🩸
За семейным столом привычная тишина. Отец неторопливо жует, слушая новости краем уха. Брат с неизменно скорбным выражением лица заставляет себя есть, в мыслях находясь совершенно не здесь. Джевон низко опустил голову, едва не касаясь спавшей челкой тарелки. Отцу это точно не понравится. Подумав об этом, омега поднимает голову, но не глаза. Ни на Хосока, ни на Сынвона смотреть не хочется, а новости на заднем плане еще больше напрягают, усложняя нахождение омеги за столом с родными людьми. По телевизору непрерывно говорят о том, что сын одной из самых влиятельных семей города лежит в клинике с огнестрельным ранением. На разных каналах — разные причины, что только вызывают смех своей абсурдностью. Но никому не до смеха. Телевизор, транслирующий новости, выключается. — Случившееся прошлой ночью — ужасное событие, — заговаривает Сынвон, отложив вилку и подняв как всегда тяжелый взгляд с маской непроницаемости на лице, которая давно уже вросла и стала частью его самого. — С этого дня я усиливаю нашу охрану, а о подобных мероприятиях можете забыть. Хосок, больше в одиночку ездить не будешь, — и снова тон, который не потерпит возражений. Хосок и не собирался, знает, что бесполезно. — В городе что-то затевается. Сначала один Ким, теперь второй. Очень внезапно. Джевон поднимает на отца вопросительный взгляд. — СМИ пока этого не афишируют, все сконцентрированы только на пострадавшем сыне Хенбина. Но я в курсе, кому эта пуля предназначалась, — обьясняет альфа. — Неужели убийцы Тэхена решили взяться за остальную семью? — задумчиво говорит Сынвон, слегка хмуря густые брови. — Но почему спустя столько лет? Почему не убили всю семью разом и усложнили себе задачу? Семья Ким все еще держит свое имя на высоком пьедестале благодаря Элону и его детям. По крайней мере, одному из них, — сухо хмыкает альфа. — А значит, Тэхен погиб зря. — Врагов достаточно. И не только у семьи Ким. Неизвестно, кто на нас точит зуб, — нарушает монолог отца Хосок. — Людьми движут зависть и богатство, — Сынвон сухо улыбается уголком губ. — Они никогда не смирятся, что кто-то может быть у руля и диктовать им правила. А по-другому в этом мире не бывает. Сколько войн привели к одному и тому же итогу. Это мы имеем и сейчас. Снова растет недовольство, я это знаю. Хоть это и не очевидно пока, но в воздухе уже начинает ощущаться гарь, — альфа прикрывает глаза, медленно тянет носом воздух и хмурится. — Нас хотят свергнуть, и именно поэтому вы должны быть тверже и сильнее, как никогда. Оставьте ненужные чувства позади, иначе вас сломают, — Сынвон переводит взгляд с Хосока на Джевона и обратно. Джевон хочет улыбнуться, но сдерживается. Он уже трещинами пошел, отец опоздал с предупреждениями. Омега сам себя вчера растоптал, об себя же ноги вытер, но ни о чем не жалеет. Пока трещины можно склеивать, удерживать вместе, хоть и временно, все будет нормально, если это можно так назвать, а дальше видно будет. Жить можно. Обед продолжает течь в молчании. Джевон все еще избегает взглядов Хосока, периодически ловит вопрос в глазах брата, но отвечать, пусть даже тем же взглядом, не имеет никакого желания. Слишком ярко он помнит боль в тех, кого Хосок вчера обидел. Снова разлад с братом. Снова в центре этого разлада Юнги. Только точка зрения Джевона изменилась. Иронично, почти что смешно. Но омеге почему-то хочется плакать. Обед подходит к концу. Джевон подскакивает со стула и уносится в свою спальню. Хосок прослеживает за братом, собирается подняться и пойти следом, чтобы выяснить причины очередного игнорирования уже без лишнего в этой ситуации отца, но так и не встает, остановленный Сынвоном. — Как прошла встреча с Тэхеном? — Чего можно ожидать от ужина двух людей, которые друг друга ненавидят? — Хосок поднимает бровь, с вызовом смотря отцу в глаза. Как будто это не очевидно. — Из союза двух ненавистей рождается самый разрушительный пожар чувств, — слабая улыбка, заражающая холодком, трогает губы Сынвона. — За такие и стоит держаться. Их даже смерть не разлучит. — Это другой случай, — не соглашается Хосок. — Ничего с ним не выйдет, — чувствуя, что разговор снова начинает разжигать внутри раздражение, Хосок поднимается и, бросив сухое: — Хорошего дня, — идет к лестнице. — Ты уже разбил сердце Мин Юнги? — в остановившем голосе отца Хосок слышит довольные нотки, но не оборачивается, чтобы, взглянув в хищные издевающиеся глаза, не слететь с катушек. — Разбил его только зародившиеся чувства? Ответить нечего. Сынвон задает очевидные, нацеленные на то, чтобы задеть, вопросы. На них ответы он сам создал вчерашним свиданием. Хосоку нечего в ответ сказать. У него перед лицом сразу же свежее воспоминание, сдавливающее грудную клетку, — Юнги, поверивший, что стал ненужным. Хуже быть не может ничего. Хосок поджимает губы. Словами тут решать уже нечего. А вот разбитое лицо отца было бы идеальным ответом. — Не иди против отца, Чон Хосок, — леденеет голос Сынвона. — Иначе твоя жизнь превратится в настоящий ад. А разве она не была адом? Хосок перестал считать подобные высказывания отца смешными. Этот человек слишком слеп, чтобы понять, в каком аду его дети живут всю свою жизнь, в какую клетку он сам их загнал и не выпускает, предпочитая стоять снаружи, управлять их судьбами и лепить то, что хочется ему. Они будто сами себе никогда не принадлежали. — Да, отец, — выдавливает Хосок, так и не посмотрев альфе в глаза. Вытягивать из себя смирение, острыми шипами обвитое и царапающее внутренности, Хосок тоже привык. Почти не больно. Из уголка губ вниз потянулась густая капля крови, вырвавшаяся со словами, и в этом уже нет ничего удивительного. — Не ставь Юнги под удар, — будто напоминает Сынвон, спокойно сверля затылок сына глазами. — Такое чувство вины не даст тебе спокойно спать до конца твоих дней. — Я понял, — быстро бросает Хосок и спешно поднимается на второй этаж. У двери в спальню Джевона альфа до хруста сжимает трясущиеся от злости кулаки и поднимает голову вверх, алыми глазами уставившись в потолок, вместо которого видит до неузнаваемости разбитое и затопленное кровью лицо Сынвона. Скрип зубов, вспышка в глазах, руки с успевшими затянуться ранами, вздувшиеся на крепкой шее вены, готовые лопнуть от напряжения. Хочется разбить что-нибудь, ощутить снова жгучую, но приятную боль на разрывающихся костяшках, запах своей же крови почувствовать, а значит, испытать мнимое освобождение. Давно такого не было. Отец и тут запрет поставил. Шумно выдохнув через нос, Хосок, все еще красный от злости, открывает дверь в комнату брата без стука спустя пару минут внутренней борьбы и попыток предотвратить извержение. Немного поостыл, но внезапное появление отца за спиной сорвало бы крышу. Джевон сидит в центре постели, прислонившись к спинке кровати. Он быстро снимает наушники и роняет телефон на подушку, растерянно смотря на ворвавшегося брата, горящего от новой нервной встряски. Он не успел до конца успокоиться. Джевону даже гадать не надо, в ком причина такого вида Хосока. Таким его видеть