Так сложно что-нибудь сказать, помоги

Было проще, когда Мастер засыпал за столом. Правда, случилось это на памяти Фаргуса всего один разочек. И то было много. Сейчас же ёж буквально метался, зажатый между крайностями. Например… Мгновение назад он готов был собрать в один пучок всю свою наглость и нещадно выстрелить ею наставнику прямо в лоб, понимая и принимая все риски этого предприятия со всеми отдачами. О, каким красивым было это стремление в его голове. И как нелепо оно обломилось об неудачное стечение обстоятельств. И ведь Финитевус был в сознании, то есть в разы опаснее. Сейчас же едва ли мог что-то сделать своему ученику. Но именно теперь, ощутив потенциальную и очень перспективную безнаказанность, Фаргус ни на что не был настроен. Или… не решался? Странно, если так. Но, вместе с тем, забавно было думать об этом. Получалось так, будто даже в отключке Мастер обладал какими-то удивительными защитными механизмами, которые работали автономно и удерживали всяких ежей и прочих кадров от опрометчивых поступков. «И вовсе не опрометчивых, а много раз обдуманных...» - недовольно замечает ученик и чуть морщит нос. Поток мыслей заводит его совсем куда-то не туда. Ему не нравится противоречивость собственных ощущений и намерений. И тут же он припоминает, как на днях Финитевус рассказывал ему о том, что противоречия — это не только норма, но даже необходимость. Там ещё много чего было, но приводить точной цитатой весь монолог Мастера сейчас нет никакой нужды. Вышагивая почти по-солдатски по коридору с неожиданной ношей на руках, ёж активно соображал. И попутно отбивался от нападок собственного Я, желавшего вставить несколько язвительных комментариев по ситуации в целом и оспорить корректность его поступков. Хорошо. А как он должен был поступить? Оставить Мастера там? Может, усадить на стул и аккуратно придвинуть к столу, чтобы вся эта «конструкция» продержалась достаточно долго? Иных подходящих мест, на которых можно расположить Доктора в адекватном горизонтальном положении, поблизости не наблюдалось. И да. Спальня — это всё ещё тайна, покрытая мраком. Её расположение, доступность… наличие? Фаргус думает о том, что будь он персонажем книги (и её же автором), то описал бы ситуацию так: «настала его очередь вести повествование». Это даже как будто воодушевляет, но только самую малость. В противном случае было бы слишком наивно. Какие бы мысли не роились в голове ежа, замещая друг друга с щелчками встающих на места, проверяемых, непригодных и отбрасываемых деталей, освобождающих пространство для новых, он всё ещё шёл. И не куда придётся, а к себе в комнату. Глаза боятся, а руки делают, да? Ну, если быть точнее, то в данном случае ноги. Вздох. Финитевус никак не комментирует происходящее, не даёт наводок, не оспаривает действия Фаргуса и не спрашивает, идиот ли он. Ещё бы стал. Для этого надо хотя бы очнуться. Фар вполне себе самостоятельный мальчик. Может справиться с задачей (которую никто перед ним не ставил, она сама упала в руки). И всё же чего-то не хватало. Тут только переждать, потому что реакция на изменившиеся условия — это процесс естественный и ожидаемый. Он ещё подумает над этим позже, если оно останется актуально. Фаргус с ноги открывает дверь в свою комнату. Незаметно для себя стискивает зубы за плотно сжатыми губами. Сам этого не замечает и движется к кровати. Сначала сажает на неё Мастера и, придерживая, присаживается рядом. Совсем недолго борется с застёжкой плаща на груди. Та довольно вяло сопротивляется и быстро поддаётся. Подчиняясь настойчивому движению руки, потянувшей за плащ, ткань спадает с плеч и оказывается у Фаргуса. В другой ситуации это, скорее всего, означало бы «минус руки». Ёж хмыкает и с секунды три разглядывает чёрную накидку. Она странно ощущается в пальцах. Точно способна, подобно жидкости, утечь сквозь них и, извиваясь змеёй по полу, ускользнуть в ближайшую щель. «Змеиные» ассоциации недаром преследуют Фаргуса. В наставнике было много чего-то подобного. Хоть тот же приковывающий гипнотический взгляд, лёгкость, изящество, манерность, подача, шипящая и вкрадчивая речь, привлекательность. Опасность. Дёрнув ушами, Фар коротко