Нашего сегодня уже не будет

Взглядом юного поэта, заебавшегося от мирской суеты, Паша смотрел на внутренний двор своего дома, переодически затягивался сигаретой и горестно вздыхал. Не то чтобы день тяжелый, просто какое-то меланхолично-депрессующее настроение навалилось после очередной грустной песенки в наушниках, а рядом нет Анечки, чтобы это как-то исправить. Вот и сжигает сигареты попусту, даже не в удовольствие. На улице ничего, как и в голове, не происходило: размеренный октябрь, шебуршащие листики, школьник, лезущий через забор, несильный ветер, шебуршащий этими самыми листиками, уставший дворник на лавочке… стоп. Паша вернул свой взгляд на парня, что не вписывался в привычную картину. Объект внимания же совершенно спокойно, и даже как-то привычно, перемахнул через невысокий школьный забор, перед этим аккуратно, что странно, перевесив через него свой рюкзак и медленно, за лямку, опустив на землю. На часах только девять утра, что заставило Пашу не только еще сильней удивиться с подобного представления, но и вспомнить еще одну причину своего «не агонь» состояния. — Эй! — на губах улыбка, в воспоминаниях собственные прогулы со школы. — Куда съебываешь?! Парень, распрямившись, на вид был из старших классов. Он непонимающе огляделся вокруг, пытаясь найти источник голоса, но наверх посмотреть пока не додумался. — Я родителям расскажу, что ты съебался со школы! Уже победа — смотрит не по сторонам, а на балконы Пашиного дома. Медленно проходится по каждому этажу и поднимается все выше. — Я тебя вижу! Наконец-таки, на Пашку поднимают голову. Лица прогульщика, естественно, не видно, да даже если бы в руках был театральный бинокль, все равно мало бы что удалось разглядеть: шарф, что некогда был заправлен под пальто, выбился и закрывал чуть ли не половину лица. Пацан замер, вглядываясь в человека на балконе. — Я звоню твоим родителям! Школьник внизу еще несколько секунд стоит в ступоре, а потом совершенно неожиданно начинает считать этажи, показывая на окна каждого из них. Вот бля, ему что, хотят отомстить? Паша усмехается, делая очередную затяжку. Ну-ну. Сигарета заканчивается, а значит, пора возвращаться в комнату, к аккордеону и присланной недавно Юрой записи скрипки. Которую он даже успевает один раз послушать, прежде чем раздается звонок в дверь. Блядь. Паша смеется тихо, щуря глаза. Неужели реально школьник? Но на пороге обнаруживается только смеющийся до слез Юра, который при виде Паши только больше распаляется, сгибаясь пополам. — Че такое? — Ну че, герой справедливости, бля, — Музыченко промаргивается, чтобы вытереть собравшуюся в глазах влагу, — будешь моим родителям звонить? Я тут, оказывается, школу проебал. Паша сначала смотрит на друга непонимающими глазами, что заново побуждает Юрку начать смеяться, а потом до него доходит. Ну блядь! Пашка сначала смущенно отводит глаза, улыбаясь своему проебу, а потом сам подхватывает смех, затаскивая-таки за воротник пальто в квартиру. — Павел Игоревич, а может договоримся как-нибудь? Я не хочу, чтобы вы родителям звонили. — Ну не знаю, не знаю, Юрочка. Юрочка вручает ему рюкзак со скрипкой и стягивает с себя ботинки, не прекращая посмеиваться.