🩸
Деловые приемы — самое ответственное событие для Тэгюна. В такие вечера в одном месте собираются все важные люди, перед которыми нужно показать себя в лучшем свете и оставить исключительно приятное впечатление. Кто бы что ни говорил, но репутация имеет огромное значение, особенно для того, кто руководит одной из крупнейших компаний города и кто известен практически каждому живущему в нем. Нельзя расслабляться, находясь под прицелом сотен и тысяч взглядов и вести себя так, как бывает, когда рядом нет никого. Тэгюн даже наедине с собой старается держать образ, чтобы в важный момент не расколоться. Безупречный образ, который он сам выстраивал годами — самая важная и ценная вещь в его жизни. Разговоры о делах, об успехах и планах на будущее кружат меж красиво и дорого одетых людей, переходя от одного к другому. За вежливыми улыбками желание поскорее убраться отсюда и расслабиться где-то и с кем-то. Тэгюн улыбается рефлекторно, точно выучил, кому и как, с какой интонацией говорить и о чем в первую очередь заводить разговоры. Каждому угодить, ни в коем случае не оставить негативное послевкусие от короткого и ничего толком не значащего диалога. Тэгюн переходит от одной важной в городе личности к другой, неизменно ощущает на себе заинтересованные и оценивающие взгляды успешных альф всех возрастов, чувствует, как горят лопатки от пронзительных глаз завистливых омег, но совершенно не реагирует. Отточенное до совершенства умение игнорировать все, что не имеет значения. Без этого в мире сотен и тысяч глаз не выжить. Тэгюн коротко общается с Сынвоном, перекидывается парой фраз с Хосоком, стоящим рядом, и мысленно отмечает, что сын почти что Бога этого города совершенно не скрывает своего неудовольствия здесь находиться. У Хосока взгляд отрешенный, покрытый коркой льда, а губы поджаты. Даже его подобие снисходительной улыбки, которую он наверняка выдавил из себя не без мучений, не внушает дружелюбия. Зато его отец старается и как всегда выглядит так, словно весь мир ему принадлежит. Тэгюн думает, что таким и нужно стать в конечном итоге. Так же твердо стоять на земле, чтобы ни один ураган или сам конец света не смог пошатнуть. Так же уверенно смотреть на людей свысока и улыбаться так, словно все они тут выиграли в лотерею, чтобы заслужить эту самую улыбку. Ту, которой не каждый удостоится. Сынвон в некотором роде пример для Тэгюна. От него не веет слабостью, наверное, ему такое слово даже не знакомо. Он никогда ни в чем не сомневается и знает буквально все. Годы выковали из него лучшего, и он вполне мог бы стать самим президентом, если бы только захотел. Рядом с Сынвоном остальные становятся менее значимыми и уходят на второй план. Собираясь на прием, Тэгюн молился, чтобы Джина там не оказалось, но, видимо, молитвы омеги на небе слышать больше некому, потому что Пак Сокджин стоит рядом со своим отцом во всей красе и снова перетягивает всеобщие взгляды на себя. Тэгюн закатывает глаза и отпивает шампанское, коротко поглядывая на альфу со стороны. Нельзя сказать, что общество не имеет вкуса, раз так восхищается этим альфой. Черный костюм, пошитый на заказ лучшим дизайнером, сидит на нем как влитой и подчеркивает все достоинства тела, сравнимого с телом Аполлона, если не лучше. От его взгляда тает каждый, кого он касается, а от улыбки душа покидает тело и плывет прямо в его крепкие красивые руки. Он шикарен и не имеет ни малейшего изъяна в своем блистательном образе. Так кажется со стороны, пока не узнаешь этого альфу поближе. Поэтому Тэгюн лишь хмыкает и отворачивается, надеясь до конца приема не пересекаться с Джином. — Господин Ким, — небеса не услышали снова. Тэгюн замирает и оборачивается, сразу же преображая губы улыбкой. Перед омегой стоит Пак Хенбин, а рядом Джин, с незаинтересованным лицом попивающий шампанское и рассматривающий гостей. Тэгюн чувствует неприятный укол в груди из-за внезапного игнорирования, но быстро себя одергивает и сосредотачивает свое внимание на старшем Паке, который тепло улыбается омеге и даже не подозревает, что между ним и его сыном что-то незримо происходит. Тэгюна бесит, и он сам не понимает, почему. Бесит, что Джин смотрит на всех, кроме него, делает вид, будто напротив него никого нет. Он никогда не игнорировал. Если раньше они хотя бы холодно приветствовали друг друга, то теперь оборвали даже это жалкое взаимодействие. — Я слышал, вы хотите объединения с господином Гу? — спрашивает у Хенбина Тэгюн, стараясь не смотреть в сторону его наглого сына, вызывающего раздражение. До его появления держать на лице улыбку было проще. — Да, я подумываю об этом, но на данный момент мы взвешиваем все положительные стороны этого объединения. Кое-кто недоволен, конечно, — Хенбин чуть понижает голос и косится на неподалеку находящегося Сынвона. — Но я уверен, его опасения напрасны. — Я могу понять и вас, и господина Чона. Ваш выбор повлияет на всех, в том числе и на компанию семьи Ким. Возможно, мы могли бы вместе подумать об этом, — предлагает Тэгюн, делая короткий глоток шампанского. — Я так и хотел, но Сынвон даже слушать не стал. Думает, я глупый ребенок, который не знает, что делает, — Хенбин мотает головой и вздыхает. — В любом случае, когда все будет сделано, Сокджин станет вице-президентом нашей компании. Тэгюн поднимает брови в легком удивлении и давит смешок. Джин сразу же реагирует и поворачивает голову в сторону омеги. От его взгляда по коже пробегает холодок. — Вероятно, господин Ким думает, что такая роль не по силам владельцу ресторана? — спрашивает Джин прямо, плюя на фальшивую вежливость. — Сокджин, — Хенбин строго смотрит на сына, взглядом прося не портить разговор. — Ни в коем случае, — Тэгюн мотает головой и прикладывает ладонь к груди. — Просто вы, господин Пак, славитесь свободолюбием, а в должности вице-президента придется быть более сдержанным. Одно дело ресторан, но огромная компания с несколькими сотнями служащих — совершенно другой уровень. — Вы абсолютно правы, — соглашается Хенбин, улыбнувшись. — Думаю, Сокджин осознает масштаб ответственности и не подведет своего отца, — мужчина слегка хлопает сына по плечу, но тот ни на что вокруг не обращает внимание, лишь продолжает сверлить омегу взглядом. Они меняются ролями. Теперь Тэгюн игнорирует альфу и непринужденно продолжает разговор с Хенбином. Он чувствует, как Джин накаляется, но делает вид, как будто ничего не происходит. Это доставляет капельку удовольствия, из-за которого улыбка омеги становится чуть более искренней. Еще немного пообщавшись с Хенбином, Тэгюн отлучается. Выйдя из уборной, Тэгюн ничего не успевает понять, как оказывается прижатым к стене пустого длинного коридора. Джин нависает над ним горой и смотрит прямо в глаза, будто ожидает каких-то объяснений. Тэгюн не теряется. — Отвали, — омега стряхивает его руку со своего плеча и делает пару шагов в сторону, но альфа снова вжимает его спиной в стену. Тэгюн раздраженно поджимает губы и с вопросом смотрит на Джина. — Не думал, что ты на такое способен. У своего брата понабрался наглости? — хмыкает Джин, крепко держа плечи Тэгюна, чтобы тот снова не вырвался. — Наглость в правде? — поднимает брови омега. — Твоя стихия — разгульный образ жизни. Как ты справишься с такой серьезной должностью? — Тебя не должно это волновать. — Отпусти меня! — Тэгюн бьет альфу по плечу и быстрыми шагами идет по коридору, пока Джин снова не тормозит его, схватив за локоть и рывком притянув к себе. Его ладонь скользит по спине омеги и останавливается на пояснице. Тэгюн снова будто в прострацию впал. Там, где Джин ладонью касается, по коже разбегаются мурашки. Тонкая зеленая рубашка словно совсем отсутствует, настолько хорошо ощущается чужое прикосновение и жар ладони. Каждый раз, стоит Джину сделать что-то такое, Тэгюн оказывается в тупике и сам себя ненавидит за слабость. — Боишься, что кто-то увидит тебя с любителем разгульного образа жизни? — тише говорит Джин. Его лицо оказывается так близко, что дышать становится труднее. Он смотрит пристально, с немой усмешкой. И в ней вроде тоска, а вроде и злость. Лучше бы он просто злился и был раздражен, чем так. — Чего ты хочешь от меня? — шепчет Тэгюн, смотря на альфу снизу вверх своими большими и растерянными глазами. — Я хочу, чтобы ты определился в отношении ко мне. — О чем ты? — Сначала ты позволяешь мне целовать тебя и целуешь в ответ, — взгляд Джина опускается на губы, вкус которых не сравнился ни с чьим другим и прочно засел в памяти, не давая спокойной жизни. — Не сопротивляешься даже. И вот я уже думаю, что смог стать к тебе ближе, но потом ты снова ведешь себя так, будто я тебе до глубины души противен и хуже меня человека на свете нет. — Зачем тебе становиться ближе ко мне? — сухо улыбается Тэгюн. — Сотни выстраиваются в очередь, чтобы хоть на шаг приблизиться к тебе. Ты вроде как не скучаешь с ними, — не нужно долго думать, чтобы понять, что Тэгюн в курсе всех новостей. Джин этого и добивался, хотел показать, что счастье в свободе от чрезмерных правил, что не вокруг одного Тэгюна мир Джина вертится, но теперь, слыша это, альфа никакой гордости не испытывает, только скребущее где-то внутри чувство совершенной ошибки пробуждается и начинает медленно выводить. — Тэ… — Джин гладит щеку омеги большим пальцем и слабо улыбается. — Просто скажи, что ты ко мне чувствуешь, чтобы я знал, что мне делать дальше. Тэгюн молчит, даже не думает