🩸
Чимину приходится нелегко. Об этом говорят его замолкшие соцсети. Его жизнь замерла для публики и вызывает еще больше интереса. Единственное, что было слышно от омеги — соболезнование семье убитого на показе парня, как будто бы это Чимин виновен в его смерти, но брать хоть какую-то ответственность больше некому было. Никаких лишних комментариев. Слишком много хочется сказать, выкричать из себя и облегчить душу, но в то же время лучше промолчать и не привлекать еще больше внимания, такого ненужного, такого отвратного. А электронная почта разрывается от восторженных отзывов и приглашений для сотрудничества, по сети гуляют кадры образов из показа Пак Чимина, куда ни глянь. Одна часть общества восхищена истинным смыслом показа, а другая никак не может забыть о случившемся кошмаре, что вводит в нечто непонятное и пограничное. Куда легче отсидеться в стороне и дать людям упиться скандалом, рано или поздно и этому придет конец. Джевон все это наблюдает на расстоянии. Он не перестает обновлять новостные ленты и аккаунты Чимина в разных соцсетях в надежде хоть на какой-то признак жизни. Омега сходит с ума, не отрывает взгляд от экрана телефона, а если не его, то ноутбука, зарыв себя в своей тревожности, сказывающейся на организме вечной головной болью. Джевон забыл обо всем на свете, стал равнодушен ко всему окружающему. И даже на отца плевать, а тот и не трогает, не дергает тоже, как будто чувствует, что не стоит, что если влезет, бомба внутри его младшего сына наконец взорвется с прекратившимся тиканьем таймера. Сынвон то на работе допоздна задерживается, то у себя в кабинете сидит в напряженном молчании, которое прислуга и охрана боятся нарушать, и, потягивая лучший шотландский виски, долго о чем-то думает, и сам не особо желает с кем-то заводить диалог. Поэтому он и не замечает, как его младший сын каждый день стабильно где-то пропадает помимо учебы, которую никто не отменял. Джевон ездит к Пакам, его водитель уже с закрытыми глазами может доехать до них, так часто там бывает, но ничего не говорит, покорно крутит руль. И каждый раз в течение бесконечно тянущихся для омеги дней, он сталкивается с пустотой, приезжая в дом, что был для него спасением долгое время, где можно было укрыться от любой боли, а теперь он сам этой болью пышет. Дворецкий, открывающий дверь, с каменным лицом постоянно сообщает о том, что Чимина нет дома. И Джина не слышно, Наля и Хенбина не видать, Джевон не замечал их присутствия ни разу за все это время. Звонки и сообщения бесполезны. Джин на вопросы о том, где Чимин и что с ним стало, отвечает короткое и сжимающее сердце в мертвой хватке «не знаю», а Джевону хочется телефон разбить от злости и кричать, пока связки не разорвутся. Как это не знает? Кто тогда знает, если не его старший брат? Не может же быть такого. До смешного нелепо, но Джевон уже не докапывается до правды, понимает, что вряд ли его посвятят в детали. Джина вдруг подменили, и это тоже уже о чем-то говорит, но Джевон в еще большей растерянности. Писать и звонить Чимину лично — самое бесполезное дело. До него не доходят звонки, сообщения не прочитаны, и это заставляет беспокоиться уже серьезно. Джевон не спит, не может проглотить хотя бы ложку супа, ходит тенью, смотря на все вокруг отрешенно, будто не из мира сего. Все его мысли с Чимином, он где-то там, в их красивом и недалеком прошлом, когда самым страшным было опоздать к ужину и увидеть сердитое лицо отца. Сейчас это такой глупой мелочью кажется, что смеяться хочется. Страшно потерять. Страшно полюбить безответно и изо дня в день загибаться от боли, что меньше не становится. Страшно и себя в этом потерять, остаться лишь оболочкой с выцарапанным на груди именем той причины, что сделала из него тень. Джевон, вновь не добившийся ничего, запирается в комнате и беззвучно плачет, смотря на свои сообщения, не получившие ответа. Жизнь замирает. Он чувствует, что Чимину плохо. Не может быть хорошо после всего, что с омегой случилось, нельзя в одиночку эту боль вывезти, Джевон по себе знает. Вся его разорванная в клочья душа к Чимину тянется, ревет, спасти хочет, хотя себя не может, и от этого страдает еще больше. У Джевона руки связаны терновником, шипы вгрызлись в кожу, от каждой попытки двинуться причиняя боль и заставляя кровоточить. Джевон и это бы стерпел, не моргнул, не поморщился, если бы только знал, как подступить, куда идти и где искать свою любовь. Как спасти? Самому бы не пропасть. Дождь барабанит по крыше автомобиля, слезами скатывается по окну, отражаясь в красных глазах Джевона. Водитель терпеливо ждет, барабаня пальцами по рулю. Стеклоочистители с тихим гулом смахивают дождь с лобового. А Джевон слышит только гул собственного сердца. Внутренний голос смеется над ним, осуждающе тычет пальцем в лицо и крутит у виска. Сошел с ума? Джевон не хочет признавать, даже мысли допускать. У него голова на плечах, только не она сейчас им движет, а горящее убивающим огнем сердце. Оно вновь и вновь его толкает туда, где ему нечего ловить. Снова и снова приводит к воротам дома семьи Пак, в который ему отныне вход воспрещен. Оно ему спать не дает и бьется именем «Чимин», забыв свой привычный ритм. Невозможно по-другому теперь. Невозможно это имя стереть или заменить. Ему нет и не будет замены. Джевон смотрит внутрь застывшими глазами. Жизнь к ним возвращается, стоит увидеть любимый силуэт за завесой ливня. Джевон выскакивает из машины, не боясь промокнуть, и прижимается к воротам, за которыми видит Чимина. Облегчение разливается теплом по венам, а губы спустя долгое время чувствуют на себе вкус улыбки. — Чимин! — громко зовет омега, готовый рассмеяться от радости. Чимин, с зонтом идущий к машине, вдруг останавливается и поворачивает голову. У него глаза растерянные, он словно на секунду и не узнал того, кто за воротами стоит, смотрит на него растерянно как будто и внезапно вспыхнувшим счастьем сияет, так не соответствуя погоде. — Джевон? — Чимин, оставив дверцу машины открытой, крепко держит ручку черного зонта обеими руками и идет к воротам. — Что? — спрашивает он так обыденно, как будто не пропадал нигде и не заставлял Джевона медленно умирать от волнения и страха. Но тот не чувствует этой… пустоты. Не хочет чувствовать, закрывает глаза и радуется лишь тому, что наконец-то увидел любимого. — Что случилось? — наконец задает он уже долго волновавший вопрос. Он бы голыми руками железные прутья растянул и прошел через них, только бы коснуться омеги. — Куда ты пропал? — и тут Джевона прорывает: — Я так волновался. Я чуть ли не каждый день сюда приходил, а твои родители и Джин… Они ничего не говорили мне о тебе, ты не отвечал на сообщения. Я хочу помочь, я так сильно переживал, — ком в горле заставляет говорить тише. Но Чимин уже близко, он все расслышал. Он подходит к воротам, их разделяет метр и железная ограда. Джевон изнывает по прикосновениям к нему. А Чимин просто смотрит ему в глаза и не знает, что сказать. Как объяснить, что выпал из привычной жизни с привычными людьми и локациями и попал в другую, такую несвойственную омеге, но такую необходимую, что прятался в ней, потому