Сокол ясный

      Фария мечтала об этом отпуске, пожалуй, последние несколько месяцев, получая от старых добрых знакомых электронные письма. Она не выпускала из рук телефон в свободное время, ведь там — Джесси и Ангела, а ещё мама, дядя Гейб, Джек и Райнхардт, у которого на аватаре их совместное с Торбьорном фото на фоне орды его детишек. Они договорились пойти в бар, Джесси, правда, внезапно слился, что заставляло Фарию удивлённо выгибать брови — МакКри и отказывается от попойки? Чем чёрт не шутит. Но самое удивительное было то, что Ангела не отказалась.       — Кто бы мог подумать, что острые крылья — твоя слабость? — Ангела забавно прячет нос в шарф и смеётся, пока Амари тараторит и возбуждённо рассказывает обо всем, что успело произойти в её жизни. Они под шум футбольной трансляции, потягивают из бутылок пиво и едят крылышки и начос, — даю слово, что никому не расскажу о твоем тайном пристрастии, — смеётся Фария, стирая с уголка губ беловолосой немки красный соус.       И этот вечер мог бы быть отражением всего отпуска Амари, наполненным звонким смехом и мягкой ностальгией — хотя, скорее это эффект от пива, — если бы не то, что в итоге оставило неизгладимый отпечаток на итогах этих выходных.       Со свистом и лошадиным гоготанием, кто-то хватает Ангелу за руку. Фария мгновенно расправляется в плечах — армия сделала с ней всё то же самое, что с её матерью в её время, из-за чего Амари действует мгновенно, сжимает руками мужское запястье и волком смотрит. Они гогочут снова. Пьяные в стельку. Такие, что перегаром несёт за километр. Фария морщится, вздёргивает нос гордо и самодовольно, будто бы она сейчас более чем владеет ситуацией.       Словесная перепалка, Ангела тянет крепкую ладонь назад и роняет логичное «Не надо, Фария», но Амари плевать, у неё кровь вскипает в венах, а кулаки чешутся начистить это наглое лицо и приукрасить его сломанным носом и фингалом. Треск! И неодобрительный свист, завязавшаяся драка, начавшаяся со сломанного чужого носа и закончившаяся только с приездом полиции — Ангела чудом уговоривает их отпустить, настаивая на самозащите. А Фария лезет на рожон, шипит и рычит, когда её скрутили по рукам и ногам, чтобы успокоить. И дать остыть.       — Ещё раз я тебя увижу, уродец, — цедит сквозь зубы, — и сломанный нос будет твоей наименьшей проблемой!       У Ангелы руки тёплые. От этого мимолетного, аккуратного прикосновения старые воспоминания вспыхивают яркими красками, напоминая о том, что было, когда Фария была моложе. Ангела всё так же улыбалась и обрабатывала старые ссадины на коленях и локтях, а потом говорила, что всё заживёт. Наверное, тогда это и случилось — глубокая привязанность связала Фарию с этим доктором, который всегда был готов поделиться частицей тепла с кем угодно. Даже если самой себе этого тепла не хватало.       — Не стоило, Фария, — Ангела уступчиво улыбается, — я могу постоять за себя.       — А я хочу постоять за тебя, — выпаливает Амари, не думая, шипит, когда смоченная в растворе ватка обеззараживает рассечённую скулу, но только с уверенностью подтягивается на локтях, выравниваясь, — знаешь, моя разбитая щека и пара других царапин стоили того, чтобы защитить твою честь и достоинство. И то, что тот урод ушёл только с расквашенным носом — это чудо, Ангела. У него же нет такого доктора, который любую царапину будет латать. И не будет, — самодовольно тянет Фария, улыбаясь широко, но достаточно кривовато из-за саднящей щеки, — ты только наша Ангела.       — И моя, — добавляет уже про себя, улыбаясь одними глазами.