моих мыслей.       Пора возвращаться к незавершенной работе. Подхожу к двери, неся с собой пустой деревянный ящик. Оглядываюсь внутрь лишь на секунду, но этого короткого мига хватает для того, чтобы забытое тягучее чувство жажды поднялось, стряхнув с себя оковы вынужденной изоляции, и захлестнуло с головой.       Ты еще спишь, или притворяешься, демонстративно сменив позу. Теперь твое лицо обращено в мою сторону. Дыхание почти незаметное, но все же, слишком громкое для мертвеца.       Так странно видеть в своем пристанище живого человека, впервые за все это время. Обычно, мои посетители не настолько красивы... Мысль обрывается. Разум пытается задушить ростки восхищения, абсолютно несовместимого с желанием бежать отсюда как можно дальше.       Я лгал себе, когда думал, что мне не интересна цель твоего визита. Лгал, что смогу справиться с этим. Ведь нужно всего лишь дождаться утра и спросить прямо, без обиняков, зачем ты пришел. Пусть даже это будет слишком жестоко. Я должен знать правду - еще вчера я думал именно так. Но теперь, глядя на знакомые и, в то же время, изменившиеся черты, я не хотел знать ничего. Моя уверенность пошатнулась.       С огромным усилием я заставляю свое тело выйти из дома. Родители умершей девушки не будут ждать ее смертное ложе вечно. И, если я не хочу увидеть их на своем пороге, а также на себе познать всю силу человеческого любопытства, связанного с внезапным окончанием моего одиночества, нужно поторопиться.       Как назло, на сегодня я оставил самую тяжелую часть работы - центральный узор на крышке, который должен в точности повторять герб убитого горем семейства. Две розы, растущие из одних корней и луч солнца, падающий откуда-то сверху на одну из них. Странный рисунок. Но я никогда не задаю лишних вопросов своим заказчикам. Их жизнь - только их дело.       Несколько часов работы пролетают почти незаметно. Довольно оглядываю тончайшие элементы лепестков, кажущиеся объемными за счет правильно подобранных форм и их положения. Осталось совсем немного. Линия луча уже намечена, нужно только добавить глубины и внести финальные штрихи.       - Свет не всякому доступен, да, брат? - голос звучит сонно, но его мягкость обманчива.       Ты будто заглянул сейчас в мою душу. Рассматривая цветок, которому не досталось благости солнечного света, я невольно сравнил с ним себя. Такой же близкий к общим корням, но, все же, отделенный. Обреченный. Проклятый.       - Этот подарок предназначен той, что уже никогда не увидит солнечного света. Так пускай он будет хотя бы на крышке гроба...       - Человеческая слабость безгранична, так же, как и человеческая глупость, - усмехаешься ты, - Мертвым уже ничего не нужно.       - Это нужно живым, - слишком грубо перебиваю я, - Говорить о мертвых можно бесконечно, так же, как и о человеческих слабостях. Лучше скажи, что именно привело тебя ко мне?       О, этот невинный взгляд мог бы провести кого угодно, но только не меня. Я видел его в разных интерпретациях, тем не менее, неизменно приводящих к неприятностям. Многие незнакомцы смотрели так, когда пытались обмануть, обворовать или же и вовсе убить. Но я никогда не был глупцом. Именно благодаря этому я до сих пор жив.       Видимо, ты понимаешь, что я настроен серьезно. Невинность и непонимание сменяются затравленностью и злобой.       - Отец умер, - глухо говоришь ты, - Мне некуда больше пойти.       Вот как... Но почему? Ведь ты теперь единственный наследник. Любимый сын.       Вопрос так и остается незаданным. Ты подходишь ближе, не спрашивая разрешения, прикасаешься к узору на темном дереве. Медленно ведешь по нему пальцем, будто размазывая краску по холсту. Рука замирает у корней. Ты поднимаешь взгляд, и мои мысли окончательно путаются. Заметив мое замешательство, ты и не думаешь прекратить. Вместо этого, садишься на крышку гроба и начинаешь раскачиваться вместе с ней, задорно прищурившись.       