За пятьдесят шесть дней до

20?..

как можно быть уверенным?..

Аластор не хотел, чтобы Аврора приходила этим утром. Никому не были нужны проводы и лишние сантименты. Он не был идиотом, видя, что Четвёртой совсем плохо и такими темпами долго она не протянет. И поэтому собирался уйти тихо, прихватив вернувшуюся в привычный размер Чарли и проводников-херувимов. Страшно не было. Радио-демон передвигался, будто в тумане, с трудом реагируя на окружающий мир. Воздуха не хватало, но это лишь метафора, чтобы не лезть в свою суть глубже, в тщетных попытках раскопать то самое лезвие, что царапает душу. Как камешек в ботинке — пока не снимешь обувь и не вытряхнешь оттуда всё, он не вылетит, продолжит досаждать. Вытряхивать ничего не хотелось. Скорее напротив, было нужно замереть на месте, не дыша, чтобы всё осталось, как есть. И чтобы не стало хуже. Состояние казалось таким хрупким… Да и не только оно. Аластор смотрел на свои запястья и отстранённо думал — как же легко они сломаются, только тронь, и в руке уже осколки, острые, все в крови. А кровь не горячая. Она подобна сухому льду, её жар обманчив, и от этого мурашки ползут по спине. Жидкость стекает из глаз по щекам, капает на пол, издавая единственный звук в тишине. Этот звук, удар капель о стеклянный пол, заставляет бояться. Чего? Себя, или того, чем ты привык быть. Эта паника не имеет обоснования, она беспричинна и оттого лишь более мучительна. взаперти,

нигде,

никогда,

ни с кем.

в собственном рассудке?

а не каждый ли в нём заперт?

ответ не проходит сквозь прутья клетки.

не сейчас.

значительно позже.

Аврора всё же спустилась, ровно через четыре минуты и двадцать восемь секунд после того, как Аластор неудобно устроился в кресле. Радио-демон почти сквозь сон замечает, что она перешла в демоническую форму. Они знакомы достаточно давно, чтобы он точно знал, что Четвёртая отказалась от этого состояния. Ей никогда не нравилось то, чем она становилась. Поэтому она вырвала, почти что выдрала с мясом чёрные крылья собственными руками, залив рану святой водой, чтобы они никогда не отрастали снова. Аврора ненавидела их. Аластор разглядывал её пару секунд, чтобы удостовериться, что то, что он видит — это действительно то, что он видит. Поводов усомниться не было. Всегда изменялось только лицо. Левая половина лица сделалась чёрной, и появились глаза. Маленькие и большие — их было много, возможно, сотня. Она почти не дышала. — Зачем? — не слыша собственного голоса, как не слышал всё утро, спросил Аластор. — Неужели не видишь? — спокойно ответила она вопросом на вопрос. — Я умираю. Сколько дней, как ты думаешь? Неделя? Может, больше? «Может, если обменяться кольцами, всё получится?» Кто-нибудь ещё в это верит? В голосе Авроры не читалось ни единой эмоции. Глаза были пусты, как у куклы. Аластор смотрел и видел только то, что она уже умерла. Очень давно. Возможно, вместе с Рейвен. Возможно, через пару лет после неё. Радио-демон всегда думал, что она не носит масок. Он недооценивал это существо. Это нечто, разодравшее свою душу на кусочки, чтобы ей не было одиноко, и создавшее вторую себя, отделившее эмоции от рациональности и превратившее чувства в личность. А теперь это не демон.

это живой труп.

Этим утром всё становилось понятно. Перед смертью, даже фальшивой, всегда появляется тонкий, прозрачный, как стекло, внезапный смысл. В глубине души он знал, что ему предстоит именно умереть. Аластор даже усмехнулся где-то далеко у себя в голове, не понимая, как ухитрялся не замечать этого раньше. Аврора была древним существом. Ей было полторы тысячи лет, если не больше. Древние умирают не так, как все. Они не становятся трупами, их не хоронят на кладбище, никто и никогда не плачет по ним.