не хочется еще больше. — Что опять происходит? — явно лишенный всякого терпения, спрашивает альфа, возвышаясь у кровати младшего. — Ты превращаешься в отца, Хосок, — сдержанно отвечает Джевон, глядя на брата исподлобья. Он и сам не верит, что говорит это. Прежде бы за подобное язык себе отрезал, но не после вчерашнего. Джевон видит, как глаза альфы сначала расширяются от неожиданности, а затем снова возвращают те остатки пламени, что не успели догореть, чтобы вспыхнуть по новой. — Тебе плевать на чувства остальных. На чувства тех, кто тебя любит. — Ты смеешься надо мной? — рычит Хосок, ничего не понимая. — Влюбляешь в себя одного омегу, а потом так легко переключаешься на другого, — озвучив, Джевон понимает, что эти слова применимы и к Чимину. От этого осознания только хуже. — Ты бы тогда лучше не афишировал это, если хоть немного жаль Юнги. Весь город об этом кричит. Хосок удивленно поднимает брови и безрадостно усмехается, мотнув головой. Все сразу становится понятным. — Мы все меньше и меньше знаем друг друга, Джевон. Если бы ты знал меня, никогда бы не поверил в этот бред. Точнее, прошлый ты не поверил бы. — Тогда что это было, Хосок? — чуть повышает голос омега. — Помнишь, ты говорил, что отец за нас решит, кому мы свое сердце отдадим? — Хосок изгибает бровь, наблюдая, как до брата доходит осознание происходящего. — Он выбрал Тэхена… — тише говорит Джевон, с болью смотря на брата. Хосок коротко кивает и присаживается на край постели. Омега сразу же подползает к нему и обхватывает руками его предплечье. — Но почему ты не объяснил это Юнги? Он же думает, что ты променял его… — Я даже не уверен, что твоя комната не прослушивается, — хмыкает альфа, с подозрением оглядев спальню. — Он отслеживает мой телефон, твой наверняка тоже. Отец контролирует нас со всех сторон. Поэтому я хотел попросить тебя, возможно, через Чимина как-то донести до Юнги мои слова, — Хосок вздыхает и прикрывает глаза. — У меня руки связаны. Всю жизнь были, а сейчас и шагу не сделать. — С каждым днем мне все меньше хочется сдерживать тебя от его убийства, — еле слышно говорит Джевон, широко улыбнувшись, чем вызывает улыбку и у брата. — Я на грани, Джевон. Если я приближусь к Юнги, то отец причинит ему вред, — Хосок поджимает губы в тонкую линию и смотрит в одну точку перед собой. — Блять, мудак конченный! — громко злится Джевон, резко вздохнув от возмущения и совсем забыв, что стены в этом доме умеют слышать. — Это преступление, Хо. Это нельзя так оставлять. — Я придумаю что-нибудь. По его правилам играть не стану. — А почему именно Тэхен? — А ты бы хотел, чтобы Чимин? — улыбается уголком губ Хосок. — Нет! Ни за что, — бурчит Джевон, быстро мотнув головой. — Ким Тэхен — самая выгодная для отца партия. В этом вся причина. — Как же я мог забыть, что дело в выгоде. Всегда в ней, — закатывает глаза омега. — А Тэхен что? Вы же ненавидите друг друга. — Он свою роль хорошо сыграл, но ему тоже не по вкусу намерение. — Мне всегда казалось, что ему плевать, что и с кем, — задумчиво выпячивает губу Джевон. — Ты знаешь, что такое маска, маленький? — коротко смеется Хосок, взъерошив волосы брата. Тот хихикает и морщит нос, точно как в детстве. — Ну да, откуда тебе знать. Ты самый искренний из всех, кого я знаю в этой жизни. — И Юнги? — И он тоже, — соглашается альфа, кивнув. — А еще Тито, — Хосок глядит на спящего в большой корзинке пса. — Уже трое! — смеется Джевон. — Я постараюсь как-нибудь сказать Юнги правду, а пока, пожалуйста, не впадай в отчаяние, — омега внезапно льнет к брату и обвивает обеими руками за шею, уткнувшись носом в ворот белой рубашки. Без брата жизнь не стоила бы ничего. Джевон снова будет винить себя, что посмел думать о нем ужасное. И правда, другая боль затмила разум. Омега даже адекватную оценку происходящему дать не может, потому что только этой болью и дышит, сам в себе ее взрастил. Хосок тут ни при чем. Он остается самым лучшим и родным человеком, который от всего спасет, даже от отца, но от чувств к Чимину не сумеет. Но Джевон и не просит помощи. — Не буду, кнопка, — прижимает к себе младшего Хосок. — И ты тоже. Джевон прикусывает губу и жмурится. Он уже в нем тонет.🩸
Легко распасться на атомы. Стоит только увидеть или услышать одну разрушительную вещь, после которой себя потерять — легче легкого. Этими атомами осыпаться на пол зашторенной и купающейся во мраке комнаты, как первым снегом на сухую холодную землю. Лежать на полу приятно, когда мозг, что никак не расслабить стимулирующими веществами, готов расплавиться от мыслей, которым нет конца и края. У Тэхена глаза не блестят от слез. Они вообще света и блеска в себе не несут. Таблетка, что должна его разжигать, работает наоборот — забирает его и сжирает. Сейчас другие правила. Тэхен на войне. На очередной войне с самим собой уже второй день. Большая пустая квартира в самом центре красного города, переполненная пепельница на полу у большой кровати, прозрачный пакетик с одной последней каплей и бутылка бренди, к которой Тэхен даже не притронулся. Он видел ужас, когда смерть забрала отца. Видел его в глазах папы, когда тот пытался расцарапать свои губы, ведь любимый мужчина их больше не коснется. Видел его в своем брате, у которого в голове поселились кошмары, отчего тот едва не лишился сна, боясь закрывать глаза. Там чудовища из раза в раз утаскивали отца в свои холодные объятия, а старший сын не мог ничего с этим поделать и рыдал от беспомощности. Тэхен видел ужас в себе, когда бродил по огромному особняку среди ночи, тихонько шепча песню, которую отец пел своим детям каждую ночь. Тэхен звал, пока никто не видел, чтобы не забрали в клинику, как папу, клявшегося, что его муж жив. От горя можно сойти с ума. Семья рассыплется прахом, если еще один пойдет вслед за великим Ким Тэхеном, оставившим своей смертью трещину, что никогда не затянется, которую ничем не замуровать. Семья падет, и те, кто полон ненависти, заликуют. Тэхен видит границы, где ему уже черным отмечена конечная, приближаться к которой, — значит больше не увидеть обратного пути. Омега несколько часов пребывает в легкости, а после получает двойную дозу терзаний в виде страха новой боли. Тэхен только такой боится. Только той, что родных жизней касается. Открывать глаза, снова видеть безликие образы ненавистников, что не хотят нести ответственность. Закрывать глаза, снова впадать в тихий кошмар и беззвучно кричать в своей же голове. Тэхен пропускает через себя каждую частичку, несущую страдания, через него все проходит, как через фильтр, но фильтр этот только хорошему не дает просочиться, ему там будто не место. Тэхен ломается по косточке, то ли от того, что подходит к той самой границе, то ли от того, что еще слишком далек, но хочет скорее оказаться ближе и наконец познакомиться с концом той жизни, что пытаются отнять, лично. Не обходя стороной, не слыша об этом из чужих уст. Лицом к лицу. Тэхен не льет слез даже наедине с собой. Боль для слабаков, слезы для отчаявшихся. Так всегда учил отец. Лучше