«Сука(« 00:34, Я
«Не ной» «Хочешь, я принесу завтра в школу?» 00:35, Пашка-Пашка хуй-какашка«Хочу» «И пивка» 00:35, Я
«Каким образом?» «Ладно» «Принеси термос» 00:35, Пашка-Пашка хуй-какашка«Хуя» «Ладно» 00:35, Я
«Я возьму большую упаковку фистах» «Или пару мелких» «И пиво» 00:35, Пашка-Пашка хуй-какашка«хаах, Бля.» 00:36, Я
«Я серьезно» 00:36, Пашка-Пашка хуй-какашка«Я тоже» «Вот и бахнем завтра на переменке» 00:36, Я
Юра с улыбкой пролистывает диалог, сидя в кабинете. До конца урока осталось каких-то три минуты, кого волнует, что он там делает в телефоне? — Всем спасибо, урок окончен! Не забудьте про домашнее задание и проекты, кто взял. Спокойно ждать — невозможно. Он же припер этот дурацкий термос в школу, должен же был Паша притащить и пивко с фисташками! Иначе… хрен знает. Иначе будет обидно и больно. Юра, вроде как, доверился провернуть ебанутый поступок, за который им может влететь так, что мама не горюй. Провернуть его с Пашей. Вместе, типа, подвергнуться «опасности» вылететь из школы, вместе получить запретное удовольствие и адреналин. — Юрий Юрьевич! — Здравствуйте, Павел Игоревич, — вразнобой здороваются оставшиеся в кабинете дети, но, впрочем, спешат выйти. — Павел Игоревич, — Музыченко улыбается, масляным взглядом сверля деловой портфель, что у Пашки подмышкой. — У вас форточка? Паша провожает последнего ученика взглядом и закрывает дверь, хватая портфель уже за ручку. — Ага. Ты же принес? — по лицу видно, что нервничал так же, что тоже считал себя ебанутым, покупая утром фисташки и пиво под пристальным взглядом продавщицы. Юра молча достает термос. Паша по-детски хихикает, доставая ноль-пять темного и открывая ее о край стола, в то время как Юра откручивает крышку термоса. Переливать приходится медленно, чтобы пена все не испоганила, да еще держать наклон постоянно, когда в дверь в любой момент мог зайти кто угодно, а они даже не услышат приближающихся шагов: перемена ведь. — Это все? — разочарованно тянет, смотря внутрь, в наполовину заполненный термос. Личадеев обиженно цокает языком, закатывает глаза, ставит пустую бутылку за стол, к Юркиным ногам (не забыть бы с собой забрать), и достает еще одну. — Пиздец, Паша, я так тебя люблю, — Юра тихо смеется, с матом переходя на шепот. — Ага, только почему-то не остаешься у меня, — Пашиному шепоту вторит шипение. — Твой кот меня ненавидит! — Муха — охуенный кот. Не гони, блядь, на него, — вторую бутылку постигает та же учесть, а Юре приходится отхлебнуть пены, чтобы термос можно было закрыть. — Ты просто ссышь. «Это он мне в обувь ссыт!», — сердито проносится в голове, но звенит звонок, перебивая, и Музыченко приходится молча сверлить спину уходящего к двери Личадеева. Он закрывает на два оборота. — А фисташки? — Съезжаешь с темы. — Блядь, я хочу попить пива в свою законную форточку и пожрать с тобой фисташки, смотря на идиотов на физре в окно, а не вот это вот все. — Музыченко, мы встречаемся несколько месяцев, тебе так сложно признать это? — Паша улыбается, притягивает ученический стул с ближайшей парты, садится и снова запускает руку в портфель. — Просто скажи: «Я встречаюсь с Пашей Личадеевым и мне это нравится», и я отстану от тебя. — Навсегда? — На некоторое время точно, — строит наигранно обиженную моську, пытаясь аккуратно, не шурша особо, открыть пачку. — Паша, — они все еще разговаривают шепотом, что, наверное, придает их маленькой проказе еще больший антураж, — я давно хотел тебе сказать. Спасибо, что схватил за яйца, как я люблю. Ты ваще самый лучший человек на этой земле, особенно когда не пытаешься строить из себя наглого урода и молча стонешь в подушку. И я пиздецки рад, что развернул на тебя тогда компот в столовке! — Молча стонать? Юрий Юрьевич! — Да пошел ты, — Юра видит, как у Паши трескается от улыбки лицо. Он даже про фисташки забыл. Просто смотрит на него невероятно влюбленными глазами и улыбается. А Юра не может не улыбаться в ответ. Угораздило же влюбиться в свои тридцать два.