Нашего сегодня уже не будет

Паша заинтересованно отрывает глаза от телефона, когда слышит возню за входной дверью собственной квартиры, звон ключей и громкий мат. Это не Анечка, естественно. Материться она умела, но вот орать мужским басом — не очень. — Да ебаный ты в рот! Паша тянет носком, напрягая ногу, и меняет позу: на левой лодыжке уже успел отпечататься угол столешницы. — Сука, вставляйся, блядь! Ладно, листать ленту под это выступление крайне сложно. Личадеев подпирает голову ладонью, откладывает телефон и весело улыбается, внимательно наблюдая за кусочком прихожей, что виднеется с его места. — Ну наконец-то нахуй! Дверь зло дергают на себя, так же зло заходят (Музыченко все, что угодно, может делать зло, нужно только настроение) и с силой захлопывают за собой. Полная чашка заваривающегося чая на столе без проблем продемонстрировала весь пиздец: маленькая лужица расползается вокруг. Говорить что-то сейчас Юре бесполезно: даже если пистолет на него наставить, он тебя такими хуями обложит, да еще драться полезет, что и огнестрел не спасет. А у Паши только один ствол в штанах, и он явно не наведет должного ужаса. В прихожей тем временем поутихло. Юра зло пыхтел себе под нос, дергая за шнурки, — этого не было видно, но картинка сама всплывала в голове, иначе просто никак. — Чт- — Сука, Паша, завали ебало! У меня был максимально хуевый день и это нихуя не сможет исправить! Паша вздыхает. Любишь с Музыченко общаться, люби и на хуй ходить. Что, конечно, должно быть только его привилегией, остальные не «на хуй», а «нахуй». Попить горячий чаек и позалипать в новостную ленту сегодня просто не судьба. Личадеев снимает ноги со стола, забивает на тапки и шлепает босыми в ванну. Конечно, через коридор. Юра сидит на обувной полке, закинув голову и закрыв глаза. Его всего пиздецки трясет. Паша знает, что еще немного — и что-то в его доме будет сломано. Да хоть та же обувная полка. Или его нос. Резинка находится быстро — лежит там же, на раковине, где ее и оставляли перед тем, как пойти в душ. Пашка растягивает ее на трех пальцах, собирая все еще немного влажные волосы назад. — Блядь, ну я же сказал — съеби. Личадеев и бровью не ведет. Делает последний оборот резинкой, не полностью вытягивает из-под нее пряди, и так же безэмоционально становится на колени, освободившимися руками принимаясь за ширинку на чужих штанах. Нихуя не сможет исправить. Конечно.