🩸
Тэхена будит не утреннее солнце, просачивающееся в спальню сквозь щель между темно-серыми шторами, а вибрация затерявшегося в ворохе подушек мобильного. Омега недовольно мычит, испытывая острую необходимость доспать и не ощущать, как от недосыпа горят глаза, которым еще и дневной свет добавляет. Тэхен рыщет ладонью по постели, недовольно откидывая мешающие подушки на пол, и наконец достает неустанно звонящий телефон. — Привет, Тэтэ, ну что, как себя чувствуешь после вчерашнего? — бодрый и веселый голос друга с работы звучит более раздражающе, чем звонок будильника. — Самин-а, тише говори, — просит Тэхен хриплым ото сна голосом и поднимается, решив, что валяться больше нет смысла. Он потягивается, поднявшись на носочки, зевает и открывает дурацкие шторы, чтобы впустить в комнату свет и прохладный воздух. — Ты только встал? — смеются в трубке. — Время видел? Уже час дня, вообще-то. Кстати, ты куда вчера исчез так внезапно? Мы ушли танцевать, а когда вернулись к столику, тебя уже не было. — Меня арестовали, — спокойно говорит Тэхен, размяв шею и мягко ступая босыми ногами по ковру с высоким и приятным ворсом. От этого омеги Киму скрывать нечего. Самин не из тех, кто болтает лишнее. — Ты сейчас серьезно? — настораживается Самин. — Ага, один красивый, но очень неприятный детектив надел на меня наручники и… — Звучит как описание порно-видео, — хихикает омега в трубке. — Ты слишком озабоченный, Сам-и, — вздыхает Тэхен, стягивая пижамные шорты и оставляя их за собой прямо на полу у входа в ванную. Шум воды наполняет помещение, а из просторной овальной ванны кровавого цвета к потолку поднимаются клубы пара. — Ну ладно, потом расскажешь детали, — смеется Самин. — Я звоню насчет фотографий, которые ты сделал позавчера. Когда отправишь их в отдел? — У меня еще есть время до похода на тот дурацкий вечер, поэтому сейчас приму ванну и сразу же сяду за обработку, это же не очень срочно? — Тэхен касается кончиками пальцев воды и берет с полки бутылек с расслабляющим маслом и пенку. — Нет, не торопись, главное, чтобы было готово до понедельника. — Хорошо, чудно, тогда до понедельника, Самин-а, — Тэхен отключается, убирает телефон на тумбу и, раздевшись догола, медленно погружается в теплую воду. После приема ванны омега натягивает широкое персиковое худи, шорты, берет ноутбук и спускается в столовую, где уже обедает семья. Тэгюн, как всегда выглядящий с иголочки, сидит в завале документов, касающихся компании, и попивает кофе из белоснежной чашки, а рядом стоит нетронутая тарелка со свежим салатом. Его черные кудри, похожие на тэхеновы, красиво уложены и сияют. Старший любит придать им форму с помощью геля. На его носу круглые очки с коричневой оправой, а красивое лицо, как и всегда, строгое и немного напряженное из-за вечной загруженности на работе. Во главе длинного стола сидит Элон, повернувшийся боком. Он закинул ногу на ногу и с задумчивым лицом водит пальцами по тонкой ножке бокала с красным вином, стоящего перед ним в комплекте с пачкой сигарет и пепельницей. Черный шелковый халат сполз с одного плеча, на котором красиво рассыпались темно-каштановые волосы. Неизменный образ. Когда Тэхен входит, Элон мягко улыбается и отпивает вина, а Тэгюн даже взгляд не отрывает от чтения каких-то бумаг. — Ты чего так рано? — язвит он, перелистывая страницу. — А ты уже мир спасти успел? — хмыкает Тэхен, садясь напротив брата и ставя перед собой ноутбук. Прислуга моментально начинает суетиться и готовиться подать младшему господину обед, но омега их останавливает, бросив: — Мне только чай и черничное пирожное. — Можно и так сказать, — Тэгюн наконец поднимает на брата взгляд и кривит губы. — Пока ты свои ненужные фотки делаешь, я провожу сотни собраний и заключаю десятки договоров. — Все мы знаем, какой ты безупречный, а теперь закрой рот, — корча утомленное разговором лицо, Тэхен открывает ноутбук. Элон тяжело вздыхает и снова делает глоток вина. — Мог ли я знать, что мои чудесные дети будут так друг с другом разговаривать? — с печалью произносит он, недовольно косясь сначала на одного, затем на другого, но те уже даже не обращают на него внимания, с головой уйдя каждый в свою работу. — Тэгюн, я думаю, сегодня больше не нужно ехать в офис, ты не успеешь. Начинай готовиться, пять часов осталось до приема. — Мне нужно съездить, па, у меня встреча назначена, я не могу перенести ее, — Тэгюн снимает очки и аккуратно трет глаза под нижним веком, чтобы не размазать подводку. Без стекол очков его глаза выглядят действительно уставшими, как бы он это ни пытался скрыть. — Это не займет много времени, — уверяет он, наконец притронувшись к своему салату. — А ты, мистер крутой фотограф? — Элон поворачивает голову к младшему сыну, который уже активно клацает мышкой, сосредоточенно уставившись на экран. Прислуга приносит ему черный чай без сахара и аппетитное черничное пирожное. — Есть какие-то планы на сегодня? Никого срочно сфотографировать не нужно? Работа в модном журнале в качестве главного фотографа — совершенно не то, о чем мечтал для своего сына Элон. Он хотел, чтобы как и старший сын, Тэхен взял на себя семейный бизнес, чтобы не утратить великое наследие, но у младшего в семье омеги на жизнь нарисовались свои планы. Все детство отец своим детям твердил, что нужно заниматься тем, к чему лежит душа, что вызывает особенный трепет и радость, от чего не хочется отрываться даже на секунду. Он говорил, что со временем это осознание придет, но прежде будет много временных интересов. Старший Ким Тэхен не был одержим тем, чтобы его сыновья унаследовали бизнес, он из тех редких влиятельных и могущественных людей, у которых нет заскоков насчет наследия, зато это присуще Элону, устроившему младшему сыну скандал, после того как узнал, чем тот хочет заниматься. Только он забыл, что Тэхен весь соткан из упрямства и несгибаемости, поэтому Элон быстро отступил, приняв поражение, но по сей день выражая свое недовольство, хоть уже и не так открыто. Единственной надеждой Элона остался Тэгюн, который, в отличие от младшего брата, с уважением и большой охотой взялся за семейное дело, в котором пока занимает лишь второстепенную роль, потому что основное все еще лежит на хрупких плечах Элона, контролирующего, чтобы никто из множества конкурентов не посмел лишить их того, что они так долго строили с мужем кровью, потом и слезами. — Нет, папа, я поработаю сейчас немного и буду полностью свободен, — Тэхен поднимает взгляд на Элона и широко улыбается, жмуря глаза. — Смотри, не попади опять в тюрьму, — вставляет свое Тэгюн, прожевав салат. — Назло тебе попаду, встряну в такой скандал, чтобы и ты опозорился, — с вызовом глядя брату в глаза, говорит младший. — Так бережешь свою репутацию, что превратился в черствый кусок… — А ты только портить все и можешь, занимаешься черт знает чем и просто… — Хватит, — твердо говорит Элон, прикрыв глаза. Омеги мгновенно замолкают и замирают, продолжая сверлить друг друга взглядами, кто кого быстрее испепелит. Таковы их отношения. Чуть ли не с самого детства омеги находятся в вечном соперничестве, касающемся буквально всего. Даже любви и похвалы родителей, которые, впрочем, никогда не выделяли кого-то одного. Игру эту начал Тэгюн. Когда он подрос и понял, что младшего брата назвали в честь обожаемого им отца, он долго печалился, чувствуя себя обделенным, из-за чего стал относиться к Тэхену грубо. Тэгюн и сейчас, в свои двадцать восемь, соврет, если скажет, что эта детская и, казалось бы, глупая обида ушла безвозвратно. Она есть, и живет она глубоко в душе, под слоем тысяч воспоминаний. Тогда омега начал делать все, чтобы доказать и родителям, и брату, и самому себе, что он лучше. Тэгюн был примерным учеником в школе, хотя и тут Тэхен не сильно ему уступал. В период, когда начало расти внимание противоположного пола, Тэгюн озаботился своим внешним видом и стал лепить из себя идеального омегу, с которым все хотели встречаться или хотя бы просто дружить. Он безупречен во всем, он очень умен и образован, его мечтают взять в мужья толпы успешных альф, а папа им безгранично гордится. Тэгюн общается только с такими же идеальными, как и он сам, никогда не дает прессе и людям из высшего света поводов придраться или уличить в чем-то грязном и всегда со всеми дружелюбен. Только не со своим братом, который постоянно является