отвечать. Он опускает взгляд и, в мыслях не признаваясь самому себе, наслаждается прикосновениями альфы, которые повторяют те самые ощущения, что были в застрявшем лифте, когда Джин так же нежно касался и целовал. Пусть он ждет ответа хоть вечность, пока Тэгюн так стоит, окутанный альфой, ему ни о чем думать не хочется. У него есть ответ, он хранит его в душе с тех пор, как Джин застал его приступ на вечеринке, но он его никогда не озвучит. Альфа берет его лицо в ладони и медленно приближается, ожидая, что в этот раз Тэгюн точно отвергнет, но омега и не думает сопротивляться. Он прикрывает глаза и позволяет Джину целовать. Тэгюн не хочет думать о том, что он так же нежно и мягко целует кучу других омег, что так же заставляет других плавиться в своих руках и вызывает такие же трепетные ощущения. Альфа притягивает его ближе к себе, зарывается в мягкие темные волосы пальцами и сминает сладкие, со вкусом выпитого шампанского, губы. Тэгюн сжимает пальцами черный галстук на шее альфы, будто опору, за которую может схватиться в случае падения, и неторопливо отвечает, словно не до конца уверен в том, что делает, но Джину и этого хватает. Ему одно лишь ощущение этих губ на своих крышу сносит. Он ловит себя на мысли, что впервые целует кого-то так. Без дикого желания скорее разорвать всю одежду и получить желаемое, а растягивать момент без спешки, с надеждой на то, что конец этому не наступит. Первым отступает Тэгюн. Он разрывает поцелуй, в глаза не смотрит. Куда угодно, но не Джину в глаза. В нем снова всколыхнулось все, как от жесткой встряски, а сердце не хочет успокаиваться и биться ровно. Губы горят, но вместе с тем влага на них вызывает мурашки, как от холода. Не обронив ни слова, Тэгюн просто разворачивается и уходит, оставляя альфу позади. — Я могу считать, что это твой ответ? — спрашивает Джин с улыбкой, смотря омеге вслед и сунув руки в карманы брюк. — Нет, — бросает Тэгюн, коротко обернувшись, и сворачивает в сторону зала, пропадая из виду. Джин уверен, что увидел улыбку на губах, которым только что дарил нежнейший поцелуй, как никогда и никому.🩸
Юнги согласился идти на прием только для того, чтобы составить отцу компанию. Обычно с Джисобом подобные вечера посещает Кир, но в этот раз у него возникли неотложные дела в благотворительном центре, поэтому Юнги, чтобы не отпускать отца одного и не давать людям новый повод для глупых сплетен, решил пойти с ним. Юнги мало что понимает в бизнесе, а о политике просто не имеет желания говорить, поэтому просто стоит рядом с отцом, пока тот с кем-то общается, и дарит вежливую улыбку, мечтая скорее уехать. Мало кому приятно находиться в обществе внимательных глаз, которые не упустят ни единой детали, а на Юнги они особенно смотрят, нашли в нем новую жертву для критики и обсуждения. Но Юнги лишает их малейшего повода для каких-то сомнений, держась гордо и достойно. Все-таки он сын мэра, а значит входит в число первых лиц города. Пока Джисоб обсуждает работу главного театра с омегой, являющимся министром культуры, Юнги тихонько отходит к столику с закусками и напитками. Говорить ни с кем не хочется, вокруг только малознакомые бизнесмены и политики, с которыми у Юнги нет ничего общего, а возле столиков хотя бы можно отвлечься и скоротать время. Вежливые кивки проходящим мимо знакомым, пара незначительных фраз для галочки и шампанское, вкус которого, несмотря на дороговизну, вызывает у Юнги только отвращение. Он отправляет в рот клубнику, ставит бокал на столик и отворачивается, тоскливо разглядывая собравшихся. Глаза не загораются до тех пор, пока не цепляются за Хосока, стоящего в другой стороне зала. Юнги вспоминает, как этот взгляд его напугал в их первую встречу, как заставил колени дрожать в непонятном волнении, а смотреть в эти глаза дольше пары секунд было непосильно. Сейчас на лицо улыбка сама просится, ноги сами несут в сторону альфы, колени все еще подрагивают, но уже по другой причине. Внутри расцветает трепет, а настроение вдруг становится лучше. Хосок смотрит так же, как и в первый раз, но Юнги на это не обращает внимания. Он беззвучно шепчет имя альфы и неторопливо идет в его сторону, обходя людей, оказывающихся на пути. Хосок взгляда не сводит, провожает глазами, поджав губы в тонкую линию. Юнги тоже только на него смотрит, в поблекшей толпе он видит только одного человека, способного сделать этот вечер лучше одним своим присутствием. Хосок отворачивается. Просто разрывает зрительный контакт и поворачивается спиной, как будто до этого момента смотрел на незнакомца, с которым его ничего не связывает. Юнги застывает на месте, так и не дойдя до альфы. Трепет в груди превращается в иглы, впивающиеся во внутренности, неверие происходящего бьет под дых. Хочется подойти, со смехом стукнуть по плечу и сказать, что шутка удалась, но другая часть омеги эту шутку принимать отказывается. А шутка ли была? Ладонь отца ложится на плечо в тот момент, когда Юнги начинает углубляться в себя, так и стоя посреди зала, в эту самую секунду пытаясь понять, что сделал не так и почему вызвал у Хосока такую реакцию. Точнее, не вызвал совершенно никакой реакции. Говорят, равнодушие — наивысшая жестокость. Юнги на себе только что испытал что-то подобное. — Ты пообщался с Хосоком? — с улыбкой спрашивает Джисоб, кивнув на альфу. Юнги медленно поворачивает голову к отцу, смотрит потухшим стеклянным взглядом, и в ответ почему-то нет сил что-то сказать. — Тогда можем ехать домой? Юнги коротко кивает. Это все, на что его хватает. Омега уходит, а Хосок с болью смотрит ему вслед и до хруста сжимает кулак в кармане брюк.🩸
Чимин пошатывается, легкий дурман несет его на приятных волнах удовольствия, растекающегося по всему телу до самых кончиков пальцев. Шумный и душный клуб остается позади. Теплая ладонь, лежащая на талии, куда-то исчезает, оставляя после себя прохладу. Джевон убегает обратно в клуб со словами «телефон забыл», Чимин что-то мычит в ответ и с расслабленной улыбкой идет к своей мазерати. Кропотливая работа над созданием идеальных образов шесть дней в неделю непрерывно, до самого позднего часа, и один день на свободу, которую Чимин тратит на клуб и Джевона. Омега от своего брата отличается лишь количеством посещений клубов, но не уровнем любви к такому образу жизни. Чимин в этом плане более сдержанный и адекватный. У него в сердце горит огонек, не дающий опустить руки, у него есть цели и планы, к которым он с каждым днем все ближе. Джин же живет одним днем, будто завтра настанет конец света. Он не откладывает удовольствие на будущий день, он берет все и сразу, чтобы не жалеть ни о чем. А Чимин планирует. Планирует свои походы в клуб, планирует вечеринки и количество выпитого, но последнее, как правило, всегда идет не по сценарию. Фары мазерати мигают, когда омега разблокировывает двери. За спиной раздается рык, звучащий слишком агрессивно для автомобиля. Чимин улыбается, в отражении окна водительской двери завидев знакомый мотоцикл и его хозяина. Мотор глохнет, альфа снимает шлем. Чимин быстро поворачивается и прижимается спиной к двери мазерати. Он мажет по Намджуну оценивающим и слегка помутненным взглядом черных глаз, подчеркнутых подводкой, и поднимается к лицу. — Вторая внезапная встреча, — заговаривает он, слегка щуря глаза. — Мне уже кажется, что это какой-то знак судьбы. Намджун усмехается. Вторая встреча, а ощущения от альфы, стоящего напротив, не стали меньше. Наоборот, только острее, ярче. У Чимина мурашки, пока он смотрит в глаза мужчины, который сжигает, даже не прикасаясь. — Повеселился? — улыбается Намджун, кивнув в сторону клуба, откуда приглушено доносится музыка, бьющая басами. — Ага. Жаль, тебя там не было, — Чимин кусает губу, неотрывно смотрит на альфу, игнорируя факт, что все немного плывет. Слегка перепил, но это не портит созерцание. — Можем вернуться, — предлагает Намджун. Он слезает с мотоцикла, вешает на ручку шлем и подходит к омеге ближе, скрестив руки на груди. Чимину, глядя на этого альфу во всей красе, дышать становится тяжелее. — Нет, на сегодня с меня хватит, — мотает он головой и посмеивается, стараясь не концентрироваться на соблазняющих деталях в образе Намджуна. Серьга в ухе, улыбка на пухлых губах, крепкая шея с татуировками, широкие плечи, подкачанные руки и линии вен, украшающие тыльную сторону ладоней мужчины. Больше всего с ума сводит его обманчивый взгляд хищника. Чимин не понимает, что с ним происходит в эту секунду. Как будто его тормозов лишили, пока он гонит на скорости по длинной дороге. Опасно врезаться в альфу, что без слов провоцирует на столкновение, которого, кажется, они оба желают. С каждой секундой все труднее держать контроль. — За руль тебе нельзя в таком состоянии, — слегка хмурится Намджун, глянув на мазерати. — Я мог бы прокатить тебя и завезти домой. Как раз развеешься в поездке с ветерком. — Я бы с радостью, но не могу оставить Джевона. Жаль, у тебя нет места для третьего пассажира, — Чимин хихикает и облизывает нижнюю губу. Намджун на это спокойно смотреть не может, он внутренне рычит и заставляет себя смотреть только в глаза омеги. Тот из-за своего опьяненного состояния не может стоять на месте, переминается с ноги на ногу, трется спиной о дверцу мазерати, слегка выгибаясь, немного запрокидывает голову и смотрит через приоткрытые веки с полуулыбкой на блестящих от слюны и блеска губах. Ехать к нему было ошибкой. Рядом с ним, тем