сдохнуть, но выдержать боль в одиночку, никому ее не выливая. Тэхен, ни на миг эти слова не забывая, живет по правилам своего отца. Никому нет доверия. Не так страшно, если предадут, вонзив нож в спину и сбежав со всем ценным. Деньги, дом, — что там еще бывает? Гораздо страшнее предательство души и чувств. Пусть все богатства заберут и оставят ни с чем, пусть снимут с Тэхена все, что на него надето, только не трогают то, что под кожей спрятано и только ему одному известно. Тэхен рос в семье, где тепло стало лишь отдаленным его подобием, а любовь заперлась в самых глубинах сполна познавших боль душ. Так случилось после смерти отца. Элон, как бы по сей день ни пытался искренне улыбнуться и показать свои нежные родительские чувства детям, все равно уже не тот, что был до самой огромной потери в его жизни. Его тогда разломало. Он собрался вновь, пройдя через пытки, которые не пожелать врагу, но многого лишился, так и не найдя утраченные части своего существа. Он долгое время не дарил детям любовь и заботу в той степени, в какой они нуждались, что ухудшило отношения между братьями, создав еще большую пропасть, в которой плещутся зависть с одной стороны, и раздражение с другой. О любви в этой семье больше не кричали, а заботу заменяли огромными суммами. Лишь в последние годы что-то стало сдвигаться в лучшую сторону. Медленно, со скрежетом, но движение продолжилось. Элон пытается, но это уже совсем другой человек. Тэгюн пытается, но не перестает видеть в брате соперника. Тэхен пытается, но открытая нараспашку душа захлопнулась вместе с крышкой гроба, в котором похоронили отца. Тэхен медленно опускает ослабшую руку вниз и ищет пальцами таблетку, стеклянными глазами смотря в потолок, на котором разверзлась зазывающая тьма. Что случится, если люди, спрятавшие свою любовь глубоко в железных сердцах, вдруг умрут? Что будет с Тэхеном? Он закрывает глаза и вдыхает глубоко, вцепившись в прозрачный пакетик с последней каплей. Чуть не захлебнулся, словно вот-вот мог утонуть в мыслях и представлениях. Если Тэхен семью потеряет, — перестанет быть человеком. Капля с привкусом реальной крови уже даже не горчит, упав на кончик языка. Сердце готово взорваться, как погибающая планета. Тэхен закрывает глаза и перестает дышать.🩸
Джевон выравнивает дыхание, распахнув рот и уставившись на себя в отражении большого зеркала напротив кровати. Волосы упали на лоб, плоский живот поблескивает бисеринками смазки, возбуждение спадает, больше не принося тянущиеся сладкие мучения, а на губах не расцветает привычная удовлетворенная улыбка после еще одного лучшего секса с Чимином. Джевон смотрит на отражение, наблюдая, как тот садится спиной к нему, запускает в золотистые волосы пальцы и зачесывает назад, смотря куда-то через окно. Тоже восстанавливает дыхание. Тоже не обронил улыбку, за которой обычно следует долгий и мягкий поцелуй, по новой сносящий крышу. Обычно с намеком на продолжение, которого сейчас не будет. Чимин отвернулся сразу, как разорвал с жарким телом Джевона физический контакт. — Твой отец поверит, что ты всего лишь приехал поддержать друга? — хрипло спрашивает Чимин, повернув голову к омеге и бросив взгляд на засосы, укрывшие красивую шею. — Твоя охрана внизу ждет все это время. — Плевать, — утомленно роняет Джевон, продолжая разглядывать Чимина в отражении. Это его «друг» снова вгоняет в сердце гвоздь. — Плевать, что он скажет. Такой вот у меня способ поддержки, — криво улыбается. А Чимин нет. Ранит. Но Джевон съедает и эту боль. — Все теперь боятся. Затаились, как крысы. Зато звезда случившегося бесстрашно приходит к моему брату уже второй день подряд, — с открытым раздражением произносит омега. — Тэгюн либо чувствует вину, либо Джин ему нравится, — Джевон тянет руку к тумбе и берет сигареты, чтобы отвлечь себя от навязчивых мыслей, рушащих представления, которые хочется принимать за действительность. — Он умеет проявлять чувства? — сухо усмехается Чимин, поднявшись с постели и натягивая на себя белье, лежавшее на полу в ворохе остальных элементов одежды, которую они содрали друг с друга, как только перешагнули порог спальни. Еще полчаса назад Чимин был совершенно другим. Более привычным Джевону, а сейчас от него ничего светлого и теплого не исходит. — Мы думаем о разных людях. — В чем его проблема? — Джевон хмурит брови и перекатывает сигарету к уголку губ, приподнявшись и прислонившись к спинке кровати. — В том, что я до сих пор не могу поверить, что мой брат подвергся такому из-за какого-то высокомерного и бесчувственного человека, который ставит себя выше остальных, — повысив голос, нервно выпаливает Чимин, залезая в джинсы. — Не стоит Тэгюн того, чтобы Джин за него под пулю подставлялся. Никто не стоит. — Мы не знаем, что у них происходит, Чимин, — Джевон выпускает дым и стряхивает нагоревший пепел в пепельницу. Он не представляет, что было бы с ним, если бы на месте Джина и Тэгюна были Хосок и Юнги. Злился бы он так же на Юнги? Это значит злиться на чувства Хосока к нему, а Джевон этот этап уже прошел и практически свыкся. — Я не слепой, я видел, сколько мой брат для него делал. Я не верил, что он реально может кому-то уделять столько внимания, но Джин удивил меня. Впервые у него такое, но только не с тем человеком, — мотает головой старший, надев большого размера серую худи, в которой он выглядит блекло. Как один из толпы, что гасит свой внутренний свет. Чимин не хочет сверкать сейчас. Его глаза наполнены нетипичной для него злобой и обидой, от которой Джевону еще больше горько. Слишком быстро поменялось все. Джевон ничего не успел понять, как столкнулся с комком злобы и обиды, который все так же любим и желанен. — А если с тем? Если он и есть тот самый для него? Ты даже мысли такой не допускаешь, — Джевон забывает про сигарету, уже тлеющую в пепельнице. Глотку жжет не горечь никотина, а слова, в которых зеркалом отражается он сам и их с Чимином положение. — Нет. Не с тем, — категоричен Чимин. — И ты… — Джевон прикусывает язык, тут же чувствуя вкус крови во рту. И ты не с тем? Снова крошится, с каждым разом ощущая еще большие мучения. Он проходит через огонь, пока меняется в лице, становясь мягче. Самое трудное — глаза, до которых перестройка эмоций и чувств доходит в разы медленнее. Тяжелее. Комок в горле и кричащее по всем уголкам сознания напоминание: сам принял решение питаться чистой болью, сам испугался остаться один. Потерять Чимина. Расхлебывай, учись выдерживать. — Ты слишком много думаешь о Тэгюне. Если что-то волнует, лучше поговори об этом с Джином, — Джевон встает напротив одетого Чимина и с легкой улыбкой, тенью легшей на зацелованные губы, смотрит в похолодевшие глаза, надеясь разжечь в них огонь. — Почему ты оделся? На продолжение не рассчитывать? — короткая усмешка. — Я именно это и хочу сделать, — Чимин гладит младшего по подбородку пальцем, смотрит на мягкие губы без всяких эмоций. Глаза не загораются, руки не тянутся, как бывает обычно. — Пойду к брату. И уходит. Джевон тихо смеется и опускается на пол, зарываясь пальцами в волосы и сжимая у корней. Чимин после себя не оставил ничего. Будто не было сладкого секса, дарившего лучшие ощущения. Не было поцелуев и улыбок. Ничего не было. Больше не было. Есть ли еще, за что бороться?🩸