они горят

Сгорают и тлеют. Остаётся кучка пепла. Остаётся фальшивая память, похожая на выцветшие фотокарточки. Эта память — неуважение к древним. Гораздо лучше забыть их навсегда и не вспоминать. Если у такого существа были близкие, будет только тупая боль. Почти вечная, неживая, холодная. Пока не забудешь совсем. У Авроры не было близких. Это единственное, что он мог сказать точно. И в то время, как сам Аластор, тщетно пытающийся сломать стены клетки собственной головы, его странный двойник, родившийся сегодня утром и вытеснивший все маски разом, говорил, а точнее, пытался что-то сказать: — Слушай, Аврора… — Не называй меня так. Забудь это имя. У мёртвых нет имён. Мне плевать и тебе плевать. Не стоит притворяться и разыгрывать тут драму, делая вид, что мы что-то друг для друга значим, — жёстко сказала она. — Я пришла прощаться. Мы больше не увидимся. На закате я покину город. Спасибо за всё, с меня хватит, вы справитесь. Прощай. Она испарилась. Ей можно было не экономить силы. Последний праздник, торжество жизни. Рай — хорошее место, чтобы умереть. Если бы он сам предстал перед неизбежной гибелью, он выбрал бы именно Рай. Даже несмотря на то, какие твари тут обитают. Единственное истинно-райское создание, что он встретил — его мать. Спустя пару секунд он осознал, что только что умер его друг. Эта новость не резонировала с душой. Плевать. Рано или поздно это всё равно случилось бы. Всё к этому шло с самого начала. С появления Авроры в Аду и даже раньше, с того момента, как она фактически убила пятьдесят миллионов человек, организовав эпидемию чумы. Аластор предпочёл забыть о ней в ту же секунду. Кому нужна эта память? Всегда есть более полезные вещи, чтобы заполнить ими черепушку. Он убедит забыть о ней всех остальных, в том числе и Люцифера. Если собралась умирать, пусть умирает без остатка, насовсем, пусть рассыплется пеплом, будто её никогда не существовало. Что есть грешник? Это душа, оступившаяся на жизненном пути и вынужденная мучиться в Аду. А когда душа разодрана на две и более части, чтобы получить двух демонов вместо положенного одного — это уже издевательство над сущностью мироздания. И над Богом. Так что она может быть спокойна, сдохнет не бездарно. К тому же, у этой оболочки души нет. Истлела ещё раньше. Медленный процесс умирания, гниения был растянут злой судьбой на добрую сотню лет. Что ж, думал Аластор, хватит с неё. Когда пришли херувимы, Радио-демон не вслушивался в их объяснения. Он уже понял, что являет собой Ядро. Это не место, не время, не существо и не мир. Ядро — это состояние сознания, потому что мир каждого существа опирается на то, как это существо его воспринимает. Ядро — это чудовищное вскрытие подсознания и извлечение из него того самого зерна, с которого всё начинается и в котором всё заканчивается. Что в зерне — неизвестно. Никто не знает, одинаково ли это, скажем, пространство, для каждого попавшего туда. И ещё Аластор точно знал, что Равновесие идёт именно оттуда. У всех Падших какой-то ген искажается, и это разрушает их зерно. Тогда Ядро меняет их. Возможно, что насовсем. На Чарли не действует даже зелье. Неизвестно, будет ли она прежней. Когда херувимы читают заклинание, которое, если Ядро откажется принимать их, убьёт на месте, Радио-демон концентрируется только на желании снова видеть счастливую, улыбающуюся Чарли, без всех этих мистических примочек. Обнять её, брызнуть в лицо водой и показать что-то гораздо красивее водопада. Вместе смеяться. Концентрируется на айсберге, от которого каждую секунду отпадает кусок за куском. Концентрируется на воспоминаниях о тех, кто помог этот лёд разрушить.       Чарли.

Люцифер.

Рози.

      

Эвелин.

      

В каком-то смысле Тай Хилл.

какого-то куска паззла не хватает.

что он забыл?

кого он забыл?

      

зачем он забыл?

неважно.

***

Чарли наконец-то осознаёт, что она дома. Она должна была быть здесь всегда. Это её стихия. Здесь она ничтожество и бог, раб и царь, дитя и старуха. Ей хочется что-то поджечь, но это всё не то, что нужно, не то, что она ищет. Но времени у неё предостаточно. Её личный мир, Ад и Рай в одном флаконе. Здесь нет никаких высших сил, кроме неё. Теперь она, кажется, знает, чего хочет. они все

должны

умереть.

Что-то глубоко внутри неё отчаянно бьёт кулаками о барьер, ограждающий это от мира. Оно кричит, надрывается, умоляет, выплёвывает угрозы. Плачет. Мир монохромен. Он населён ужасающими тварями. Всё это — лес, чёрный, туманный. Мир начинался так*. Было страшно. Неизвестность была настроена агрессивно, но с ней удалось совладать. Превратить в нечто более удобное. Заставить нравиться если не всем, то большинству. Но зерно осталось неизменно. Отсюда страхи, как отголосок того животного ужаса, не присущего божественным существам. Все навсегда останутся стоять вот так — в лесу, без света и защиты, когда со всех сторон подкрадываются они. Беги, беги человек! А я буду смеяться, глядя на твои попытки скрыться, что приведут лишь к более мучительной гибели. Беги, беги человек! Рано или поздно мы встретимся, я и ты, постоянно сбегающий от страха и от себя самого. Беги, беги человек! Прямо ко мне в руки, что медленно разорвут на клочки. Больше ты не кошмарный сон всего Ада. Ты маленький, потерявшийся мальчик, который испуганно глядит на изуродованные тела своих родителей, а потом бежит со всех ног, роняя горячие слёзы, который, измазавшись в крови убийцы, сам им становится. Ты больше не тот циничный ублюдок, прячущийся за сотнями и тысячами масок, желающий поиграться с наивной девочкой-принцессой. Ты лишь её жертва. Неужели ещё не понял? Это не ты будешь смотреть на мои страдания, а я на твои. Доволен? Жалеешь о своих действиях? Что ж, мне нет до этого дела. Я — само воплощение могущества и мне всё равно. Всё то же нечто внутри продолжает истошно орать, и волей-неволей приходится его слушать. Оно омерзительно Богине нового мира, слишком светлое, слишком невинное. Ангел Ада, что за бред. Богиня хочет выжечь это из себя, но не получится, всё замерло на этом этапе. Нужно было действовать раньше. Ангел Ада не разрешает Богине делать то, что она хочет. Богиня зла, и с ней лучше не шутить. Но Ангел упрямо повторяет и никак не заткнётся. Довольно! Богиня предлагает Ангелу сделку. Если этому демону хватит ума, чтобы выжить здесь пять дней — свободны оба, а Богиня останется здесь, и больше они друг друга не потревожат. Если же он действительно так туп, каким Богиня его видит, она убьёт и его, и Ангела. Ангел смело протягивает ей руку, слабо улыбаясь. Её огонёк в груди почти потух, но она всё ещё верит. Верит в то, что её надежды оправдаются. Губы Богини искажает уродливая усмешка. В её глазах плескается нездоровый азарт.

поиграем?