более с разомлевшим, готовым в руки упасть, вся выдержка к чертям летит. — Кто такой Джевон? — спрашивает Намджун, заставляя себя функционировать без сбоев. Смешно с самого себя. Он прекрасно знает, кто такой Чон Джевон и в каких отношениях состоит с Чимином. Их страстные ночи так ярки в памяти, будто это только что перед глазами Намджуна происходило. — Мой друг, он… — Чимин куда-то неопределенно указывает пальцем, отведя взгляд в сторону, и замолкает, медленно поворачивает голову к альфе, что смотрит слишком внимательно. Его взгляд все мысли выбивает из сознания, которое и без того неустойчиво и расплывчато из-за выпитого. Чимину кажется, что его раздевают, или он уже перед Намджуном обнаженный стоит. Альфа смотрит сквозь, видит что-то, что пробуждает в Чимине приятное волнение. Слишком давно так на него не смотрели. Омега отключает себя, гасит свет в сознании, в душе и в сердце. Он поднимается на носочки, обнимает Намджуна за шею, смотрит в глаза и почти прикасается к губам. На талии крепкая хватка, между телами нет свободного пространства. У Намджуна взгляд становится еще опаснее, он дикостью своей заставляет вздрогнуть. Еле держится. У Чимина сердце готово разорваться, а давным-давно зажившие раны на руках так невовремя вспыхнули, как раскаленным свинцом по коже, заставляя мысленно кричать от боли. Чимина переклинивает, перед глазами прошлое пролетает. Не понимая промедления, раздразненный Намджун подается вперед, плюнув на все и не желая упускать шанс поцеловать губы, которые уже во снах преследуют и искушают. Он едва их касается, но промазывает. Ему удается только щеку омеги поцеловать. Чимин натянуто, с долей вины улыбается, коротко, почти невесомо чмокает альфу в щеку и отстраняется, вновь прижимаясь к машине. — Сделаем вид, что этого не было? — тихо просит он, прикусывая губу. Намджун коротко кивает. Джевон выходит из клуба, печатая объяснительный ответ отцу, который не смог дозвониться до сына. Отправив сообщение, омега сует телефон в карман и поднимает голову. У него дежавю, второй раз переживаемый кошмар, подброшенный злым сознанием. Чимин обнимает альфу, которого Джевон уже видел с ним на вечеринке, и целует в щеку. Джевон останавливается, ноги становятся тяжелыми и не хотят идти вперед. Среди людей, находящихся у клуба, он теряется, как ничтожная тень. И снова сам себе хуже делает, продолжая смотреть. Он сам себя заставляет, как последний мазохист, любящий побольнее, чтобы сердце кровью обливалось, чтобы внутренности вспышки боли простреливали. Джевон стоит, смотрит, как будто немое кино наблюдает, а мысленно сам додумывает все худшее для себя. Лучше бы отвернулся, пошел прочь, сбежал, как в тот раз, снова захлебнулся в боли и молча зарывал себя, лежа в кровати обнаженным, разбитым, сожранным и выплюнутым. А есть ли право на эту боль? Есть ли право на ревность? Подойти и притвориться другом? Выставить самого себя посмешищем, унизить, растоптать. Друг для Чимина. Но Чимин не друг. Он — та часть души, что помогает жить и свободно дышать, что дарит любовь, которую Джевон сам себе наивно выдумал. Он — все. Все, что есть у Джевона. Только Джевон для него — ничто. Он смотрит, как они друг другу улыбаются, смотрит, как прощаются, как альфа садится на свой мотоцикл и уезжает. Чимин садится в машину, и Джевон снова может передвигаться. Ноги все-таки несут его к Чимину. Он как преданная псина, которая несмотря на боль верна и готова поклоняться. Джевон садится в машину. На нем нет лица, в глазах пустота, он наспех маскирует трещины, которые образовались от увиденного, и понимает, что если снова промолчит, сломается безвозвратно. Джевон был бы счастлив жить в иллюзии и дальше, но боль, причиненная сердцу, слишком сильная, игнорировать ее снова будет чертовски непросто. — Нашел телефон? — спрашивает Чимин, зачесывая челку пальцами. Он не заводит машину, растерянным взглядом бегает по приборной панели и ищет сигареты. От улыбки, что минутой ранее освещала его красивое лицо, и следа не осталось. — Да, — коротко, сухо. — Ты долго, — Чимин вздыхает, достает сигарету и закуривает, откинувшись на спинку сиденья. — У тебя есть парень? — Джевон выпаливает это раньше, чем успевает сообразить и собраться с мыслями, хорошо обдумать и найти подходящий момент. Но, наверное, лучше этого момента уже не будет. Пока свежо, и всем все ясно. — Что? Нет, — Чимин коротко, немного нервно усмехается и затягивается, опустив окно. — Ты видел Намджуна, да? — Ты поцеловал его, — Джевон сам не понимает, откуда у него берутся силы говорить, да еще и такие громкие слова, от которых сам же и страдает еще больше. Из последних сил держится, слезы уже душат. — Малыш, ты мне допрос устраиваешь? — Чимин выпускает дым и в легком шоке смотрит на омегу. — Что на тебя нашло? Обычно же было плевать. Джевон слышит только звон в ушах. Не думая, он внезапно распахивает дверцу мазерати, вылетает из машины и быстрым шагом идет по тротуару, не обращая внимания на прохожих мимо людей. — Черт возьми, Джевон! — слышится позади голос Чимина. Он быстро догоняет, хватает Джевона за запястье и останавливает, развернув к себе. — Что за херня? Почему ты так реагируешь? — Если у тебя кто-то есть, я тебе больше не нужен, — Джевон на грани. Ком в горле причиняет боль, становится больше и не дает дышать. Нижняя губа мелко дрожит, а глаза на мокром месте. На Чимина смотреть невыносимо больно. Произносить это равносильно самоубийству. — Да нет у меня никого, идиот! — Чимин повышает голос, плюнув на прохожих, которые заинтересованно оглядываются на омег. — Что ты здесь устроил? Пойдем в машину и поговорим нормально! — А я у тебя есть? — голос дрогнул, дал слабину. Чимин молчит, наверняка не ожидав такого вопроса. Джевон смотрит в глаза напротив. От мелькнувшего в них сомнения ему надрывно кричать хочется. Багровый свет ночи будто благодаря проливающейся крови Джевона такой оттенок приобретает. — Ты у меня есть, — вздыхает Чимин, ослабляя хватку на запястье Джевона и беря его ладонь в свою. Джевон почти верит, почти делает к нему шаг, как все та же верная псина, готовая вилять хвостом, как только по голове погладили, но… — Мы же друзья. Ты всегда у меня будешь. Джевон вырывает руку, разворачивается и быстро идет вперед, не оглядываясь. Он прижимает ладонь ко рту, из-за застилающих глаза слез видит вокруг людские тени, окрашенные алым, а за ним кровавая дорожка тянется. Сердце он оставил у ног Чимина. Тот в руки не взял, не захотел брать. В его руках сердце любимого человека должно быть. Только ему там место. Только его Чимин согревать будет теплом своих рук. Джевону места нет и никогда не было. Чимин следом не идет, и Джевон этому не удивлен. Что еще он скажет после этих слов? Только боль причинит, еще сто раз повторив, что о любви речи не было, когда они начинали, прячась по университетским туалетам, что они были и будут лишь друзьями, что ничего друг другу не обещали и оба были на это согласны. А теперь что? Теперь Джевон пропал в чувствах, которые они ставили под запрет. Джевон проиграл. Лучше бы не начинал эту игру.🩸
В министерстве экологии каждый, мимо кого проходит Чон Хосок, бережно держащий в руке горшочек с маленьким кактусом, роняет челюсть. Никто не ожидает, что альфа, находящийся в высоком полете, который всеми ими может повелевать и по щелчку превратить их жизни в ничто, может наведываться в их не очень интересное министерство, так еще и не с огромным букетом красных роз, а всего-то с каким-то жалким кактусом, вызывающим лишь жалостливый смешок. Но Хосок никого даже взглядом не одаривает. Он твердо идет вперед, прекрасно ориентируясь и зная, где его цель. Цель прямо за дверью кабинета. Ее аромат альфа ощущает легким шлейфом, за которым хочется следовать. Хосок коротко стучит костяшками, дожидается короткого «входите» из кабинета и открывает дверь. Юнги, сидящий за своим рабочим столом с ноутбуком и кипой бумаг, мгновенно меняется в лице. Он словно ставит блок на эмоции и делается непроницаемым, холодным, яростно пытающимся своим невозмутимым образом оттолкнуть, но на Хосока это не распространяется. — Я принес тебе кактус, — Хосок с улыбкой подходит к столу омеги и аккуратно ставит на краешек горшочек с колючим растением, застыв в ожидании какой-то реакции. Юнги коротко глядит на подарок и, не меняясь в лице, продолжает читать документ на ноутбуке. — Говорят, они могут долго цвести. Хосок прекрасно понимает, в чем дело. Не нужно долго думать. Он обидел Юнги, обидел именно таким вот отношением, какое омега в ответ ему демонстрирует. Хосок не видел, когда отвернулся от Юнги, но слышал, как в омеге что-то треснуло. И себя за это ненавидит. — Я хочу поговорить. Объяснить причину своего поведения на приеме, — Хосок закрывает крышку ноутбука, в который омега сосредоточенно смотрел, прекрасно делая вид, что рядом никого нет. Он поднимает на альфу возмущенный взгляд и слегка поджимает губы, воздержавшись от словесного недовольства. Хосок нависает над ним, уперевшись в края стола руками и смотря омеге в глаза. Даже в такой момент, когда между ними должно быть напряжение из-за произошедшего недопонимания, Хосок не может быть на все сто серьезным. Юнги смотрит на него снизу вверх красивыми глазами, слишком сильно напоминающими глаза котенка, и тут просто невозможно быть строгим и сосредоточенным. Когда Юнги обижается, он выглядит чертовски милым, но ради такого