мотнул головой и отложил плащ на стоящий неподалёку стул. Сейчас он пытается не концентрировать внимание на деталях: неразрешённой и совершенно нерабочей близости, тёплом дыхании на груди, непривычном покое и лёгкости чужого тела. Начнёт — погрузится во всё это с головой, отойдя от первоначальной цели. И единственной ближайше верной. Ёж оттянул в сторону одеяло. Поправил подушку. Бережно опустил Мастера на спину. Укрыл. Встал, выпрямившись. И оглядел всё это дело. Ах, и ещё… он протянул руку и бережным движением, сжав пенсне двумя пальцами, стянул их с носа учёного, откладывая на стол. Будем надеяться, что он не станет возражать. Хотя о чём речь: Фар притащил учителя в свою комнату. И уложил в свою постель. Пенсне — это сущая мелочь в общей картине. Теперь необходимо хоть какое-то умозаключение. Так сказать, поставить знак препинания в голове. Не точку. Но Фаргус ведь мог рассчитывать на запятую? «Больно резкий переход от "тебе нельзя даже варить для меня кофе" к "прилягте, пожа..."» — мысль до конца сформировать не дал грохот, раздавшийся в одной из ближайших комнат базы. В какой точно — сходу определить не удалось. Фаргус коротко вздрогнул и резко повернул голову в сторону распахнутой двери. Звук был очень отчётливым. Что-то упало. И было слышно ещё быстрое ритмичное постукивание, как… «Раз-два-три, четыре-пять-шесть», — отсчитал ёж в голове количество этих коротких звуков. Как будто кто-то поспешил скрыться после этого. Странно. Как минимум потому, что и Фаргус, и Финитевус сейчас находились здесь. Подозрительно выглядящая ситуация с учётом наличия выведенного из строя Доктора. И если раскрутить эту мысль, вспомнить, скольким невеждам Мастер не угодил, то неожиданная потеря сознания смотрится не так уж однозначно. Это всё, разумеется, лишь предположения, которые подлежат проверке, но прежде… Фаргус стянул с тумбочки, стоящей рядом с кроватью, свой бластер (лишним не будет) и решительно двинулся к предполагаемому источнику звука. * * * Небо и воздух превратились в воду. Вот ты стоишь на твёрдой земле, задираешь голову до предела, глядя вверх. А в следующее мгновение всё меняется. И ты падаешь в это небо, идёшь ко дну. Финитевус открывает глаза, обнаруживая себя... тонущим? Земля уже где-то далеко. Верх и низ не поменялись местами, но сменилась координация в пространстве и понимание пространства в принципе. Падать головой вниз, но при этом лететь вверх — как это возможно? Запросто. До небесного предела, где подрагивают едва заметные, размытые в поверхность водной глади облака, ещё далеко. Во все стороны растянулась тьма. Не абсолютная. Она вырастает постепенно. Будто бы где-то здесь, рядом, есть источник света. Будто Финитевус и есть сам свет. Альбинос оглядывает себя, свои руки. Самые обычные, без бинтов. Ноги тоже. Иглы плавно покачиваются вокруг головы в густой воде, по ощущениям напоминающей кисель. Падение продолжается. Медленное и неспешное. Обманчиво незаметное. Однако моргнул — и ты уже на глубине. Оторван от всего мира. Окружён пугающей пустотой. Без ориентиров, указателей, понимания, куда тебе нужно. Не слишком новое ощущение. И всё бы ещё ничего, если бы воздух не заканчивался. Обычно мы дышим во сне. Потому что дышим в действительности. Даже оказавшись под водой в своих видениях, втягивая носом, втягиваем воздух. И сейчас лёгкие на автомате делают вдох (они делают так всегда). Но внутрь проникает вода. Тяжёлая. Как камни. Набивается внутрь и забивает собой всё свободное место. Давит на стенки изнутри. Кашлянув и от неожиданности распахнув глаза, Мастер зажимает нос и рот ладонью, ошарашенно глядя перед собой. Что…? Как…? Где он и почему? Думать решительно не получается. Спектр собственных умственных возможностей будто ограничен. А сам Хранитель по ощущениям оголён и беззащитен. Точно с него сорвали последний слой кожи, оставив обнажённые мышцы и связки, горящие от боли, любых прикосновений и движений. Открыть портал! Усилие. Концентрация. Ничего не происходит. Он словно и не умел никогда их открывать. И вся та жизнь, в которой он — гениальный учёный с удивительными способностями — приснилась ему. Зато теперь он точно бодрствует. Подумать