поводом для новых раздражений. Тэхен не из тех, кто будет молчать, поэтому всегда оставляет последнее слово за собой, при этом смотрит прямо в глаза со сладким чувством превосходства, которое отравляет Тэгюну жизнь. Его не берут оскорбления, он не принимает их близко к сердцу и отбрасывает от себя, как ненужное барахло. Тэхен по силе ему ровня, если не круче, но Тэгюн отказывается это признавать, а младший и так все понимает. Он непредсказуем и немного без тормозов, у него нет в жизни порядка и он не расставляет все по полочкам, планируя свое ближайшее будущее до незначительных мелочей, как старший брат. Этот хаос в его жизни Тэгюна тоже сводит с ума. Слишком дикий и необузданный, вечно пытающийся что-то доказать, чтобы в итоге упиваться победой. Так о нем думает Тэгюн. Такое он поведение не приемлет и в какой-то мере даже презирает то, как живет свою жизнь Тэхен, ну а тому просто-напросто плевать. Его волнует только свобода. Повисшее в столовой молчание нарушает Тэхен, громко отхлебывающий остывающий чай. Тэгюн закатывает глаза и мотает головой. — Бескультурье, — тихо бормочет он и беззвучно отпивает свой кофе. — Вы меня доведете, дети мои, — Элон устало трет переносицу и достает из пачки сигарету. — Может быть, это я виноват в том, что вы так плохо друг к другу относитесь… — омега прикуривает себе и, повесив локоть на спинке стула, отворачивает голову в сторону, с грустью смотря куда-то за окно. Каждый раз, когда эти двое, которым даже повод не нужен, устраивают свои очередные перепалки, у Элона в сердце колет. Как он ни пытался прекратить это, у него не получается понять, в чем проблема его детей, именно поэтому каждый раз, наблюдая, как они грызутся, он винит одного лишь себя. Отца семейства не стало, когда Тэгюну было всего семь. Он погиб в автокатастрофе, когда возвращался домой после работы в офисе. Тогда Элон испытал необъятное горе, которое даже спустя годы тенью ходит за ним, не давая покоя. Когда теряешь любовь всей своей жизни, все вокруг становится пустотой, превращается в пыль. Лишившись смысла, Элон попал в психиатрическую клинику, где полгода лечился от депрессии и постоянных галлюцинаций, в которых ему виделся муж. В его смерть поверить было невозможно. Не мог такой сильный, несломимый и казавшийся бессмертным альфа, прозванный королем проклятого города, так легко расстаться с жизнью. Элон видел его долго, а на кладбище не ходил, не понимая, что ему там делать и кого ему нужно там навещать. Если бы не прислуга, могила обросла бы мхом. Элон клялся, что его муж дома, рядом. Походил на безумца и даже пугал детей, которые не понимали, куда исчез отец и почему папа уверяет их, что он здесь, никуда не ушел, не оставил их. Было страшно, но больно не было. Болеть было нечему, потому что Элон свое сердце на тот свет отправил с мужем, а душа, в которой зияла вселенских размеров дыра, осталась детям, в которых омега нашел силы и которые эту дыру заполнили, дав своему папе вторую жизнь, в которой уже не было самого главного человека, в ком Элон мог найти опору. Он научился надеяться лишь на себя и никому никогда не верить. Оброс крепкой броней и поклялся, что, взяв дело мужа в руки, не позволит городу забыть и очернить его могущественное имя. С тех пор в большой особняк, который они с Тэхеном отстроили после рождения младшего сына, не входил ни один альфа. Элон от горя утраты пришел в себя, но не перестал верить, что частичка бесконечно любимого супруга осталась здесь, с ними. Мужчин вокруг спустя годы крутилось множество, но Элон ни одного к себе не подпустил. Его жизнь никто другой больше собой не заполнит. — Папочка, — тихо говорит Тэхен, оторвавшись от ноутбука. Он встает со стула и подходит к Элону, обнимая сзади и прижимаясь к его щеке своей. — Никогда не вини себя ни в чем, ты понял? Тут вообще нет твоей вины, — мягко говорит сын, слегка покачиваясь с папой в объятиях. Старший сын, почувствовав укол вины и боль от боли любимого папы, тоже забывает о своих бумагах и присаживается перед ним на корточки, взяв за руку и поглаживая ее большим пальцем. — У нас с Тэхеном просто отношения такие, па, это не значит, что мы ненавидим друг друга или что-то еще, — объясняет Тэгюн, глянув на брата уже без былого раздражения, и получает такой же потеплевший взгляд в ответ. — Я вас так люблю, так люблю. Вы — все, что держит меня в этом мире, — шепчет с дрожью Элон, затушив сигарету в пепельнице и прижав к себе своих сыновей. — Позвольте мне спокойно наблюдать за вашим счастьем. — Главное, чтобы ты у нас был счастлив, — Тэхен целует папу в щеку и улыбается. — Я буду счастлив, если вы обниметесь, — требовательно говорит Элон и вдруг строго смотрит на сыновей. Этот его особенный взгляд, которому грех перечить. — Давайте. Быстро. — Па, ну ты, конечно, умеешь… — смеется Тэхен и выпускает родителя из объятий. — Ну иди сюда, Гюн-и, — говорит он брату милым голосочком, разведя руки в стороны. Тэгюн поднимается с колен и под пристальным взглядом папы подходит к брату, сразу же оказываясь в плену его крепко вцепившихся рук. Тэхен, конечно, и тут просто так не обошелся. Он сжимает старшего так сильно, что у того чуть ли кости не хрустят под напором. Тэгюн, чувствуя, что дышать становится труднее, слегка щипает Тэхена в плечо, прося отпустить. — Мои вы умницы, — довольно кивает Элон с улыбкой и снова пьет вино. — Почаще так делайте, радуйте папу. — Все, мне пора ехать в офис, — говорит Тэгюн, поправляя слегка помявшийся бежевый пиджак и косясь на наручные часы. Он спешно начинает собирать бумаги, разбросанные по столу, а Тэхен возвращается на свое место и отправляет в рот кусок пирожного, с аппетитом жуя. — Гюн-а, — зовет он брата, когда тот уже собирается выйти из столовой. Тэгюн оборачивается и вопросительно смотрит на Тэхена. — Ты не забыл взять свои лекарства? — с плохо скрываемой заботой в голосе спрашивает младший. Тэгюн коротко кивает. — Они в машине, — тихо отвечает он. Единственное пятно в жизни безупречного Ким Тэгюна — эпилепсия, с которой он родился. Это та страшная тайна, которая по сей день остается в пределах дома и о которой никто не подозревает. Всю жизнь омега лечится и принимает различные лекарства, борясь со своим проклятьем, которое портит ему жизнь. Это то единственное, в чем он бессилен, с чем не может бороться. Болезнь съедает его, грызет и каждый день не дает о себе забыть строгими приемами таблеток, которые пропустить — угроза для жизни. Еще тяжелее существовать в страхе неизвестности того, в какой момент может произойти приступ. И неважно, что раз в год Тэгюн лечится в клинике, говоря всем, что уехал в двухнедельный отпуск, который на деле никогда себе не позволяет. Болезнь может подкосить в любой момент, и это напряжение не дает спокойно жить. Тэгюну кажется, что он легко сломался бы, не будь рядом папы и брата, которые переживают не меньше и тоже не перестают беспокоиться. Это уже традиция. Тэхен каждый раз перед уходом спрашивает брата, не забыл ли тот свои таблетки. И даже это придает сил. Какое бы соперничество между ними не происходило, братья остаются братьями. Пусть Тэхен бесится на Тэгюна, пусть оскорбляет его и издевается, но всегда безумно волнуется о нем. — Не задерживайся, Тэгюн-и, — напоминает Элон. — Твой костюм скоро привезут, а еще нужно обувь и… — Да-да, обязательно, папа, — кивает сын. — Всем пока, — бросает он и наконец уходит. Элон подливает себе вина в бокал и поворачивается к Тэхену, снова ушедшему в работу. — А ты, мой дорогой, наверняка даже не решил еще, в чем собираешься на прием, я прав? — щурится омега, барабаня пальцами по столу. Тэхен вздыхает и утыкается лбом в клавиатуру. — Встал и пошел выбирать наряд!🩸