взгляда альфа ни в коем случае не станет обижать его вновь. Хосок на секунду теряет свою мысль на дне кофейных глаз Юнги, которые смотрят в ожидании, ведь все-таки удалось привлечь его внимание закрывшейся крышкой ноутбука. Нельзя терять момент, после которого Юнги снова начнет мстить игнорированием. — Поедем куда-нибудь? В ресторан? — Хосок бросает взгляд на наручные часы и снова сосредотачивается на Юнги. — Ты весь день работал, ел хоть? Юнги, никак не реагируя на вопросы альфы, открывает ноутбук и продолжает свою работу. Хосок бросает короткий смешок, снова закрывает крышку и оставляет на ней ладонь, чтобы Юнги больше не пытался открыть. Взгляд омеги как будто магнитом притягивают, заставляя смотреть в глаза Хосока. Он без слов это делает. Смотрит неотрывно, незримо требуя ответа и внимания. У него получается. Юнги смотрит. — Я не выношу недомолвки, ненавижу, когда люди не слышат друг друга, — Хосок говорит это таким твердым голосом, что блок внутри омеги трескается. Противостоять альфе становится трудно. — Было бы хорошо, если бы ты позволил мне объяснить все, — ответное молчание Юнги Хосок принимает за согласие. Он убирает руку от ноутбука и выпрямляется. По дороге в ресторан разговаривает только Хосок. Он рассказывает о своем дне, говорит что-то о машине, которую хотел бы купить, вопросов не задает, потому что знает, Юнги все еще не горит желанием разговаривать, и сидит рядом, надув губы и хмуро уставившись на дорогу впереди, залитую алой ночью. Хосок прав: глупо, когда люди из-за каких-то недопониманий придумывают в своей голове худшие сюжеты, которые могут оттолкнуть от человека еще больше. Омеге стыдно признавать, но он начал надумывать себе в тот же момент, когда Хосок от него отвернулся, оставив за собой шлейф ледяного равнодушия. Было множество вариантов. Особенную боль причинял один: Хосоку надоело. Надоело тратить свое время на омегу, к которому без риска даже не прикоснуться, которого не поцеловать без страха, что тот задохнется в процессе. Юнги даже не на Хосока больше злился, а на себя за свое проклятье. Ненависть к себе и так размером с планету, но после случившегося на приеме она стала еще больше и разрушительнее. Юнги привык и боялся это потерять. Привык к общению с Хосоком, к их общим секретам и тихим разговорам с обязательным зрительным контактом, по вечерним поездкам по городу, по спорам и улыбке, глядя на которую, омега все проблемы вокруг забывает. Особенно ценна эта улыбка, ведь не каждый ее видит. Хосок только двум людям во всем мире ее показывает. И в тот момент, когда Юнги порезался о равнодушие со стороны альфы, будто с обрыва упал, перестал быть тем особенным, каким он стал чувствовать себя из-за Хосока. Вот, что было больно, что сердце заставляло сжиматься, а слезы течь из глаз, пока никто не видит. Пока они едут до ресторана, Юнги потихоньку возвращается в прежнее состояние. Медленно и осторожно, не без боязни снова оказаться за бортом. Он не хочет, чтобы тонкая связь, образовавшаяся между ними, окончательно разорвалась. Он боится стать причиной. В ресторане, расположенном на верхних этажах высотного здания отеля, Хосок тоже говорит обо всем, но не о причинах того, что случилось на приеме. Юнги терпеливо ждет и наслаждается присутствием альфы, рядом с которым тепло, как ни с кем в этом чертовом городе. Атмосфера вокруг волшебная, из одних приятных ощущений сотканная. Уютное помещение с лучшими видами на ночной красный город, небольшое количество посетителей, тихая музыка, дополняющая картину, вкусная еда, белое вино и Хосок. Когда Хосоку кто-то звонит, он просит прощения, поднимается из-за столика и выходит на террасу. Юнги видит его через прозрачные окна в пол и, расслабленно откинувшись на спинку мягкого стула, попивает вино. Альфа сует одну руку в карман темно-серых брюк, другой держит телефон у уха и неторопливо расхаживает из одной стороны в другую. На его лице нет намека на улыбку, он снова напоминает того человека, что оттолкнул Юнги на приеме. От такого Хосока по спине пробегает неприятный холодок, но Юнги заставляет себя не зацикливаться на этом. Он другой. Рядом с омегой точно. Хосок заканчивает разговор и сразу же закуривает. Он опирается локтями о перила и смотрит на город, рассеивая сигаретный дым на прохладном ветру. — Что-то случилось? — тихо спрашивает вышедший на террасу Юнги. Хосок оборачивается, стряхнув пепел пальцем, и смотрит на омегу потеплевшим взглядом, только на краешках его зрачков еще не оттаяли льдинки, появившиеся после разговора по телефону. — Так я выгляжу, когда разговариваю с отцом, — он не улыбается, хотя пытается приподнять уголки губ. Не выходит. Не тогда, когда речь о Сынвоне. — Будто кто-то умер. Юнги поднимает брови, ему бы что-то ответить, но он совершенно не знает, что сказать. Хосок и не ждет ответа. — Я придумывал причины, по которым он не понял бы, что я с тобой прямо сейчас. — Почему? — не понимает омега. — Об этом я и хотел рассказать, — Хосок отворачивается к городу и делает затяжку. — Ему не нужно знать и видеть, как мы взаимодействуем. Он обязательно помешает нашему общению, — альфа сухо усмехается, а Юнги смотрит на него слегка удивленно и непонимающе. — Но дело не в тебе. Во мне, скорее. — Но что… что не так? Хосок бросает окурок, задумчиво смотрит на город с тоскливой улыбкой и сцепляет пальцы. У них с Юнги больше не должно быть секретов. Они уже открылись друг другу однажды, доверились, поняли друг друга и приняли. А что, если сейчас это изменится? Что, если в глазах Юнги Хосок увидит ужас? Страх, что разбросает их по разным концам земли, чтобы они никогда не смогли друг к другу приблизиться вновь. Хосок сам говорил, не должно быть недомолвок, иначе все они снежным комом будут накапливаться и в конечном итоге раздавят, разрушат все хорошее, что строилось между ними со временем. Сейчас или никогда. Сейчас. — Когда я пью больше, чем нужно, теряю контроль над собственным разумом, — Хосок крутит пальцем у виска. — Впервые я понял это после того, как на вечеринке своего друга из университета сотворил кое-что плохое с одним омегой, — Юнги прислоняется к перилам и крепко вцепляется в их края пальцами, внимательно слушая альфу и глядя вниз, где город разрезан множеством дорог. — Я нравился ему, мне было об этом известно, но он никогда не был интересен мне. Я был сосредоточен на учебе и только в некоторых случаях отпускал себя на университетских тусовках. В тот раз, после очередного конфликта с отцом я напился так, что себя едва помнил. Я был зол как черт, — Хосок опускает голову и кусает губу. — Тот омега подвернулся на моем пути очень невовремя. Я… сорвался на нем и до сих пор за это расплачиваюсь. Он не простил меня, но никто бы не смог. Я и сам себя не простил. Чудо, что он не обратился в полицию, но я знаю, что это дело рук моего отца. Каждый месяц он перечисляет его семье деньги за молчание и в качестве компенсации. Деньги ничто, когда речь о подобном, но… любые извинения он отвергает. Юнги молчит, переваривая услышанное. В голове не укладывается, что Хосок способен сотворить с кем-то нечто настолько ужасное, что человек до сих пор не может простить его даже при том, что любил. Бывают вещи, которые могут смести все чувства одним махом. Чудовищные вещи, такие пугающие, что виновник сам себя съедает за содеянное. Юнги не может увидеть в альфе, что стоит перед ним, то самое чудовище. Оно дает о себе знать, когда Хосок свой поводок ослабляет. Оно творит все зло, не он. Юнги поднимает на Хосока взгляд, тот в напряженном молчании, в которое сам себя заковал, смотрит вниз, снова окунаясь в бесславное прошлое, о котором каждый мечтал бы забыть. — Почему ты злился, Хосок? — спрашивает Юнги после затянувшейся паузы. — Что злило тебя настолько, чтобы толкнуть на такое? Хосок поворачивает к омеге голову, смотрит ему в глаза, рефлекторно ища признаки отвращения, страха и разочарования. Не находит. Юнги смотрит с долей жалости и желания понять, помочь. Хосок в это даже не верит сначала. Он по сей день видит в глазах отца неприязнь за то, что его сын сделал, а Юнги, секунду назад узнавший правду, хочет разобраться в причинах, не торопясь осуждать. Хосок с причинами живет и сейчас. Каждый миг так проживает, привыкнув к сосуществованию со своей злостью, не желающей покидать его тело. Причина всегда одна. Причина в одном человеке, эту злость в Хосоке поселившем еще в далеком детстве. — Чон Сынвон, — Хосок сломано улыбается. — Мой родной отец. Рассказывать кому-то о своем отце без лживого восхищения в голосе и глазах для Хосока в новинку. Юнги спрашивает, Хосок отвечает. По мере того, как омега все больше узнает о великом человеке города, его глаза все больше наполняются ужасом и совершенным неверием, что такое существует. Хосок снова курит, Юнги просит принести ему еще вина и с болью, отражающейся в сердце, слушает о чудовищном отношении Чон Сынвона к своим детям. Юнги представить не может даже на короткий миг, чтобы его отец был таким. Без тепла в глазах, без улыбки, без сердца и без любви к своей семье. Разве могут такие люди иметь детей? Разве смеют? Когда Хосок рассказывает о своем детстве, Юнги сдерживает слезы. Он слышит о том, как маленький ребенок, ищущий тепла у своего родителя, сталкивается с ледяной стеной и незаслуженными избиениями, и ему хочется расплакаться. Хочется научиться управлять временем, забрать несчастных детей у монстра, избавить