только. Сколько возможностей было в той, приснившейся ему, жизни. Сколько перспектив! И правда… как можно было поверить в то, что это реально? Он едва ли способен на что-то столь грандиозное и поразительное. О таком можно только… грезить. Теперь-то он проснулся. И хотя бы не будет дальше мучить себя дурацкими мечтами. Всегда был неудачником. Вот и мать… смотрела неодобрительно. И отец… ворчал, что ничего путного из него не выйдет. «И не вышло...» — закусив нижнюю губу изнутри, Фин снова вскидывает голову. Он не помнит, кто он наверняка. Кроме того, что тот, «у кого никогда ничего толком не получается». Разочарование родителей. Безрадостный сам для себя. Как там в песне? «Счастлив тем, что несчастлив». Даже та жизнь, которая ему привиделась… не слишком удачно сложилась. Но там он смог добиться чего-то. Или даже больше, на что фантазии хватило. «До чего длинный сон...» — и как он от него устал. Финитевус старается пошевелиться. Плыть. Наверное, к поверхности. По крайней мере она так выглядит. Но находится безжалостно далеко. Бесполезно. Вроде бы и бороться нужно, но какой смысл? Он пытается вспомнить, как оказался здесь, так глубоко. Сам? По своей воле? Чтобы покончить со своим существованием? Это вообще похоже на него? Какой он по сути? Что для него свойственно, а что нет? И были у его личности вообще какие-либо черты? Кроме вот этой никчёмной жалости к себе самому? В реальности одного факта он точно уверен — жгучая, практически смертельная неудовлетворённость собой, без остановки сверлящая внутри. Пронзительная боль в груди, скрип в ушах, пульсация в висках. Жмуришь глаза, трясёшь головой, открываешь их. Всё ещё здесь, в толще воды. Мастер… откуда вообще взялось это слово? Для него нет ни одной хотя бы относительно вразумительной почвы. Это. Даже. Не смешно. Он поднимает руку и прижимает ладонь к груди, надавливает, точно пытаясь унять отчётливую физическую боль. Морщится. Лёгкие взрываются жжением. Хранитель жмурится и весь сжимается. - Кх-х-х… — вот и всё? Осознание скорой смерти. Наверное, так даже лучше. Он устал. И этот долгий утомительный сон, который он принял за свою жизнь, выжал из него последние силы. Ужасно обидно, но ничего не поделать. Жалко до слёз! А, да… видимо, он всегда был таким омерзительно сентиментальным. Как противно. Ему не хватало ни решительности, ни крепости духа, ни смелости, чтобы как следует сжать руки в кулак, потрудиться, постараться. Он всегда боялся. И постоянно о чём-то жалел. Глотал обиду, отмалчивался, отсиживался по углам. Вот какой он. Тот образ, что был в его сне, с другой жизнью, тот целеустремлённый и беспощадный цепкий ум, трудолюбивый и бесстрашный, решительный и смелый, смеющийся над трудностями и другими людьми, готовый шагать против целого мира, ни на кого не обращая внимание, никого не слушая! Тот образ… ха! Он просто нереален. Таких в жизни не бывает. Фин скребёт пальцами по груди, будто желая выцарапать собственные лёгкие. Но движения слабые и неубедительные. «И нечего удивляться… ты всегда таким был...» — сомнительный выбор для предсмертных мыслей, но подбирать красивые слова поздно. Пространство сгущается, сжимается, спрессовывает в комок. Больно. Больно. Больно! … Глубокий вдох. Финитевус распахивает глаза. Быстро моргает несколько раз. Он в хорошо освещённом помещении. Сидит за обеденным столом. В уютной и по-домашнему обставленной кухне. Обводит её взглядом и однозначно узнаёт. Или думает, что узнаёт. Кто-то в голове заменяет одно «отработавшее» сознание на другое, замещает устаревший кадр новым, переключает сцены. И Доктор принимает это как должное. Честно говоря, он и не может по-другому. Никто из нас не может. Мы просто видим что-то, испытываем. Это вываливают нам на голову без спроса и предупреждения. Как ведро с помоями. «Ведро с помоями...?» — Фин слышит отголосок каких-то мыслей. То ли своих, то ли нет. Откуда возникло это словосочетание? — М-м-мн… — подняв руки, ехидна накрывает лицо ладонями и трёт пальцами глаза. На носу ничего нет. Но видит он прекрасно. Просто чудесно. И это тоже воспринимается как должное. Даже и капли подозрений не возникает, что здесь что-то не так. — Ты уснул? — раздаётся