что только так чувствовал себя относительно нормально после всего, что произошло, после всей той боли, не поддающейся описанию. Прятался и прячется до сих пор в руках, которые не позволяют подкоситься и греют в холодные дни, утешают и успокаивают, и только объятым ими, Чимин чувствует себя чуть более живым. Как объяснить это? Как открыть рот и произнести, что не благодаря Джевону. Не с его помощью спасается и залечивает раны, как было прежде. Не он — успокаивающее. Он видел все сообщения и звонки, телефон от вибрации разрывался, едва не падая с тумбы, пока омега под Намджуном стонал, рисуя на его спине алые узоры и не давая слезам обнародовать себя. Намджун и так все видел, но как ему понять, что Чимин отпускает? Медленно, болезненно отрывая от себя кусок за куском в виде воспоминаний с Джевоном и его улыбку, которая когда-то соревновалась по яркости и теплу с солнцем, а теперь в печали и тоске ему дождь и серое небо проигрывают. Не сравнить с тем, что было раньше. Джевона не узнать. На его лице, где еще детство не стерлось окончательно, боль не смотрится. И то, что Чимин ее автор, разрывает душу. И поделать с этим ничего нельзя. Если сейчас потянется, если погладит по щеке, стирая дождь и слезы, то даст еще один лживый шанс на то, чего между ними никогда не будет. Чимин видит следы терзаний на родном лице, по которому текут капли дождя, как эти горькие слезы, которые он все это время скрывал. Чимин не слепой, красные глаза выдают Джевона. Как жаль, что они все же пересеклись и сделали это в такой неподходящий момент. Его маленькому омеге, кто свет дарил и получал в ответ, все еще больно, и спасти его из этой агонии под именем «Чимин» невозможно. — Джевон… — на какое-то понимание рассчитывает Чимин, глазами крича, умоляя понять хотя бы немного, а у Джевона там своя паника, ему бы с ней справиться. — Я думал, с тобой что-то случилось, а твоя семья знать меня будто не хочет. Что происходит? — повторяет Джевон уже менее радостным голосом. Молчание Чимина толкает его все ближе к сумасшествию, которое Джевон все еще может отрицать. Это пока. — Мне нужно время, чтобы побыть… Джевон видит летящую в его сердце стрелу. На шее Чимина ярким засосом расцвела, убийца всего, жестокая и страшная, ни один ночной кошмар рядом не встанет. Голос все громче над Джевоном смеется, а ему и уши не закрыть. Он видит только чужую метку на родном. Пусть в эту же секунду молния ударит и убьет его, пусть превратит в прах, который Чимин втопчет ногами в мокрую землю и укажет на его место. Джевон вдруг бледнеет, ему дурно становится, еще немного, и в обморок упадет, и даже молит об этом, потому что в сознании быть слишком опасно. Пока перед глазами Чимин и его жалость, которой Джевон дышит, как ядовитым газом. — Побыть с ним? — откуда-то омега еще находит силы произнести это вслух и помочь Чимину зарыть себя в глубокую темную яму. — Джевон… — на большее Чимин не способен. Его голос тихий, прозрачный, виноватый, зато глаза не подтверждают. В них не вина, в них долбанная жалость. Джевон срывается и бежит, как его только ноги держат, не подкосились. — Джевон! А Чимин за ним не идет. Он прижимается к воротам и смотрит омеге вслед, мысленно мантрой повторяя «прости». Не простит, нельзя такое простить. Чимин слишком поздно тонкую нить обрезал. Где-то такое уже было. Тогда Джевон думал, что больнее точно уже не будет, что он дошел до максимума. Он не возвращается в машину, он просто бежит вперед, разрывая пелену дождя, что разбивается об него мелкими раскаленными иглами. Вырвавшиеся слезы разбавляет водой, где-то и кровавая дорожка за ним остается, душа кровит, что-то от нее еще было, теперь уже точно нет. Он не знает, куда бежит, весь промок до ниточки, а перед глазами лишь засос на шее Чимина, оставленный кем-то другим. Вот, как ему плохо, вот, как он с кем-то справляется, наверное, даже на миг не подумав о том, что одну маленькую душу выворачивает своим молчанием. Джевон не помнит, как оказывается перед тренировочным залом Сонуна. Двери закрыты, изнутри свет не льется. Но это омегу не останавливает. На случай, если ему захочется позаниматься в любой момент времени, альфа оставил запасной ключ под небольшой каменной плитой у входа. Джевон открывает зал и сразу же скидывает с себя мокрые вещи прямо на пол. Ему и так тяжело себя самого тащить, а они ему еще больше тяжести прибавляют. Плюнув на защиту рук, о которой вечно Хосок и Сонун твердят, Джевон большими шагами подходит к груше, смотря на нее с такой ненавистью, словно она — враг, забравший у него все. Он набрасывается на нее и начинает беспорядочно колотить, дав волю боли. Пустой зал заполняет надрывный крик. Хорошо, что рядом никого нет, и можно взорваться, расплескать свою боль по стенам зала и просто захлебнуться в этом, на этот раз без шанса на спасение. Ему уже неоткуда идти. От любви больно так и бывает. Да, она дарит большие крылья, способные поднять максимально высоко, которые потом медленно сгорают, стоит появиться первой трещине, оставляя пустоту. Их остатки жестоко вырывают, а на их месте уже ничего не растет, как на иссохшей почве. Любить Чимина изначально не было легко, Джевон чувствовал, что его делить придется, что всегда рядом будет оказываться кто-то, кто захочет его отобрать и сделать своим. И так его отобрали сейчас, вырвали с сердцем из груди Джевона. Он себя постоянно готовил к такому исходу, а на практике оказался неподготовленным новичком. Да и как можно предугадать? На такую боль омега не рассчитывал, она превзошла все ожидания и ничего от него не оставила. Глупо было изначально бросаться в этот океан, он оказался глубже и опаснее, и безжалостно засосал в свои глубины. Да, Джевон так думал поначалу. Просто игра между ними, в правила которой любовь не входила. Эти правила устанавливал Чимин, не спросив омегу. Казалось, невозможно столько страдать, столько задыхаться в агонии, а Чимин доказывает обратное. И не виноват, он не виноват, Джевон руки разбивает в кровь, пачкая и грушу и себя самого. Он цедит сквозь зубы, которые едва не стираются в порошок, что не виноват Чимин в том, что его любят так отчаянно, что другой жизни нет. Нет жизни, где отсутствует этот омега. Никто не заставлял влюбляться, проклятая душа, не знающая тепла, сама потянулась к нему, как только нашла, как только Чимин впервые улыбнулся и поманил пальцем. С тех самых пор, как впервые поцеловались и занялись сексом, но для Джевона — любовью. Односторонней, лишней. С тех пор он и потерялся, ослеп. И, возможно, теперь надо бы сказать Чимину спасибо, что помог увидеть правду, в которой Джевон ему никогда и не нужен был. Только принимать это так же невыносимо, как есть битое стекло. Джевон сам себя ввел в заблуждение. Он задыхается, но не замечает нехватки кислорода, боли в дрожащих и умытых собственной кровью руках не чувствует. Ему бы сейчас если выстрелили в тело, он бы не заметил, ни одна боль с той, что в груди сконцентрирована, не сравнится. Поэтому омега продолжает бить грушу, надеясь хоть что-то испытать, но испытывает только страх потерять навсегда и лютую ненависть к себе самому. Изнеможенное тело глухо падает на холодный пол. Джевон без сил лежит, красными от слез глазами смотря перед собой, не в силах пошевелить конечностями. Сознание отключается, как он того и хотел. Лучше бы так было всегда. Там, в той темноте, отголоски боли не дотягиваются до него, не могут навредить уже израненному. Теперь точно больнее некуда.🩸