от тирании и укрыть теплом всего мира. Юнги сначала не верил своим ушам, думал, Хосок преувеличивает, но альфа на такое просто не способен. Он всегда говорит все так, как это есть на самом деле. Без прикрас открывая истину жестокого реального мира, в котором они живут. Юнги снова поражается тому, как обманчив образ, который люди позволяют видеть другим. Как обманчивы их улыбки и блеск в глазах, которые даже не подтверждают эту улыбку. Юнги теперь это понимает. И понимает, почему Хосок миру являет непроницаемую оболочку. Внутри все разрушено родным человеком, там не на что смотреть. — Неужели нам нужно прятаться от него? — спрашивает Юнги, сжимая в пальцах ножку бокала. — Он думает, я сделаю с тобой то же, что и с тем омегой, но тут не о тебе забота. — Сынвон боится за свою репутацию, — с горечью озвучивает мысли альфы Юнги. Хосок поворачивается к Юнги с необыкновенным чувством легкости. Он долгие минуты говорил о своем отце, и, казалось, это должно было испортить настроение окончательно, но один взгляд на маленького омегу, стоящего рядом и добровольно перенимающего на себя часть той боли, что живет в альфе, и становится лучше. Такое облегчение обычно приходит, когда Хосок видит на своих разодранных костяшках кровь. Теперь оно пришло, стоило Юнги в глаза посмотреть и найти там понимание, на которое Хосок даже не рассчитывал. — Я никогда и ни за что… — тихо говорит альфа, смотря Юнги в глаза. Не озвучивает. Юнги и так понимает, о чем речь. — Лучше умру. Он поднимает руку осторожно, чтобы не напугать Юнги внезапностью действий, мягко гладит большим пальцем по щеке, подходит ближе, еще медленнее, еще осторожнее. Наклоняется, затаив дыхание, внимательно прислушиваясь к тому, как дышит Юнги, пытаясь звук его сердцебиения расслышать, под него подстроиться и не причинить боли. Юнги навстречу тянется. Робко, аккуратно, с трепетом в груди, с легким покалыванием на кончиках пальцев. Хосок мягко касается своими губами уголка губ омеги, вдыхает его легкий и приятный аромат, от которого внутри тепло образуется, и целует. У Юнги внутри будто звезды загораются, а по телу пробегает легкая дрожь. Он всех богов молит, чтобы эмоции не взяли над ним верх и не лишили этого неописуемого ощущения. Прикрывает глаза с волнительным трепетом пушистых ресниц, чуть размыкает губы, медленно отвечая на поцелуй. Ноги Юнги норовят подкоситься, когда Хосок своими губами прихватывает его нижнюю губу, немного мнет и оттягивает, пробуя и давая омеге время привыкнуть к новым ощущениям. Юнги едва не роняет пустой бокал, но альфа перехватывает его и улыбается в поцелуй, умиляясь реакцией. Он постепенно углубляется, подключает язык, пробует им мягкие теплые губы, хочет укусить, но сдерживает себя. Совершенно не ожидает, что укусит Юнги. Совсем немного, не причинив ни грамма боли. Это сводит с ума сильнее, чем если бы он сам омегу укусил. Он держит одной рукой бокал, уже и сам мечтает его швырнуть вниз, а другой рукой скользит по спине омеги, останавливаясь на пояснице и притягивая к себе ближе. Они вдвоем тонут в медленном поцелуе, не пытаясь приплести сюда дикую страсть. Ей тут нет места, она совершенно неуместна. И без нее крышесносно, просто потому что губы Хосока на губах Юнги, а рука бережно прижимает его к себе. Слишком хорошо, чтобы что-то менять. Когда-то на таком же месте, посреди красного города, открытые для целого мира, они друг друга не поняли. Думали, что ошиблись. Проклятый город их не очернил, не утянул в свою пучину. Они друг друга поняли, они друг другу открыли души и не ошиблись. Юнги прижимается щекой к груди альфы, переплетает с ним пальцы и медленно двигается под тихую мелодию, звучащую из ресторана. Хосок водит пальцами по спине омеги и расслабляется в моменте, который они захотят растянуть на вечность. Этот момент нарушает вибрация мобильного в кармане брюк альфы. Хосок неохотно поднимает его, не отпуская от себя Юнги, глядит на засветившийся дисплей с именем «Джевон», сбрасывает звонок и сосредотачивается на омеге, который трепетно жмется к нему, не прося тепла, без слов отдавая свое. Юнги роняет рубиновую слезу, блестящую в алой ночи, и жмурится, мечтая забыться в объятиях, ставших родными.🩸
Чимин лежит на боку, свесив руки, и смотрит на себя в зеркале, стоящем напротив кровати. Признаки усталости и бессонницы налицо. В запертую дверь спальни снова и снова робко стучит прислуга, тихим и неуверенным голосом прося открыть. Сначала Чимин кричал на них и угрожал увольнением, если не отстанут, но теперь даже взгляд кинуть на дверь не в состоянии. Его глаза застыли и безжизненно глядят в отражение, которое ничем порадовать не может. Кажется, становится хуже, когда смотришь на свой убитый образ, лишившийся красок. Чимин устал. Чимин устал так, что хочется умереть. Устал гнаться, устал пытаться достичь целей, которые сам себе поставил. И пусть рядом с некоторыми уже стоят галочки, радости это не прибавляет. Чимин медленно теряет мотивацию, кажется, совсем выгорает. Бессонные ночи становятся мучением и вызывают только слезы и желание выпить, а большая одинокая кровать довершает картину душевной пустоты. Рядом только безрукие и безголовые манекены, смотря на которые, хочется застрелиться. Чимин Джевону не звонил, не писал, к университету больше не подъезжал и в соцсетях не проверял. Что ему сказать, что написать? Случилось то, чего Чимин боялся. Он был уверен, что сам влюбится, но всячески себе запрещал подобные мысли в отношении Джевона. Вышло иначе. Влюбился Джевон. Чимину бы злиться, что омега их условие нарушил, поддался чувствам, но кроме сожаления и тоски не испытывает ничего. Терять Джевона — последнее, чего хочет Чимин, и дело не в сексе. Дружбу никто не отменял, но теперь, видимо, между ними не быть ничему. Чимин не представляет, как вычеркнет его из своей жизни. Даже со стороны порознь они будут смотреться странно, ведь все привыкли, что есть «Чимин и Джевон», «лучшие друзья», дружбе которых некоторые даже завидуют. Трудно представить, что теперь будут лишь «Чимин» и лишь «Джевон», не объединенные одним коротким «и», несущем в себе намного больше смысла, чем кажется окружающим. Чимин не готов думать о них так, словно их больше ничего не связывает. Внезапно громкий стук и голос папы за дверью заставляет омегу отвести взгляд от зеркала. — Пак Чимин! Быстро открой дверь! Чимин с огромным трудом поднимается, отодрав себя от постели, трет лицо и поворачивает замок, отпирая дверь. Наль врывается в комнату ураганом. — Чимин, почему ты игнорируешь всех? Я писал тебе раз двадцать, прислугу к тебе посылал. Что происходит? Где твой телефон? — Наль сканирует комнату и недовольно щурится, переводит взгляд на тень своего поникшего сына, стоящего перед ним, и сразу же меняется в лице. — Ты заболел, зайчик? — Нет, все хорошо, — тихим и хрипловатым из-за долгого молчания голосом отвечает Чимин, бессильно опускаясь на край кровати. — Что-то случилось? — К нам придут гости, приведи себя в порядок и спускайся. Твой брат тоже скоро приедет, — Наль бросает взгляд на телефон с пришедшим от Джина сообщением и сует его в карман черных укороченных брюк. — Жду тебя, — строго говорит Наль и, улыбнувшись, идет к выходу из комнаты. Он не может быть по-настоящему строгим даже пару секунд. — Пап, — зовет Чимин, заставляя омегу остановиться и обернуться. — Ты шикарно выглядишь. — Спасибо, мой маленький, — Наль ярко улыбается. Чимин совсем немного берет для себя от этой улыбки, чтобы хоть как-то вернуть себя к нормальной жизни, найти силы хотя бы на то, чтобы переодеться. Папа выходит из комнаты, и Чимин, тяжело вздохнув, валится обратно на постель. Спустя двадцать минут омега смотрит на себя в отражении и видит более яркую и привычную всем версию себя. Легкий макияж придал его бледному лицу красок и жизни, а серую безразмерную толстовку сменила нежно-желтая рубашка, заправленная в голубые джинсы. Поправив пальцами челку, омега выходит из комнаты и спускается на первый этаж, уже слыша голоса родителей, общающихся с гостями. Чимину нетрудно нацепить на лицо яркую обворожительную улыбку. Никто бы и не поверил, что полчаса назад он лежал трупом и не мог даже мизинцем шевельнуть. Чимин входит в гостиную, привлекая всеобщее внимание, и вдруг меркнет. Весь свет звезд на небе потух в один миг. Перед Чимином — призрак из прошлого, расколовший его на множество мельчайших частичек, которые омега по сей день не перестает находить в себе и приклеивать на место. Призрак сидит на кресле и непринужденно разговаривает с Хенбином. Рядом с призраком его красивый и горячо любимый муж. — Чимин, детка, наконец-то ты к нам спустился, — улыбается Хенбин, смотря на застывшего у лестницы сына. — Ты же помнишь моего друга Дохвана? Он недавно вернулся в город со своим мужем, — указывает на красивого и милого омегу отец. Дохван поднимается с кресла, поправляя полы пиджака, и улыбается Чимину, который все не может собрать себя и смотрит на альфу, от его улыбки получая болезненный удар. Тот как будто бы не понимает, что с омегой происходит, не видит, как его глаза опустели вмиг, прекратив поток света, пусть и не искреннего. Никто ничего не заметил. Красота Чимина мастерски отвлекает всеобщее внимание от истины, о которой глаза кричат. — Привет, Чимин. Ты сильно вырос с нашей последней встречи, — говорит Дохван, а Чимин внутренне кричит и хочет заткнуть уши, глаза закрыть, только бы