— Не двигайся, а то криво получится, — светлую солнечную комнату заполняет тихий мелодичный смех. — Я устал, ты там что, татуировку мне делаешь? — бурчит омега, лежащий на мягкой белоснежной постели, с трех сторон скрытой кремовыми шторами. — У меня и так их хватает. — Да, Джевон-и, и только попробуй стереть мой рисунок, — угрожает другой омега с пепельно-русыми волосами, сидящий на бедрах Джевона и усердно вырисовывающий черной ручкой на его ключице силуэты двух обнаженных сплетающихся тел. — Чимин, я хочу уже посмотреть, — Джевон снова пытается пошевелиться и отдернуть боковую штору, чтобы взглянуть на себя в отражении большого зеркала, прислоненного к стене напротив, но Чимин шлепает его по бедру и продолжает выводить плавные линии. — Потерпи, детка, я словил вдохновение, — просит он, на секунду оторвавшись и смотря в красивые черные глаза, сверкающие от любопытства. Пухлые губы Чимина растягиваются в мягкой улыбке. Он наклоняется ниже и дарит младшему короткий поцелуй, снова шепнув в самые губы: — Еще немного… Джевон хочет потянуться за еще одним поцелуем, но Чимин отстраняется и продолжает рисование. Младший омега шумно вздыхает и дуется. — Мне уже скоро уходить, отец сожрет, если я не вернусь вовремя, — говорит он с грустью, водя кончиками пальцев по голому плечу Чимина. У него кожа такая гладкая и приятная, что притягивает к себе магнитом. Джевону безумно нравится ее касаться, она кажется нежнее бархата и слаще конфеты. И стоит подумать о разлуке с этим омегой, хоть и недолгой, Чон расстраивается, а мысль об отце вообще все омрачает. — Не хочешь уезжать? — спрашивает с улыбкой Чимин, заметив нотки печали в красивом голосе омеги. — Уже скучаешь по мне? — не без удовольствия. Омеге нравится владеть чувствами этого мальчика, нравится, что он к нему так сильно тянется и страстно желает, как и Чимин его. То, что между ними происходит, трудно назвать настоящей любовью, но чувствам, близко похожим на нее, место есть. Они увлеклись этой игрой полгода назад, когда Чимин еще не закончил университет и был на последнем курсе. Влиятельность и близость их семей с самого детства сталкивала их, поэтому знают они друг друга уже давно, но обоих игра захватила лишь недавно. Как это бывает обычно, на университетской вечеринке, где омеги, одурманенные не одним выпитым коктейлем, полезли друг к другу с жаркими поцелуями. Им понравилось. Понравилось так сильно, что это начало разрастаться, превращаясь в нечто большее, и поглощало их все сильнее. Они сталкивались между парами, долго целовались в университетском туалете и в роскошных уборных во время очередного приема, который посещали обе семьи. А потом первый секс, как первая доза наркотика, которая превратила их в зависимых от этих эмоций и ощущений. Игра с огнем, хождение по лезвию ножа, когда в любой момент могут застукать и осудить. Слухи среди элитного общества разлетаются со скоростью света, и именно это может послужить двум увлекшимся омегам концом. Такие отношения неприемлемы в обществе, в котором они живут, это явление нередкое, но очень осуждаемое, поэтому все держатся в тени и хранят пристрастия, как страшную тайну, о которой ни в коем случае никто не должен узнать. Но Чимин и Джевон не боятся. Для всех очень хорошие друзья, которые часто зависают вместе и имеют много общего. А из общего, на самом-то деле, у них почти ничего, кроме желания, которое они разделяют между собой. Чимин умный и знает, когда можно схитрить, он легко умеет лукавить и лицемерить, если пригодится, а Джевон — открытая книга, и порой старший за его честность называет его наивным ребенком. Джевон не умеет врать и прятаться за маской, ему приходится делать это лишь в обществе, которое он не понимает и не любит, да и то, чтобы отца и старшего брата не опозорить. Чимин утонченный, он любит роскошь и создает ее своими руками в буквальном смысле, потому что выучился на дизайнера и готовится начать выпускать свою линию одежды. Джевон этого не понимает. Ему это неинтересно, но наблюдать за созданием очередного шедевра от старшего он любит. Джевону нравится страсть, которой охвачен Чимин, когда делает то, что любит. У Джевона такого нет. Когда он закончил школу, отец не спрашивал, чем хотелось бы заняться младшему сыну, и отправил в место, которое в будущем станет его вынужденной профессией. Наследие семьи и помощь брату, который готовится в скором времени встать у руля крупнейшей компании. Только Джевон себя там не видит, его в эту картину насильно вклеивают, даже если не вписывается. А права на собственный выбор у омеги просто нет, как не было и у старшего брата. — Тебя Хосок заберет? — спрашивает Чимин, делая последние штрихи своего шедевра на фарфоровом плече младшего. — Нет, он занят, наверное. Отец ему дышать не дает, — бормочет Джевон. — Но он ведь будет на приеме сегодня? — хмурится старший. — Конечно, если Хосок или я не появимся там, это вызовет у людей вопросы, а отец вопросы ненавидит. В общем, наша семейка должна выглядеть просто охуенно, — хмыкает Чон. — Знаешь же, как отцу важно, что думает общество. — Сегодня ты будешь блистать, Дже. А после мы с тобой как следует повеселимся, так что не злись, — подмигивает ему Чимин. — Я, кстати, Мин Юнги со школы не видел. Интересно, каким он стал. Может, у него за границей наконец появился вкус, — усмехается омега. — Он особо не публикует свои фото в сети, только дурацкие растения. Он же типа эколог, — морщит нос Джевон. — Боже, даже твоя профессия экономиста не так уныла, как это, — смеется Чимин. — Спасибо, Пак Чимин, — закатывает глаза Джевон, несильно щипая старшего за бок. — Если это был комплимент, то он отстой. И вообще, ты делать их не умеешь. — Конечно, я привык их принимать, — Чимин выпрямляется, закрывает ручку колпачком и кидает на кровать. — Готово. Смотри, крошка. Я готов слушать твои комплименты насчет моего творения. Джевон наконец нетерпеливо распахивает штору и приподнимается на локтях, глядя в отражении на рисунок, созданный Чимином, от которого на щеках появляется румянец. Он изобразил их самих, сплетающихся в жарком поцелуе во время секса. Чимин довольно улыбается, наблюдая реакцию омеги, и поглаживает его пальцами по плоскому животу. — Ну и порнуху ты ему нарисовал, Мин-и, — с усмешкой звучит голос альфы, стоящего в дверном проеме между спальней и коридором. Омеги вздрагивают от неожиданности и поворачивают головы к вторгшемуся к ним парню. — Отвали, Джин-и, — закатывает глаза Чимин, слезая с бедер Джевона и натягивая на себя свободную футболку, валяющуюся на полу у кровати. Джевон, заметив Джина, подскакивает с постели в одних только трусах и ищет свои вещи, разбросанные по комнате. Джин — старший брат Чимина, наверное, единственный человек, который в курсе того, что происходит между двумя омегами. Он относится к этому спокойно, но часто подшучивает, говоря, что они просто не нашли еще альф, которые могли бы подарить им настоящее наслаждение. Альфа продолжает стоять в дверях, прислонившись плечом к косяку, и не отказывает себе в удовольствии засмотреться на стройные красивые ноги Джевона, который, засмущавшись, спешно пытается одеться, пока Чимин в одной лишь футболке и нижнем белье подходит к своему рабочему столу, заваленному лоскутами разнообразных тканей и нитками. — Хорошо, что мы успели снять с тебя последние мерки, Джевон-и, сегодня я отправлю тебе костюм, — говорит Чимин, роясь в стопках модных журналов в поисках своих пометок. — И обязательно говори всем на приеме, кто дизайнер, если будут спрашивать. — Буду, — кивает Джевон, застегивая пуговку на светлых ободранных на коленях джинсах. Он стоит к Джину спиной, но ему и видеть не надо, он взгляд этого альфы так отчетливо чувствует на себе, что кажется, сейчас вспыхнет. Джину плевать, он смотрит оценивающе, пристально, как будто зверь присматривается к своей будущей жертве, и одними только глазами пожирает. Омега не впервые это ощущает, но каждый раз внутри настоящий пожар, который Джевон сам себе объяснить не может. Сердце грохочет, а губы хочется искусать до мяса от напряжения. Джин странный, потому что каждый раз после таких взглядов он вдруг становится каким-то отстраненным и будто бы даже незаинтересованным. Будто не он трахал глазами. Этот альфа в высшем обществе славится своей красотой и обилием поклонников среди омег, которых у него было столько, что не сосчитать. При этом он очень избирателен и не спит с кем попало, выбирая для себя лишь самых лучших. И так у него во всем. Он ездит на лучших автомобилях, пьет лучший алкоголь и одевается в одежду от самых известных модных домов. Он своего рода идеал и типичный представитель золотой молодежи, внимания которого хочет добиться каждый. Джин тоже является наследником компании своего отца, но пока не вошел в семейное дело целиком, предпочитая тратить себя на развлечения. Жизнь одна, и она у него просто сказка. — Я бы докинул тебя до дома, но это вызовет вопросы у твоего дьявола-отца, — ухмыляется Джин. Джевону бы обидеться, но альфа