Хосока нет в городе несколько дней. Он решил уехать подальше, плюнув на работу. Какая работа? Пахать на отца, который равнодушно смотрел, как его сына по его же указу превращают в мясо? И пальцем не пошевелил, никакого сожаления в глазах, только пустота, из которой нечего взрастить. Всю жизнь так было, но Хосок с каждым разом все больше убеждается в отсутствии хоть какой-либо положительной эмоции по отношению к родным детям. Сынвон изначально, видимо, не знал, каково это. Хосок хочет оправдать его этим. Почему тогда не бросил своих детей? Не отдал в приют, не отправил куда подальше, где никто бы не знал об их родстве? Туда, где они, как он любит говорить, не позорили бы его. Может, где-то там они бы узнали, что такое единство семьи, полагаясь только друг на друга изначально. Им и так друг за друга приходится держаться, а тут на них клеймо детей Чон Сынвона, что автоматически не дает им разорвать с ним связь, которая так ненавистна. Хосок залечивает раны. Каждая обжигает особенно сильно, обвитая холодком. Смотреть на себя в зеркало стыдно. Не потому, что дать отпор не мог, а потому что рукой отца каждый удар. Это даже смешно. И Хосок посмеялся над этим, лежа в собственной крови на парковке. Потом встал, дошел до машины и, не заходя в квартиру, сразу же уехал за город, предупредив брата, что какое-то время будет отсутствовать. Все это время он общается с Юнги звонками и сообщениями, а на просьбы поговорить по видеозвонку отшучивается, мол, не в форме. На вопрос, почему они не могут увидеться, отвечает, что очень занят. Ни перед братом, ни перед Юнги в таком виде представать не хочется. Начнутся вопросы, и даже если альфа придумает иную причину, и Джевон, и Юнги все поймут. Кому, как не им знать о том, на что способен Сынвон. Лишние волнения — еще большая тяжесть для Хосока. Разбитым Юнги видеть снова невыносимо, тем более, что он еще не до конца пришел в себя от осознания, что его пытались убить, а тут он впадет в панику, узнав причину такого состояния альфы. Всему нужно время, хоть порой оно и не действует, как лекарство. Хосок отправил своих людей приглядывать за Юнги и Джевоном и обо всем сразу же докладывать. Нет доверия человеку, который готов убить собственного ребенка. Хосок только кладет трубку, выслушав отчет охраны о Юнги, как ему звонит Сонун. — Хосок-а, подъезжай в зал, тут твой брат себя решил извести, — звучит напряженный голос тренера. — Что с ним? — Хосок сразу же начинает одеваться и, подцепив пальцем ключи с тумбы, идет к машине. — Он очень слаб, руки стер, — мрачно говорит Сонун. — Сейчас буду, — Хосок бросает трубку и летит в город. Если причина — отец, то Хосок его живьем закопает без разбирательств. Он доезжает до города за двадцать минут и залетает в зал, как буйный ветер. Джевон с полуоткрытыми глазами лежит на диванчике в кабинете Сонуна. Тренер укрыл его пледом, а сам сидит рядом на стульчике и стирает кровь с его рук, на которые смотреть больно. Хосок свои вспоминает, когда ярость выливал на грушу после очередного столкновения с отцом. — Ты выглядишь не лучше, — Сонун поднимает на Хосока обеспокоенный взгляд. — Что с вами обоими случилось? — Меня больше волнует, что с ним, — Хосок присаживается возле брата и убирает прилипшие к его лбу волосы. — Поехали в больницу, кнопка? — Нет, я в порядке, — слабым голосом отвечает Джевон. — Ты тоже после такого в больницу летел? Лучше домой. К тебе домой, — просит. Хосок кивает. Не слушая сопротивления брата, он поднимает его на руки и несет в машину. Поблагодарив Сонуна, они уезжают. — Кнопка, — мягко зовет Хосок, уложив брата в гостиной и принеся аптечку. Брат медленно переводит взгляд на старшего. Там столько боли, что она Хосока заражает мгновенно. — Что случилось? — А с тобой что? — тихо спрашивает Джевон взволнованно, наконец разглядев лицо брата в искусственном свете. На город давно уже опустилась ночь, а он и не заметил этого. Как будто вечность прошла. — Неважно, — отмахивается Хосок. — Я хочу знать, что произошло с тобой. Это отец? — Нет, — коротко мотает головой омега. — В чем причина, Джевон-и? Кто тебя довел? Омега отводит глаза и поджимает дрожащие потрескавшиеся губы. Он только душу свою вынул, только привел ее в чувства, хоть и частично, как капля в океане, но тоже что-то, и снова в это нырять пока не готов. Пусть все в этом мире замолчат, пусть не смотрят на него и ничего не спрашивают. Пусть дадут ему побыть в тишине, а лучше бы снова уйти в небытие. — Джевон, говори со мной! — не контролирует себя Хосок, повышает голос. — Как я смогу тебе помочь, не зная, в чем дело? — Ты на себя посмотри, — голос дрожит, Джевон готов снова разрыдаться. Еще и брат в таком виде — губа разбита, щека распухла, глаз красный и слегка заплывший. — Тебе самому помощь нужна. — Я в порядке, — вздыхает Хосок. — Отец немного свихнулся. Решил, что рукоприкладством сможет чего-то добиться. — Не верю, что он тебя избил. — Он и пальцем не пошевелил, — сухо усмехается Хосок. — Это сделали его псы. — Я даже не знал об этом… — шепчет Джевон. — Почему ты не сказал мне? — Я не хотел, чтобы вообще кто-то знал. Мы слегка увлеклись нашими проблемами и забыли друг о друге, — виновато произносит альфа. — Мне жаль, что так вышло, — кусает губу младший. — Я просил не тренироваться без перчаток, — Хосок выжимает тряпочку и осторожно прикладывает к рукам омеги, стирая никак не останавливающуюся кровь. — Это была не тренировка, я слегка забылся, — бормочет Джевон, смотря на свои руки. И все еще не больно. — В чем причина, кнопка? Почему ты не разговариваешь со мной? Я же с ума сойду, если ты будешь молчать. — Слишком много проблем у всех вокруг, я не хочу добавлять, — отворачивает голову в сторону Джевон. — Глупый ты, что ли? Кто как не мы друг другу поможем? Расскажи мне, — просит Хосок. — Я просто неудачно влюбился, Хо, — омега находит в себе силы поделиться с братом. Хосок прав, они всегда друг другу боль выливали. Будет нечестно промолчать, ведь альфа волнуется, но, с другой стороны, не хочется его отягощать своими терзаниям. — Человек не может дать мне ничего взамен. Не может разделить со мной любовь, а я не могу это принять. — Чимин? — нетрудно догадаться. Хосок попадает в точку. Джевон кивает. — Я могу лишь надеяться, что со временем тебе станет легче. Трудно заставить кого-то любить тебя, — Хосок старается звучать спокойно, не добавлять брату боли, хотя хочется крушить все, только бы ему больно не было. Еще и из-за человека, еще и из-за любви. — Еще я, конечно, мог бы припугнуть Чимина… — Эй, не вздумай, — сразу же оживает Джевон, испуганно смотря на брата. А ведь Хосок может. — Он не виноват, я сам себе больно делаю, он лишь причина. Может, когда-то и отпустит, но сейчас я в это не верю. Я не хочу думать о нем, это слишком тяжело… В