Чимину кажется, что во всем огромном мире его никто не понимает и понимать не хочет. Ни родители, которые легко могли потерять сына, и при этом как ни в чем не бывало общались с причиной едва не случившегося. Ни Джевон, который пытается понять того, кто не поддается объяснению. Ни Намджун, который вообще пропал после той злосчастной тусовки и на связь не выходит. Чимин и не ждет. Ему ничего ни от кого не нужно. Вокруг напряжение и всеобщий страх. Все засуетились, испугавшись за свои жизни. Все вдруг поняли, что не вечны. Деньги не спасут, если смерть уже нацелилась. И вдруг все друг другу стали неважны. За мазерати Чимина следуют автомобили охраны, которую он не просил. Взгляд на зеркало заднего вида, и снова раздражение, заставляющее руль сжать крепче. Чимину никто не нужен сейчас. Никто, кроме брата. Журналисты не дремлют, поэтому омега входит в клинику через черный вход. Он требует, чтобы за ним никто не шел: ни врачи, ни собственная охрана. Вздохнув и стянув с головы капюшон толстовки, Чимин входит в палату брата с таким облегчением, словно через поле боя прошел и наконец нашел укрытие. Тот увлеченно смотрит через ноутбук какой-то фильм, но как только слышит чужое присутствие, поднимает голову и закрывает крышку, откладывая на тумбу. — Чимин-и, ты выглядишь паршивее меня, — беззлобный смешок тихо вылетает из губ Джина. — Может, и мне стоит полечиться? — Чимин давит подобие улыбки, подходит к брату, сбрасывает кеды и залезает на постель, усевшись в изножье и прижав колени к груди. — Тебе надо поспать и расслабиться. Я же вижу, из-за чего ты сам не свой, — Джин подтягивается вверх, чтобы было удобнее видеть омегу. Его ранение с каждым днем все меньше беспокоит, хотя движение руки это все еще ощутимо усложняет. — Все ты видишь, Джин-и, — бурчит Чимин. — Да, я не могу поверить, что тебя чуть не убили. О чем я думаю в такой момент? Наше высокое положение не гарантирует нам безопасность. Об этом я думаю теперь. Я не знаю, охотятся ли только за семьей Ким, но теперь абсолютно все будут насторожены. — Тебе не нужно об этом думать. Нужные люди со всем разберутся, а ты продолжай наслаждаться жизнью, Чимин-и, — спокойно отвечает альфа. — Нас это не касается. Поезди с охраной, пока шумиха не уляжется, а потом снова будешь свободен. — Зачем ты это сделал? — Чимин смотрит прямо в глаза. Его разрывает от того, как он жаждет услышать ответ на не дающий покоя вопрос. — Что сделал? — Ты понимаешь, о чем я, — слегка пихает ногой в колено брата омега. — Зачем ты прикрыл его собой? Кто он тебе, Джин? Кто он такой, чтобы ради него рисковать жизнью? — у Чимина голос дрожит, а глаза норовят наполниться слезами, которые пока удается контролировать. — Я не думал о том, кто он такой для меня, когда прикрывал. Я сделал это, потому что так правильно, — в глазах и в голосе альфы ни намека на улыбку. — Правильно для кого? — Для меня, Чимин. Для меня правильно. Для вот этого вот, — Джин тычет пальцем себе в сердце, — правильно. — Он не заслуживает тебя, Джин-и, — тихо говорит Чимин, смотря исподлобья с болью в блестящих глазах, ими словно просит брата послушать, понять и согласиться, но Джин не реагирует на молчаливую просьбу. Он отводит взгляд к окну. В палате только уличный свет разгоняет мрак. — Никто тебя не заслуживает. Ты жизнь ради него отдать готов, а он… — А он мне свою жизнь отдать готов, — обрывает Джин. Его глаза загораются радостью, незнакомой для Чимина. Омега опускает взгляд, сказать больше нечего, нужно осмыслить услышанное. Он всю жизнь видел, как никто до его брата дотянуться не мог. Десятки омег — лучшие из лучших — и те его достигнуть не могли, сразу же слетали с обрыва, только приблизившись. Никто и на долю секунды таких эмоций в глазах брата не рождал. Что случилось? Почему тот, кто меньше всего его заслуживал, удостоился такой чести? Почему Ким Тэгюн? — Если он разобьет твое сердце, я разобью его жизнь, — Чимин поднимает голову и поджимает губы, без всяких шуток смотря на брата. — Говоришь прям как я, когда у тебя новые парни появляются, — смеется Джин. — Относись к Тэгюну проще, и он откроется с другой стороны. — Ты, видимо, что-то в нем уже разглядел, раз втрескался, — закатывает глаза Чимин. — Я в процессе. Это и самое интересное. Я буду раздевать его медленно, чтобы добраться до сущности. И тогда я пойму, что все это было точно не зря. — Твоя самоуверенность такая твердая. Я не хочу, чтобы ты разочаровался в том, что увидишь под его слоями. — Мы не узнаем этого, пока не проверим, — пожимает плечами Джин. — А что насчет тебя? Видел я твоего Намджуна. Похож на убийцу, — усмехается альфа. — Убийца жалких частичек моей гомосексуальности, — с тоской вздыхает Чимин. — Он ездит на байке и собирает хлам в виде радиоприемников. — Не так уж и интересно, — театрально зевает Джин. — Заводит зато… — Чимин улыбается, вспоминая их жаркие трения, прикосновения и поцелуи среди толпы людей. И тут же мрачнеет, вспомнив, что: — Вот только он куда-то пропал. Не пишет мне, не звонит. — Видимо, испугался связи с теми, на кого охота идет. Еще его зацепит, — хмыкает Джин. — Но понять его можно. Кому нужны эти проблемы. — Все, не хочу ни о ком, кроме нас, — мотает головой Чимин, по-свойски укладываясь под боком брата. — Включай, будем смотреть, — кивает он на ноутбук. — На какой ты там минуте уже? — Почти досмотрел, — Джин возвращает ноутбук себе на живот. — Мотай к началу, тоже хочу, — Чимин достает свой телефон и утыкается в экран, выбирая в приложении фастфуд, который они будут поедать за просмотром. — Я не буду заново его смотреть, лучше что-то другое глянем, — возмущается старший, уже ища новый фильм. — Но… — Иначе словишь от меня спойлеры, — со злорадной улыбкой угрожает Джин. Чимин дует губы и, кинув на брата шутливо обиженный взгляд, снова смотрит в телефон. — Джин-и, за твою любовь спойлерить мне я бы сам тебя пристрелил. — Я тоже люблю тебя, Чимин-и. Чимин улыбается впервые за несколько дней. Спасибо жизни, что не отдала брата.🩸
