Нашего сегодня уже не будет

Паша почти горестно вздыхает, лежа светлой рубашкой на июньской траве. — Ой ну тебя, — Анечка падает рядом, устраивая свою голову на его груди, и сразу прикрывает глаза ладонью. — Не вытащишь тебя погулять в последнее время, вот я и забыла про покрывало совсем. Твоя вина, между прочим! — Эй, — Паша возмущается вяло, осознает, что слова подруги — правда. — Я просто был занят. — Конечно, дрочкой и самобичеванием, — Аня улыбается, забирая с чужой головы шляпу и надевая на свою, пытаясь закрыть полями назойливое солнце. Паша же не отвечает ничего: ухмыляется и прикрывает глаза. Они действительно слишком давно не виделись, не гуляли, не говорили, да и из дома он выходил в последний раз несколько дней назад: в магазин, поздно вечером. Ладно, почти ночью. Особой грусти Паша не чувствует — не первое и не последнее лето в его жизни, но сейчас жалеет, что страдать хуйней можно только дома и в одиночестве, а не вот так, с Анькой. — Ой, а ты не слышал? После этой фразы, как правило, поток информации не прекратится еще минут десять. Паша слушает в пол-уха, подмечая важные опорные слова и связывая их в цельный рассказ где-то на периферии, остальной ресурс мозга уходит на осознание: как же хорошо. Трава высокая, мягкая — по правую руку только ее и видно, а под спиной будто матрас какой, а не жесткая земля. — И вот она такая… Воздух еще свежий, аж легкие колет. Совсем не тот, что в окне и в четыре утра, хотя сейчас три и даже не ночи. — Конечно, ей все в ответ… Паша успел забыть, как рыжие Анькины волосы красиво переливаются на солнце. Жаль, что фотик не взял, сейчас бы устроили фотосессию посреди деревенского луга и с коровой вдалеке. — Вот и влетело потом. Ну, прикинь? — Прикидываю, — улыбается, закидывая щиколотку на согнутое колено. — И че, никто не рассказал? — А там понимаешь… Солнце неумолимо пекло лоб и слепило правый глаз, а Аня так и лежала: со шляпой почти на своем лице, волосами почти на лице Пашки, вот особо и не жалуется. Ей-то удобно. — Какой смысл тогда? — Круто, — Паша тянется рукой к какой-то травинке, отрывая ее у самого корня. — Даже не думай! Тебе девять лет, что ли? — Анечка упирается локтем прямо между ребрами и смотрит грозно-грозно. — Если ты сунешь это в рот — я надаю тебе тумаков. — Да ладно тебе, — смеется, потому что тумак прилетает прямо сейчас, после вытирает о собственную рубашку весь стебель и показушно медленно кладет кончик в рот. — Ну дурак, — ложится обратно со вздохом, снимая съехавшую шляпу со лба. Паша щурится, вглядываясь в небо. Травинка маячит изломанным кончиком где-то внизу, еще ниже — так же щурится Анька, накручивая на палец бахрому своей юбки. Ну и вот оно — лето. Паша тихо посмеивается, перед тем как вытащит травинку и попытается швырнуть подальше, но она упадет все равно рядом с Аниным голым коленом. — Ой, — голос у нее совсем детский, когда удивляется. — И что это? — Проявление братской любви и благодарности, — к губам пристали отдельные волосинки, и Паша аккуратно убирает их, приглаживая к остальной копне. — Вот и целуй потом вас, барышня. Ни капли совести. — Эй! — Анечка смеется, метит ладонью куда-то от носа до рта и попадает. — Эй! Теперь смеется Паша, который секундой ранее высунул язык и подло цапнул ребро ладони. — Грязные же! — Погоняю глистов сегодня. — Дурость свою погоняй, — демонстративно вытирает о Пашину рубашку пострадавшую ладонь, после кладя на его же лицо шляпу. — Намордники для плохих мальчиков. Паша фыркает, прикрывая глаза. Земля под ним начинает неприятно холодить, да и Анечка, наверное, тоже начинает морозить задницу. Значит, скоро поднимаемся. Вот бабушка Анькина конечно глаза закатит: приличные люди в траве не валяются! но Паша всегда чувствовал в подруге бунтарский дух, хоть на потоке вдвоем они всегда слыли как пай- девочка и мальчик. — А ты знал… — М? — Пашин тон почти сонный, он чуть поднимает подбородок, чтобы шляпа убралась с лица. --… что мы видим в облаках то, что очень хотим? — То есть, если там огромный единорог, то я его хочу? — пофыркивает, смеясь. — Кто тебя знает? Я вот сейчас хочу мороженое, и вижу — мороженое! Паша с улыбкой поднимает взгляд, пытаясь найти то самое облачное мороженое, но пока из всех фигурных облаков на него смотрит член. Типичный такой, как все рисуют. И он ни капли не похож на мороженое. — Ну, а ты что видишь? — Анька нетерпеливо ерзает. Видно, уже хочет встать и пройтись, но торопить с ответом не будет, так же как и давать шанса от него уйти. — Ну там вот облако, — неопределенно кивает куда-то, — на бабочку похоже. Какая ложь. Большая, наглая и очевидная ложь. Эта самая что ни на есть настоящая задница, даже кусок спины есть, и ноги различить можно. Задница. Не бабочка. — Хм, — Аня хмурится, пытаясь высмотреть в откровенной заднице бабочку, даже вновь пытается закрыть солнце ладонью, чтобы не мешало, но. Безуспешно. На что она только пожимает плечами, поднимаясь, и отряхивает свою юбку. — Лично я вижу задницу. Такую же, какая у меня в личной жизни. — Давай не начинать, — Паша поднимается следом, старательно вытряхивая джинсовые бриджи. — По мне так, такая же, как у… — Юры? — смеется, поднимая следом шляпу. — Давай не начинать, давай не начинать, — пародирует Анечка умело, выдерживая паузы и интонацию, только поэтому Паша и смеется следом. — А вместо мороженого ты видел что? Ой, боже, лучше мне не знать! — Отстань, зараза! Что ты прицепилась как… как?! — Ты же это и подумал, признайся! Слишком хорошо я тебя знаю. И твои дела, и твои «грустно», — Анечкин телефон звонит, и картинка на дисплее позволяет Пашке гаденько улыбнуться. — Да, Ань, привет? Возвращались они по той же тропинке, что и пришли: не хотелось угодить ногой куда не надо, да и просто удобнее идти по своим же следам. До Паши доносились обрывки диалога: он не слушает специально, невежливо же совсем, хотя жрать из Аниного холодильника он предпочитает без разрешения. Честно, не хотелось сводить все к этому. Драмы и без Аньки хватает, а свои заебы хочется пережить, не раскидывая их на все, что связано с позитивом и хорошим настроением. Впрочем, на Анину Аню это не распространяется: обычно клещами тянешь, как прошла очередная прогулка или поход в кино. Семь лет разницы — это не хухры-мухры! Хоть и они обе совершенно уверены в своей ориентации. — Опять кино? — Прогулка по парку, — кладет телефон в карман, по привычке пытаясь запихнуть поглубже, только вовремя вспоминает, что не в брюках. — Ну, а у тебя что? Видно же, что волнуешься. Не кусай губу, расскажи! Паша вздыхает, переступая натянутую низко цепь, а под той, что повыше — пролазит, выходя на утоптанную дорожку. — Давай потом, может? — Потом так потом, — с сожалением тянет, проворачивая те же манипуляции, что и Пашка ранее. — Нам еще надо помочь землянику с клубникой собрать, а вечером можно и в город. — На великах? — Ну конечно!