дверь звонят. Хосок и Джевон сразу же поворачивают головы в сторону коридора, оба настораживаются и замолкают. — Меня не предупредили, — хмурится Хосок, встав с дивана и отложив аптечку. — Отец? — взволнованно спрашивает Джевон. — Сиди, сейчас узнаю. Хосок выходит в коридор и открывает дверь. Перед ним стоит Юнги. Альфа, не думая, прижимает его к себе, не дав ничего понять. И сам не ожидал, что за дверью омега окажется. Такой маленький, с грустными глазами. Сегодня он этих двоих не выдержит. — Хосок, эй, что случилось? — испуганно бормочет в грудь альфы Юнги, успевший увидеть лицо альфы в синяках. — Все хорошо, теперь точно, — выдыхает Хосок, взяв лицо омеги в ладони и мягко поцеловав. — Нет, ты скажи мне, что с твоим лицом? — Юнги осторожно касается щеки Хосока кончиками пальцев. Еще немного, и в панику впадет. — Давай зайдем, — Хосок берет омегу за руку и ведет в гостиную. Джевон растерянно смотрит на омегу, Юнги — на него. Его взгляд сменяют несколько эмоций: от такой же растерянности до шока. Юнги смотрит на сбитые в кровь руки омеги и снова на лицо Хосока. — Привет, Юнги, — слабо улыбается Джевон, вяло помахав рукой. — Вы что, подрались? — наконец спрашивает Юнги, хмурясь. — Он, однозначно, победил, — Хосок кивает на брата. — Я хочу знать все, — требует Юнги. Он видит аптечку, лежащую на ручке дивана, и, ничего не говоря, подходит, садится возле Джевона и продолжает обрабатывать ему руки, а тот от недоумения даже сказать ничего не может, только хлопает глазами и позволяет позаботиться о себе. — Но сначала тебе нужно поспать, я сделаю чай. А ты будешь объясняться за свой игнор, — омега бросает на Хосока обиженный взгляд. — Я же не игнорировал, — удивляется альфа. — Я сказал, — хмурится Юнги и идет на кухню, перебинтовав руки Джевона. — Твой омега может быть таким строгим? — восхищенно спрашивает Джевон, глянув на Хосока. — Вау. Хосок пожимает плечами. Он и сам впервые видит Юнги таким, и это нравится ему еще больше. Юнги лишь на первый взгляд кажется хрупким и беззащитным, но когда дело касается других, он готов на все. Джевон ложится в гостевой комнате, где обычно спит, когда остается у брата. Юнги приносит ему ромашковый чай и ставит на тумбу рядом. Когда они остаются наедине, Джевон с трудом, но рассказывает Юнги обо всем, вплоть до третьего человека, вставшего между ними с Чимином. Юнги и до этого знал, как тяжело приходится Джевону с любовью, которую он в одиночку несет на своих плечах, и теперь, когда омега узнал больше, его удивлению нет конца. Смог бы он так же выдерживать все, что пришлось Джевону? Смог бы он бороться с собой и со своими чувствами изо дня в день, никому ничего не говоря, не имея права голоса в таких непростых отношениях? Юнги вспоминает, как сжирал себя, решив, что Хосок предпочел Тэхена, не ставя Мина перед фактом. Он только вспоминает о том своем состоянии, как дурно становится. А Джевону каково? Он придавлен своими же чувствами и не знает, как из этого выбраться, как справляться и где находить силы двигаться дальше, двигаться правильно, а не в ту сторону, что окончательно погубит. — Сейчас дай себе отдохнуть, такого прекрасного человечка, как ты, на земле больше нет, не дай себе угаснуть, — Юнги мягко улыбается и гладит его по волосам. — Мы с Хосоком будем рядом. — Я стараюсь… — Джевон глядит на дно чашки, жуя губу. — Но у меня ломка по нему, и тут же ноги несут. Я не соображаю, когда делаю это. — Мы будем с тобой, чтобы помогать тебе выбрать правильный путь. Сейчас больно, ты был в этом один, никому ничего не рассказывал, но теперь я знаю все и не дам тебе утонуть в любви. Видимо, эта тебе не подошла. А будет еще. Обязательно будет человек, который идеально сойдется с тобой, как тот самый недостающий пазл. — Я хотел бы верить в это, но пока тяжело взять и вытащить все эти чувства из сердца, — шепчет Джевон, громче говорить не может, заплачет. Хорошо, что Юнги рядом. Именно ему захотелось раскрыть все карты, даже Хосок со своей неконтролируемой агрессией не смог бы просто выслушать, как минимум. Но у него есть свой островок любви и спокойствия, который сейчас одним своим голосом и Джевона может успокоить. Если не полностью, то хоть частично, и даже это чертовски важно. — Со временем получится относиться к этому не так болезненно. Я думаю, время нам не зря дано. А если оно не поможет, будем с ним воевать, — коротко улыбается Юнги. Джевон на секунду заражается его улыбкой и кивает. — Спокойной ночи, Джевон. Отдыхай. — Пока, Юнги. Как только Юнги выходит из спальни омеги, его сразу же обвивают руки Хосока и притягивают к себе. Альфа накрывает его губы и долго целует. Юнги охотно отвечает, обняв Хосока за шею и прижавшись всем телом. Он слишком скучал, и теперь не сомневается, Хосок тоже. — И это была причина игнора? — Юнги гладит пальцем кожу над ранкой на щеке альфы. — Я не хотел пугать тебя. Бросишь еще, увидев таким, — Хосок ведет носом по скуле омеги и целует в шею. — Думал, заживет, и все будет, как раньше. — Как раньше уже нельзя, Хосок, — вздыхает Юнги. — Твой отец сотворил с тобой такое. Джевон проспойлерил мне твое объяснение. — Так даже лучше, — хмыкает альфа. — Все хорошо, пока он не трогает тебя. Я прощу ему себя, но если он вздумает посмотреть на тебя, я его публично повешу. — Никогда не желал людям смерти, но… — Юнги мнется. — Он сделал это с тобой, и я не могу быть спокоен. — Я тоже до этого момента всерьез не намеревался лишить его жизни, но он доиграется, если сделает следующий шаг. И Джевона я не пущу больше в этот дом. У меня будет жить. — Я думаю, так будет лучше для него, — соглашается омега. — Как ты вообще смог выйти из дома? — удивляется Хосок. Даже охрана не успела ему доложить о передвижениях Юнги. — Сбежал, оставив записку, — бормочет куда-то в шею альфы Юнги и поднимает глаза. — Как по-детски, — улыбается Хосок, погладив костяшками пальцев нежную щеку Юнги. — Останешься у меня? Юнги кивает. — Кто-то же должен за вами двумя приглядеть, — он поднимается на носочки и целует альфу в губы. Хосок, несмотря на все, что произошло с ними всеми, счастлив, как никогда. Главные люди в его жизни рядом, и душа наконец спокойна. Джевона не пустит обратно, и Юнги не хотел бы отпускать. Каждое утро открывать глаза и видеть эту концентрацию мягкости и тепла рядом было бы высшим удовольствием для Хосока. Он бы всю охрану разогнал и сам лично за ним тенью ходил, не позволяя даже смотреть в его сторону кому-либо, не то что приближаться. Рядом с ним Хосок себя человеком чувствует, с ним он живет по-настоящему, а не тащит свое существование, где лишь одна цель — стать лучшим и достойным после отца. По мнению Сынвона, этого и так никогда не произойдет, сколько бы Хосок из кожи вон ни лез, чтобы один раз услышать, что отец доволен. Теперь это все неважно. Куда важнее найти человека, который будет стоять рядом и держать за руку, даже если впереди будет надвигаться буря, еще крепче взяться. В Юнги Хосок именно такого омегу видит. Глубокой ночью, наговорившись за чашкой чая, на котором настаивает Юнги, они ложатся спать. Для Юнги немного волнительно идти в спальню альфы, а