в каждом своем слове прав. И Чимин, и Джин знают, каков господин Чон за кулисами, и почему-то это Джевона успокаивает, перед ними не приходится притворяться и с гордостью произносить имя отца. — Я ему не нравлюсь, — добавляет Джин, театрально вздыхая и поправляя плетеный браслет из белого золота на запястье. — И не нужно, я позвоню Гину, моему водителю, — Джевон достает из рюкзака телефон и ищет номер водителя. — Не надо, детка, мой тебя подвезет, зачем время тратить? — останавливает омегу Чимин, садясь на край кровати и подбирая под себя одну ногу. — Да, ты прав, спасибо, — улыбается Джевон, сунув мобильный в задний карман джинсов. — Ну иди уже сюда, — Чимин тянет к Чону руки и склоняет голову к плечу, пленя своей нежной, но в то же время дьявольски соблазнительной улыбкой. Закончив со шнуровкой бирюзового цвета кед, Джевон накидывает рюкзак на плечо и подплывает к Чимину, нависнув сверху и опуская голову для поцелуя. Проворные руки старшего омеги сразу сплетаются вокруг тонкой талии Джевона и притягивают ближе к себе. Чимин высовывает кончик языка и медленно проводит им по приоткрытым губам омеги, помещает его меж них и проталкивает в чужой рот, утягивая в сладкий и звонкий поцелуй. В комнате слышно лишь причмокивание и тяжелые вздохи. У Джевона перед глазами начинает темнеть, а внизу мгновенно становится тяжело. Если они продолжат, он никуда не уйдет в ближайший час и опоздает, но так хочется забить на все и остаться с Чимином еще немного, не пребывая в страхе от того, что ждет дома. С Чимином хорошо, тепло и легко, с ним Джевон ощущает мнимую свободу и забывает обо всем, забывает об отце и холоде, который ждет в большом и пустынном особняке. А здесь, в этой комнате столько света, что Джевону порой кажется, будто он оказывается в раю, но… — Если продолжите, я присоединюсь, — говорит Джин, все еще находящийся в комнате. Джевон, успевший о нем забыть, поглощенный поцелуем, сразу же спускается с небес на землю и снова краснеет, отстраняясь от Чимина. А тот улыбается, не скрывая удовольствия, и откидывается назад, упираясь локтями в постель. — В следующий раз, Джин-и, проводи лучше Джевона, а мне нужно заканчивать работу, чтобы успеть, — говорит он, подмигнув брату. — До вечера, Чимин-и, — Чон коротко машет омеге ладошкой и идет к двери. Джин встает боком, чтобы пропустить омегу, затем выходит следом. Спустя пять минут Джин, отправив Джевона с водителем, возвращается в спальню брата и заваливается в постель рядом с ним. Чимин лежит, уложив ладони на животе и прикрыв глаза, и когда чувствует рядом брата, заговаривает: — Не жри моего омегу глазами, я уже не первый раз замечаю. — Он мне неинтересен, но, признаться, я немного пофантазировал, представляя его ноги на своих плечах, — усмехается Джин, подложив под голову согнутую в локте руку и глядя в потолок. — Ты такой озабоченный, тебе что, не хватает твоих сук? — Чимин хлопает брата по бедру, обтянутому тканью черных брюк, и поворачивается на бок, подперев голову ладонью и внимательно глядя на альфу. — Смущаешь его. — Я обожаю это делать, — Джин заглядывает омеге в глаза и толкает язык за щеку. — Но согласись, он чертовски сладкий, — Чимин прикусывает губу и улыбается своим воспоминаниям о всех страстных ночах, которые у них с Джевоном были. — Такой дерзкий, пытающийся бунтовать против системы, но со мной настоящий ангел, который просит еще и еще… — Тебе пора заткнуться, Мин-и, я сегодня еще не трахался, легко завожусь, а мне сейчас не до того, чтобы к кому-то ехать за сексом, — закатывает глаза Джин и вздыхает. — Так уж и быть, один раз позволю тебе посмотреть, как мы с ним развлекаемся, — шепчет Чимин на ухо брату и, похлопав его по щеке, поднимается с постели, идя к своим манекенам в углу комнаты у окна, с профессиональной серьезностью разглядывая почти готовый костюм для Джевона. — Я уже слышал вас, стонет он сладко, — ухмыляется Джин и встает с постели, выпрямляясь перед зеркалом и поправляя воротник своей белой рубашки с коротким рукавом и черными узорами, расстегнутой на три верхние пуговицы. — Куда-то едешь? — спрашивает Чимин, обернувшись к брату. — Да, с отцом собираемся сгонять в ресторан, нужно что-то проверить, — Джин зачесывает волосы назад, глядя на себя в зеркало, и скользит языком по нижней губе. — Ты один не в состоянии? — издает смешок Чимин и качает головой. — Отец тебе отдал этот ресторан, ты там босс. — Он сам захотел наведаться туда. У меня все схвачено, там ни к чему не придерешься. Вот пусть это и увидит, — пожимает Джин плечами и идет к двери. — До вечера. — Нормального омежку притащи с собой в этот раз, а не шлюху размалеванную, — говорит вслед Чимин, беря иголку. — Тебя забыл спросить, — звучит голос Джина уже из коридора. — Дверь, идиот! — кричит омега, раздраженно шагая к двери и громко захлопывая ее. Чимин своего брата любит. Наверное, будь он каким-то другим, у них с ним не было бы таких крепких братских отношений, какие есть сейчас. Чимин говорит, что Джин — альфа-версия его самого, а старший говорит, что Чимин — его омега-версия. Они во многом похожи, а разница в возрасте в пять лет никогда не была для них преградой. Еще в детстве они начали понимать, что у них одинаковые взгляды на многие вещи. В школе у них была даже своя компания, которую они возглавляли вдвоем, притесняя тех, кто переходил дорогу братьям Пак. В эту компанию входили только лучшие, достойные находиться рядом, а когда Джин закончил школу, всю власть на себя взял Чимин, став единоличным королем. Они друг перед другом открыты настолько, насколько это возможно между братьями. Они ничего не скрывают, ничего не смущаются и говорят о любых вещах, какими бы грязными или унизительными они ни были. Так, как Джин, Чимина не понимает никто, поэтому ближе него для омеги никого нет. Они с братом — единое неразрывное целое и сила, которую одни ненавидят, а другие мечтают обрести. Чимин отправляет Джевону свое селфи на фоне манекена со словами «уже скучаю» и принимается за работу. Заканчивает омега ближе к вечеру. Он отправляет готовый костюм Джевону через водителя и возвращается в дом, как всегда полный света и золотого сияния. Чимин к этому с детства привык и никогда не тянулся к тьме. Он любит день и не представляет, что смогло бы заставить его полюбить ночь, в которой столько грязи, что утонуть в ней можно. Чимин предпочитает находиться на свету, ничего не боясь и ни от кого не скрываясь, ясно смотря в лица тех, кто жалко пытается спрятаться за какими-то масками. Ночь для тех, кому есть, что прятать. В это время суток люди как насекомые выползают из своих норок и бесстыдно творят мерзкие вещи. И в этом, наверное, единственное расхождение Чимина с Джином, у которого ночью начинается вторая жизнь. В гостиной, окруженный визажистом и парикмахером, сидит красивый белокурый омега средних лет. На его прикрытых глазах уже виден результат долгой работы над смоки айз, который Чимин решает оценить, тихонько подкравшись и внимательно разглядывая. — Папочка на миллион, — вдруг говорит он, присвистнув, от чего омега, сидящий в кресле, вскрикивает и дергается, чуть не размазав подводку, с которой орудует визажист. — Пак Чимин! — кричит омега, хватаясь за сердце. — Неси мне лекарство, я чуть инфаркт не словил! — он прикрывает глаза и охает, мотая головой. — Не драматизируй, папуля, с тобой в ближайшие сто лет ничего не случится, — смеется Чимин и садится на ручку дивана напротив. — Наль, поверните голову немного, пожалуйста, — говорит визажист, аккуратно беря омегу за подбородок. — Не уходи, сейчас и над тобой поработают, — говорит Наль сыну, не открывая глаза. — Не надо, я сам себя в порядок приведу, — отказывается Чимин, сложив руки на груди. — Ты все-таки решил идти в шанель? Я могу с ними тягаться, пап. — Я не сомневаюсь, сынок, но я уже влюбился в этот наряд, да и поздно что-то менять, прием через два часа. — А отец где? С Джином уехал? — спрашивает Чимин, наблюдая за работой парикмахера, укладывающего волосы его папы. — Хенбин еще здесь. Тоже успел меня довести, — вздыхает Наль. — И чем же? — хихикает сын. — Я хотел, чтобы он меня отвез, а он отправляет с водителем, — обиженно говорит омега. — Потому что я не успеваю, алмаз мой, — вклинивается в разговор красивый альфа в сером костюме, спускающийся со второго этажа. — Не всегда же нам вместе ездить. — Но мы