Элон себе места не находит. Старые добрые друзья, с которыми он давно распрощался, снова напоминают о себе, помогая уснуть вторую ночь в доме, где нет одного из сыновей. Того самого, что так и не дал на себя взглянуть после произошедшего, и коротким «не хочу никого видеть», приковал, не давая и шагу сделать. За пару недель омега испытал встряску, почти сравнимую с той, что была много лет назад, когда мужа лишили. А сейчас пытаются сыновей лишить, на которых все существо Элона держится. Второе покушение образовало на черных локонах серебристые проблески, вернув в страшный кошмар. Тогда не церемонились. Сразу уничтожили. А сейчас два промаха. Плача в подушку беззвучно, Элон уже которую ночь благодарит мужа, что даже с того света бережет их детей. Зато сам он, живой и почти здоровый, не в силах. Сам уязвим. Элон с болью глядит на сообщение от Тэхена и осушает бокал красного, не думая смаковать и получать удовольствие, как делает обычно, дегустируя очередной сорт. Вино сейчас сыграет как успокоительное, которое никогда не помогает, причиняя лишь еще большие мучения. Только оно смягчает углы. Он подскакивает с дивана, едва не уронив себя и пустой бокал в дрожащих пальцах, подливает себе вина под пристальным взглядом Тэгюна и тяжело вздыхает, прикрывая на миг глаза. — Остановись, пап. У тебя снова будет болеть голова, — спокойным тоном предупреждает младший. — У меня болит сердце за вас с Тэхеном, — Элон опускается в кресло, закинув ногу на ногу, и ставит бокал на его ручку. — Не стоило вам позволять куда-то идти после того, что было с твоим братом. Только тут, в этом доме вы в полной безопасности. — У нас есть работа, па. Мы не должны показывать страх, поджав хвосты и вечность прячась за стенами, — вздыхает Тэгюн. — Говоришь, как твой отец. Он никогда ничего и никого не боялся. Даже Бога. Самого Дьявола! — Элон снова чувствует эту ни с чем не сравнимую боль, возникающую при упоминании любимого. Всю жизнь, что проходит без Тэхена, он испытывает ее, породнившись, но все еще искренне ненавидя. — Никто не смел сюда приближаться. Ни одной вражеской пули тут не пролетало, — спокойнее говорит омега, окидывая гостиную тоскливым взглядом. — Жизнь вашего бесстрашного и до неприличия самонадеянного отца не в этих стенах отняли. Далеко от дома. — Мы живы, папа. И мы будем осторожнее. Ни шагу без охраны. И ты тоже. — Я буду спокоен, когда оба моих ребенка будут рядом со мной и им ничего не будет угрожать, — Элон в обнимку с бокалом отходит к окну, из которого льется ненавистный кровавый свет. — Ты знаешь Тэхена. Он успокоится и сам вернется. — Тебе нужно отдохнуть, малыш, — Элон поворачивается к сыну и пытается улыбнуться. Не получается. Но Тэгюну хватает тепла в его глазах. Он решает не церемониться и коротко кивает в ответ. Отдохнуть действительно стоит. Он поднимается, прихватив ноутбук, за которым работал половину вечера, пораньше вернувшись с работы, и уже идет к лестнице. Голос папы останавливает. — Я всю жизнь буду обязан Сокджину за спасение жизни моего сына. Он сделал то, на что мало кому хватит смелости. Он что-то значит для тебя? — Кажется… — тихо отвечает Тэгюн после короткого молчания, закусив губу, и спешно поднимается на второй этаж, не желая продолжать разговор. У него все встрепенулось от одного только вопроса папы. Он не готов это обсуждать. Элон коротко улыбается уголком губ и снова отворачивается к окну, глотнув вина. С Тэгюном всегда было проще. Он сам выбрал путь, который Элон для него желал, и сам выбрал альфу, которого для него желал родитель. Только у Тэхена ненависть и презрение ко всему. К семейному делу, к альфе, который обеспечит всем, чего душа пожелает, к жизни, которую он вынужден жить. Элон знает, что не уснет еще одной ночью, не представляя, через что проходит младший сын, прячущий боль от всего мира в самой глубокой точке своей души. Омега убирает бокал, не допив последние глотки красного, берет ключи от Бентли и, накинув пальто, покидает особняк. Едет к сыну в одиночку. Он никогда не был мишенью.🩸
— Ненависть к семье Ким возродилась, — констатирует с самым умным видом Рики, крутясь на кресле перед рабочим столом и покусывая кончик ручки. — Она просто спала, — Чонгук отпивает почти остывший кофе из бумажного стаканчика. — Теперь мы будем защищать их? — спрашивает Рики с надеждой в голосе, вскинув брови. Ему всегда хотелось чего-то подобного, только он еще не осознает, как на самом деле скучно охранять кого-либо. — У них хватает охраны, а мы будем вести расследование и следить за ситуацией, — без всякого желания поддерживать эту тему, отвечает Чонгук. Еще немного, и он заткнет болтливого напарника скотчем. Альфа уже на него пару раз поглядывал, но скоро использует. — Ты говорил с Тэхеном? — ускоряет свое насильное молчание Рики. Чонгук не выдерживает и отрывает глаза от документов. Ли чувствует, что сказал что-то лишнее, но искренне не понимает, в чем проблема, из-за чего делает невинные щенячьи глаза. — Нет, — бросает Чонгук сквозь зубы и продолжает работать. — Ты серьезно? Тебе что, плевать? — выглядит возмущенным Ли, а Чонгук думает, что этот парнишка роет себе могилу. — Вы же с ним вроде как общались. — Вроде как. — А если ему страшно? Да кому бы в таком случае не было страшно? — эмоциональный альфа не контролирует громкость своего голоса. — Я думаю, он надеется на нас. Вся его семья. Ты бы хоть поддержал его, что ли, — цокает недовольно. — Ты заболтался и забыл о работе, Рики, — напоминает Чонгук сдержанно, теперь уже подумывая дать младшему по голове толстым справочником, чтобы вернуть мозги на место. — А ты не забывай о своей, — бурчит Рики, решив послушать Чонгука. Он сидит молча несколько минут. На большее его не хватает, поэтому он снова заговаривает, не успевает старший детектив насладиться молчанием: — Так значит брата Тэхена прикрыл один из этих богатеньких? Не думал, что они своей драгоценной шкуркой друг ради друга готовы рисковать. Да еще и кто! Пак Сокджин, по которому каждый омега этого города течет, — Рики закатывает глаза. Чонгук молча читает протокол и слушает, мысленно тяжко вздохнув. Абстрагироваться не может. Когда этот громкий голос рядом звучит так назойливо, выбора не остается. — Не понимаю я этих омег. Рядом такие альфы ходят, а они мечтают о всяких супер богачах со смазливыми рожами. — У тебя тоже смазливая рожа, — не поднимая глаз, констатирует Чонгук. — Да, но я не супер богач. Зато форма на мне сидит горячо, — довольно улыбается Ли. Детектив снова удостаивает его холодным, просящим заткнуться взглядом, но Рики, который частично осознает, что рождает в напарнике раздражение, все равно не может себя удержать. Ему необходимо высказаться. — Это факт, — добавляет младший, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку кресла. — В этом городе все омеги избалованные роскошью. — Не все. Чонгук думает о Тэхене. Он ночует на работе вторые сутки, лишь на час уезжает домой, чтобы принять душ и вернуться на работу с новыми силами; копается в бумагах, пролистывает сотни преступлений разной степени тяжести, как в мусорном контейнере. В них бы с головой утонуть, в этих грязных и мрачных событиях, но утягивают они лишь на время. Назойливый стук в дверь, только по черепной коробке, все время вынуждает отвлечься. Это Ким Тэхен стучит в сознание Чонгука со своим похвальным и раздражающим упрямством. Чонгук не выносит его в реальности, а он и в голову бессовестно лезет, нигде не давая покоя. Такое чувство, что на всю оставшуюся жизнь его лишил. Всюду упреки. В глазах самого Тэхена тем вечером в доме семьи Пак. В глазах и словах Рики. В каждом напоминании о случившемся. В глазах Ким Тэгюна, ставшего жертвой. Даже в них. А может, Чонгуку кажется. Может, Тэхен так глубоко успел заползти, что окружающую