от осознания, что они, естественно, лягут вместе, а не порознь в разных комнатах, у омеги коленки трясутся, а в груди приятно щекочет. Заснуть в его объятиях — та мечта, которая в омеге давно теплилась. Но он и подумать не мог, что это произойдет так скоро. Так скоро они плюнут все «против», которые пытаются их разделить, и останутся вдвоем. Хосок ложится и хлопает по бедру, улыбаясь так сладко, что Юнги приходится себя мысленно просить остыть. Он отлучается за мазью и новыми пластырями и возвращается, седлая альфу. Хорошо, что полумрак, только алый свет комнату заливает, маскируя такие же алые щеки омеги. На груди Хосока ран не меньше. Ему очень сильно досталось. Страшно представить, как жестоко обошлись с ним громилы Сынвона. Если бы Юнги был там, он бы точно от ужаса задохнулся. Ненависть родителя к собственному ребенку переходит все границы. Юнги отчаянно хочется спрятать альфу от этого ужаса. — Почему-то все вокруг происходящее постепенно начинает напоминать приближающийся конец света, — тихо говорит Юнги, аккуратными движениями меняя старый пластырь на новый. — Как-то слишком спокойно стало. Мы с тобой вместе, и кажется, что отчаялись. Будь, что будет. Я не хочу крови. Ничьей. — Не будет конца света, — твердо говорит Хосок, лениво водя пальцами по бедру омеги. — Для нас это только начало. Я разберусь со своим отцом, и все будет хорошо. — Я не хотел говорить, но семьи подозревают его во всех этих покушениях, — Юнги поднимает взгляд на альфу. — Неудивительно. Этот жадный до абсолютной власти человек первый, на кого можно подумать, — сухо усмехается Хосок. — Я сам его обвинил в том, что он пытался отнять тебя у меня тогда. — Хосок, ты думаешь, это правда он? — Я не знаю, Юнги, — вздыхает альфа. — Это вполне похоже на него, но нужно сначала собрать весомые доказательства. Если это и он, то он хорошо заметает следы своей причастности. Полиция в тупике. А пока будем осторожны. — Нужно держаться рядом. Я не допущу, чтобы он снова сделал подобное с тобой, — закончив, Юнги откладывает аптечку на тумбу и уже собирается прильнуть к груди альфы, но резко себя останавливает, мысленно ругнувшись, что забыл о ранах. Зато Хосок все понимает и сам прижимает его к себе, заставив положить голову на свою грудь. Юнги боль облегчает, вообще о ней забыть заставляет. — Мой хрупкий омега не такой уж и хрупкий, — улыбается он, целуя Юнги в макушку. — Я почти уверен, что ты можешь отправить любого в нокаут, что уж говорить о моем отце. — Зависит от степени моей озлобленности, — негромко смеется Юнги. — Вот подучишь меня, и я точно всех уложу. — Не сомневаюсь в тебе, моя любовь, — Юнги поднимает голову и окунается в глубины любимых глаз. От обращения мурашки по коже. Юнги прижимается губами к губам альфы и не сдерживает голодного порыва, который Хосок разделяет с ним.🩸
Все догадки и подозрения ведут в никуда. Чонгук проводит все время на работе и почти забыл, как выглядит дневной свет. В его сосредоточенных глазах постоянно красное сияние переливается, не находя места для солнца. Рики, сидящий рядом, тоже поник, даже на улыбку нет сил, хотя он как лучик солнца в этом мрачном полицейском участке, всегда всех подбадривает и максимально старается всем помочь, даже если дело закреплено не за ними с Чонгуком. Если и он потух, то ситуация серьезная. Чонгук по нему измеряет уровень сложности дела. И сейчас оно сложнее некуда. Все, что известно полиции — имя оружейника, у которого были приобретены патроны для снайперской винтовки. Имя, и только лишь оно. Чонгук обшарил весь город в поисках его местонахождения, но так ничего и не нашел. Казалось бы, цель так близка, один человек между полицией и преступником, но и его найти почти нереально, словно все это организовывается призраком. Эту скрытность и чистоту дела может похвалить даже альфа. У него бывали сложные дела, но разгадка всегда находилась, а в этот раз один большой тупик, в который глупо завели всю городскую полицию. Чонгук не находит себе места. Бездействие, как он описывает все их бесполезные попытки докопаться до истины, выводит его из себя. Он посреди работы срывается и выходит на стрельбище, расположенное на территории участка, чтобы выпустить пар и расставить путающиеся мысли по полкам. Ранним утром, когда он встречает новый день на рабочем месте, все, что он хочет — это скорее оказаться в постели, и когда этот момент наступает, он просто валится в кровать и утыкается носом куда-то меж лопаток сладко спящего Тэхена, которого прижимает к себе, как игрушку, без которой уже не уснуть. Тэхен, сам того не понимая, становится для Чонгука убежищем, к которому он стремится, когда находится на грани, когда голова готова взорваться, а все сдерживающие его двигатели начинают закипать. И глубокими ночами, смотря на завал бумаг на рабочем столе, он вспоминает, что в его уже не одинокой квартире ждет омега, к которому Чонгук сам не понял, в какой момент начал тянуться. Только это заставляет его не слетать с катушек. Чонгук этим вечером вырывается с работы до полуночи, а не как обычно под утро. Он едет домой, предвкушая, как нырнет в постель и укроется ароматом Тэхена, параллельно с ним переругиваясь и с привкусом их любимой ненависти целуясь, если омега не будет спать, как обычно, стоит альфе вернуться. Тэхен снова будет расстроен, будет язвить и плеваться ядом, потому что Чонгука почти не видно, но наверняка обрадуется раннему возвращению. И ведь из-за него. Ради него. С ним сжиться не оказалось чем-то сложным и необычным. Они съехались и как будто всю жизнь вместе жили. Этот омега, как подходящая деталь, встал на свое место в одиноком мире Чонгука, не знающего прежде подобной жизни. Ему нравится то, как Тэхен молча варит им кофе и курит, что-то напевая низким, но мелодичным голосом, таким подходящим для колыбели. Ему нравится, как он разбрасывает свои глянцевые журналы по гостиной, хоть и ворчит, чтобы омега не портил порядок этой квартиры. Нравится, что он порой смотрит мультфильмы, чтобы ночью спалось спокойно, и не замечает, как становится заменой этих самых мультфильмов, потому что с Чонгуком ему куда спокойнее. Нравится, как он пытается готовить, виновато смотря на альфу после очередной неудачной готовки и ее разрушительных для кухни последствий, объясняя это тем, что всю жизнь ему готовила прислуга, почему-то это правда нравится альфе. Тэхен старается. Однако после с довольным мычанием наслаждается стряпней альфы. Долгие годы одинокой жизни вынудили Чонгука научиться готовить хоть и не супер сложные блюда, но, по отзывам Тэхена, безумно вкусные. И так они выживают. Грызутся, доходят до угроз Тэхена, который обещает съехать и никогда больше не возвращаться в эту квартиру, а после Чонгук его ловит за руку и притягивает к себе, чтобы продолжить выяснять отношения в постели. Мирятся. Снова друг друга съедают, кислотой обливают и ложатся спать в обнимку. Обязательно, чтобы Тэхен прижимался к горячей груди альфы, а наутро просыпался с ногами на его бедрах. Чонгуку действительно это все нравится, без единого исключения, только вслух он об этом никогда не говорил. Альфа наконец доезжает