Прошлое из осколков

Что же это была за ночь? Какая темная и бесконечная. Должно быть много времени прошло с того момента, как Энакин потерял сознание в камере на станции Мустафара, но когда бы он сейчас не открывал глаза, перед ними была всё та же тьма. «Неужели я умер?» — думал Скайуокер — «Лежу в склепе и никогда не увижу больше солнца!» — Я хочу солнца. Хочу увидеть небо — почти кричал он в исступлении безо всякой надежды быть услышанным. — Тише, родной, ты обязательно увидишь его, когда поправишься, сейчас ты болен — услышал он над собой тихий, нежный, заботливый голос. — Кто вы? — спрашивал Энакин. — Я целитель Тара, я здесь, чтобы помочь тебе выздороветь — снова прозвучал этот голос. — Я очень сильно болен? Очень? — решился юноша на новый вопрос. — Да, очень, — услышал он после недолгого молчания — Но теперь тебе лучше, ты пришёл в себя. — Так откройте же окна! Пустите в комнату свет! — вновь разразился он криком. — Этого нельзя, твои глаза пока не выносят света, ты должен лежать в темноте, так велела Мастер Вокара — спокойно ответила целительница. — Вокара! Ненавижу её! Ненавижу как ситхов! Они заперли меня во тьму, а она в эту чёрную комнату! Ненавижу! — Энакин готов был разрыдаться. Готов был кусать подушку. Но болело всё тело, лицо, боль мешала всему — двигаться, есть, спать, дышать. Ужасная болезнь. Самая настоящая пытка. Снова ночь. Опять тьма. Энакину казалось, что его отрезали от целого мира. Вновь приходила Мастер Че. Она и целитель Тара двигались в темноте, как неупокоенные духи. Его перебинтовали, смазав повязки чем-то ужасно жгучим, после чего он бился и кричал от боли почти целый час. Всё тело настолько чесалось, что хотелось рычать, как раненому зверю, бросаться на пол и кататься по нему. А глаза по-прежнему закрывала повязка. Во время следующего визита Вокары Энакин притворился, что спит. И из того разговора, который она вела с целителем Тарой, он узнал, что у него лихорадка Рагноса, причём в очень серьёзном и опасном виде. Оказывается, Скайуокер был на волосок от гибели и мог остаться уродом на всю жизнь, если бы начал сдирать с себя бинты с этой ужасной едкой мазью, от которой всё тело жгло и чесалось. Лихорадка Рагноса, что же это — наказание или искупление? Или просто так нужно было, чтобы он заболел, как многие другие? Целителя Тару, которая во время очередной перевязки, случайно задела рану на плече, особенно глубокую и болезненную, Энакин, не помня себя от боли, укусил за руку. Она не ругала, не упрекала его, а только извинилась за то, что сделала ему больно. Юноше стало стыдно, очень, и в то же время было ужасно жаль её. Какой же голос был у этой девушки. Нежный и ласковый, как шелест ветерка. Ему нравилось, как она его называла. «Родной», «Дорогой», «Милый». Мама так звала его, потом Падме, а больше с тех пор и никто. Никто. Ни одна живая душа. Вернее, ещё одна, но та его совсем забыла... «Вспоминает ли Асока обо мне?» — думалось Энакину, когда он не мог заснуть — «Думает ли о том, как поживает её прежний учитель? Знает ли о моей болезни? Простит ли когда-нибудь?» Когда целитель Тара поила его молоком из ложки и терпеливо втирала мазь в его бесконечные раны, Энакин чувствовал её мягкую, нежную руку, хотя и не видел её. Ему сказали, что он может ослепнуть, сняв повязку и на всю жизнь остаться калекой и дрожь ужаса пробегала по сознанию юноши. Другой же ночью ему было особенно плохо, он постоянно стонал. Как у него всё чесалось, какое мучение, какой ужас. Тара сидела в головах кровати, совсем близко к юноше, тихо поглаживая его по голове. И когда же Энакин устал слушать её ласковые увещевания, она вдруг тихо, совсем тихо расплакалась. — Целитель Тара! — воскликнул Энакин в недоумении — Отчего же вы плачете? — Мне жаль тебя, очень — ответила она, всхлипнул последний раз. — И это при том, что я кусал вас и бывал груб и зол, как зверёныш? — удивился Энакин такому ответу. — Я знаю, что ты это не со зла, от болезни только, а на больных нельзя сердиться — прозвучал тихий и кроткий ответ. А в следующую ночь Энакин чувствовал себя ещё хуже. Он отчаянно кричал и возмущался всю ночь, то призывая к себе целителя Тару, то прогоняя прочь. Когда же она один раз помедлила подойти, он высказался: — А я знаю почему вы не идёте сюда! Боитесь заразиться! Да! Боитесь! Я же заразный! И тут же раскаялся в своих словах. Мягкие, тёплые губы сейчас же на миг коснулись его, припухших и сухих. — Вот же тебе, чтоб не болтал больше глупостей о том, что я чего-то боюсь. Слезы хлынули из его глаз. Как же сильно он испугался. Ведь Тара всерьёз могла заразиться. И такой невероятно чудовищной показалась Энакину мысль о том, что она может тоже заболеть и умереть, такая добрая, славная, милая... Он мысленно стал молить Силу о том, чтобы она сохранила ей жизнь. Ведь Энакин полюбил её. Полюбил за то, что она отнеслась к нему с ласковой теплотой и пригрела. Как же давно он не видел ласки. Целую вечность, должно быть. А на другой же