не слышать и видеть. — Ты, кажется, не знаком с моим мужем. Познакомься, это Минджэ. Омега поднимается с дивана и, мило улыбнувшись, коротко кивает. — Я очень рад познакомиться с тобой, Чимин, — говорит Минджэ, опустив руку на свой чуть выпирающий живот, который Чимин не сразу заметил под свободной удлиненной рубашкой. — Я видел твои работы в интернете. Они восхищают. У тебя потрясающий вкус. Не удивлюсь, если скоро каждый в нашем городе выстроится в очередь, чтобы купить что-то, сделанное твоими руками. Чимин на секунду поднимает уголки губ и отвечает: — Спасибо, — ему почти физически больно произносить что-либо. Порыв развернуться и покинуть гостиную слишком велик, но Чимин заставляет себя подойти к дивану и сесть рядом с Джином, лицо которого тоже не выражает ни одной положительной эмоции. Остался Чимин только ради своей семьи. Он смотрит куда-то в пустоту, в сторону Дохвана даже не дышит, как сквозь толщу воды слышит разговоры, в которых не принимает участия, и лишь кивает, ограничиваясь короткими ответами, когда к нему обращаются. Джин коротко сжимает колено брата, давая понять, что он рядом. Чимину хочется плакать. У него ком в горле застрял и причиняет невыносимую боль, глаза стеклянные, неживые, а губы поджаты в тонкую линию. Ему хочется бежать, но от воспоминаний, которые перед глазами мелькают, никуда не деться. Чимин держаться больше не может. Он выходит из-за стола, за которым они все ужинают после долгих разговоров, и идет в ванную на втором этаже. Прикрыв дверь, он включает воду и шумно дышит, чтобы не впасть в истерику. Омега наконец дает слезам волю. Они молчаливо текут по щекам, капая на раковину, перед которой омега склонился. И снова смотрит на себя в отражении, видит там себя трехлетней давности. Будто в прошлое вернулся, только прибежав домой после разрушившей его правды, и так же смотрит на себя разбитого, заливающегося горькими слезами. Дохван был богом. Когда Чимин впервые увидел его у себя дома, пропал, клялся себе, что добьется этого альфу. Плевать, что тот на десять лет старше, плевать, что друг отца. Чимин тогда влюбился, как подросток, не видящий больше ни в ком другом смысла. Дохван им стал. Омега стал часто заглядывать к отцу на работу, где мог пересечься с его другом, ходил на деловые вечера, толком ничего не понимая, и обязательно присутствовал, когда Хенбин приглашал коллег к себе в гости. Чимин от любви ослеп, никого вокруг не видел. Альфы, что вились вокруг него, надеясь добиться внимания омеги, были пустым местом. Существовал только Дохван. Чимин не думал, что есть кто-то счастливее него, когда Дохван наконец позвонил омеге и пригласил на ужин в ресторане отеля, в котором они сразу же сняли номер и провели страстную ночь. Не было момента лучше, чем тот, в котором Дохван покрывал поцелуями молодое соблазнительное тело, готовое на все, отдающееся всецело. Встречи в отеле стали повторяться. Два раза в неделю они пропадали друг в друге, выпадая из внешнего мира. Любовь Чимина росла по секундам, он мечтал об их совместном будущем, представлял свадьбу, представлял даже романтическое путешествие, в котором будут лишь они двое. Представлял и детей, которые должны были быть похожи на своего отца. Любил не один Чимин. Дохван не скупился на признания и выражал их всеми возможными способами. Присылал в особняк Паков дорогие подарки и цветы, в которых Чимин купался. Наль и Хенбин задавались вопросом: кто смог покорить сердце их младшего сына? Но ответ так и не нашли. Чимин и Дохван были секретом. Тайное становится явным. Долгие месяцы слепой и сумасшедшей любви осыпались под ноги Чимина битым стеклом, когда он узнал, что у Дохвана есть муж и годовалый сын, о которых омега никогда и ни от кого даже мельком не слышал. Чимин оборвал все связи и едва не оборвал собственную жизнь, предпринимая для этого не одну попытку. Дохван, боясь, что омега расскажет что-то своему отцу, отступил и не пытался связаться, исчез, словно и не был. Чимин рассказал, но не отцу, а Джину, который больше не мог выдерживать страданий брата. Старший ослеп от ярости и потерял всякую человечность после того, как вытащил Чимина из петли, каким-то невообразимым чудом успев застать его именно в тот момент, когда жизнь омеги чуть не прекратилась. Джин заставил брата все рассказать. У них никогда не было друг от друга секретов. Он потребовал имя, которое Чимин долго не хотел говорить, боясь, что брат совершит ошибку, но Джин не отступал, и младший признался, не в силах все это внутри себя нести в одиночку. Тем же вечером альфа вернулся в комнату брата с разбитыми руками, омытыми чужой кровью. Джин не убил. В самый последний момент остановился, пощадив жизнь ублюдка, игравшего с его родной частичкой. После этого, сказав Хенбину, что попал в аварию, Дохван уехал из страны вместе с семьей, а Чимин поклялся себе, что никогда больше не свяжется с альфами, на которых долгое время даже смотреть было невыносимо. Джевон стал спасением. С Джевоном Чимин перестал причинять себе боль и смог искренне улыбнуться, испытать удовольствие от жизни, от простых прикосновений и нежных слов, в которых больше не было ни капли лжи. Чимин научился верить. Дверь в ванную приоткрывается. Чимин поднимает голову и видит за спиной Дохвана. Вытирать слезы уже нет смысла, альфа все увидел. — Ты стал еще прекраснее, — негромко говорит Дохван, прикрыв за собой дверь и подходя ближе. — Я не могу перестать тобой любоваться, зачем ты сбежал от своих гостей? — Где твоя совесть, Дохван? — Чимин быстро стирает слезы и смотрит на альфу через зеркало. Нет сил повернуться и по-настоящему ему в глаза заглянуть. Не хочется. Слишком трудно. — Твой беременный омега в гостиной сидит, а ты пришел ко мне в ванную и говоришь такие вещи. — Я не сказал ничего ужасного, это просто комплимент, — альфа усмехается и становится за спиной Чимина. Его плотоядный взгляд скользит по шее омеги, спускается на плечи и тянется ниже. Чимин его физически чувствует. Липко, мерзко. Ему тошно. — Ты заслуживаешь все комплименты мира, Чимин, — Дохван переходит на шепот, звучащий прямо возле уха Чимина. — Отойди, Дохван, просто уйди, — от рвущейся наружу истерики голос омеги подрагивает. — Когда-то ты сам на мой член лез, а теперь просишь уйти? — Дохван гадко ухмыляется и хватает Чимина за бедра, прижав к себе и вжимаясь пахом в его задницу. Его руки жадно скользят по груди омеги, спускаются к плоскому животу, пальцы пытаются прокрасться под джинсы, но Чимин мгновенно реагирует и бьет локтем по ребрам, оттолкнув альфу от себя. — Не прикасайся ко мне! — зло шипит он, развернувшись и уставившись на альфу ненавидящим взглядом. — Нужно было Джину убить тебя тогда. Посмеешь подойти ко мне, и я скажу ему закончить с тобой. А еще лучше, я расскажу все твоему омеге. Мои родители тоже узнают, какое ты дерьмо на самом деле. Ты этого хочешь? — Не надо меня запугивать, Чимин, — бросает смешок Дохван, сунув руки в карманы брюк. — Я лишь хотел вспомнить прошлое, в котором нам обоим было хорошо. — Я не понимаю, за что любил такого ублюдка… — Следи за языком, сука, — Дохван хватает Чимина за щеки и придавливает поясницей к раковине. — Никто не смеет так со мной разговаривать. Тем более какой-то малолетний… Чимин вкладывает в руку всю силу и дает альфе звонкую пощечину, пихает в грудь и идет к двери, но Дохван успевает схватить его за руку. Чимин замирает и предупреждающе смотрит на альфу. — Я закричу, и живым ты из этого дома не выйдешь, — недобро улыбнувшись, Чимин вырывает руку из хватки. — Плевать мне на твоего омегу и на ваших отпрысков. Им без такого отца наоборот лучше будет. Посмотришь в мою сторону еще хоть раз, и мне найдется, что рассказать людям, которые сидят в гостиной. Я сам лично тебя уничтожу. Чимин выходит из ванной, и его лицо сразу же блекнет. Омега забирает из спальни телефон и ключи от мазерати и выходит из дома, никому ничего не сказав. Сев в машину, он быстро печатает: «Со мной все хорошо, мне срочно нужно съездить в студию» Отправив сообщение Джину, Чимин выезжает. Двигатель автомобиля громко и агрессивно рычит, по обе стороны от длинной трассы его окутывает непроглядная тьма с неизменным алым оттенком. Оставшись наедине с собой, где никто не сможет ни услышать, ни увидеть, ни догнать, Чимин отпускает себя и начинает рыдать в голос, крепко держась за руль и давя на газ до упора. Почему прошлое снова вернулось? Почему в тот момент, когда Чимин снова остался один и покрылся трещинами? Закон подлости или злая судьба. Все ополчилось против омеги. Человек, который медленно помогал Чимину собирать разбитое сердце, отвернулся. Он сам с разбитым сердцем остался. Чимин и себя ломает, и Джевона разрушает. Он задыхается от переполняющей его боли и какой-то частью сознания надеется, что разобьется насмерть. Чимин не помнит, когда в последний раз мечтал о смерти и пытался с ней встретиться, но теперь будто и не было этого долгого пробела. Все те чувства, что разрушали его по клеточкам, накрыли в двойном объеме. Чимин в них тонет, захлебывается, не может выбраться. Стрелка на спидометре достигает высоких цифр, которые теперь совершенно не пугают. Автомобиль летит по пустой трассе в неизвестном направлении, а слезы ухудшают видимость. Чимин плачет навзрыд и едва не выпускает руль из ослабших пальцев. Ему хочется быть подальше от Дохвана, от боли, что принес Чимину этот человек, он от нее бежит на скорости, не оглядывается, но она не унимается и пытается довести до обрыва, чтобы жестоким пинком столкнуть вниз, все попытки собраться разрушить и вернуть к исходной точке. Чимин не хочет. Чимин боится. Если сейчас позволит боли его поглотить, то больше не вынырнет. Тут и Джин не поможет. Не спасет, не окажется рядом в последнюю секунду. Чимин медленно начинает сбавлять скорость и утирает рукавом рубашки слезы, на котором остаются мокрые разводы и следы теней и подводки. Плевать. Совершенно. Чимин сказал, что едет в студию. В ее сторону он и сворачивает. Там он хоть немного боль свою унять сумеет.🩸