и заходит в квартиру. Тишина и темнота, что каждый раз встречали его до переезда Тэхена, снова вернулись. По инерции достав пистолет, Чонгук первым делом осматривает комнаты. Никаких следов борьбы, все так же чисто и убрано. Проверив всю квартиру, альфа заглядывает в гардероб, где находятся теперь уже не только вещи Чонгука. Мысленно усмехается. Почему сразу решил проверить гардероб? И не признает, хотя и сам понимает причины. Сунув пистолет за пояс, он подходит к окну в спальне и звонит омеге. Не берет. Тянущиеся гудки начинают капать на нервы. Искать Тэхена долго не приходится. Чонгук заходит на профиль омеги и видит историю десятиминутной давности. Он в своем любимом клубе, фотографирует коктейли на фоне общего веселья. И даже эти обычные фото он делает по-особенному. Чонгук поднимает взгляд на красный город, зубы в порошок стирает, так сжимает. И почему это так злит? Потому что привык, что омега рядом? Потому что наверняка без охраны ушел? Потому что он снова принимает? Не надо быть гением, чтобы понять, что Тэхен снова взялся за это, он не откажется так легко, Чонгуку известно понятие «зависимость», он сам в подобное медленно впадает, катится ко дну, где его ждет его сладкий яд, его уничтожающее пламя. Чонгука снова разъедает. Альфа никогда не привыкнет к этим паршивым клубам, полным обеспеченных детишек и пустой траты денег, когда там, за чертой, люди себя заживо готовы хоронить из-за маленькой зарплаты на работе, гробящей здоровье. Чонгуку мерзко, но уже более терпимо. Он проходит внутрь, показав значок, и с порога ищет глазами омегу, которого среди миллионов найти нетрудно будет. Чонгук видит его в толпе. Тэхен любит танцевать, любит отпускать себя красивыми плавными движениями, которые не могут не заставить засмотреться. И Чонгук засматривается, выстроив с омегой, у которого блестки вокруг глаз с черной подводкой сверкают в свете прожектора, зрительный контакт. Тэхен улыбается как-то загадочно, в его глазах что-то дьявольское вспыхивает, стоит ему увидеть Чона. И причина сразу становится ясной. Чонгук видит на его талии чужие руки. Они скользят вниз, к бедрам, которые двигаются в такт музыке. Тэхен откидывает голову на чужое плечо и скользит кончиком языка по губе, пьяно улыбаясь и не разрывая зрительного контакта с Чонгуком. Если произойдет убийство, на полицейского точно не подумают. Решат, он приехал разобраться. Он уже видит свои руки, испачканные чужой кровью. Тэхен не зря эту татуировку носит на теле, он ядовит и сладок одновременно, и второе так легко манит. Чонгук попался. Тэхен вешается на шее безликого для Чонгука альфы, приближается к его лицу, носом ведет по щеке и снова улыбается, прижимается задницей к его паху, позволяет трогать себя везде. Там, где руки Чонгука должны лежать, находятся другие. Чонгук их сломает. Он налетает внезапно. Мертвой хваткой берет альфу за ворот куртки и тащит в туалет, залитый синим светом. Толкает мужчину к стене так сильно, что тот, наверное, мог бы себе пару позвонков расколоть. Чонгук не дает кричащему о том, что происходит, альфе опомниться, и бьет в лицо. Он слышит ворвавшегося в туалет Тэхена отдаленно, где-то на стороне, недосягаемо. Едва чувствует его руку на плече, его мольбы остановиться и не трогать альфу, но Чонгук не может с собой ничего поделать. Значок полицейского во внутреннем кармане кожаной куртки уже расплавил кожу, добрался до костей, но Чонгука это не останавливает. Он не прекращает, бьет, повалив альфу на пол и сев сверху. Руки в чужой крови, как и представлял. — Чонгук! — перекрикивает приглушенную музыку Тэхен, схватив альфу за локоть руки, которой тот замахнулся для нового удара. — Остановись, пожалуйста! Чонгук резко поднимается, будто его переклинило, и надвигается на омегу. Страх и растерянность в тэхеновых глазах — редкий коктейль, который альфа залпом выпивает. Но, что самое убийственное, Чонгук готов поклясться, что чуть глубже он видит какое-то больное удовольствие. Тэхен себе не изменяет. Чонгук себя не контролирует, он перешел рубеж, и значок больше не ограничивает. Он смотрит в большие карие глаза и не понимает, как докатился до этого момента. Как здесь оказался. Как один омега в нем поднял всю гигантскую волну, которую Чонгук годами в себе удерживал, хотя бывали моменты, что вот-вот дамба рухнет. Тэхен себя под риск поставил, потому что альфа хватает его за шею, большими пальцами щеки гладит при этом, смотрит, как обезумевший зверь, и, посильнее надавив на кожу, размазывает пальцем блестки с глаза, уводя сияющую в синем свете линию к виску. — Поехали домой, пламя, — рычит он тихо, но от этого еще более опасно звуча. У Тэхена колени подкашиваются, Чонгук его голосом придавливает. Омега лишь коротко кивает, сам себя не понимая. Его уже грубо дергают за руку и ведут к выходу. Потерявший сознание мужчина остается лежащим на холодном белом кафеле туалета. Ледяной воздух сжирает кожу, пробирается в каждую пору. Чонгук буквально заталкивает омегу в машину, большими шагами обходит ее, садится и неожиданно сильно хлопает дверцей своего любимого автомобиля, Тэхен вздрагивает. — Погулял? — притворное спокойствие не сильно помогает разрядить давление в салоне мустанга. — Соскучился, наконец? — язвит Тэхен, зло смотря на альфу. — Ты добьешься того, что я тебя на цепь посажу, один гуляешь, — Чонгук говорит, а Тэхену все равно кажется, что он слышит рычание. — Я был не один, — улыбается омега, вложив в голос всю свою горькую сладость. Ядовитый, бесспорно. — Или сразу убью, — нервно смеется Чонгук. Его разбитые окровавленные руки крепко сжимают руль. Он выруливает резко, наплевав на правила дорожного движения, и жмет на газ, набирая скорость. Тэхен вжимается в кожаное сидение и смотрит на него, как в первый раз, как на незнакомца. — Ты больной, — выплевывает он, а какая-то частичка адекватности в нем кричит, что не стоит накалять, но когда Тэхен ее слушал? — Продолжай, пламя, и ты недолго гореть будешь, — кивает Чонгук, смотря прямо на дорогу. — Что ты сделал, псих? — шипит Тэхен, все еще не пришедший в себя от картины в туалете, от зверства, которое пробудил в альфе. И вдруг хочется улыбнуться. Омега сжимает губы, стараясь скрыть улыбку. Безумие. Слишком много его в салоне автомобиля. Тэхену оно нравится до дрожи. Он увидел то, что хотел. — Что сделал ты? — переводит вопрос альфа. — Танцевал и отдыхал, Чонгук. Я не могу только лишь сидеть дома и торчать на работе. Один! — Тэхен начинает заводиться, выходя из себя из-за непрошибаемой стены, которая даже сейчас не может дать трещину. Он решает раскрыть карты. Слишком отчаянный момент, чтобы в загадки играть. — Я постоянно один. Мне, блять, приходится как сумасшедшему твой запах искать, рыться в твоих вещах, как суке с недотрахом, чтобы снять напряжение! Ты приезжаешь утром, между ночью и днем, черт возьми. Я понимаю, работа, все дела, бла-бла-бла, но ты все не перестаешь вести себя, как козел! Я просто устал от одиночества. — Насрать, с кем, да? — безрадостно усмехается альфа. — Лишь бы кто-то тебя отогрел, как суку с недотрахом? — еще немного, и Чонгук готов вновь потерять и так