женский голос над головой. Опустив руки, Фин поднимает взгляд. И видит её… … тоже ехидна. Довольно типичной внешности и окраса. Стоит по другую сторону стола, уперев одну руку в бок. В другой руке миска с салатом и воткнутой туда ложкой. Женщина смотрит сверху вниз с лёгким беспокойством и немного натянутым укором. Финитевус не находит, что на этот ответить. Потупив взор, он чуть съезжает по спинке стула, как будто намеревается утечь под стол, но взгляд напротив, сделавшийся строже, останавливает его. — Нет, я… задумался просто… — выдаёт он в конце концов. — Опять сидел над своими книжками всю ночь? Был бы ещё толк от этого, — она пытается ругаться, но получается не очень убедительно. И сама это понимает, так что в конце концов вздыхает и ставит на стол миску с салатом. «Ещё как будет толк», — обиженно отзывается Фин в мыслях и поджимает губы. Только чтобы не насупить их. — Вот. Поешь лучше, — мягко произносит женщина. Финитевус же отвечает как будто на автомате, не задумываясь, словно он говорит это каждый день. И зазубрил эту фразу до последнего звука, от зубов отлетает. — Я не хочу. — Милый… — женщина делается грустной. В грусти её не проглядывается усталости, можно даже подумать, что эмоция неискренняя, но альбинос откуда-то знает, что это не так. Однако всё равно не проникается в должной степени. Или точно не в той, на которую рассчитывают. — Нужно есть… Особенно если ты много занимаешься, ты же сам это прекрасно знаешь, — она просит, деликатно подбирая слова. Присаживается напротив и складывает руки на столе, сцепив пальцы, как будто собирается помолиться перед приёмом пищи. — Пожалуйста…? — Я знаю. Но я не хочу, — как поразительно неумолим он и безжалостен. И как легко слетают с губ эти слова. Сам себе даже удивляется. Но отступать не хочет. Почему? Не знает. Слишком вредный, может? Он всегда таким был? Женщина вздыхает и как будто смиряется. Она закрывает глаза и поднимается. «Зачем садилась? Рассчитывала на длинный разговор?» — и быстро сдулась. Фин как будто расстроен, что дискуссии не состоится, но не сильно. Он прикрывает глаза и смотрит ровно, спокойно, сдержанно. Ехидна перед ним берёт миску со стола и разворачивается, чтобы пройти к столешнице и отставить посуду туда. — Ладно… — тихо буркнув это, она застывает там на несколько секунд. И всё вокруг замирает вместе с ней. Кто-то нажал на паузу в этом мире. С лёгкой растерянностью Финитевус оглядывается по сторонам. Всё? Он может идти? Дальше заниматься тем, чем занимался? То, что он не помнит, чем был занят до этого, его не смущает. Но пока он сомневается, женщина вновь приходит в движение. Подобно механической кукле, у которой заклинило механизм. Или её завели обратно. Она разворачивается и идёт к обеденному столу. Вместе с салатом. Ставит его перед альбиносом. И подаёт голос. — Вот. Поешь лучше. «… что?» — Доктор смотрит исступлённо. Молчит. Но теперь в характере совершенно ином. Не успевает ничего толком подумать, как его губы произносят всё тот же неизменный ответ. — Я не хочу, — это он сказал? Или кто-то за него? — Милый… — что происходит? — … нужно есть. — Я знаю. Но я не… — его слова прерываются резким грохотом. От него аж уши заложило. Женщина бьёт миской по столу. Гремит так, словно кастрюлю на голову надели. И стучат по ней, стучат. Финитевус жмурится, хмурится и зажимает уши ладонями. Голова. Голова страшно болит, натурально раскалывается на части. Да что же это такое?! — Хватит, мам! — не выдержав, выкрикивает он. Но та не прекращает. Она трясёт рукой. Стол идёт трещинами под этим ударами. А вот миска остаётся цела. Кусочки овощей и листья салата ни разу не комично разлетаются в стороны. Тарелка уже практически пуста. Вместе с этим ехидна напротив начинает кричать, повышая общий уровень шума. — Ты много занимаешься! Ты же знаешь! Нужно есть! Ты много работаешь!!! БЫЛ БЫ ОТ ЭТОГО ТОЛК! А ТЫ НЕ ЕШЬ! ЛАДНО! НО ЛУЧШЕ ПОЕШЬ! ЗА ЧТО МНЕ ЭТО?! ЗА ЧТО МНЕ ТЫ?! ДАЖЕ ПОЕСТЬ НЕ МОЖЕШЬ! ЭТО ЖЕ ТАК ПРОСТО! СПЛОШНОЕ НАКАЗАНИЕ! МИЛЫЙ! МИЛЫЙ?! ТЫ ПОЕШЬ?! — ему кажется, что он не разбирает слова в этой визгливой каше, но всё не так. Он прекрасно разбирает. Даже кроме того. Как будто знает их