Чувство абсолютной свободы бесконечно, оно имеет множество видов и каждому дарит свое счастье. Закрыв глаза, понимаешь, что в момент, пока не видишь окружающей реальности, ты летаешь где-то совершенно в другом месте, лишенном проблем и разочарований. Нет боли, нет мыслей. Пустота подплывает к сознанию и заботливо обволакивает, позволяя забыть обо всем. Это может быть миг, а может быть и вечность. Слышишь чужие голоса, чей-то радостный смех, слышишь музыку и рык мощных двигателей спортивных автомобилей. В воздухе запах горелой резины, машинного масла и сигарет. Все пьяные и веселые. Счастливые в своем миге, вот только… В этом мире все эфемерно. Тэхен открывает глаза и присасывается к горлышку бутылки, освежаясь холодным пивом. Слегка покачивая головой в такт долбящей на всю округу музыке, омега обходит людей, собравшихся чуть ли не в самом центре города. Перед ним ряды лучших гоночных автомобилей, разбавляющих позднюю алую ночь своими неоновыми красками. Еще одна сторона проклятого города: люди, не боящиеся рисковать. Их риск в жажде скорости и возможности быть пойманным законом. Тэхен впечатлен, но такие игры не разделяет. У него другой подход к жизни. Прямо под открытым ночным небом происходит лучшая вечеринка, в которой слились все. Здесь нет богатых и бедных, есть только победители, проигравшие и зрители. Тэхен забрел сюда случайно. Оставив неподалеку свой не вписывающийся в кучку спорткаров рэндж ровер, он не упустил шанса появиться там, где пахнет страстно любимой им свободой. Тэхен держит пальцами горлышко бутылки в опущенной руке и плавно двигается вдоль шикарных автомобилей. Некоторые ему знакомы, они принадлежат богатеньким детишкам, решившим, что способны покорять улицы. Тэхен мысленно усмехается и с совершенной незаинтересованностью и легкой скукой мажет взглядом по спорткарам. Тэхен пропустил гонки, попал в самый разгар веселья, когда победители в толпе восхищенных фанатов и друзей празднуют свои лидирующие позиции и просто отдыхают после мощного выброса адреналина. Так же и у зрителей, что в тревожном ожидании наблюдали за гонкой. Все испытывают одинаковые эмоции. Омега будто попал на выставку лучших автомобилей, но интересует здесь другое. Тэхен двигается в сторону образовавшегося близ реки танцпола, где люди в полной мере отдаются кайфу. Это то, зачем омега пришел. Он заряжается общей атмосферой радости и не может сдержать расслабленной улыбки. Слишком хорошо, чтобы о чем-то думать и пытаться себя контролировать. Тут все открыты миру, все бросились к свободе, пусть и не долговечной. С рассветом она рассеется. А может, и раньше. Люди ловят момент. Тэхен предпочитает в этом моменте жить. Он проходит мимо двух автомобилей, возле которых столпилось около двадцати человек, яростно обсуждающих то, в чем Тэхен совершенно не разбирается. Двигатели, скорость, мощность, какие-то сложные механизмы их работы. Все эти понятия как будто из другого мира. Тэхен делает глоток пива, бросает на насыщенно-красный и глянцевый черный гиперкары любопытный взгляд, пытаясь понять, что особенного народ нашел в этих автомобилях, и идет дальше, наконец попадая на танцпол, где собирается в очередной раз душу оставить. Тэхен любит танцевать. Он прикрывает глаза, дает рукам волю и познает мир через ощущения и звуки. Все становится в разы ярче и четче. Порой для этого не нужна даже кровавая капля на языке, превращающая сознание в желе. Легкий дурман, вызванный алкоголем, громкая музыка, выталкивающая из головы все ненужные мысли, и пространство, где можно себя отпустить, вверить себя в руки момента, не боясь пропасть и утонуть. Наоборот на это надеяться. Эфемерность мира снова дает о себе знать. Вокруг Тэхена начинается какая-то шумиха. Люди чем-то недовольны, машины с визгом шин срываются прочь, постепенно все куда-то расходятся, создавая вокруг омеги пустоту. Тэхен продолжает плавно двигаться в своем личном ритме. Уголки губ дергаются. Где-то рядом звучит полицейский сигнал и громкие голоса, требующие толпу разойтись. Тэхен улыбается шире, откидывает голову, мягко ведет кончиками пальцев по своим рукам и плечам, оглаживает ключицы, шею. Реальность пытается вернуть его, но Тэхен не торопится расставаться с удовольствием. Ему еще больше кайфа от того, чтобы урвать для себя напоследок. Громкий грозный голос, в какой-то момент переставший быть чужим, угрожает кому-то арестом в случае сопротивления требованию, а Тэхен мысленно посмеивается. Почему судьба так хочет, чтобы они пересекались, сталкиваясь в опасном контрасте и создавая искры, подобные всплескам лавы во время извержения? Становится тихо. Тэхен даже не замечает, что музыка прекратилась. У него в голове своя, она его ведет, за ней он незримо и негласно идет. Тэхен кружится, раскинув руки, глаза не открывает, но тело отправляет в мозг сигналы в виде мурашек. Его шаги все ближе, он больше ничего не говорит, подходит сзади медленно, словно спугнуть боится. Но Тэхен не испугается, не убежит. В руки пойдет. Ощутив тепло, обжигающее кожу, Тэхен расслабляется всем телом и спиной припадает к груди альфы. — Фараон, кто из нас виноват? — тихо говорит он, не открывая глаз, отчетливо ощущая аромат альфы, который никогда и ни с кем не спутает. — Это проклятие, что мы сталкиваемся снова и снова? Или знак, незримая тяга. Что это? — Я хотел бы это знать. Тэхен тихо смеется. — Может, ответ лежит в будущем? — Тэхен поднимает глаза на альфу. Он лежит на его плече и напрочь забывает о том, что они на улице, перед чужими взглядами. — Не арестовывай меня сегодня, — шепотом, почти с мольбой. Тэхен разворачивается лицом к Чонгуку и кладет подбородок на его плечо. Длинные пальцы сжимаются на его бицепсе, обтянутом тканью полицейской темно-синей ветровки. И вдруг надлом. Всплеск новых чувств, которые омега никогда не переживал. Тэхен жмурится так, словно пытается сдержать слезы, цепляется за плечо альфы с каким-то непонятным отчаянием, с болью и сожалением. Отпустить бы или прижаться крепче. Непонятно. Чонгук молчит. Тэхену кажется, альфа ждет, что до него дойдет. Дошло. Чонгук пахнет кем-то другим. Кем-то, с кем он был совсем недавно. Тэхен крепко сжимает пальцами плечо альфы, склоняет голову вбок и почти тычется носом в его шею, тихо-тихо шепча: — Ты хорошо провел вечер. Тэхен отстраняется от альфы, практически отталкивает его от себя и смотрит в глаза. У Чонгука там ничего, и это было ожидаемо. У него нет сожалений. — Какие-то глупые гонщики отвлекли детектива Чона от важного дела, — Тэхен начинает негромко смеяться, хотя в груди вдруг грызет неприятно. — Мне так чертовски жаль, фараон. — Ты снова под чем-то? — Чонгук подходит к омеге и обхватывает его лицо ладонями, чуть запрокинув голову и заглядывая в большие и черные глаза. Над ними фонарный столб, разгоняющий алую пелену. — А ты как думаешь? — с улыбкой спрашивает Тэхен, глядя на серьезного и хмурого альфу. — Ты не в себе, — выносит вердикт Чонгук и берет Тэхена за запястье, таща за собой к мустангу. Другая патрульная машина уже уехала, когда толпа разошлась, а гонщики поспешили убраться подальше от проблем с законом. Остались только они вдвоем. Тэхен не пытается вырвать руку из хватки Чонгука, не задает вопросов. Только бы не чувствовать этот незнакомый запах, так не вписывающийся в привычный для омеги. Он как назло даже не выветривается, не становится слабее. Тэхену хочется громко смеяться, но он лишь слабо улыбается, ведомый Чонгуком к мустангу. — Моя машина рядом, я могу поехать сам, — говорит Тэхен, но все равно садится в машину детектива, прослеживает взглядом за тем, как альфа обходит мустанг, садится за руль, скидывает куртку, оставаясь в одной черной футболке, и заводит двигатель. — Тогда я задержу тебя за вождение в нетрезвом виде. Не создавай нам лишние проблемы, — Чонгук выруливает на дорогу и бросает на Тэхена строгий взгляд. — Спешишь туда, откуда приехал? — сухо усмехается Тэхен, опустив окно. Впервые ему хочется, чтобы салон мустанга заполнил свежий воздух. Он вешает локоть на дверцу и откидывает голову на сидение. — Такие вопросы неуместны, — непроницаемым тоном отвечает альфа, смотря на дорогу. — Опять ты ведешь себя так, — закатывает глаза омега. — Как? — Как будто тебя запрограммировали. Мы оба знаем, какой ты на самом деле, — Тэхен поворачивает к Чонгуку голову и глядит на него из-под полуприкрытых век. — Фараон способен нарушать правила. Фараон следует своим личным правилам, — Тэхен едва заметно улыбается и ведет указательным пальцем по плечу альфы, то спускаясь вниз, к запястью, то поднимаясь к плечу. — Фараон — псих, — совсем тихо, и хихикает по-детски. Чонгук напрягается. Его холодный стальной самоконтроль снова дает осечку. Тэхен собой гордится. Чонгук ничего не отвечает, думает, игнорирование остановит омегу, но Тэхен не