супруги, Хенбин! — восклицает Наль, распахнув глаза и повернувшись к мужу. На секунду у него дыхание перехватывает от вида альфы, но он быстро берет себя в руки. Чимин смотрит на них с улыбкой и тихонько посмеивается в ладонь. — Скажут, что мы поссорились, я не хочу еще и таких слухов. — А не плевать ли, кто что скажет? Мы им покажем, что у нас ссорой даже и не пахнет, — мягко говорит Хенбин, подходя к мужу и поправляя лацканы своего пиджака. — Поезжай с Чимином или возьми любую машину из гаража. Все твое, — альфа встает за креслом, на котором сидит Наль, и наклоняется, чтобы урвать для себя поцелуй от омеги, который своей красотой весь воздух из легких выбивает. — Потом, Хен-и, — уворачивается от поцелуя Наль, выставляя ладонь. Хенбин не теряется и целует ее, щекоча кожу и вызывая у омеги мурашки. — Все, уходи уже. Всю интригу испортил. — У нас не свадьба, Наль, я могу видеть тебя когда угодно и в каком угодно виде, — низким соблазняющим басом шепчет альфа и отстраняется. — В общем, не опаздывайте. Чимин-а, малыш, ты почему еще не готовишься? — спрашивает Хенбин сына, все это время наблюдавшего за тем, как воркуют родители. — Да вот уже бегу, отец, — Чимин подскакивает с дивана и пробегает мимо отца. Уже на лестницах он останавливается и говорит с нарочитой строгостью: — И не обижай папу. — Вот-вот! — соглашается Наль, не дающий мастерам спокойно закончить их работу. — Я лучше умру, чем когда-нибудь обижу этот драгоценный алмаз, — смеется Хенбин, но говорит чистую правду. Наль, пока муж отвернулся, смущенно улыбается. Чимин не может сказать, что не рад тому, что родился в такой семье. Света полон не только интерьер дома, но и души тех, кто в этом доме живет. Начиналось все весьма популярно для влиятельных семей. Наля выдали за Хенбина по договоренности двух партнерских компаний. Для омеги это было кошмаром. Рухнули все мечты встретить альфу и влюбиться, сыграть свадьбу исключительно по любви. К Хенбину он не испытывал ни капли теплых чувств и считал недостойным, почти год даже не ложился с ним в одну постель, но когда альфе надоело, что его законный муж в их доме словно гость, зашедший на часок, Наль забеременел. Он был в ужасе и чуть не впал в депрессию, постоянно ругался с Хенбином и проклинал, повторяя, что тот уничтожил его жизнь. Грозился сделать аборт, но втайне просил у ребенка прощение и клялся, что ни за что не причинит ему боль и уж тем более не убьет. Полюбил, но не Хенбина, а малыша, который рос внутри омеги. Зато Хенбин полюбил Наля, поняв, что несмотря на всю истеричность и наглость, которые так и плещут в омеге, его хочется оберегать и защищать ото всех. Его хочется сделать самым счастливым на свете. И он сделал. Наверное, каждый беременный омега мечтал бы о такой заботе, какую каждый день без исключений дарил Хенбин Налю. И тогда омега, после первых месяцев яростного сопротивления, сдался и оттаял, приняв чувства альфы и позволив себя любить. И сам полюбил. С тех пор у них никогда не случалось серьезных ссор. В молодости накричались, разбив немало имущества в порыве. Все это осталось позади, в далеком прошлом, где из ненависти и лютого холода родилась жаркая любовь, которую они разделили между собой и любимыми детьми.🩸
В бойцовском зале для субботнего дня на удивление мало людей. На нескольких рингах по парам тренируются альфы, еще двое сидят и отдыхают, негромко о чем-то переговариваясь, еще одни занимаются на тренажерах под наблюдением тренера, а в противоположном углу, где расположены груши разных форм и размеров, тренируется всего лишь один альфа. От очередного удара по тяжелой массивной груше цепь, на которой она прикреплена к потолку, звонко лязгает, поднимая в зале шум. Напряженные руки, обмотанные одними только бинтами, одна за другой мощно сталкиваются с крепкой кожаной грушей, но боли уже не чувствуется. Альфа бы и бинты не наматывал, чего уж говорить о перчатках. Ему приятно, когда сбитые в кровь костяшки горят от сильных и точных ударов, но в этот раз пришлось согласиться с тренером и немного пощадить свои руки. Альфа их не жалеет, а с бинтами поверх — тем более. Он бьет в разы яростнее, всю свою злость вкладывая в удары. Ему до хладнокровности и самоконтроля профессионального боксера далеко, но он и не является им. Раз в неделю альфа приходит в этот бойцовский клуб, чтобы оставить здесь накопленные вне этих стен негативные эмоции, сжирающие его изо дня в день. Он скрипит зубами, несмотря на то, что не первый год сюда ходит, забывает обо всех правилах, плюет на правильную стойку и просто терзает грушу до тех пор, пока не полегчает и руки не онемеют. Когда он пребывает в состоянии помутнения и извлечения из себя всей гадости, которую приходилось проглатывать в течение недели, к нему никто не подходит, даже тренер. Но зато тот наблюдает со стороны и контролирует, чтобы альфа не сходил с ума и не вредил себе слишком сильно. И сейчас этот самый момент наступает. Высокий накачанный мужчина тридцати пяти лет с озабоченностью в глазах, накинув на плечо чистое полотенце, движется к альфе, который готов уже не только руками, но и яростью горящими глазами превратить грушу в пыль. — Хосок-а, тормози, ты уже перегибаешь, — спокойно говорит тренер. — Такими темпами даже руль держать не сможешь, слышишь? Но Хосок не слышит. Он улавливает голос альфы лишь краем сознания, которое практически полностью сосредоточено на воспроизведении образов, провоцирующих внутри него бурю ярости. Не образы даже, а один конкретный. Хосок слышит только свое тяжелое дыхание и звуки ударов, приносящие крупицы облегчения. Руки начинают неметь, а ноги ныть от напряжения. Альфа буквально врос ими в пол, забывая менять стойку. — Чон Хосок, кончай насиловать грушу, — понимая, что до Хосока не доходит, громче и тверже говорит тренер, не рискуя подходить ближе и уж тем более касаться чужого плеча. Хосок и ударить может, а удар у него сейчас будет очень крепкий, поэтому альфа надеется воздействовать словами. Хосок наносит по мешку еще один удар, нервно отталкивает от себя грушу обеими руками и, тяжело дыша, начинает суетливо ходить из стороны в сторону, уставившись в пол и постепенно приходя в себя. Капли пота стекают по кончикам русых волос на пол, катятся по смуглому лицу, собираясь на подбородке, и впитываются в светло-серую футболку без рукавов, сделав ее темнее на пару тонов. — Ты сегодня жестко ее, — тренер кидает альфе полотенце и присаживается на краю ринга, расположенного рядом. — Хреновая неделька выдалась, — отдышавшись, говорит Хосок, стирая пот с лица полотенцем и бросая его на канаты, очерчивающие ринг. Бросив на тренера еще не до конца остывший от кипящей внутри злости взгляд, он разворачивается, идя в сторону душевой. — Береги свои руки, а то в следующий раз ты не сможешь даже слегка по груше ударить, — говорит ему вслед тренер и встает, понимая, что с этим непреклонным альфой нет смысла разговаривать. Он не слышит ничего, только свои мысли, которых в его голове наверняка слишком много, иначе он не бил бы так остервенело. — Тогда буду бить ногами, — бросает Хосок, не оборачиваясь, и исчезает за дверью в душевую. Прохладная вода окончательно приводит в чувства и остужает. Хосок, пока стоит под струями воды с закрытыми глазами, отдыхает, успокоенный шумом напора. Он заново себя собирает, заставляет держаться и идти дальше, чтобы через неделю снова разбиться в зале для бокса, снова себя опустошить, обнулить уровень той токсичности, которой его всю жизнь заполняют. И так по кругу. Каждый раз, выходя отсюда, Хосок как будто заново рождается и заново готовится впитать в себя всю омерзительность этой жизни и глаз, которые он ненавидит всем своим существом. Он поднимает ладони к лицу и смотрит, как капли воды разбиваются о распухшие и покрасневшие костяшки. Удивительно, как они не разорвались, но оно и к лучшему. Сейчас им лучше быть целыми. Хосок бы так и остался стоять под водой, освещенный золотисто-огненными лучами солнца, которое медленно прощается с городом до завтрашнего рассвета. Хосок бы так и стоял в глубоком молчании, слушая только шум воды и отделившись от мыслей в своей голове, отправившись в свободный полет, но он понимает, что не может. Каждая новая минута, которую он задерживается под душем, — огромная роскошь для него, за которую придется расплачиваться. Да и нельзя. Нельзя о