наизусть. Но головная боль усиливается. Фин чувствует, что это не по столу бьют тарелкой, а по его макушке долбят молотком. Сдавленно заскулив, он крепче сдавливает голову ладонями, стискивает зубы, ложится подбородком на стол, стараясь абстрагироваться. Если бы он умел перемещаться в пространстве, куда захочет, он бы просто переместился. Ушёл. Теле… теле… телепортировался! НО ЭТО НЕВОЗМОЖНО! «Да… господи… БОЖЕ!!!» … Все звуки ушли. Резко исчезли. Голова, правда, побаливает. Но всё это уже не кажется таким нестерпимым. Финитевусу даже думается, что он преувеличил масштаб трагедии. Или это собственное восприятие его искривило. На самом деле всё нормально. И ссориться с мамой совершенно не нужно. Он верит в это и не удивляется тому, как быстро одни чувства сменились другими. Альбинос открывает глаза. И обнаруживает себя стоящим посреди спальной комнаты. Все предметы мебели больше, чем стоило бы. Или это он сам невысокого роста? (Смена окружения тоже его не беспокоит.) Мать опускается перед Фином на колени и обнимает за плечи, притягивая к себе. Он не сопротивляется. И смотрит в стенку за ней. Прислушивается к ощущениям. Тепло. Спокойно. Всё хорошо. Он тихонько вздыхает и слушает её голос, нежно лепечущий на ухо слова: «Я люблю тебя, люблю, люблю тебя, я всегда тебя поддержу, буду на твоей стороне и никогда тебя не брошу, ты веришь мне?» — Конечно, — очередной ответ не задумываясь. — Хорошо… хорошо… — она услышала то, что хотела, отстранилась и лучезарно улыбнулась, погладив сына по плечам и оправив одежду. Пока она делает это, Фин краем глаза замечает крупную фигуру в дверном проёме. Мужчина. Тоже ехидна. Он стоит и угрюмо наблюдает за происходящим. Почему-то под этим взглядом становится как-то неловко и не по себе. Точно они тут чем-то непристойным и постыдным занимаются. Или словно Фин не заслужил этих слов и прикосновений. Учёный хмурит брови. Но прежде чем успевает что-то понять, женщина поднимается и просто уходит вместе с мужчиной. Вместе с его отцом. Они закрывают дверь. И альбинос остаётся стоять в комнате. Уже совершенно пустой. — Ты ведь сказала, что не…? - шепчет он. На том месте, где была дверь, теперь стена. Больше нечему распахнуться и впустить кого-то внутрь. Ты взаперти. Окон тоже нет. Спутанные мысли в голове мечутся туда-сюда, играют в прятки, играют в салки, прыгают друг через друга, как через козла, спотыкаются и падают, какие-то из них смеются, хотя причин для смеха нет. Финитевус садится там, где стоял, обнимает колени, подтянув их к груди. Старается прислушаться к себе, вспомнить что-нибудь, понять, почему его оставили здесь. Но его собственный смех в ушах нарастает, отражается эхом от стен, повторяется и усиливается многократно, заполняя собой всё. Приходится снова зажать уши ладонями, только это не помогает. Ха-ха. Ха-ха. Аха-ха. ХА. ХА-ХА! ХА-ХА-ХА!!! — Да хватит уже. Замолчи. Дай! Мне! Подумать! «Это тупик.» «Ушли-ушли-ушли, оставили!» «Я был на глубине...» «Тебе всё это приснилось!» «Сплошное разочарование!» «За что ты им, такое наказание.» «Бестолковщина.» «Лучше бы ты поел.» — Грк-х-х-х-х! — он падает на спину. Начинает кататься по полу влево-вправо, влево-вправо. Стучать ногами. Громче. Сильнее. Чтобы заглушить собственный голос. Прикусывает язык до крови. Рычит. Но голос не затыкается. … Кто-то хватает его за руку и грубо дёргает вверх. Встряхивает. Даже говорит. Но это уже чьи-то чужие слова. Не такие же, что звучали до этого. Фин пытается вслушаться, цепляясь за них, как за единственную возможность выбраться из этого омута беспричинного смеха (ха-ха… ха… ХА!) — Сколько раз я тебе говорил? Не надо. Делать этого. В доме. И вообще делать не надо! Чем ты, чёрт тебя подери, занимаешься? Посмотри, что ты наделал! — его ещё раз грубо встряхивают. Опустив взгляд вниз, он замечает большую лужу на полу. Она почти светится ядовитыми цветами. И, боже… проедает доски, капает куда-то вниз, во тьму. И хорошо, что не на голову кому-то. (Или плохо, что не…?) Финитевус вдруг думает, что это ужасно опасно. Но при этом где-то в глубине души понимает, что сделанного не отменить, прошлого не воротить. И что так было… нужно? Другой вопрос: как вообще