шаткий контроль. — Заткнись, Чонгук, — Тэхен поджимает дрожащие от бешенства губы. Они летят, как на ракете, омеге так кажется, потому что стрелка на спидометре все движется и движется вверх. Чонгук никогда так не гнал. Чонгук никогда не нарушал. — Ты просто блядь, оказывается, — Чонгук давит на педаль газа до упора, скулы напряжены. Они стремительно покидают город, машин на трассе становится все меньше. — Ты не понимаешь! — повышает голос Тэхен. Его кроет от контраста эмоций, которые в нем чередуются каждую секунду. Даже от таблетки так не бывает. — Ты только сейчас проснулся! Наконец показал свою больную, ебанутую сущность, а я всегда о ней знал, — смеется. — Перед кем ты строил из себя честного добропорядочного копа? — Тепла тебе захотелось? — цедит сквозь зубы альфа, не сводя взгляда с дороги. — Твоего тепла, фараон! — уже кричит Тэхен на весь салон. — Мне плохо без тебя! — Все еще не вижу связи. — Ты всегда видишь только то, что хочешь ты видеть, — мотает головой омега. — Сука… — Да, и тебе нравятся такие, — нервно хихикает Тэхен. — Доброе утро! Я ненавижу тебя, просто ненавижу! Тэхена рвет на куски. И смешно, и разрыдаться, как никогда, хочется. Что с ним творит этот человек? На себя не похож. Хотел поиграть, и снова оказался не в том направлении. Игра не удалась. Чонгука не расколоть, хоть убейся об стенку. Бесполезно, и это сводит с ума. — Ненавижу тебя еще больше, — отвечает Чонгук, нервным движением дернув рычаг передач. — Это правда? Скажи мне, Чонгук, — Тэхен как утопающий вцепляется ему в руку, глазами умоляет услышать, почувствовать. — Потому что я вру. Потому что я это сделал, чтобы хоть что-то похожее на чувства увидеть. Хоть на какие-то, кроме постоянного холода и безразличия. Я хотел лишь убедиться после того раза с Хосоком, но ты продолжаешь делать мне больно своими словами. Знал бы ты, сколько раз ты меня разорвал и склеил заново, а ты и не догадываешься. И теперь, увидев какой-то просвет в этой стене под названием «Чон Чонгук», я просто хотел убедиться… — Убедился? — Чонгук смотрит ему в глаза, они несутся по дороге, лишь изредка освещенной фонарями, вокруг необъятная пустота, над головой красное небо, блестящее на руках альфы свежей кровью. — Ты убедился, Тэхен? Потому что я тоже вру. Тэхен убедился. Смертельным огнем в глазах с красными проблесками, войной в душе, которую он даже на расстоянии ощутил. Трескающейся под ногами землей, пышущей адским жаром раскаленной лавы. Болью, чей запах почти убил. Это был последний пункт, точка невозврата. Его душа обретает покой, который ей будто никогда не снился. — Я твое пламя. Я твой омега. Визг шин оглушает. Громкий удар, темнота перед глазами, и еще один удар где-то над головой. И так раза три точно. Скрежет металла по асфальту и битое стекло, писк в ушах. И вдруг тишина. Так тихо, как будто все звуки в мире отключили. Вокруг непроглядная тьма, сжирающая пустоту, и пара фонарей невдалеке. Чонгук открывает глаза и обнаруживает себя висящим вниз головой. Кисть ноет от малейшего движения, жар крови на коже, как кислота, разъедает. Чонгук поворачивает голову вбок. Шея болит, но по ощущениям ничего не сломано. Тэхен рядом висит с закрытыми глазами. Чонгук нашаривает кнопку на ремне безопасности и гулко падает спиной на крышу мустанга, затем сразу же отстегивает Тэхена, не дав ему удариться, подложив свои руки ему под спину. Первым делом альфа прижимает два пальца к шее омеги и, затаив дыхание, с облегчением чувствует подушечками пульсацию. Включив фонарь на телефоне, который каким-то чудом не выскочил из куртки, осматривает омегу на наличие травм. Рассек голову, порезал ногу битым стеклом, мелкие ссадины на лице и руках, возможно, под одеждой их больше. Чонгук гладит его по щеке указательным пальцем и тихо зовет, выдыхая в губы, на которых слиплась кровь, потекшая из раны. — Тэ, — зовет Чонгук, поцеловав в уголок губ. Омега медленно открывает глаза и фокусирует взгляд на альфе. Удостоверившись, что тот пришел в себя, Чонгук выползает из машины и тянет за собой ничего не успевшего понять Тэхена. Выпустив омегу, он садится на обочине возле перевернутого мустанга, убедившись, что бензобак не пострадал, и закуривает, достав из помятой и испачканной кровью пачки сигарету, которую тут же пропитывает кровь, ей нет конца. — Блять, — Чонгук делает глубокую затяжку и смотрит на небо. В голове даже мыслей нет. А легко могли умереть минуту назад. Так оно бывает, наверное, на грани смерти. Очищение, и все чувства притупляются, остается только спокойствие и легкость, о которой только мечтать. Тэхен от шока даже боли не чувствует. Он ползет к Чонгуку, изрезая ладони мелкой стекольной крошкой, рассыпанной на асфальте, и садится рядом, положив голову на его плечо и закинув ногу на его колени. — Валим в другую страну? — окровавленная улыбка Тэхена сводит Чонгука с ума. Вот, на чем он еще себя ловит в первую очередь. — Валим, — Чонгук наклоняет к нему голову и целует, с ряда зубов языком собрав кровь, смакует губы с привкусом железа и, неожиданно, пороха. Сглатывает вязкую слюну и зарывается алыми пальцами в спутанные и слипшиеся от крови кудри. Слишком много ее, этой красной материи. Она вокруг, она над головой и в воздухе. В каждую частичку существования проникла и обозначила себя главной. Без нее им не жить. Она — главный наркотик. Тэхен забирает у альфы сигарету и затягивается. — Я хочу, чтобы это была наша смерть. Я не хочу умирать один, зная, что в этом прекрасном раю или в ужасном аду я буду без тебя. — Если ты чувствуешь меня, значит, мы умерли вместе. — Самый прекрасный миг в моей жизни, — дрожащим шепотом произносит омега, смотря на небо и держа в пальцах сигарету. Из уголков глаз скатываются слезы, собрав с собой и подводку, и блестки, и кровь. — Ты в этом миге главное звено, — неотрывно глядит на Тэхена альфа. — С ума сойти, правда? — Мы сошли, — криво улыбается Чонгук. Психопатия моя разжигала огонь в глазах твоих.🩸
Маленьких фотографий на стене когда-то одинокой спальни становится все больше и больше. Пустоту заполоняют воспоминания. Вот Тэхен наполовину закрыл камеру рукой, все равно видна его улыбка и сощуренные глаза. А здесь Чонгук сидит на подоконнике и задумчиво смотрит куда-то за окно, держа в пальцах сигарету. Вот Тэхен заливается смехом, пытаясь сфотографировать сонного альфу, а тот пытается отобрать фотоаппарат, и в этот момент омега щелкает, запечатлевая его недовольное лицо. Тут отвлеченный Чонгук поднял взгляд на ворвавшегося в очередной раз в участок Тэхена. Весь в работе, уставший, но выдохнувший, стоило увидеть омегу. А вот Тэхен в душе, даже не подозревает, что Чонгук захотел этот момент запечатлеть, взяв в руки ненавистный фотоаппарат. Спина и ягодицы омеги блестят от воды, кудри разгладились и облепили затылок. Глаза прикрыты, алые губы наоборот приоткрыты. И таких фотографий на полотне их жизни становится все больше. В этот раз кофе делает Чонгук. Тэхен распахнул все окна в доме и разлегся на барной стойке, пока альфа рядом крутится, готовя горячий ароматный напиток. Он с перевязанной эластичным бинтом рукой сопротивлялся стремлению