себе только думать, потому что рядом есть кто-то более уязвимый, тот, кто больше Хосока нуждается в спасении. Альфу уже мало что спасет, но маленькую ценность, которая заставляет его сердце оставаться теплым, нельзя одну оставлять наедине с их личным нескончаемым кошмаром. Хосок выходит из душа, еще пару минут живет теми приятными мгновениями под прохладной водой, пока обтирает себя полотенцем, и, как только надевает черную рубашку, заправленную в строгие черные брюки, окончательно отпускает короткий миг беззаботности и легкости. Накинув на плечи пиджак, альфа, так и не надев на запястье часы от патек филипп, покидает бойцовский клуб, открывает свой серебристый астон мартин вантаж и с визгом срывается, на скорости летя по дорогам, которые потихоньку заполняют автомобили. Все с приближением вечера оживают. До отцовского особняка, в котором Хосок провел двадцать два года своей жизни, альфа добирается за полчаса. Чем он ближе подъезжал, тем больше становилось его раздражение, и теперь, когда он въехал во двор, оно начало зашкаливать. Ненадолго хватило избиения груши. Хосок этот дом ненавидит так же сильно, как и его хозяина. Только один человек, живущий здесь, безмерно любим альфой. Хосок входит в дом и сразу же оказывается сдавленным тяжелой аурой, что тут витает. Казалось, уже можно было привыкнуть, но каждый раз, когда Хосок долго не бывает здесь, он ощущает эту тяжесть отчетливее. Прислугу редко можно заметить, отец не любит, когда они лишний раз попадаются ему на глаза, поэтому уборка дома в основном происходит, когда глава семьи отсутствует. Хосок сует руки в карманы, проходит мимо зеркала и резко останавливается, всматриваясь в себя. Хмурится, зачесывает волосы пятерней назад, поправляет галстук и надевает часы, лежавшие в кармане брюк. Нельзя отцу давать повод придраться к мелочам. Глупо было бы надеяться, что Сынвон — глава семьи Чон, решил все-таки отправиться на прием Минов самостоятельно, но черный роллс ройс призрак ждет хозяина у самых парадных дверей. Даже машина эта вызывает у Хосока тошноту и дикое желание схватить биту и превратить в груду металла. Хосок не успевает пройти в гостиную, как слышит быстрый топот наверняка босых ног и оборачивается, сразу же меняясь в лице. Хмурость превращается в теплую улыбку при виде спустившегося со второго этажа младшего брата, за которым следом бежит большой черный лабрадор, клацая когтями по темной плитке, которой уложены полы, и высунув длинный розовый язык. — Хосок-и! — пищит Джевон, уже одетый в ярко-красный атласный пиджак с цветком из цветных камней на лацкане, и в узкие брюки такого же цвета. Он на скорости врезается в брата, который заранее раскинул руки в стороны для крепких объятий. Хосок смеется и прижимает худое тельце к себе, приподняв над полом и покружив. — Господи, я не знаю, рад я или нет, что ты едешь с нами. — А почему это ты должен быть не рад мне? — хмурится Хосок, выпуская омегу из объятий. — Потому что лишний раз с этим монстром будешь контактировать, — шепчет Джевон, поправляя идеальный пиджак брата и с улыбкой скользя по нему восхищенными глазами. Альфа красив до безумия, и Джевон как никто знает, как он желанен всеми омегами города. — Я и так постоянно с ним на связи, он контролирует каждый мой шаг, — хмыкает Хосок. — Ты снова в зал ходил? — обеспокоенно спрашивает Джевон, беря руки альфы в свои и с болью разглядывая краснющие костяшки. — Если отец это увидит, будет пиз… — Не увидит, а если все же увидит, оценит на себе мой хук справа, — ухмыляется старший брат. — Я каждый раз молюсь, чтобы ты не сорвался. Нельзя, Хосок-и, — вздыхает омега, уткнувшись лбом в плечо брата и смотря на заскулившего лабрадора, сидящего рядом. — Тито, а ты чего? — Тито чувствует твое настроение. Не переживай за меня, Вон-и. Как бы я ни хотел, я не посмею поднять руку на отца, — с долей разочарования говорит альфа, погладив омегу по черным мягким волосам, достающим кончиками до плеч. — Не будем об этом сейчас. Я просто в шоке от крутости твоего костюма. Твой любимый красный, а? — Да, мне так нравится! Чимин мне пошил, — гордо заявляет Джевон, отстранившись от брата. Его лицо успевает озарить яркая улыбка, но она сразу же меркнет, стоит услышать твердые шаги за спиной, от которых внутри сразу все холодеет. — Что за уродство на тебе, Джевон? — раздраженно спрашивает вышедший из кухни Сынвон, выглядящий с иголочки. Черные волосы убраны назад, короткие усы аккуратно подстрижены, а темно-синий костюм-двойка, сшитый на заказ, сидит на высоком и стройном альфе идеально. Он глядит на младшего сына с презрением и поджимает в недовольстве губы. — Я пойду в этом… — тихо бормочет Джевон, с немой мольбой смотря на отца, хоть и знает прекрасно, что Сынвону плевать, он никогда не позволял собой манипулировать и давление на чувства на нем не сработает, потому что у него они просто-напросто отсутствуют. — Позорить фамилию Чон я не позволю, — стальной голос режет не только слух, но и кожу вспарывает. Хосок, смотря на своего отца, стоящего в паре метров от них с Джевоном, понимает, что действительно зря руки превращал в мясо. В чем был смысл, если спустя час все отвратное и разъедающее душу, от чего он пытался избавиться в зале, при виде отца в двойном объеме к нему вернулось? — Он выглядит отлично, отец, — вклинивается Хосок. Если оскорбления в свой адрес он еще может стерпеть, то за младшего его ярость начинает сводить с ума почти болезненно физически, а глаза наливаются кровью. — Не голым же идет. — А ты должен держать свой язык за зубами, когда к тебе не обращаются, — цедит Сынвон, переводя свой хищный взгляд на старшего сына. — Пошел наверх и переоделся. Сейчас тебе принесут костюм, — приказывает он, обращаясь уже к Джевону, на которого больше не смотрит. Джевону бы, наверное, в другой ситуации было легче выдержать все услышанное, но в этот раз обидно особенно. Нижняя губа предательски дрогнула. Будь на нем костюм какого-нибудь бренда вроде диор или ив сен-лоран, который наверняка будет ждать его в спальне, Джевону было бы плевать, он бы даже спорить не стал и переоделся. Внутри это болезненно-мерзкое чувство, будто бы он предает Чимина, провоцирует слезы, которые ни в коем случае не будут увидены отцом. Сынвон их презирает, его от них тошнит, потому что это — позорная слабость, но он наверняка будет рад тому, что довел сына до слез. Джевон никогда не забывает, почему они с Хосоком так ненавидят отца, а когда видит и слышит его, то еще больше убеждается. Ему сейчас невыносимо противно в другую одежду переодеваться, менять то, что лично для него с теплом и заботой создано, на холодное равнодушие, которое вплелось в черную, Джевон даже не сомневается, ткань другого костюма. Легче бы было вообще никуда не идти. Не желая испытывать терпение отца, омега молча поднимается наверх. За ним хвостиком идет Тито, каким-то чудом оставшийся в доме. Сынвон только животным делает одолжение, а желания и выбор собственных детей для него — пустой звук. Хосок так и стоит неподвижной статуей, глядя отцу в глаза с борьбой, в которой проигрывает. Заставляет себя проигрывать. Он за всю свою жизнь уже столько раз был облит дерьмом, что падать перед этим человеком уже не в новинку. Именно он стал причиной, по которой Хосок уже много лет подряд наведывается в бойцовский клуб, где, представляя лицо отца, избивает грушу до потери сознания, и если бы не это, альфа давно бы разошелся по швам и рассыпался. Иногда он берет в зал и Джевона, когда тот, испытывая дикую необходимость, стоит у дверей квартиры Хосока с трясущимися руками и в слезах шепчет «ненавижу», посвященное отцу. Омега бы давно переехал жить к брату или купил свою квартиру, но Сынвон запрещает. Помешанный на каких-то своих правилах, он твердит, что воспитанный омега из хорошей семьи должен жить в доме с родителями до тех пор, пока не выйдет замуж. Клетка на клетке, и от этого Джевону хочется выть. Он так и делает порой, прячась в огромной темной ванной чужого-родного особняка, который с радостью бы сжег на пару с Хосоком. К счастью, иногда омеге удается вырваться и остаться ночевать у брата. Его квартиру Джевон называет райским островком, где дьявол не тронет, но лишь потому, что ждет утра и возвращения сына. Поэтому омега возненавидел рассвет и все, что с ним приходит. Они с Хосоком с самого детства подвержены