так получилось? Он допустил серьёзную ошибку? Был неосторожен? — Господи, как мне это всё надоело! И твои паршивые занятия! — рука, что сжимает его запястье, куда больше его собственной. Ехидна даже чувствует, как его поднимают над полом, точно он нашкодивший котёнок, которого сейчас отшлёпают за провинность. — Прости, отец, я… не хотел… это вышло… — случайно? Как глупо. — Не нарочно. Извини. Я всё уберу и верну как было, — это ведь его ответственность. Он всё исправит. И никто не пострадал. Давайте не будем ругаться, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Он приберётся. И починит пол. Будет даже лучше. Зачем так крепко сжимать мою руку, от этого умнее не делаются, пусти уже, больно ведь! — Поганец, — ещё раз встряхнули. Честное слово, будто хотят вытрясти из него душу. На несколько секунд даже перехватывает дыхание, чем-то сдавливает грудную клетку, ломит в рёбрах. Хотя никаких предпосылок к этому не наблюдается. Злобный взгляд напротив пытается расстрелять тебя на месте. И даже придавливает к стене. (Нет, серьёзно, натурально!) Нет времени думать, как так вышло. Фин дёргается, стараясь вырваться, извивается и брыкается. Но всё тщетно. Давление усиливается. Дежавю. Да почему он так слаб, чёрт побери?! С пальцев срывается чёрная молния энергии Хаоса, которая прошивает тело напротив насквозь. Оно содрогается и неестественно изгибается, ломается и кривится. Это выглядит жутко до дрожи. Юный (как оказалось) учёный цепенеет на несколько секунд, но затем, опомнившись, вырывается. И бежит. Куда? Он не знает. Не обращает внимания на то, что он уже не в своей комнате. А в мутной чёрно-коричневой тьме. Под ногами холодный бетон. Фин бежит (почему-то босиком), ловя кончиками пальцев леденящий холод. Дыхание сбивается так, словно он не останавливался и не отдыхал уже целую вечность. «Где… проклятый… выход отсюда?!» — а «отсюда» — это откуда? Без понятия. Ехидна втягивает носом воздух, рвано и почти что всхлипывая. Вдруг… Раз! Он снова выше и взрослее. И больше не ребёнок. Спотыкается. Буквально об воздух. Но не падает, зато тормозит и теряет в скорости, чисто на автомате опускает взгляд вниз. И видит, как зелёное пламя Хаоса, возникшее из ниоткуда, бросается на ноги. Точно голодный волк, готовый растерзать тебя на клочки. Фин отступает, но это не помогает. Пламя кусает за ноги, быстро поднимается вверх, по бёдрам, лижет живот. И своим горячим языком снимает целый слой кожи, обнажая плоть. — Нет… Нет! НЕТ! — он отступает ещё и пытается стряхнуть с себя этот «огонь». Хаос пользуется этим и цепляется за руки, начинает обгладывать пальцы, но бросает на половине, извивается по рукам, обнимает поперёк груди, кусает в шею, выжигает на лбу и иглах чёрные полосы. Как же. Больно! Чертовски. БОЛЬНО! Стиснув зубы, скуля и рыча, Хранитель падает на колени и пытается ухватиться за потоки энергии, окутывающие его, точно за клочки ткани. Будто их можно просто так сорвать с себя и отбросить в сторону. — Ненавижу тебя, ненавижу! Ненавижу! Будь ты проклят! Ост… оставь меня в покое! — из глаз текут слёзы, но альбинос не чувствует, чтобы они касались щёк. Пытается коснуться их сам. Пальцы проваливаются в пустоту. Щёк нет. Не наткнувшаяся поначалу на препятствие, рука двигается дальше и упираются в зубы. Они есть. А щёк нет. Кроме того, соединение между верхней и нижней челюстью отсутствует. — Мнх! — учёный в ужасе вздрагивает и резко одной рукой зажимает рот спереди, другой крепко прижимает подбородок. И застывает, тяжело дыша. Он не чувствует той части лица, что не смог нащупать. Зато чётко ощущает лёгкое дуновение ветра на оголённых дёснах и полости рта по бокам. Тело прошибает дрожь. Если он сейчас опустит руки… нижняя челюсть просто упадёт…? Финитевус не хочет проверять. Он сидит в этой темноте, на время позабыв о «зелёном пламени». Слёзы затекают в рот. Они солёные на вкус, всё как и положено. Вибрирующий Хаос. Ползучий Хаос. Замедляется… собирается к центру во лбу. А оттуда стекает на глаза, будто накрывая их повязкой. Бережно и обманчиво ласково. — Я не хочу… не хочу… не хочу… хватит… уходи… — слова, задавленные в ладонь, растворяются в пустоте. И ни к чему не