альфу реальность меняет, как ему вздумается. Чонгук путается, пьет горький кофе без сахара и снова ныряет в чужие преступления, боясь свое личное сотворить. Все ближе и ближе он к этому, как бы ни сопротивлялся. Этим вечером альфа решает поехать домой и отдохнуть от мыслей, забивших голову, с бутылкой эля. Закончив с делами, Чонгук возвращается на квартиру, снова принимает прохладный душ и в компании бутылки стоит у окна, прислонившись локтем к стене и разглядывая город, от которого тошнит. Чонгук его грязь видит изнутри, он в ней не только руки марает, — с головой в нее окунается. Если бы лицемерие было городом, оно было бы красным. Город пороков. Построенный на крови, не раз умытый людскими слезами. На смену одним чудовищам приходят другие, более ужасные и жестокие. Все меньше крови проливают. Словом, приказом и очередным решением не в пользу людей уничтожают. Одни умирают, другие на их место становятся, каждый день мелькая по телевизору. Поэтому Чонгуку так ненавистна улыбка Тэхена, которую он с детства видел на лице его отца. В своей же смерти Ким Тэхен сам виноват. У всех есть предел. У всех есть конец. И у Тэхена? Чонгук перебирает в пальцах телефон, посматривает на сохраненный номер омеги с раздражением, переживая с собой внутренний конфликт. Как он там? В порядке ли? Не грозит ли новая угроза, которую полиция еще не в силах узнать заранее? Преследующие упреки в глазах каждого окружающего Чонгука не оставляют в покое. И даже малая доля расслабления, дарованная спиртным, не справляется с наваждением чужих взглядов и голосов. Чонгук замечает, что снова и снова всплывающий вопрос «как он там?» звучит уже не чужими голосами. Чонгук сам себя спрашивает. Снова поддаваться минутным слабостям, спровоцированным извне, Чонгук не собирается. Очередной разговор, сражение взглядами, столкновение губами с Тэхеном ни к чему хорошему альфу не приводят. К краю пропасти ведут, к аду склоняют. Те, кто на небесах давно, отворачиваются от него, стоит Чонгуку приблизиться к демону. И неважно, что главный уже давно в преисподней горит, измученно вопя никем не услышанный и брошенный. Тэхен по крови причастен. Палец альфы больше не нависает над кнопкой вызова. Телефон ненужным атрибутом падает на кресло, а Чонгук в кровать, рассыпав по подушке светлые локоны и глядя в потолок. Прося прощения у тех, кто на небесах.🩸
Он выкуривает еще одну сигарету и кусает сэндвич утреннего приготовления. Он нашел в себе силы, чтобы сделать его, иначе умер бы с голоду, но так и не прикоснулся к нему за весь день. Только сейчас решился, когда голова едва не кружится от нехватки пищи. Голые колени прижаты к груди, о которые сердце бьется быстро-быстро, вырваться хочет, оказавшееся в клетке тела, что его истязает. Он смотрит в одну точку, пребывая не здесь, а существуя в другой реальности — чистая нирвана. Холодный воздух лижет босые ступни, неизвестно откуда взявшись в комнате с закрытыми окнами. Смерть близко подобралась, напоминает о слабости и бесполезности. Но Тэхен ее любит. За это и любит. Медленно разжеванный и проглоченный кусок сэндвича сразу же лезет обратно. Тэхен прижимает ладонь ко рту и, поднявшись на ноги с резким головокружением, быстро идет в ванную, распахивая все двери на пути и падая перед унитазом. Спазмы причиняют еще один вид боли, все лишнее вышло, а глотку дерет так, что вместе с желчью выходит и кровь. Тэхен кашляет, бессмысленно пытается завести падающие на лицо пряди назад, но те снова лезут. Утирает мокрые от слюны пухлые губы и опускает голову, медленно дыша через нос и прислоняясь плечом к унитазу. В голове перекати-поле, и так даже лучше. Тэхен устал от мыслей, устал от образов и иллюзий. Он хочет стереться и появиться заново, с чистого листа. Без лишних чувств и скрытых в глубине страхов. Он поднимается, просидев у унитаза неизвестно сколько, медленно раздевается, с облегчением избавляясь от сдавливающей тело ткани, и заходит в душ, включив горячую воду, обжигающую чувствительную кожу. Жмурится и позволяет каплям воды окутать себя жаром, которого так не достает продрогшему телу. С каждой секундой в себя приходит, более живым себя ощущает. Уже не так плачевно, функционировать можно, а вот остальное еще под вопросом. Тэхен закрывает глаза, его все еще кружит, но уже не так бешено. Вода обжигает кожу, раскрывает поры, позволяет телу дышать, и даже душу согревает. Действие последней таблетки прошло почти сутки назад. Тэхен пережил еще один ад в попытках сдержать себя от дополнительной радости, на деле ею не являющейся. Не сейчас. Он был у черты, холод ее ощутил кончиками пальцев на ногах, вздрогнул и развернулся, не готовый навечно застыть, став прахом в бесконечности. Скреб стены, мученически мычал, как немой, но ни слезы не обронил, ни разу не закричал. Зато в голове крик не прекращался, разрывая перепонки. Так он справляется, так он себя мучает, чтобы еще раз неизвестным героем выйти в люди и пойти по жизни дальше. Тэхен не плакал, когда в восемь его толкнул Хосок и даже не извинился, равнодушно пройдя мимо. Он его во взаимной ненависти гореть заставил. Тэхен не плакал, когда ему сердце разбивали в четырнадцать лет. Он спустя время от сердца разбившего и пылинки не оставил. Тэхен не плакал, когда его избили завистливые однокурсники. Он им отомстил, жизни в университете испортив без лишней крови. Тэхен не плакал, когда окружение над ним смеялось, называя самым бесполезным в семье Ким. Он доказал, что лучший в этом проклятом городе. Тэхен не заплачет и сейчас. Он сам себя соберет, сам за семью поборется, как отец когда-то, и снова докажет, что его не так легко сломать. Но не сейчас. Он себя не до конца собрал. Ему еще бродить по огромной квартире и себя по чуть-чуть выстраивать, восстанавливать для возвращения в общество с новыми силами. Еще немного. Омега выходит из душа спустя сорок минут и, переодевшись в свободную черную футболку и домашние штаны, снова ныряет в постель, свернувшись калачиком и пытаясь уснуть, но сразу же вздрагивает, услышав стук в дверь. Охрана все-таки впустила кого-то. Значит, это кто-то из семьи. Неужели Тэгюну стало не наплевать на чувства брата? У его совести есть срок действия. Тэхен поднимается с чувством раздражения, готовясь послать пришедшего куда подальше. Он любит свою семью, из-за страха за которую и мучается который день, но говорить и улыбаться им он пока не готов. Не готов показывать себя таким, словно прожевали и выплюнули, истерзали и бросили. Короткий стук не повторяется, и Тэхен хочет надеяться, что гость ушел. Он все-таки подходит к двери и прислушивается, обхватывает пальцами ручку, другой рукой вбивает на экране пароль для разблокировки замка. Очень медленно, все еще надеясь, что за дверью никого не будет. В итоге дергает ручку после короткого промедления и смотрит в глаза со всполохами густого красного. У Тэхена у самого глаза алым наливаются, а зубы от злости скрипят. Не виделся ему Чонгук. Не приходил ни разу за все эти дни. Ни образа, ни голоса. Неужели