строжайшему контролю со стороны Сынвона, который был и по сей день одержим целью сделать своих детей идеальными, без малейшего изъяна. Он лепил их по своему подобию, надеясь сделать такими же мразями, но не учел, что в них могло остаться тепло папы, который когда-то давно бросил их, сбежав из города. Хосок папе даже завидует, хотя тоже ненавидит за то, что он оставил их с Джевоном, который тогда был совсем еще малышом, в когтях тирана, что после побега мужа стал еще большим злом. Сынвон сказал, что это первый и последний позор в их семье, и клялся, что не допустит такого со своими детьми. Хосок не помнит, чтобы отец хоть раз потеплел, хоть на один градус. Он никогда не улыбался своим детям, лишь скалился и усмехался, он смотрел с презрением, ни разу — с гордостью и теплотой. Только с вечным разочарованием, осуждением и недовольством. Хосок и Джевон выучились, с отличием закончили школы, а Хосок еще и университет, но и здесь похвалы не получили. Сынвону всегда мало. Он одержим жаждой власти и денег и не скрывает это, как и своей цели стать самым главным в городе, подмять его под себя целиком и полностью. С детства он учит Хосока быть лучшим, быть первым, непобедимым, заставляет его пахать в компании сутки напролет и не позволяет тратить время попусту. Он всю жизнь строит империю, в которой готовит место для своих детей, не заботясь об их будущем, а о будущем своего дела. Если бы Сынвон мог, то, наверное, высосал бы из сыновей жизни, чтобы свою продлить. Свято для него только одно — власть. — Тебя два часа не было в офисе. Где ты был? — спрашивает Сынвон Хосока, выбирая часы, аккуратно разложенные в шкатулке, которую держит перед ним прислуга. Часов там около двадцати штук, и все сделаны на заказ. Хосок — сильный альфа со стальным характером, выкованным не только отцом-тираном, но и самим Хосоком. Он держит подданных на коротком поводке, внушая страх и опасность всем одним только взглядом, Хосок имеет большую власть и все, что он прикажет, будет сделано в считанные минуты. Его в обществе уважают, и этого он добился не только именем отца, но и своим собственным. Еще в подростковом возрасте альфа себе пообещал, что никто не будет знать его лишь как сына того самого Чон Сынвона. Он сделал себя, не позволив отцу сломить его как личность. Вот только Хосок всех может прогнуть под себя, но с отцом тягаться не в силах. — Личные дела, — отвечает Хосок без колебаний, заранее зная, что ответ не придется отцу по нраву. И не ошибается. Сынвон переводит на него привычный недовольный и осуждающий взгляд и хмыкает. — У тебя нет времени на личные дела, у тебя нет права иметь личные дела. Все, что ты должен делать — работать. Сидеть в офисе столько, сколько понадобится. Ты еще и десяти процентов не познал из того, что в этом деле знаю я. Так что работай и учись, когда-то ты возглавишь то, что я имею, и лучше я убью тебя сейчас, если ты сделаешь хоть одну осечку, хоть одну ошибку, — Сынвон выбирает классические ролексы с черным ремешком и застегивает их на левом запястье. — Ты понял меня, Чон Хосок? — Понял, отец, — скрипя зубами, отвечает Хосок, не меняясь в лице. Рот как будто набит мелким стеклом, которое причиняет адскую боль, когда звучат слова. Но и к этому альфе не привыкать. — Я очень надеюсь, что на сегодняшнем приеме все пройдет гладко и вы с Джевоном меня не опозорите. Никогда и ни в коем случае я не позволю забыть вам, какую фамилию вы носите. Очерните ее, и я применю нужные меры, — угрожает, глазом не моргнув. От него веет опасностью, и Хосок в его слова верит. Сынвон не поколеблется, если придется уничтожить частички своей же крови. У него нет ни души, ни сердца, ни совести. — Тебе ясно, сын? — Да, отец.🩸
Юнги давно не вдыхал этот воздух. Удушающий, на девяносто процентов состоящий из отравляющих веществ. К нему, кажется, не привыкнуть, но люди в городе, где омега провел большую часть своей жизни, давно привыкли и впустили в свои тела эту ядовитую смесь. С улыбкой взглянув на утренний город с голубым и солнечным небом над головой, приветливо встречающим блудного сына, Юнги спускается по трапу и активно машет родителям, стоящим внизу, у черного мерседеса отца. Рядом стоят еще два автомобиля, принадлежащих охране семьи. Родители сыну в ответ широко улыбаются. Юнги наконец-то ступает на родную землю, по которой не ходил около семи лет. И как-то не верится. На территории аэропорта мало что напоминает о родном, зато поверить в реальность заставляет любимая семья. — Юнги, мой мальчик, — хрупкий омега с нежными чертами лица — папа Юнги, тянет к сыну руки и заключает в свои объятия. — Наконец-то ты дома, — шепчет родитель, утыкаясь лицом в плечо своего ребенка и полной грудью вдыхая его запах, чтобы окончательно убедиться в возвращении. — Я очень скучал по вам, — Юнги тепло улыбается родителям, сдерживается, чтобы не пустить слезы, которые отчаянно рвутся наружу, и поворачивается к отцу. Они хоть и прилетали к нему, но встретиться дома — совсем другое чувство. — Вы настоящие? — спрашивает он и тихонько смеется, вызывая смех и у родителей. — Самые настоящие, — кивает отец и прижимает к себе сына, целуя в макушку, выкрашенную в цвет красного дерева. — Как ты долетел? — Хорошо, мне было комфортно, — кивает омега и смотрит, как его чемоданы пакуют в автомобили. Когда семья Мин покидает аэропорт и въезжает в город, Юнги с любопытством озирается по сторонам, ловя ностальгические нотки. Он даже не знает, скучал по этому городу или нет. Здесь мало что изменилось, но город, несомненно, с каждым годом становится все красивее и привлекательнее. Юнги, пока был в Европе, на какое-то время даже забыл о существовании родины. Ему казалось, что жизни до поездки за границу не было или проживал ее кто-то за омегу. Не сказать, что это было худшее время, но Юнги запомнил этот город с аномально багровым небом не в самом лучшем свете. — Ну что, ты готов к сегодняшнему приему, сынок? — с улыбкой спрашивает мужчина, повернув голову к сыну и мужу, сидящим на заднем сидении. Мэр решил повести автомобиль самостоятельно. — Не стоило его устраивать, — вздыхает Юнги, откинув голову на спинку черного кожаного сидения. — Не хочу к себе внимания. — Как это не стоило? — хмурится Джисоб. — Это праздник, Юнги. Твое возвращение для нас — настоящий праздник. Мы это важное событие не можем оставить без внимания. — Мы поделимся нашей радостью с людьми. Это же чудесно, разделять хорошее, — говорит папа Юнги. Сын лишь вздыхает и прикусывает губу, глядя в окно. Он не хотел привлекать внимание здешних хищников, он мечтал приехать домой и провести тихий семейный ужин без лишних глаз, но, видимо, статус отца обязывает сделать из приезда Юнги огромное событие. Омеге остается с этим только смириться и вытерпеть один вечер под прицелами цепких глаз. Юнги не забыл, какие люди здесь проживают. Он обещает себе, что завтра, после всей шумихи самостоятельно устроит ужин, где будут только он и родители, и продолжает исследовать родной город. Помимо восхищения от его красоты Юнги испытывает шок. Он хмурится, внимательным взглядом бегая по пейзажу за тонированным окном, и чем дальше они едут, тем глубже складка на его переносице. — Отец, это настоящие каменные джунгли. Чем дышит этот город? Ни одной аллеи, ни одного парка. Даже маленькой травинки не вижу, — вздыхает от негодования омега, недовольно мотая головой. Ему, как связавшему свою жизнь с экологией, становится нехорошо от отсутствия растительности. За границей, где омега учился и работал, ее было много, и Юнги в полной мере наслаждался, дыша чистейшим воздухом и наслаждаясь красотой зелени, но картина этого города Юнги уже ввергает в ужас. — Я знал, что ты обратишь внимание на это. Но все не так плохо, как кажется на первый взгляд. И парки есть, и аллеи. Трава растет, об этом не волнуйся, Юнги-я, — успокаивает альфа сына. — Джисоб старается сделать этот город лучше. Это требует времени и сил, но постепенно все получается, — тихим мягким голосом говорит супруг мэра, погладив сына по худой коленке. Юнги улыбается папе и испытывает настоящую радость, что снова, уже вживую, а не по телефону слышит его успокаивающий голос. Этот омега всегда таким был: тихим и скромным. Сын никогда не слышал, чтобы папа повысил голос. Только однажды Юнги слышал, как он надрывно кричал, срывая голос от боли, мысль о которой до