приводят. Потоки энергии делятся на множество таких же, но поменьше, и заползают в глаза. Хранитель сгибается пополам, утыкается носом в колени. Как будто это способно его защитить. Но «огонь» всё равно находит, где протиснуться. На месте глаз ощущается колючая пустота. Невидящая. Она жжётся холодом изнутри. И этот холод пронзает до самого мозга, невыносимо обостряя каждую нервную клеточку. ... Его снова хватают за руку. В голове проносится почти что отстранённая и равнодушная мысль. «Сколько можно меня хватать?» — рука отзывается смутной болью. Финитевус открывает глаза и видит, что идёт по улице. Мать сжимает его ладонь и ведёт за собой, сама шагает впереди и как будто немного торопится. Быстрый осмотр показывает, что всё на месте. Он выглядит обычно. Совершенно заурядно. Только руки побаливают, словно он где-то упал и стесал их об асфальт. Снова маленький. Юный учёный морщится и пытается ненавязчиво освободить руку. Женщина останавливается и оборачивается, но не пускает его. — Что такое, милый? — Отпусти… — Что у тебя с руками? — ехидна шумно вздыхает и присаживается перед сыном на корточки. Он выдёргивает руку и смотрит на свои ладони. Выжженные на них чёрные спирали расползаются в стороны. Кожа на руках сохнет почти моментально. И осыпается крошкой, похожей на опилки. — Ыкх! — сдавленно вскрикнув и оскалившись, Фин встряхивает руками, но от этого только хуже. Они истончаются на глазах, пальцы не сгибаются. Мать смотрит на это дело с холодным скепсисом. И вдруг... улыбается. — Что ж. Видимо, не сможешь больше заниматься своими исследованиями, — она поднимается и выпрямляется. За её спиной юный Мастер видит подвешенное непонятно на чём тело отца. Удавка сдавила его шею. Он висит и даже не покачивается. У маленького Фина перехватывает дыхание. Взгляд застывает на этой картине. Он не понимает, что происходит. Может только чувствовать. Горечь, обиду, растерянность. Он чувствует, что любил их. И что здесь что-то неправильно. Но при этом безоговорочно верит в реальность происходящего. Ощущает себя непонятым, преданным, старается найти объяснение, ищет его в материнских глазах. Но она смотрит на него как на чужого. Почему это случилось? Почему она так равнодушна? Почему отца никто не остановил? Куда они идут? Что с его руками? Почему так ломит тело? Где его дом? Кто он такой? Это всё из-за него? — Ты всех очень разочаровал. * * * Доктор резко распахнул глаза и шумно втянул носом воздух. Но шевелиться не спешил. Наоборот, его тело словно покрылось гипсовой коркой. Он смотрел в потолок и пытался определить, проснулся ли он на самом деле. Или всё ещё в ловушке. И если уже нет, то как давно он спит? Учёный поднимает руку. Она почти невесомая — точно и не его — плавно показывается из-под одеяла. Всё остальное тело всё ещё недвижимо. Даже зрачки застыли. Он не помнит, чтобы ложился в кровать. Кроме того, это не его потолок. И не его, насколько может уцепиться взгляд, стены. И насколько он вообще может разглядеть, потому что всё мыльное и неясное. Пенсне на носу отсутствует. Он… в другом месте? В каком? И почему? Слишком тяжело думать сейчас. Рука так и зависла в воздухе, ожидая дальнейших указаний. — Мастер, — раздался голос поблизости. Финитевус не поворачивает головы. Он узнаёт, кому тот принадлежит. Болезненно прикрывает глаза. Подрагивающие пальцы касаются лица. Медленно проводят по нему самыми кончиками, как будто что-то проверяют. Глаза сухие. Хотя бы так. Он не мог дать себе волю за так опускать барьеры. Какие-то уже явно треснули. Финитевус недоволен этим, так что хмурится. Сделав своё дело, рука бессильно падает обратно на постель. Фаргус сидел на стуле за столом. Он не позволял себе бездельничать, так что почти всё это время работал над обширными материалами, ранее предоставленными Доктором. Заслышав копошение, ученик тут же среагировал, повернув голову. Это не первый раз, когда он так делает. Лицо Мастера, пока тот спал, недолго сохраняло ту безмятежность, которой поначалу ёж невольно залюбовался. Фин спал очень беспокойно: часто ворочался, морщился, стискивал в пальцах одеяло, шумно вздыхал носом. И не просыпался довольно долго. Это было не слишком