Тэхен все-таки дошел до той стадии и без дополнительной дозы? Или смерть так заманивает к себе? Тэхен не верит. Сколько раз с ним сознание играло, оставляя в дураках. В этот же момент к многоэтажному дому в центре города подъезжает черная бентли. Хозяин авто так и не выходит из машины. Намеревался, но передумал, заметив уже стоящий у обочины форд мустанг. Огни снова загораются спустя минуту, и бентли уезжает. Чонгук раскрывает для себя нового Ким Тэхена прямо сейчас. Глаза как догорающие угли, губы поджаты в тонкую линию, Чонгук будто себя видит в другом лице. Пушистые кудри спадают на лоб, из-за чего Тэхен выглядит совсем юным и совершенно невинным. Он бы его не сразу признал, решил, что это еще один брат омеги, но тут глаза уже того самого в стоящем перед Чонгуком выдают. Альфа опускает взгляд и видит противоречие нежному образу омеги — разные рисунки на руках, которые он открытыми никогда прежде не видел. Агрессивные узоры вроде ножа, перекрещенного с розой и скелета с крыльями ангела точно определяют истинную сущность обманчиво невинного. Чонгук поднимает глаза. Так и не сдвигается с места. Слова не говорит. Тэхен смотрит несколько секунд. Чонгук не исчезает, не уходит. — Что ты здесь делаешь? — сипло спрашивает. Долго молчал, отвык от собственного голоса. Теплом от альфы не повеяло, но яркий аромат его погладил по щеке, будто вернувшись, снизойдя, чтобы утешить. Реален. Реальнее, чем сам Тэхен. Чонгук не перестает смотреть. Взгляд его неизменно строгий, где-то в глубине осуждающий и ничего светлого не выражающий. Именно такой, что Тэхена выводит из себя. Этот альфа одним своим видом заполнил пустоту сознания, о которой так мечтал омега. — Я все тебе сказал. Ты же так хотел, чтобы нас в жизнях друг друга не было, так чего? — шипит Тэхен, не контролируя своих вскипевших по щелчку эмоций. Это все остатки веществ в крови. Они заставляют его так реагировать. — Что случилось, детектив? Кто-то сдох? Или ты, наконец, кого-то посадил? — Чонгук все еще не отвечает, но словно хочет. Терпит. Поняв, что смысла в появлении Чонгука нет, Тэхен сжимает губы и разворачивается, шагая обратно в спальню. — Просто проваливай. Тэхена резко хватают за предплечье. Омега оборачивается, раздраженно уставившись на альфу. Открывает уже рот, чтобы возразить и по возможности лишний раз оскорбить, задеть за живое, но тут же закрывает. Чонгук смотрит прямо в глаза, кажется, еще глубже, обхватывает ладонь омеги обеими руками и вдруг касается прохладных длинных пальцев губами. У Тэхена глаза сами собой расширяются. Он замирает и просто смотрит, не понимая, как иллюзия могла зайти так далеко. Чонгук так несвойственно ему трепетно и осторожно держит руку омеги, будто драгоценный камень, и целует снова, согревая жаром гладящего кожу дыхания. У Тэхена сердце мощнее чем от таблетки долбит, а внутри разгорается спящий вулкан. Чонгук невесомо целует, не перестает огнем в глазах поджигать. У него полное противоречие, столкновение контрастов взгляда и прикосновений губ, от которых колени дрожать начинают. — Чонгук, — едва различимо произносит Тэхен, все еще не двигаясь и смотря, как альфа целует тонкую кисть, тыльную сторону ладони, и снова пальцы, оставляя поцелуями тепло на мягкой коже, которого ему не достает. Он отстраняется. У Тэхена грудь вздымается тяжело, глубоко. Он поднимает канистру с бензином и в этот огонь щедро доливает. Первый раз за несколько дней в глазах появляется блеск, а на губах улыбка. Они сталкиваются друг с другом, как огонь и лед, взаимно уничтожая. Губы сливаются, а руки друг к другу как к необходимости тянутся. Тэхен стягивает с альфы куртку, пока тот берет за стройную талию и прибивает спиной к стене уже без всякой нежности. Словно Чонгука включили, а до этого вместо него кто-то другой с трепетом губами касался. Грубые большие ладони закрадываются под футболку и гладят горячую кожу. Чонгук кусает и целует шею, руки гладят по плоскому животу, поднимаются вверх и застывают на груди. Чонгук чувствует на подушечках пальцев прохладу от маленьких колечек на, как оказывается, проколотых сосках. Чонгука взрывает. А когда Тэхен от случайного прикосновения к пирсингу не сдерживает стон, альфу ведет еще больше. Так вот как это бывает. Вот как он звучит, открытый только для Чонгука. Уязвимый, как никогда. Весь свой контроль сбрасывает, как одежду. И одежду тоже. Тэхен будто во сне, а может, и правда в нем. Он непослушными пальцами пытается расстегнуть ремень на джинсах Чонгука, а у самого футболка трещит от напора крепкой хватки. Тэхен быстро помогает избавить себя от куска ткани и с наслаждением наблюдает взгляд альфы, для которого будто весь мир и его суть только открылись. Ключицы, грудь, живот — все в разных узорах, не связанных друг с другом. Чонгук смотрит и не знает, за что хвататься, от чего сглатывать скапливающуюся во рту слюну. Кольца на аккуратных розовых сосках омеги поблескивают в красном свете, будто раскаленные, кожа блестит; Тэхен из преисподней пришел, в красных лучах столицы порока искупанный, ими крещенный. Никакой мнимой невинности больше. Чонгук всегда знал, с кем имеет дело. Он снова приникает, одной рукой избавляет омегу от домашних штанов, а другой за челюсть берет, горчинкой разбавляя животный поцелуй. По-сумасшедшему. Тэхен, прижатый к стене полностью обнаженным, вышибает из Чонгука все. Словно не было ничего до этого момента. Словно в другой жизни. Он только увидел красоту, которую так отрицал, не желая понимать. Познал. Тэхен бросает в сторону кобуру с оружием, избавляет от футболки, сразу же жадно скользя по шрамам на широкой груди пальцами, заставляя от прикосновений кожу на крепком и рельефном прессе покрываться мурашками, а мышцы напрягаться. Он улыбается так, как давно не было, внушая опасность, разгоняя страх и готовясь к нападению, как голодный лев. В полумраке едва видит что-то, и предается только инстинктам, которым всецело доверяет. Он прыгает к альфе в объятия и целует в скулу, крепко обнимая за шею. Целует и кусает за ухо, шумно дышит от нехватки кислорода, выгорая под прикосновениями горячих ладоней. Чонгук снова вжимает в стену, одной рукой придерживает, а другой оглаживает упругую половинку, находя пальцем влажную от смазки дырочку. Тэхен в руках дергается от прикосновения, рефлекторно выгибается и быстро выпаливает: — Фара… ох! — срывается на стон. Чонгук раздразнивает, убрав палец спустя секунду, но сразу же заменяет его пульсирующим возбужденным членом. Тэхен снова низко стонет и впивается короткими ногтями в плечи альфы. Его заполняет целиком, отчего на уголках глаз выступают слезы. Тэхен предполагал и размышлял о размерах альфы, порой даже мимолетно бесстыдно опускал глаза, но действительность сдавила его. Его стенки. Тэхен зарывается в светлые волосы и, скрестив ноги на пояснице альфы, начинает приподниматься и опускаться на член. Чонгук одной рукой прислоняется к стене, а другой поддерживает омегу за ягодицу. — Скажешь уже что-нибудь? — тяжело дышит Тэхен, растирая