сих пор заставляет кожу покрыться мурашками, а в горле ком образоваться. — Кир — отличный советчик, и я порой задаюсь вопросом, почему его не поставили на должность мэра вместо меня? — смеется Джисоб, подмигнув мужу, смущенно опустившему голову. — Брось, не такой уж и отличный, — мотает головой Кир. — Я ничего не смыслю в политике. Юнги очень любит своих родителей. Они всегда были тихой семьей без скандалов, никто не может сказать о них что-то плохое, а даже если скажет, то это будет грязная ложь. Несмотря на успех и богатство, которые они имеют, они никогда не кричат о своем статусе и подают обществу исключительно положительный пример. И дело не в том, что Джисоб — мэр города. Так было всегда. В семье работа всегда была только на нем, но лишь потому, что он запретил работать своему супругу. Он сказал, что его омега должен наслаждаться каждым мигом жизни и не тратить ее на работу, которая сжирает все время. Кир не пошел против воли мужа, но и без дела не остался. Многие годы он активно занимается разного рода благотворительностью, всячески помогая обществу и городу, в котором это общество живет. Злые языки не прекращают свое дело, нашептывая, что делается это все ради показухи, чтобы расположить к себе народ до следующих выборов на пост мэра города. Даже в идеально белом люди умудряются увидеть черное, но Кир не позволяет себе принимать всю общественную грязь близко к и без того слабому сердцу. Его успокоение — муж и сын, который наконец-то вернулся домой. Когда машины въезжают во двор белоснежного особняка, Юнги выскакивает из салона и широко распахнутыми глазами рассматривает детали, которые успели выветриться из памяти. Здесь не изменилось ничего. Омега входит в дом и убеждается в этом. Светло, тихо, просторно и минималистично, что очень характерно для их семьи. — Я только начинаю осознавать, что вернулся, — говорит он родителям, вошедшим следом. Прислуга уже вносит внутрь чемоданы омеги. — Мы тоже. Добро пожаловать домой, Юнги, — улыбается Кир. — Хочу увидеть свою комнату, — Юнги поднимается по лестнице на второй этаж и вдыхает запах любимого дома, по которому безумно соскучился. Это место всегда было для Юнги островком спасения от внешних неприятных обстоятельств. Когда притесняли в школе, омега спешил домой, где чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он обожал бродить в небольшом, но красивом саду, и порой мог пропасть там до самого вечера, делая уроки или просто слушая музыку и витая в своих мыслях. Так и зародилась любовь к природе, которая без слова понимала омегу и дарила покой, утешение и хорошее настроение. Так, как не могли люди. С тех пор прошло много лет, но эмоции у Юнги остались те же. Он решает после осмотра комнаты наведаться в сад и просидеть там пару часов за компанию с книгой. Идя по белоснежному коридору, Юнги внезапно останавливается напротив одной из дверей, словно к полу прирос ногами. Руки тяжелеют, а сердце начинает биться быстрее. Закружившаяся голова невольно поворачивается к двери, которую Юнги не открывал семнадцать лет. Повлажневшая от волнения рука сама собой тянется к дверной ручке, мелко подрагивая. Дыхание становится тяжелее, а в горле образуется болезненный ком. Перед глазами омеги сразу же всплывают страшные кадры из детства. В этих глазах ужас сплетается с диким страхом и болью, которую не описать. Ее только прочувствовать, и то не каждый осилит. В последний момент, когда пальцы еще не успели коснуться ручки, омега, начиная задыхаться, отдергивает руку, словно обжегся, и несется в свою спальню, распахивая дверь и падая на кровать. Юнги крепко сжимает в руках подушку и судорожно хватает ртом воздух, которого стало не хватать в горящих легких. Приступ удушья выбивает из омеги все теплые эмоции, сменяя их холодными и серыми, как могильная плита. Перед глазами темнеет, а пальцы сжимают подушку так, что та чуть ли не трещит по швам. Из распахнутых в ужасе глаз льют слезы, а комнату заполняют хрипы. Юнги кажется, что проходит не один час, чтобы прийти в себя, но будь все так на самом деле, он давно задохнулся бы от нехватки воздуха, но он все еще жив, а дыхание восстанавливается. Омега выпускает подушку из дрожащих рук, медленно садится и свешивает ноги с постели, упирается локтями в колени и беззвучно плачет, закрыв лицо ладонями. Только бы родители не увидели. Это началось, когда Юнги было восемь лет. Тогда случилось то, что он не простит себе никогда. Когда-то у Юнги был младший брат, которому было всего лишь пять. Маленький альфа был для омеги не только братом, но и самым лучшим другом. С ним никакие другие друзья Юнги не нужны были. Каждый день, что он проводил с братом, был наполнен радостью и весельем. Тогда улыбка папы была ярче, а в глазах был живой блеск. Тогда отец был более шумным и забавным. Тогда Юнги был самым счастливым ребенком на свете. В долгожданный отпуск Джисоба семья отправилась в недельную поездку в горы. Каждый день в волшебном месте, где пейзажи напоминали картинки из сказок, был наполнен веселыми и увлекательными приключениями, которые для своих детей устраивали Кир и Джисоб. Но так было до шестого дня пребывания в горах. Ранним утром Юнги с братом решили отправиться к речке с целью найти ее исток. Завороженные быстрым течением дети шли по берегу, почти по самому краю, босыми ступнями соприкасаясь с влажной от инея травой, на которой росли самые красивые цветы. Такие в городе нельзя было найти, поэтому Юнги собирал их, чтобы подарить букет своему папе. Младший брат шел впереди и громко напевал песню из любимого мультфильма, а следом идущий Юнги хихикал и подпевал еще громче. Они были счастливы и никого не стеснялись, потому что рядом не было ни единого дома. Только река, горы невдалеке, и цветочное поле по обе стороны от течения. Юнги наклонился за очередным цветочком, привлекшим его внимание, а когда, сорвав его, выпрямился, брата перед собой не увидел, зато сразу услышал его крик и в ужасе выронил собранный букет. Маленький альфа, поскользнувшись на влажной траве, упал в реку, которая своим шумным и сильным течением стремительно стала уносить его в обратную сторону. Юнги, крича и зовя брата по имени, который захлебывался от попадающей в легкие воды, бежал вдоль реки следом, пытаясь успеть, пытаясь спасти. В шумном потоке голос брата стал быстро затихать, и вместо него Юнги слышал лишь бульканье и судорожные вздохи, попытки поймать крупицы воздуха. Юнги стал задыхаться вместе с братом, а ноги, сбитые от бега по встречающимся мелким камням, подкосились. Маленький омега сжал в пальцах траву, впиваясь ногтями в сырую землю, и боролся со внезапным удушьем. Брата Юнги больше не услышал. Его тело нашли спустя три дня поисков и хоронили в закрытом гробу. Тогда Юнги впервые услышал, как кричал его папа. С тех пор омегу преследуют приступы удушья, когда повышается эмоциональная и даже физическая возбудимость. Юнги боялся плакать, боялся сильно радоваться, боялся злиться и влюбляться, ведь все это могло вызвать новые приступы. Юнги ограничил свои эмоции и научился быть сдержанным, что некоторые порой принимают за холод и равнодушие. Омегу водили ко всем возможным врачам, психиатрам и психологам, но с травмой, которая вплелась в душу омеги и намертво там закрепилась, никто не смог бороться. Это то, что Юнги называет своим личным демоном и проклятьем за то, что не спас брата. Но разве мог маленький испуганный омега что-то сделать? Всего лишь ребенок, который не умел плавать, а прыгнув в течение, утонул бы вместе с братом. Но Юнги винить себя не перестает. Этот грех он будет нести в себе до конца дней. Придя в себя, омега утирает слезы рукавами светло-розового свитера, поднимается с постели и выходит из комнаты. Мимо спальни брата омега проходит быстро, не взглянув на дверь, но шепчет беззвучно: — Я люблю тебя, Джио. Прощения не просит. Знает, что брат не простит. Несмотря на просьбы родителей поспать и отдохнуть от перелета, Юнги отправляется в сад, который, как и семь лет назад, выглядит волшебно и сразу же успокаивает занывшую рану, стоит омеге опуститься на скамейку. Юнги подгибает колени, прижав их к груди, и, прикрыв глаза, отдается музыке, негромко льющейся из наушников. Омега знает, что когда наступит вечер, и на приеме в честь своего возвращения он столкнется со здешними хищниками, проклятый город поглотит его вновь.