день, страшно волнуясь, Скайуокер рассказал ей, целителю Таре, о всей своей жизни. О детстве, об ученичестве, о женитьбе на Падме, и про Асоку, ту, в которой слилось для него столько чувств. Самых разных в короткий период. Тара слушала, не перебивая и не возражая, лишь когда он только начал доказывать, что после того, что он с ней сделал, Асока никогда больше не сможет любить его как раньше, возненавидит только сильнее, за то, что он не спас Оби-Вана, добрая целительница попыталась его защитить: — Быть может, она и по сей день любит тебя, просто забыла об этом, достаточно просто напомнить ей, правильно напомнить. — Нет, не надо, не выгораживайте меня, она никогда мне это не простит, а будет ненавидеть до конца дней своих — кричал юноша в бессильной боли. Потом за этим приступом пришло глухое раздражение. Энакин метался по кровати и кричал, что ему незачем жить, если его никто в этом мире не любит и не нужен он здесь тоже никому. И тогда, в своей обычной нежной и заботливой манере целитель Тара сообщила ему: — А хочешь, когда тебе станет получше, я найду твою Асоку и поговорю с ней. Велю прийти к тебе и выслушать. Я думаю, в соих силах будет убедить её простить тебя. — И вы скажете ей это? Правда? Точно? — шептал Энакин, хватая её руки — Поклянитесь мне, целитель Тара. Милая, родная вы моя. — Клянусь — ответила она тут же — Я сделаю это. О, как же сильно полюбил её Энакин, эту милую и дорогую Тару. После мамы, Оби-Вана и Падме самой близкой сделалась она ему, ближе всех, как хотелось остаться с ней навсегда... Дни потянулись за днями. Тяжёлые и тоскливые. Ведь теперь Энакину не только велели лежать и поменьше двигаться, но ещё и почти запретили говорить. Начнёт он о чем-то спрашивать, так Тара тут же перебивала его: — Достаточно. Тебе вредно сейчас говорить. Вот поправишься, тогда и наговоримся вдоволь. Голос звучал как всегда, нежно, с любовью. И с каждым словом он казался Скайуокеру всё больше и больше знакомым. Но тщетно пытался он вспомнить, где слышал его. Как-то раз, уже вечером, разговор опять зашёл об Асоке. Когда он по обыкновению сказал, что она его ненавидит, Тара спросила его: — А спрашивал ли ты себя откуда у неё могло зародиться такое отношение к тебе и есть ли у вас нечто такое, что может быть сильнее того, что случилось недавно? И эти вопросы надолго заняли мысли Энакина, заставили вспомнить всё время, проведённое с Асокой. Всё лучшее, что было у них. И главное, в какой момент и почему это вдруг забылось и уступило место ненависти. Роковая ошибка, но не Асоки, судьбы, стечение обстоятельств, которое он, не разобравшись, принял за вину тогруты и мстил ей за несовершенное преступление. Так не за это ли наказывает его сейчас Сила? Не потому ли истязает его болезнью? — Асока, девочка моя, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, своего злого и неразумного Скайрокера? После долгих, просто нескончаемых дней болезни Мастер Вокара сказала наконец, что опасность ушла и дело идёт к выздоровлению. И ещё через три дня ему снимут повязку с глаз и он снова увидит солнце и небо. При этом Вокара добавила, что он не останется ни уродом, ни калекой. И всё это исключительно благодаря тому, что целитель Тара так терпеливо, вынося все крики и возмущение, не давала ему срывать бинты и с упорной настойчивостью день за днём втирала лечебные средства в бесконечные раны. И вообще, если верить Вокаре, только благодаря заботе целителя Тары Скайуокер и остался жив. — Не будь за тобой такого ухода — сказала она, пользуясь, что Тара отлучилась — Медицина была бы бессильна помочь тебе. Родная мать и та едва ли согласилась бы столько дней и ночей провести у постели такого тяжёлого и своенравного больного, рискуя собственной жизнью. Его, как потом пояснила Вокара, хотели сперва просто поддержать препаратами и потом отключить, поскольку никто не верил, что он выживет, и только целитель Тара вызвалась попробовать вылечить его. Хотя у неё самой много больных на попечении и всем она одинаково была нужна. «Ангел» — подумал Скайуокер — «Истинно ангел с луны Иего». Когда же Тара вернулась, Энакин протянул к ней руки и сказал: — Целитель Тара! За время болезни я полюбил вас всем сердцем, вы стали близки мне, как никто до этого... Теперь же я и вовсе узнал от Мастера Че, что именно вам я обязан жизнью, что это вы спасли меня от смерти. Я отдал бы полжизни, если бы вы только согласились остаться со мной навеки. Соединить свою судьбу с моей. Да, я всё понимаю, но если вы ответите мне Да, счастливее меня никого не будет на свете. Растроганная, взволнованная до глубины сердца, она соскользнула с кресла на пол и припала головой к его плечу. — Родной мой. Спасибо тебе за эти слова. Я буду просить Совет позволить нам быть вместе. Не отнимать нас друг у друга. Я думаю, Магистры удовлетворят наше общее желание. И она тихо, осторожно обняла его, не сказав больше не слова. Мир наступил в душе Скайуокера, прочный и незыблемый. Насколько? Покажет следующий день.