спиной холодную стену. Он опускается на всю длину и стонет альфе в ухо, разжигая еще больше. Чонгуку много не надо. Теперь уже, когда он сорвался, отбросив все установки, что отчаянно останавливали и затуманивали взгляд. Или это Тэхен делает. Больше не имеет значения. Один из них все-таки перешел черту. — Наговорились, — Чонгук прижимает омегу к себе и усаживает на стоящую рядом тумбу. Тэхен бедром сшибает с нее вазу, отчего та громко разбивается на мелкие осколки о мраморный пол просторного коридора. — Пришел ко мне, — будто под таблеткой, Тэхен расслаблено улыбается и кончиком языка стирает с губы слюну. — Влюбился? — а следом новый стон. Чонгук грубый толчок сделал. — Еще больше возненавидел, — альфа вдалбливается во влажное и полностью принимающее его нутро с таким упоением, будто только этой мести и ждал. Тэхен хрипло посмеивается, заломив брови от охватившего удовольствия. Ему это тоже по душе. — За свою же слабость, — шепчет, кайфуя со вздувающихся на крепкой шее вен. Тэхен активно двигает бедрами навстречу, грубо хватает альфу за подбородок и целует больно, проникает в его рот языком, ярко ощущая недавно скуренную сигарету, горечь хмеля в слюне и мяту, которой он пытался все это замаскировать. От сочетания вкусов кружит голову. Тэхен кусает за ненавистный язык, сказавший так много обидного, рычит обозленным львом и слышит ответный рык зверя, которому не нравится сказанное. Он это своей грубостью выдает. А Тэхена сильнее от нее прет. Возникающее между животами трение спасает его сочащуюся эрекцию. Раззадоривает еще больше. От кайфа хочется плакать. Тэхен не думал, не мечтал, что будет так. Чонгук топит в себе. В своем голоде. Они плавно перемещаются к дивану, сшибая на своем пути все дорогостоящие предметы интерьера, на которые обоим плевать. Останавливаются на каждой встречающейся поверхности, изводя друг друга до крайней степени. Чонгук роняет Тэхена на диван и наваливается сверху. Одну ногу омеги забрасывает на спинку мебели, другую держит на весу, сжимая под коленом, и снова врывается в него. От очередных движений смазка вытекает из влажной и заалевшей дырочки, растекаясь по черной кожаной обивке, красиво поблескивая на смуглых бедрах, на увитом венками члене и на плоском животе. Брызги, похожие на сверкающие рубины в кровавом свете, попадают на татуировку, набитую у омеги чуть выше пупка: «pretty poison». Чонгук, затерявшийся в новой форме кайфа, мысленно усмехается. Эта надпись описывает Тэхена чертовски верно. Красные отметины красиво заполняют пространство между татуированными рисунками, как кровавые лилии на рельефах сладкого тела омеги. Следы от зубов идеально вписываются в пространство между шрамами, которые ни на миг не портят вид крепкого тела альфы. Они соскальзывают с дивана и падают на пол, укрытый мягким ковром. Тэхен оказывается сверху и ликующе улыбается, седлая бедра альфы. Заведя руку за спину, он обхватывает влажный горячий член Чонгука пальцами и направляет в себя. Со смачным хлюпом он опускается на него, выпрямляет спину и нарочно поджимает ягодицы, от чего альфа тяжело выдыхает, смотря на кровавого принца, взявшего верх, с опьяняющим восхищением. Чонгук не в себе, он в таком виде при срочном вызове не сможет работать. Он от Тэхена не отклеится, не разорвет себя, сознанием будет с ним неразрывно. Тэхен смотрит так, будто победил, и улыбается своей привычной издевательской улыбкой, от которой глаз дергается. Но не в этот раз. — Я не покинул твои мысли, — сладко льются слова из его мягких красных губ. Тэхен неотрывно глядит Чонгуку в глаза, пока нарочно медленно раскачивается на члене, слегка давя на яйца альфы, отчего тот утробно рычит, марая следами крепкой хватки бедра омеги. Бархатно, так приятно, что Тэхену в ответ довольно мурчать хочется. — И я выиграл, фараон. — Что принесет эта победа? — спрашивает Чонгук, резко присев и положив руки на талию омеги. Он прикрывает глаза, ведет носом по коже Тэхена, медленно вдыхая ее неповторимый запах, который не давал покоя, как и образ омеги, прихватывает колечко на соске зубами и чуть тянет, лижет, покусывает. Действие мгновенно вызывает реакцию. Тэхен сжимает альфу внутри себя и запрокидывает голову, одурманенно улыбаясь, сгрызая губы, уже помеченные альфой. — Я сожру тебя, а ты сожрешь меня, — Чонгук ныряет пальцами в мягкие кудри и крепко сжимает у корней. Тэхен смеется, не переставая двигаться на альфе, распаляя до предела, которого, кажется, и нет. — Так нам и надо, — шепчет он, лизнув щеку альфы от челюсти до скулы. Он соскальзывает с члена, но сразу же оказывается в плену рук. Чонгук его разворачивает спиной к себе, заставляя встать на четвереньки, и замечает на безупречном теле новую татуировку в виде извивающейся змеи на пояснице. Альфа поджимает губы и входит в Тэхена, гипнотизируя змею взглядом. Или она его гипнотизирует. Чонгук уже не разбирает. Ему кажется, она от их движений извивается, готовая ожить и выползти. С каждым толчком омега все больше плавится, растекаясь по ковру и оттопыривая задницу, поддерживаемую Чонгуком. Пальцы впиваются в приятный ворс, волосы рассыпаются над головой короной в инфракрасном свете. Их тела — самая горячая зона. Достигая пика, Чонгук чуть отстраняется, собираясь выйти из Тэхена, но тот останавливает рукой. — Никаких детей, я обезопасил себя от этого недоразумения. Не останавливайся, — просит омега, виляя попой и подаваясь назад. Чонгук не раздумывает и продолжает двигаться, пока не кончает одновременно с омегой. Они лежат на полу под красным сиянием неба. Внизу шумит большой грешный город, возрождаясь глубокой ночью. Тэхен наслаждается сигаретой, глядя в потолок. Чонгук сидит, закинув ногу омеги себе на колени, и поглаживает гладкую кожу подушечками пальцев, периодически целуя вокруг татуировки, расположенной чуть выше коленной чашечки с дерзкой надписью «hello death» и разделяя одну сигарету на двоих. Становится тихо. Вокруг них хаос, ими же созданный, и им в нем хорошо. — Когда смерть придет, она будет на коленях, поэтому обязательно увидит мое приветствие, — негромко говорит Тэхен, обхватив сигарету губами и сделав глубокую затяжку. Когда он хмурится, веер ресниц трепещет, как крылья птицы. Чонгук засматривается, забывая о протянутой после сигарете. Он снова наклоняет голову, ведет по надписи кончиком носа и кусает кожу бедра, вызывая у омеги легкую дрожь. Затем выпрямляется, ложится сверху и, закинув ногу Тэхена себе на поясницу, плавно проникает в него после небольшой передышки. Омега мягко улыбается, словно после бури выглянуло солнце, и, вырвав у Чонгука из губ сигарету, зажимает ее в своих зубах. — Мой фараон, — сладко шепчет, выпуская дым вверх и туша сигарету в рядом лежащей пепельнице. Он гладит альфу по щеке, целует в висок и прижимает к себе. — Пламя. Мое пламя, — Чонгук смотрит в глаза, целует в никотиновые губы, на которых запеклась их общая кровь, пропитанная ядом. Тэхен не перестанет гореть для Чонгука. Только ярче вспыхнет. Он отныне личное пламя фараона.