прекращает смотреть с издевкой и рисовать пальцем узоры на руке альфы. — Сколько ты выпил и принял? — Ты говорил, что знаешь, как это работает, но ты ни черта не знаешь, Чонгук. Сделал вывод по моим глазам? А они всегда такие, — Тэхен усмехается и отворачивается к окну, скрестив руки на груди. — Ты мало смотришь на них. Правда в глазах. Чонгук замедляется, прижимаясь к обочине, и останавливается. Тэхен молча сидит, наблюдая за альфой. Тот глушит двигатель, вешает руку на руль и поворачивается лицом к омеге, приковывает свой взгляд к его глазам и смотрит. Так, что в душу готов проникнуть. Тэхен слабо улыбается, но не отворачивается, держит контакт, считая для себя небольшим позором в этой игре, которую альфа затеял. Да и игрой трудно назвать. Чонгук просто смотрит, будто хочет изучить каждую особенно темную крапинку в бесконечных зрачках, медленно заплывает дальше, стремясь к самым глубинам. — Что ты делаешь, фараон? — тихо спрашивает Тэхен. Он залезает на сидение с ногами, подобрав колени под себя, и разворачивается лицом к альфе, подсаживаясь ближе. — Смотрю в твои глаза чаще, чем каждые десять секунд, — негромко отвечает Чонгук, чуть склонив голову вбок. Не лукавит. Вдруг захотелось всю ненужную мишуру отбросить. В Тэхене что-то есть. Пусть Чонгук убеждает себя, что этот омега — типичный представитель высшего слоя, глупый омега, зависящий от денег, пользующийся своим статусом и не имеющий моральных ценностей. С каждой новой встречей с Тэхеном он видит обратную сторону, как бы ни отрицал. Там, за улыбкой и за всегда смеющимися глазами что-то действительно есть. Чонгук это в первую встречу заметил. Это нечто, что он в каждое их случайное или намеренное столкновение пытается раскопать, вытащить на поверхность провокациями и ненавистью, что практически действительная. Чонгук привык действовать незаметно, проводить анализ так, чтобы никто не заподозрил. Пока Тэхен думает, что его глазам не уделяется достаточное внимание, Чонгук насколько мог, настолько их изучил уже давным-давно. Тэхен не сбивает с ног. Тэхен отталкивает. Тэхен не кружит голову. Сразу крышу сносит. Он привлекает губами, до трясучки раздражающей ухмылкой, дерзким и бесстрашным взглядом, в котором безумство порой превалирует над здравомыслием. Тэхен манит красотой и темнотой, в которой, кажется, всю свою жизнь живет. Но красота его — обертка сложной загадки. А может, сумасшествия. От него зубы сводит до скрипа, а под кожей разгорается ярость. И в ту же минуту она зажигает внутри что-то, что желает омегу притянуть ближе. Как сейчас, в эти глаза заглянуть, посмотреть, что он прячет за дерзостью и наглостью, как хрупок он на самом деле и хрупок ли вообще. Он по силе превосходит большинство и способен раздавить одним своим присутствием. А возможно ли его самого раздавить? — Я начал эту игру, а ты так легко ее подхватил, — Тэхен гладит пальцем висок альфы и зарывается в светлые волосы, мягко сжимая их меж пальцев. Каждый вздох, как глоток удушающего газа, отравляющего организм. — Только ты играешь жестко. — А если это не игра? — Чонгук поднимает руку, чтобы коснуться ладони Тэхена, но тот успевает отстраниться и безрадостно улыбается. — Тогда все еще хуже, — омега усмехается и открывает дверцу. — Или лучше, — Тэхен подмигивает альфе и выходит из машины. — Плевать. Тебя ждут, фараон. Оставь меня, — Тэхен улыбается и закрывает дверь мустанга. Чонгук уезжает. Тэхен провожает его взглядом, садится на обочину и закуривает, вытянув ноги, скрестив на щиколотках, а руками уперевшись об асфальт за спиной. Он и не надеялся, что Чонгук останется. И так даже лучше. Дышать его запахом, с кем-то разделенным, было тяжелее, чем Тэхен думал. У него к нему никаких претензий, никаких обид и прочих глупых чувств, таких смешных в их запутанной и безумной ситуации. Они всего лишь случайные промежутки в жизнях друг друга, ставшие слишком частыми. По-другому и не назовешь. Может быть, эта встреча произойдет снова. Может быть, Тэхен сам ее спровоцирует, снова загорится жаждой поиграть с нервами и выдержкой детектива, а может, пока докуривает сигарету, сидя на обочине в окружении высоток, поймет, что в дальнейшем пересечении нет смысла. Докурит, выпустит с сигаретным дымом все мысли о Чонгуке, бросит окурок в урну и пойдет дальше. Возможно, Тэхен, как и говорил альфа, вернется в свое королевство, так и не попробовав пропасть в Чонгуке. Но разве есть в этом смысл, когда кто-то другой в нем уже место себе нашел? Тэхен докуривает сигарету, поднимается с земли и бредет вдоль обочины, волоча на локтях кожанку и с бесконечной печалью глядя вперед. Подумал, покурил, но не отпустил. Чонгук никуда исчезать не собирается.🩸
В большом и темном доме, в котором холод блуждает, как родной, Джевон чувствует себя еще более убито. Отец уехал из страны на целую неделю, и омеге бы радоваться, прожить эти семь дней на полную, забыв о наличии отца, но реальная картина совсем другая. Присутствие Сынвона в особняке, которое обычно душит, сейчас могло бы спасти Джевона, замедлить его саморазрушение, с которым он наедине остался. У омеги бы времени не было вглубь себя уходить, а теперь он только там и бродит, став тенью самого себя. Джевон был уверен, что в этом большом особняке живут призраки. Он сам призрак, он один из них. Забытый теми единственно важными, которые спасали его от глубоко засевшей боли несправедливости жизни. Когда Хосок, проигнорировав звонок Джевона, написал ему уже чуть позже «прости, я был с Юнги», омега понял, что и брат потихоньку отпускает его руку, оставляя посреди поглощающей все светлое и прекрасное тьмы. Все худшее случилось в один момент и сбило Джевона с ног. Он просто стоит посреди гостиной, стоит посреди кухни, во дворе, в гараже, перед рядами отцовских автомобилей, в ванной, в коридоре. Призрак. Первые дни Джевон плакал и не мог взять себя в руки, не представлял свое будущее, не видел в нем смысла и не хотел существовать. Чимин не догнал, не схватил за руку, не прижал к себе и не попросил остаться. И сделал правильно, ведь не любит. Джевон себе как мантру повторяет долгими минутами «не любит», надеется, что чем чаще это говорит, тем тупее будет становиться боль в груди. Медленно перекошенное от рыданий лицо стало разглаживаться, уголки губ опустились, дорожки слез высохли, глаза опустели. Боль не ушла. Сколько бы Джевон себя не уверял в обратном, он знает, в чем истина. Разбитое сердце на месте, ждет, когда его склеят, соберут. А боль не ушла, она в самом центре засела опухолью, притупилась немного, но не оставила. Джевон хотел бы, чтобы Сынвон был где-то рядом в этот момент. Пусть кричит и оскорбляет, пусть обжигает ненавистью, так омега себя хотя бы живым чувствовать мог бы. А пока он в доме совершенно один, потому что даже персонал из прислуги подобен призракам. Джевон хочет истончиться, стать невидимым и слиться со стенами. Другого варианта он не видит. Он ездит в университет, с водителем, как обычно привык, не ведет утренние диалоги, молчаливо смотрит на город через тонированное окно и в последнюю секунду начинает жалеть, что вышел в люди. Смотрит на место, где обычно белая мазерати ждет его после пар, очередной укол боли принимает и идет учиться в месте, которое ненавидит. До Чимина жизнь была черной. С его появлением она стала красочнее, с преобладанием желтого, как солнце. Без него рядом она становилась серой, но стоило его услышать даже просто по телефону, краски снова врывались в жизнь Джевона. А теперь он снова медленно окунается в черноту, из которой отчаянно бежал. Джевон отказывается от ужина, поднимается из-за стола и тихим голосом зовет Тито, который в полной мере наслаждается отсутствием Сынвона, из-за которого теперь может спокойно разгуливать в любой точке дома. Пес не отзывается. На лестнице омегу заставляет остановиться неожиданный звонок в дверь. Джевон медленно разворачивается, спускается и подходит к двери, поворачивая замок. На пороге стоит Чимин. Его покрасневшие глаза блестят, словно он плакал совсем недавно. Это первое, на что Джевон обращает внимание, но стоит опустить взгляд, и сердце пропускает удар. Предплечье Чимина исполосовано мелкими порезами, которых Джевон не видел с тех пор, как они начали свои отношения без любви. Омега выглядит разбитым, ничем не лучше самого Джевона, если не хуже. Вдруг его боль становится в тысячу раз важнее собственной. — Джевон… — тихий дрожащий шепот обычно сильного и уверенного в себе Чимина разбивает Джевона по новой. Все, что он пытался запихнуть в глубины своей души все эти дни, разом вырвалось и огромной волной накрыло омегу. — Зачем ты сделал это? — спрашивает Джевон, уже находясь на грани слез. Он бросается к Чимину и осторожно поднимает его руку, с болью глядя на порезы, уродующие красивое тело его любимого человека. — Я не хочу ничего, никого, только тебя, — Чимин всхлипывает и обнимает Джевона за шею, с отчаянием впиваясь в его губы поцелуем, будто в нем его смысл и в нем его кислород. Джевон обнимает за талию, утягивает внутрь дома и целует горько, смешивая поцелуй со слезами, что катятся из глаз обоих. Простит все, заклеит себя миллион раз, заткнет боль, только бы Чимин всегда возвращался. Джевон тот, кто подарил надежду, подарил тепло и нежность. Спас от разрушения, от самой смерти. Чимин рядом с ним, в его руках себя живым и нужным чувствует. А Джевон чувствует, что никогда не сможет разлюбить.