Я вновь начинаю думать, что ты - всего лишь иллюзия больного разума, побежденного добровольным путем отречения и одиночества. Тьма внутри меня шепчет о том, что сейчас - самое время поддаться искушению. Ведь, все это - ненастоящее. А, значит, нет никакого греха. Нет никаких запретов...       Но плод моего мнимого безумия опережает меня. Ты неосторожно спрыгиваешь на землю, задевая крышку так, что она, покачнувшись, падает прямо в грязь. Но тебе нет до этого никакого дела. Ты подходишь ко мне вплотную, и я чувствую, как сильно бьется мое сердце. Удар, еще один... Твое лицо оказывается слишком близко. Зеленые глаза матери смотрят в мои, но в них нет ее внутреннего света. Только теперь я замечаю, насколько сильно ты отличаешься от того мальчика, который со страхом наблюдал за мной из окна башни, когда отец, страшно крича и сыпя проклятиями, выгонял меня прочь.       Я чувствую твое дыхание на уровне подбородка. Остается закрыть глаза и рвануться вперед, сминая податливые губы, клеймя твое тело и забирая душу в ад, где я не хочу гореть в одиночестве. Но я не шевелюсь. Удивительно, мое безумие вполне осязаемо. А, значит, я, все же, не сплю и не брежу.       - Ты ведь не прогонишь меня, Том? - поднимаешься на мысках и шепчешь это прямо мне в губы, - Я постараюсь отплатить за твою...доброту.       Я распахиваю глаза. Слова об оплате бьют больнее гильотины. Скольким еще ты предлагал заплатить за временное пристанище? Отсюда до нашего дома несколько дней пути. Лошади я не вижу, значит, ты шел пешком. Ночевал как минимум трижды. Где... И чем платил за ночлег?       Бессильная ярость клокочет внутри меня, но я не позволяю ей вырваться наружу. Если я до сих пор люблю, то должен успокоиться и отойти как можно дальше. Что я и делаю.       Через несколько минут мои руки разбиты в кровь. Я разрушил половину деревянных заготовок, стоящих у покосившегося сарая, превратил их в щепки. Только бы не задеть тебя. Ты этого не заслуживаешь, что бы ни сделал.       Тяжелое дыхание сменяется хрипами, боль в груди, впервые появившаяся еще неделю назад, усиливается с каждым вдохом. Ты с неприкрытым ужасом наблюдаешь за мной, готовясь рвануться в сторону, если я подойду ближе. Вот он, тот самый взгляд, который я помню. Странно, но от этого я успокаиваюсь.       - Я не трону тебя, - говорю тихо, разводя руки в примиряющем жесте, - Не бойся.       Наверное, ты не веришь мне. Отводишь взгляд ненадолго, но я вижу то, за что готов был убить однажды и нашего отца . В твоих глазах стоят непролитые слезы. Ты закусываешь губы и сжимаешь руки в кулаки. Поначалу, я думаю, что сейчас ты кинешься на меня. Но нет. Видимо, это твой способ справиться с эмоциями.       - Риддлы не имеют права на слабости, так ведь? - говорю я, повторяя жестокий постулат семьи, тщательно вбивавшийся в меня с раннего детства.       - Риддлы делятся чем-то своим только с теми, кто этого достоин, - с вызовом отвечаешь ты.       Сложно понять, что именно ты имеешь в виду. Хочется верить, что свою честь. Оглядываю беспорядок, сотворенный моими же руками. Чертыхаюсь и берусь за уборку, предварительно подняв с земли крышку нового экземпляра.       - В счет оплаты ночлега я требую помочь мне здесь. Вечером придут люди, заказавшие гроб, крышку которого ты так бездумно пнул в грязь, - стараюсь говорить как можно более отстраненно, как будто ты мне чужой, - Если хочешь остаться, придется привыкнуть к моей работе. И научиться держать язык за зубами.       Ты молча киваешь и принимаешься собирать деревянную щепу, разбросанную по мокрой земле.       Ветер вновь приносит из города запах тлена. Меня передергивает. Кажется, эта чертова чума никогда не оставит нас...