омеги сделать кофе, в итоге Тэхен лишь наблюдает, засмотревшись на эти руки с вьющимися под кожей венами. Они не пьют из двух стаканов, только из одного на двоих. Всегда. — Чонгук-и, улыбнись, — Тэхен поднимает камеру и поворачивает к альфе голову. — Мы чуть не сдохли, такое нельзя оставить без внимания. — У тебя кровь, — хмурится Чонгук, заметив пробившееся через повязку красное пятно. Они не стали ждать помощи. Чонгук вызвал эвакуатор и такси. На первом забрали раздолбанный мустанг, а на втором они уехали домой, сочтя, что в больнице нет нужды. Никто об этой едва не случившейся трагедии не узнает, на той дороге и камер-то не было, а если бы и были, Чонгуку ничего не стоит вырезать из съемки двадцать минут, что не предназначены для чужих глаз. — Мне не больно, — улыбается Тэхен. — Ты снова принимал? — не желая услышать положительный ответ, все равно спрашивает Гук. — Когда ты вошел в клуб, по тебе было видно, будто это ты принял что-то, — усмехается Тэхен и щелкает. Чонгук подходит к стойке, где распластался омега, с горячим кофе, и ставит возле его плеча, сам встает перед омегой и закуривает. Тэхен кладет фотоаппарат себе на обнаженный живот, потому что футболка Чонгука, которая на нем, задралась, обнажая такое ненавистно-любимое альфой «pretty poison». Сегодня он как никогда понял эту надпись. — Ты помнишь, я когда-то давно просил тебя не влезать? — спрашивает альфа, сделав короткий глоток кофе. — А я зашел слишком далеко, — тихо смеется Тэхен, повернув голову к Чонгуку. — Я напугал тебя? — альфа зарывает пальцы в мягкие и чистые после душа волосы. Оба в травмах, друг другу раны зализывали, переклеили все пластырями и бинтами, словно войну прошли и только вернулись. В какой-то степени так оно и есть. — Нет, я знал, кто ты на самом деле. Плохой коп, — Тэхен опускает глаза на губы альфы, и тот сразу все понимает, целует. — И откуда это только взялось? — В стремлении жить по справедливости, многое пряталось внутри вынужденно, — пожимает плечами Чонгук. — Из-за этого, а может, из-за чувства мести, что не давала мне жить с детства, — он на пару секунд замолкает. То, что рвется из него, будет озвучено впервые в его жизни. — Я совершил одну вещь много лет назад. — Что ты сделал? — Тэхен внимательно смотрит на Чонгука. — Я поджег квартиру, где жил мой дядя, брат папы, — слова неожиданно для самого альфы льются из него легким потоком. — Он и его дружки, совершавшие различные страшные преступления, напились в тот день из-за удачного улова. Я облил всю квартиру бензином и, бросив спичку, ушел. Все сдохли. Абсолютно каждый, кто был виновен в убийстве моего папы и в шрамах на моем теле. Все они находились в этой квартире. — И ты остался один? — уставившись на альфу, спрашивает Тэхен. — В этом городе было что-то, что спасало тебя? — Значок полицейского, к которому я шел долгое время. Об этом пятне на моем прошлом никто не знает в полиции, мне не было бы пути туда. — Ты тоже преступник, — рубит Тэхен. — Я преступник, — соглашается альфа. — Но я ни о чем не жалею. Эти люди, в том числе мой дядя, всем сердцем ненавидевший меня и моего папу, натворили бы еще много дерьма. Тэхен присаживается и свешивает ноги по бокам от альфы, берет его лицо в ладони и целует. — Ты страшный человек, фараон, но меня никогда не отпугнет твоя душа, какой темной бы ни была. Она с моей одного оттенка, — шепчет в губы омега. — Ты доигрался, знаешь? — поднимает бровь Чонгук. — Я не пошутил, в наручниках будешь сидеть. — Только если с тобой, — широко улыбается Тэхен и пробегает пальцами по шрамам на груди альфы. — Дай мне найти убийцу для начала, — Чонгук тушит сигарету в пепельнице и сжимает пальцами края футболки на омеге. — Думаешь, мы закончим с наручниками? — Тэхен спускается к резинке домашних штанов альфы и ныряет под них рукой. — Упаси Бог, чтобы ты стал причиной, — скалится Чонгук. Он подходит ближе, реагируя на прикосновение к члену. Он весь напрягается, начинает заводиться. — Ты снова меня провоцируешь, — Тэхен скользит кончиком языка по его шее, оставляя влажную дорожку, и отпечатывает засос под ухом. — Я же захочу проверить, что будет. — Дерзни, пламя, — рык в ухо, от которого хочется кончить. Чонгук кусает в ключицу и отвечает такой же меткой. Стягивает с него футболку и когда бросает ее, задевает чашку с кофе. Та звонко падает на пол, разбившись. Тэхен смеется и залезает на альфу. — Обязательно, а сейчас трахни меня, фараон.🩸
Намджун прощается с Чимином до глубокой ночи и решает вернуться в бар возле дома. Омега захотел побыть с семьей и выглядел слегка поникшим, почти не говорил, о чем-то задумался, а на вопрос, все ли хорошо, молча кивал и прижимался крепче. А у Намджуна наконец-то спокойствие наступило. Все так, как он себе даже не представлял, не мог посметь, ведь Чимин рядом, и они стали намного ближе. Они постоянно вместе, и даже если идут в магазин, то не в одиночку, а вернувшись с пачкой лапши, варят на двоих и сидят в одинокой пустой кухне с одной тусклой лампой над столом, а потом лежат в обнимку и греются в моменте непонятного затишья. С Чимином хорошо не только физически. Если Намджун сделал такой вывод вначале, когда только застал омегу в постели с другим омегой через прицел, то сейчас он готов себя сгрызть за такое поверхностное мышление. В Чимине, несмотря на его репутацию самого красивого омеги, устраивающего лучшие вечеринки, в душе столько печали, что мало кто бы смог уживаться с ней, находясь под вечным вниманием камер. Он сильный, несмотря ни на что, только сейчас у него момент внутренней трагедии, которую он обязательно переживет и двинется дальше. Намджун не перестает ему напоминать о его труде и о том, как он восхитителен. Альфа специально перерыл интернет в поисках всего, что касается Чимина как дизайнера, и искренне был поражен, поэтому он не перестанет пытаться вдохновить омегу и вернуть ему тот огонь в груди, что рождал в нем такие потрясающие идеи и вдохновлял других людей. Постепенно Чимин приходит в себя и больше улыбается. Когда он думает, что Намджун не видит, листает свои работы, долго разглядывает, сам себе помогает вернуть жажду творить. Медленно он возвращается в свою привычную жизнь, и Намджун не может не радоваться за омегу. Выпив пару бутылок пива, что лишь немного расслабляет и дарит давно забытое состояние легкости, Намджун в предвкушении ночи с омегой выходит из бара, курит сигарету, слушая городской шум, и идет к байку, привычно стоящему за углом. Намджун подходит к нему и ищет в кармане ключи. Внезапный яркий свет фар будто из ниоткуда появившегося перед ним джипа без номерного знака ослепляет альфу. Из-за окна с пассажирской стороны высовывается чья-то рука. Намджун не сразу понимает, что в этой руке оружие, направленное на него. Он слышит эти несколько выстрелов, каждый четко отпечатывается в голове. Почти бесшумно, глухо. И то, как они врезаются в него. Эти выстрелы подкашивают ноги, за байк удержаться не выходит. Намджун падает на землю. Визг шин уезжающей прочь машины и шум пышущего жизнью города, медленно затихающий в ушах. Красное небо захватывает чернота. Намджун выходит из игры.