удивительно, если речь идёт о бессильном (и скорее всего голодном) обмороке. Попутно Фаргус задавался вопросом, всегда ли учитель спит так? Речь о дурных снах, разумеется. Наверняка он пытался с этим что-то сделать, если «да». И наверняка всё не так просто, как может показаться со стороны. Ёж не мог делать никаких выводов и выдвигать оценочные суждения, потому что обладал очень скудным багажом знаний на эту тему касательно Мастера. Честнее будет сказать, что «багаж» в этой области только сегодня начал хоть чем-то наполняться. — Вы очнулись…? — негромко уточнил ученик, полностью разворачиваясь на стуле. Почему-то он не сказал «проснулись». Ну да, после такого спанья скорее очнёшься, чем проснёшься. Фаргусу тоже снились не очень приятные вещи. Не постоянно и в количестве вполне терпимом. В факте их неожиданного появления точно был замешан эксперимент с Хаосом. Но если Фар получил лишь долю (небольшую и не слишком опасную в сравнении с тем, какой она может быть), то представить, как спится, в таком случае, Мастеру с его «концентрацией», просто… страшно? Финитевус медленно поворачивает голову, ловит взглядом нечёткую фигуру ученика. Находясь ещё в некоторой прострации, не совсем уверен, что действительно видит его. Тут недалеко вообще во всём начать сомневаться. Так что альбинос подслеповато щурится, игнорируя при этом боль в висках. Фаргус не снится ему, насколько Доктор может помнить. Значит, проснулся. — Ах. Да. Извините, — ёж быстро берёт со стола пенсне. Когда он разворачивается обратно к Мастеру, тот уже сидит на кровати с немного отсутствующим видом. До сих пор не говорит ни слова. Закрыв глаза, трёт двумя пальцами переносицу. Это хорошо, что Фаргусу не говорят, что он космических масштабов невежа, но если собираются, то чем раньше, тем лучше. Не исключено, что Финитевус может быть так оскорблён, что решит и вовсе начать Фара игнорировать. И слова, мол, ты недостоин. — Держите… — ёж протягивает наставнику пенсне. Тот же, не глядя, вытягивает в сторону ученика руку раскрытой ладонью вверх. И ждёт. Фаргус чуть поводит плечом и вкладывает пенсне в ладонь. Доктор надевает его на нос и открывает глаза. Ну. Теперь стало окончательно понятно, что это за помещение. Фин тут бывал, так что комнату узнает. Медленно моргает. Он не игнорирует Фаргуса, даже если это так выглядит, но что-то говорить решительно не хочется. Да и вообще... осознание того, где ты проснулся и где спал, улыбки на лице не вызывает. На то были свои причины (уйма). Часть их Фару удалось понаблюдать. Это лишь крохотная вершинка айсберга, но и её Мастер предпочёл бы держать от окружающих подальше. Даже от ученика, которому доверял чуть больше, чем никак. Фаргусу же полученной информации было катастрофически мало. Он желал знать и понимать больше. Кроме того, быть полезным, важным и ценным не только в качестве ассистента и последователя. Это само собой, но… … не мог же он сказать: «откройтесь мне». И делов. Нет, чисто «сказать» мог, естественно. Но на этом всё и закончится. На него взглянут как на полнейшего кретина. Мол, с какого это перепугу. И почему это Финитевус должен ему довериться, не ожидая подвоха. «Нипочему». Вот и всё. Подвохов в жизни Мастера хватило на несколько веков вперёд. Фаргус это понимал, да ведь пробовать всё равно никто не запрещал. Наставнику не помешало бы восполнить силы и прийти в себя. Вряд ли он долго простоит на ногах, если просто сейчас встанет и вернётся к работе. Так что Фаргус предлагает то, что считает нужным предложить. Без какой-либо задней мысли. — Может, Вы поедите? Финитевус коротко вздрагивает. Зрачки суживаются (дальше некуда). Внутри что-то холодеет. Слова, произнесённые учеником, настойчиво щёлкают по черепной коробке изнутри почти издевательски, сопровождаемые отголоском из сна. Мастер уже слышал что-то подобное. Внутри всё сводит. И пальцы на руках нервно стискивают одеяло. Сжимаются, разжимаются, снова сжимаются. Доктор даже не замечает этого, уставившись перед собой. Потом поворачивает голову, глядя на Фаргуса как на наваждение, иллюзию, призрака. «Я… не хочу...» — звучит само по себе в голове, без его веления. Так он уже проснулся? Или всё ещё спит?